Следователь, Демон и Колдун

Мёртвая пуля

Солнце садилось.

Медленно опускаясь в дрожащую от жары летнюю марь, солнце казалось нездорово распухшим алым шаром; налитым кровью глазом, дёргающимся в бездонной глазнице неба цвета пыли. Возможно, какая-то мелкая взвесь в воздухе так меняла цвет солнечных лучей; он был глубоко красным, переходящим в блеклую гнойную рыжину, оттенок которой щедро мешался с тенями, что в этот час уже были угрожающе длинны.

Жмых осторожно приоткрыл дверь и выглянул наружу.

На первый взгляд всё выглядело как обычно: мёртвые трубы давно закрытого завода на горизонте, отвалы пустой породы, поросшие жёлтой, сожженной солнцем травой, и улица (на самом деле просто лента засохшей глинистой грязи) разбитая колёсами сотен и сотен дилижансов, спускавшаяся с холма, на вершине которого стоял старый дом с заколоченными ставнями. Жмых с напарником поселились в нём неделей раньше; табличка «Продам дёшево» давно отвалившаяся от забора и валявшаяся в пыли красноречиво подсказала, что дом подойдёт им идеально.

С последнего раза, когда Жмых высовывал нос наружу, на улице не изменилось ничего. Два соседних дома всё так же тупо смотрели в никуда пустыми окнами-глазницами, за которыми колыхались занавеси паутины, высокий клён, застывший в полном безветрии, склонился тяжёлыми ветвями в пыль, а к забору было прислонено тележное колесо, выглядевшее так, словно недавно разменяло вторую сотню лет. Разве что на разрубленном пополам теле жандарма, валявшемся в пыли посреди дороги теперь сидела большая чёрная ворона и методично выдирала клювом из раны длинные ленты мяса.

Жмых нервно сглотнул. Его почти бесцветные, чуть тронутые зеленцой глаза дёргались по сторонам, острый кадык прыгал вверх-вниз, и, казалось, что он сейчас насквозь прорвёт тонкую морщинистую кожу шеи, заросшую длинной седой щетиной.

— Мо-о-о-о-оу-у-у!

Утробный вой, словно донёсшийся из глубин Преисподней застал Жмыха врасплох, буквально парализовав; Жмых дёрнулся на месте с такой силой, точно через него пропустили электрический заряд, но подошвы его высоких охотничьих сапог не сдвинулись с места ни на дюйм, будто их приколотили к дощатому полу гвоздями.

— Мо-о-о-о-оу!!

Звук повторился. Жмых медленно повернул голову (шейные позвонки хрустнули подобно ржавым дверным петлям) и увидел лежащего на поленнице толстого рыжего кота.

Кот хмуро посмотрел на Жмыха единственным глазом. На месте второго зияла безобразная плохо затянувшаяся дыра, расходящаяся веером шрамов, уходящих куда-то за кошачий затылок. Рыжее чудовище открыло пасть и снова издало басовитый вой, чуть дёрнув рваным ухом. Перед котом на потемневшей точеной шашелем доске лежали останки мыши: серые клочки, хвост и красное пятно, в котором можно было различить какие-то белесые клочья, к которым Жмых не захотел присматриваться.

Кот медленно поднялся на лапы, бросил на Жмыха взгляд полный невыразимого презрения, прыгнул, и исчез за забором, оставив на память о себе остатки своей недавней трапезы.

— Твою мать, бога в душу, отведи и защити… — Жмых схватился за сердце, которое, казалось, сейчас выскочит из груди. В глазах всё плыло; испуг оказался слишком силён. Проклятый кот едва не довёл Жмыха до сердечного приступа, и что случилось бы потом? Ну, понятно, что: Жмых бы просто лежал здесь, на просевшем крыльце заброшенного дома, хрипя и царапая доски, пока не умер бы сам, или пока бы на его крики не явилось ОНО.

Он не знал, почему существо появившееся в городе пять дней назад до сих пор не пробралось в дом, где Жмых с Винтом устроили себе временную ухоронку. Возможно, ОНО почему-то не заметило Жмыха, а, возможно, просто оставило его на потом. В другие дома ЭТО проникало безо всяких проблем, и последствия этих вторжений Жмых видел по дороге сюда во всей красе, когда нёсся на холм, вереща как заяц.

В любом случае, это мало что меняло: в доме не осталось воды. У Жмыха был с собой неплохой запас солонины и сухарей, однако без воды он протянул бы ещё, максимум, два дня. Или того меньше — по такой-то жаре. В глазах уже темнело; сердце глухо и тяжело билось, с трудом качая становившуюся всё гуще и гуще кровь. Жмых знал свой предел; в Чернополынском остроге его оставляли и без воды и без еды, да и без сна тоже, бывало — всё зависело от меры провинности.

Колодец там, внизу, на перекрёстке; нужно лишь спуститься с холма. Да, ОНО, конечно же, всё ещё бродило где-то здесь, но это не имело особого значения: либо Жмых дойдёт до колодца, либо умрёт от обезвоживания. И если вчера у него ещё теплилась слабая надежда на то, что кто-то придёт и спасёт этот несчастный городишко (ну и его заодно), то сегодня все иллюзии рассеялись как дым на ветру.

На улицах не осталось никого. Последние крики — жуткие вопли разделываемого на части человека — он слышал позавчера рано утром. Не слышно было и паровозного гудка, да и неудивительно: в такую глушь поезда вряд ли ходили часто. А если поезд и приедет — что с того? ОНО просто убьёт всех, кто сюда явится, и дело с концом. Пока поезда хватятся, пока сюда заявятся инквизиторы или другие колдуны…

Они, конечно, появятся, рано или поздно, размышлял Жмых. Да только если он сейчас не наберёт воды, то это «рано или поздно» не будет иметь никакого значения, равно как перестаёт иметь значение карточный долг для того, кому заехали заточкой под ребро. Мёртвые сраму не имут.

Он пнул ногой большое деревянное ведро, которое нашёл в сенях. Ведро, на первый взгляд, было целым, но даже если оно и протекало, то план Жмыха остался бы неизменным: вниз, к колодцу, быстро набрать воды, быстро назад в дом, а там уже разбираться, что к чему.

«А если эта тварь тебя заметит? Если ты успеешь, но она поймёт, где ты прячешься? Если ты приведёшь ЭТО сюда?»

Жмых скривился, и отмахнулся от мыслей, что маленькими испуганными мышками шуршали в голове. Поймёт ОНО или не поймет, если сейчас не набрать воды, то завтра он будет уже настолько слаб, что не сможет никуда выйти, а послезавтра ему каюк. Останется только перерезать вены ножом чтобы не мучиться: смерть от обезвоживания — мерзкая смерть.

Он набрал в лёгкие побольше воздуха, и сделал шаг за порог.

Ничего не произошло. Плавился на обветренном лице горячий вечерний штиль, пахло ржавым железом и луговыми цветами, застыли в молчаливом безветрии обережные амулеты, свисавшие с балки, что удерживала над крыльцом просевшую крышу. Пять шагов по ступенькам вниз, двадцать шагов за калитку (можно просто пролезть в одну из дыр в том, что осталось от забора), а там уже и улица.

Шаги эти дались Жмыху неожиданно легко; оказалось, что стоит начать, а дальше уже дело пойдёт само собой: вот забор, вот калитка, а вот и дорога. Два дома рядом; всего три дома на холме. Кто здесь жил, когда? Непонятно. Эти люди давно уехали, и, подумал Жмых, очень правильно поступили.

Стараясь не смотреть на разрезанное пополам тело жандарма (теперь на нём сидело уже три вороны), Жмых сделал несколько шагов по улице и прислушался. Тишина, только хлопают вороньи крылья, и где-то сытым басом голосит кот, возможно, тот же одноглазый, что так напугал Жмыха совсем недавно.

«Кошки, — думал Жмых, — это хорошая примета, или нет? По разному, ой, по разному…»

Теперь, когда соседний дом не загораживал вид с холма, стал виден город: лоскутья жёлтого и коричневого. Пожелтевшие от времени и пыли стены домов (в городе даже наличествовало несколько трёхэтажных зданий и ратуша с часами), коричневые прямоугольники садов и огородов; городок был совсем небольшим и как бы жался к подножью холмов, что подпирали его с юга большими застывшими волнами потрескавшейся земли и светлой пыли, которую несло с отвалов. От городишки тянулись дороги в сторону заводов и карьера, но было видно, что ими давно никто не пользуется: дороги постепенно как бы стирались, сливаясь с однородным ржаво-коричневым пейзажем.

На узких улочках было пусто. Часы на ратуше замерли: минутная стрелка на «5», а часовая на «7», из-за чего часы казались мордой неведомого великана грустно повесившего неровно постриженные усы.

Острый глаз Жмыха даже позволил ему прочесть одну из ближайших вывесок: «Питейный дом г-на. Фосса». Одно из окон первого этажа было разбито изнутри, а в пыли у дверей валялось что-то, к чему Жмых присматриваться не стал.

«Помни: тебе не нужно бежать отсюда до Дальней Хляби. Тебе нужно просто спуститься с холма к колодцу»

Пыль со скрежещущим свистом вылетала из-под подошв сапог, оседала на губах вкусом железа и глины, лезла в нос. Ведро в руке казалось очень тяжёлым, прямо-таки неожиданно тяжёлым, словно было отлито из свинца. Заходящее солнце ощутимо припекало лысину Жмыха, на которой красовались острожные татуировки: три туза, нож, змея и цветок с тремя широкими треугольными листьями — знак Чернополыни, известный по всему Королевству. Синие штаны из грубой плотной ткани промокли от пота насквозь; не помогало даже то, что Жмых разделся по пояс: пот ручьями стекал по его испещрённой шрамами спине.

Алый свет, духота и тишина. Воздух колебался, поднимаясь от раскалённой дороги, и казалось, что со всех сторон Жмыха обступила сотня полупрозрачных призраков. Как ни странно, это, скорее, успокаивало — сейчас он был рад и такой компании.

Вот и начало спуска, как раз у засохшей берёзы, рядом с которой приткнулась казавшаяся совершенно неуместной здесь коновязь. Жмых с безумной надеждой заглянул на дно рассохшейся поилки, но там не было ничего, кроме нескольких сухих листьев. Он тихо вздохнул, и начал спускаться.

Тело Винта, к счастью, уже успело покрыться слоем пыли, и теперь больше напоминало замотанное в тряпки полено. Голова его подельника лежала чуть поодаль, но, хвала Горнему Эфиру, лицом вниз. Рук и ног видно не было, похоже, то, что от них осталось, растащили степные волки или бродячие собаки. К сожалению, нигде не было видно и котомки Винта — а жаль, в ней был недельный запас провианта, табакерка с отменным нюхательным табаком и полсотни империалов. Доля Винта за почтовый дилижанс, что они ограбили по пути сюда из Чернополыни, но Жмых сейчас думал не о деньгах, а о табакерке. Сейчас бы добрую понюшку — так, взбодриться, просто для храбрости…

Они сбежали из Чернополыни почти месяц назад: удача, просто безумная удача плюс отчаянная смелость, которая, как известно, берёт города. Заключённые частенько бунтовали в Чернополынском остроге, но на этот раз кому-то из них (наверное, какой-то важной шишке из Столицы) помогли снаружи: внешнюю стену подорвали алхимической бомбой. Бунт да плюс взрыв; Жмых и Винт переглянулись, и решили, что другого случая может и не представиться.

Помогло ещё и то, что приятели среагировали почти мгновенно: пыль от взрыва помешала пулемётчикам на вышках стрелять прицельно. Потом была безумная гонка через болота, преследователи с собаками, ночь по колено в тухлой воде, и, наконец, свобода.

И этот проклятый город, где Жмых с Винтом решили кинуть кости на пару недель, прежде чем продолжить свой длинный пусть в Чернолесье, к их общему закадычному другу Гдыне, что жил в лесной глуши и зарабатывал на жизнь тем, что помогал беглым каторжникам начать новую жизнь с новыми бумагами.

Проклятый город, будь он проклят ещё больше, буде такое вообще возможно.

Колодец был уже виден; обычный колодец, коим несть числа: деревянный сруб, прикрытый сверху крышей-колпаком, барабан с ручкой и ведёрко на цепи. Пыль у колодца была утоптана сотнями ног; похоже, воду отсюда брали часто. Неужели в таком городе нет водопровода, подумал Жмых. По уму, должен быть. Хотя город выглядел заброшенным и каким-то прокисшим ещё до того, как в него нагрянуло ЭТО. Жмых, правда, успел побывать в этих самых Серных горах всего однажды, когда ходил в лавку покупать выпивку, и у него ещё тогда сложилось впечатление, что дела в городишке идут не ахти.

К счастью, у колодца не валялись изуродованные тела (Жмых помнил, что когда они с Винтом бежали в вопящей толпе, то крики перед самым подъемом на холм сместились влево, то есть к городскому центру), но пустырь вокруг потемневшего от времени деревянного сруба выглядел настолько огромным и тихим, что напомнил Жмыху «бранное поле» — тюремный двор в Чернополынском остроге, где каторжане решали свои споры при помощи кулаков, железных прутьев, а иногда и заточек. Выходи, давай, и пусть начнётся.

«Спокойно, дурачина. Ты тут трясешься, а тварь эта уже, должно быть, порешила всех в городе, да и свалила туда, где травка зеленее. Вот будет потеха, когда ты узнаешь, что просидел в этой развалине, трясясь как осиновый лист несколько дней, а ЭТОГО давно уже и след простыл!»

Жмых через силу растянул рот в кривую улыбку и поморщился: нижняя губа опять треснула. Он провёл по ней тыльной стороной ладони: крови почти не было. Конечно же: ведь в теле почти не осталось воды.

Ноги свела зудящая дрожь — ещё не судорога, но уже скоро, скоро… Нужно было торопиться.

Крышка колодца была открыта. Жмых проверил, прочно ли закреплено ведро на цепи, и сбросил его вниз, слушая, как со скрипом вращается деревянный вал-барабан, помахивая кривой рукоятью.

«Вот будет номер, если колодец пересох»

Но нет — снизу раздалось явственное «пшу-у-у-ух!» когда ведро упало в воду. Колодец был не особо глубоким, а, главное, был полон.

Конечно же, он не удержался. Это было просто выше человеческих сил; Хмых опустил голову в ледяную воду, чувствуя, как кожа впитывает влагу точно губка, как блаженная ледяная прохлада растекается по шее, как оживает тело, и как своди зубы от холода подземных родников.

Он позволил себе глоток — всего один. Остальную воду он медленно, с наслаждением вылил на себя. Конечно, инстинкт требовал немедленно схватить ведро, и пить, пить, ПИТЬ, но Жмых слишком хорошо знал, что случалось с теми, кто после длительного воздержания выпивали слишком много жидкости (их опухшие тела с красными от крови глазами частенько вытаскивали из карцера).

Медленно, по глотку, по ма-а-а-аленькому глоточку он выпил ровно столько воды, сколько поместилось в сведённых ладонях. Тело просило ещё, но Жмых, не обращая внимания на его порывы, взял ведро (его пришлось наполнить заново), и осмотрелся.

Солнце уже коснулось городских крыш, густой воздух потемнел; жара медленно, но верно спадала. Поднялся ветерок — пока что едва заметный, но явственный, самый настоящий. Он холодил лицо, чуть шевелил мокрые волосы на затылке Жмыха и приятно обдувал тело.

«Так, не поспешай, не хорохорься. Воды набрал — молодец. Теперь назад — ме-е-е-едленными шажочками…»

Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш…

Ветер. Вертер крепчал, он уже тащил по земле струйки жёлтой пыли, шелестевшие, как шелестит сброшенная и высохшая змеиная кожа, зацепившаяся за терновый куст: п-ш-ш-ш-ш-ш… Тихий трепетный звук, от которого холодок пробегает по телу.

И ветер был холодным, неожиданно холодным.

«Гроза, что ли, будет? Вот, получится, дурак: пошёл по воду, а вода с неба польётся. И кто тебя умным назовёт?»

Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш!

Жмых обернулся. Конечно же, там никого не было, только пыльный пустырь, на который зловеще надвинулись тени домов окантованные закатным солнцем в тяжёлый болезненный багрянец. Сейчас мёртвый город выглядел почти величественно; какая бы сила не сделала его пустым она или её след всё ещё оставались здесь, под этими ветхими стрехами. Она сочилась из слуховых окошек, катилась кустами «перекати-поле» (Жмых вспомнил, что их ещё называют «чёртовыми шарами»), дышала ветром с запахом ржавчины и мертвечины. Да, город вонял падалью, и игнорировать это теперь стало невозможно: ветер дул со стороны пустых улиц.

Или не пустых?

Жмых не боялся темноты. Он знал, что ЭТО, чем бы оно ни было, отлично управляется со своими жертвами и в темноте ночи и при свете дня. Но задерживаться здесь, на выжженном пятачке у воняющего смертью города дольше необходимого, всё же, не стоило.

Ш-ш-ш-ш-ш-ш! Ш-х-х-х-х-а-а-а-а… Жмы-ы-ы-ы-ых-х-х-х…

— Жмых.

Жмых медленно повернул голову.

В паре футов у колодца стоял Винт. На нём были высокие чёрные сапоги, длинный плащ, похожий на жандармскую робу, и широкополая шляпа, бросающая на лицо Винта чёрную тень, полностью скрывающую глаза.

— Эй, Жмых.

Конечно же, это не мог быть Винт. Винт никогда бы не надел шляпу столичного фанфарона, да и не стал бы напяливать на себя плащ в такую жару. К тому же Винт лежал чуть выше на холме, разрезанный на куски, так что стоять здесь и сейчас у напарника Жмыха не было решительно никакой возможности.

Не вполне понимая, что делает, Жмых поднял с земли небольшой камень, пробормотал обережный отворот, и швырнул камень в призрак.

Наваждение подёрнулось рябью и рассеялось на ветру, словно клочок дымки. И вновь: тишина, пустота и ветер.

«Какого хрена это было?», думал Жмых. Призрак? О да, он не раз видел призраков; в таком месте, как Чернополынь их водилось в порядке. Призраки не могли навредить, они только наводили жуть. Может, Винт успел стать призраком? Но где, в таком случае, знакомая холодная волна дрожи, что пронизывает от макушки до пяток при виде привидения? Нет, думал Жмых, что-то здесь решительно нечисто. Нужно убираться поскорее, да и всё.

Фьють!

Он не увидел ЭТО — в конце концов, ОНО было невидимо. Но Жмыху показалось, что на какую-то долю секунды он что-то рассмотрел у колодца, там, где крыша, что прикрывала сруб, отбрасывала на землю длинную тень. Какое-то сумбурное движение, отблеск, будто свет тусклой лампы на миг отразился в осколках разбитого зеркала, и тут же погас.

Но вот звук Жмых услышал отлично. Очень, очень знакомый звук.

Он бросил ведро с водой, и сломя голову помчался в сторону холма.

Фьють! Фьють!

Пыльные дорожки — он уже видел такие раньше — ринулись за ним. Со стороны это выглядело, как если бы за Жмыхом бежало четверо невидимых детей, волоча за собой невидимые же палки, концы которых пылили по неровной поверхности сожжённой солнцем земли.

Фьють!

Звук, который получается, если рубануть воздух саблей или тонким ивовым прутиком. Звук, что, скорее, бьёт в барабанные перепонки, чем воспринимается на слух. Звук, за которым следовала смерть.

Следы на песке (теперь их стало шесть) обогнали Жмыха слева, немного погарцевали у него перед носом, и унеслись куда-то в сторону.

«Оно играет с тобой. Как хренова кошка с мышью»

— Отстань от меня!! — Заорал Жмых, дико размахивая руками. — Просто отстань! Я тебе не нужен!! Меня вообще здесь нет!!

Фьють!

Прямо над ухом просвистело невидимое лезвие. Запахло чем-то знакомым: железом, пылью. Кровью.

— Чего ты хочешь?! Я дам тебе всё, что пожелаешь!

Тут Жмых вдруг понял, что уже поднялся на холм. Теперь до дома оставалось каких-то сорок-пятьдесят шагов.

«А вдруг, — промелькнула у него в голове безумная мысль, — оно и правда не может мне ничего сделать? Вдруг дом или я зачарованы? Вдруг…»

Фьють.

Жмых споткнулся и упал лицом в пыль. Он не сразу понял, что произошло; было ощущение, что его ноги провалились в неглубокую яму. Он медленно — в глазах почему-то темнело — перевернулся на спину и попробовал понять, что же прервало его бег.

Загадка, как оказалось, решалась просто: его ноги были аккуратно отрезаны немного ниже колен. Теперь они валялись в паре шагов от Жмыха, а из культяпок толчками била кровь. Боли как таковой пока не было, но она уже приближалась, накатывая тупыми пульсирующими волнами.

Он застонал, и попытался ползти.

Фьють!

На это раз невидимое лезвие оттяпало ему ноги почти по бёдра. Но Жмых каким-то чудом, несмотря на потерю крови, работал руками как безумный, всё ближе и ближе подползая к открытой калитке.

Десять шагов. Пять. Всего три шага.

Фьють!

Он почувствовал жжение в области шеи, а потом угол, под которым был виден мир, резко накренился и пошёл кувырком.

Голова беглого каторжника, откатившись на несколько футов, остановилась у невысокого забора, где и осталась лежать, удивлённо распахнув глаза в низкое, быстро темнеющее небо.

Нелинейная Гидра ещё некоторое время повисела над телом, тихо вздохнула — всё же, убивать жертву так быстро не стоило — и, выпустив из себя длинный узкий зонд-капилляр, вонзила его в ещё трепыхавшееся сердце Жмыха, принявшись высасывать жизненную эссенцию. Она не торопилась: город, по крайней мере, на ближайшие несколько недель, был надёжно спрятан от мира. Сейчас она вернётся к тому дому в конце улицы, закончит с толстым булочником (дурак думал, что надёжно спрятался у себя в комнате), а потом уже займётся теми, что укрылись в подвале ратуши. Да, они отгородились, но они всего лишь люди. Заклинание, что защищало их, уже испарялось, распадалось, таяло как льдинка на солнце.

Ждать оставалось недолго.

— Так, — сказала Анна Гром, — слушайте все сюда. И кто-нибудь, пожалуйста, зажгите лампу. Темно как в угольной шахте.

Чиркнула серная спичка, булькнул керосин, и в кромешной тьме затрепетал крошечный огонёк. Скрудж Фуллер, начальник станции и складов Королевской железной дороги в Серных Холмах аккуратно накрыл старую «летучую мышь» закопчённым стеклянным колпаком, убрал с потного лба свой смешной напомаженный чубчик, похожий на селёдку, и тяжело вздохнул. Его строгий чёрный костюм смотрелся в пыльном подвале среди паутины и мусора несколько неуместно, но, подумала Анна, вломись Гидра сюда, то самый подходящий для похорон стиль будет как раз у Фуллера.

— Все выспались? — Анна против воли зевнула, и потёрла кулаков опухшие глаза. — Хотя нет, что я говорю… Все здесь?

— Да. — Староста Гремм поправил очки на горбатом носу и коротко кивнул. — Я, Фуллер, госпожа Фриц, наш главный жандарм с его бравым коллегой и не менее бравым подопечным… Кстати, Шарль, а почему вы воспользовались случаем? Могли бы и сбежать.

— Очень смешно. — Шарль Вилль, головная боль Серных холмов, медвежатник-неудачник, поправил на лысине помятый котелок и сплюнул на каменные плиты пола. — К этой твари в пасть? Большое спасибо, но только в сопровождении представителей жандармерии. Я решил встать на путь исправления и уже три часа как являюсь законопослушным гражданином, так что выкусите, ваша милость.

Анне пришлось сделать титаническое усилие, чтобы не засмеяться в голос. Вилль давно уже стал городской легендой, но такой славы Анна не пожелала бы и злейшему врагу. Будучи неплохим механиком, он некоторое время успешно сотрудничал сразу с двумя перерабатывающими серный колчедан заводами, умудряясь успевать и там, и тут, неплохо с того имея. Так продолжалось до тех пор, пока оба завода разом не закрылись, и Вилль не получил кукиш с маслом вместо жалования и выходного пособия от их владельцев, фабрикантов Бомса и Бумса. Полагая (и не без причины) что судиться с означенными господами выйдет дороже, чем он, рядовой механик из захолустья может себе позволить, Вилль решил взять своё самостоятельно, вскрыв заводские сейфы, причём, в одну и ту же ночь. План был дерзким, но не сказать, чтобы совсем уж безумным: новоиспечённый взломщик знал оба завода как свои пять пальцев и, как ему казалось, рассчитал всё до мелочей.

Под покровом ночной темноты Вилль в тот же вечер забрался в хранилище завода Бомса. Древний сейф от «Фродо», пожалуй, можно было открыть одёжным крючком, а сторож, старый солдат-инвалид, мирно посапывал в своей коморке, упившись вишнёвой наливкой. Всё складывалось как нельзя лучше.

Вот только в сейфе не оказалось ничего, кроме одного единственного инкассаторского саквояжа доверху набитого медными монетами с королевским орлом. Меди там было, наверно, империалов на триста, но как забрать с собой такую гору мелочи? И что с ней потом делать? В любом банке Вилля сразу же взяли бы за жабры, да ещё и обязательно списали бы на него ограбление какого-нибудь инкассаторского фургона, дабы какой-нибудь жирный жандарм получил лишнюю лычку на рукав.

Вилль подумал-подумал, да и запихнул со злости в саквояж с монетами часовую алхимическую бомбу (он взял её с собой на всякий случай, собираясь использовать, скорее, для прикрытия собственного отступления, пойди что не так), после чего отправился в хранилище Бумса.

Где Вилля ждал второй (однако же далеко не последний той злосчастной ночью) неприятный сюрприз: сейф — такой же точно хлам от «Фродо» — оказался опечатан и заварен. Фабрикант Бумс, будучи расторопным и дальновидным, очень быстро понял, что продать завод не получится даже на металл, поэтому взял под его залог заём в Королевском банке, и вложился в деревообрабатывающую артель на Ближней Хляби (как впоследствии оказалось, вложился Бумс весьма выгодно).

Как бы там ни было, у Вилля чуть дым из ушей не пошёл; неудачливый медвежатник в тот момент всерьёз раздумывал взорвать проклятый завод к чертям, но даже в состоянии аффекта Вилль понимал, что столько взрывчатки ему негде раздобыть просто физически. Однако вскоре перед ним встали задачи уже другого характера: как оказалось, в лучшие времена фабрикант не пожадничал, и установил в заводской конторе телеграфную сигнализацию, которая до сих пор исправно работала и теперь между Виллем и выходом из растреклятого хранилища образовались двое вооружённых жандармов.

У Вилля был при себе револьвер, но, немного подумав, он понял, что стрелять в служителей закона у него нет ни малейшего желания (да и стрелок из него, если честно, был так себе). Поэтому он решил сдаться. Достав из сумки припасённую на случай успешного (либо нет) завершения своего дела бутылку коньяку, он одним махом проглотил её содержимое. Револьвер Вилль предусмотрительно выбросил, сняв решётку отопительной трубы (возьми его жандармы с оружием, вопросов возникло бы сильно больше), после чего принялся орать, что он сдаётся и не вооружён.

Жандармы оказались в странной ситуации: только что ими был задержан бывший сотрудник завода, который в пьяном виде вломился в контору этого же завода, ничего там не украв. Виллю нельзя было приписать даже проникновение со взломом, поскольку ни одна дверь в заводской конторе не была заперта. О да, некоторые двери были опечатаны, но за это Виллю грозил, максимум, штраф. Жандармы почесали затылки и решили для начала доставить механика в участок, дабы он проспался, а сам Вилль смекнул, что завтра он cможет изображать из себя ничего не помнящего похмельного гуляку, который пришёл на бывшее место работы в скорби и невменяемом состоянии. Всё складывалось так, что он вообще может выйти сухим из воды, так что Вилль изо всех сил изображал мертвецки пьяного: он лез к жандармам обниматься, звал бухгалтера Жерара, требуя немедленного расчёта, и плакался о неких пропавших чертежах. Жандармы понимающе кивали, приглашая Вилля проехаться с ними «в приятнейшем экипаже»; служители закона даже не достали наручники, что было, без сомнения, хорошим знаком.

Они уже вышли с территории завода и подходили к фургону жандармерии, когда раздался взрыв. Нависающая над узким переулком стена (заводы Бумса и Бомса стояли впритык друг к другу) с грохотом выплюнула поток кирпичной крошки, а затем на паровой «воронок» жандармов приземлился сейф. Это сработала алхимическая бомба заложенная Виллем; закрыв дверь сейфа он забыл её запереть. Дверь древнего «Фродо» распахнулась, и взрывная волна вышвырнула сейф через стену.

Сработай бомба минутой позже, и Вилль навеки соединился бы с жандармами и «воронком» неразрушимыми узами; возможно, их бы так и похоронили одним куском железа. Ему повезло, но это было везение, про которое говорят «ограбили, так хоть не убили».

Дело механика даже не дошло до суда; доказательств вины Вилля банально не нашлось. Никто не видел, как он закладывал бомбу в сейф, никто не видел Вилля на территории завода, и даже доказать факт взлома старого «Фродо» после взрыва было решительно невозможно. Медвежатнику-неудачнику выписали символический штраф за «нарушение в нетверёзом виде», пару подзатыльников, и отпустили с миром.

И можно было бы считать эту историю для Вилля благополучно закончившейся, если бы не ослиное упрямство последнего. Упрямство же, отчасти, проистекало из злости — механик так и не получил своё жалованье — а, отчасти, из обиды: все в городе прекрасно понимали, кто приземлил сейф на жандармский «воронок», и терпеть хохот за спиной становилось решительно невозможно.

Поэтому Вилль решил ограбить банк.

О нет, он вовсе не собирался устраивать налёт в стиле дешёвых романчиков, что продают на полустанках по серебряку за две книжки в мягкой обложке плюс пирожок с капустой: кривые усы, дымящиеся револьверы и томная романтическая заложница. Виллю, всё же, был близок инженерный подход; механик решил сделать подкоп под банковское хранилище, аккуратно растворить «слёзками алхимика» пол под ним, вынести через дыру деньги, и дёрнуть из города к чертям собачьим.

Как выяснилось, подкоп оказался наиболее простой в исполнении частью плана. В ангарах возле серных карьеров стояли под брезентом десятки сломанных буравов «Малый проходник», а здание банка находилось почти на самом краю города; от карьеров до него было футов четыреста. Менее чем за неделю упёртый механик разобрал три бурава на запчасти и собрал из них один вполне себе работающий. Керосин в подземных хранилищах тоже плескался, пусть и на дне, «Малый проходник» был прекрасно продуманной машиной (его поставляли даже на Дальнюю Хлябь), так что подкоп занял меньше недели. Вилль работал днём, когда уличный шум заглушал и без того негромкий гул бурава; того, что выкопанный тоннель осыплется он также не боялся — «Проходник» тут же укреплял стены специальными железными кольцами, коих на складе обнаружилось в достатке. Он бы, наверное, мог прокопаться отсюда до самой железнодорожной станции, но пора было приступать ко второму этапу.

Механиком Вилль был хорошим, а вот алхимиком — не очень. Если говорить начистоту, то он был вообще никаким алхимиком, потому что алхимик перед тем, как нанести «слёзки» — крайне едкую сверхтекучую жидкость — на фундамент под банковским хранилищем для начала бы обработал всё вокруг зоны действия вещества особым нейтрализатором. Вилль же просто зарядил флакон со «слёзками» в импровизированную пружинную катапульту, выстрелил веществом в потолок, и принялся ждать, пока оно подействует.

Хранилище провалилось в выкопанный Виллем тоннель примерно через двадцать минут. Горе-механика спасло лишь то, что он не поленился напялить на голову защитную каску: обломок стены врезался ему прямо в лоб. Вилль отключился и пришёл в себя только через час — к тому времени он уже находился под пристальным присмотром жандармов и врача (врач, однако же, скоро отправился по своим делам, как только убедился, что Виллю не угрожает ничего, кроме лёгкого сотрясения мозга).

После того, как жандармы закончили хохотать, Вилля отволокли в участок, где тот, пребывая в полностью убитом расположении духа, написал чистосердечное признание, в деталях описав свою задумку, и попросил представителей закона расстрелять его на заднем дворе. Представители закона, сотрясаясь от смеха и вытирая слёзы, дали Виллю сигарет, кофе, чистую одежду, капли от головы, после чего заперли в камере предварительного заключения — неожиданно чистом помещении с диванчиком, отдельным нужником и книжным шкафчиком, после чего удалились, оставив механика в бездне чернейшей меланхолии.

Морально убитый Вилль был готов к допросам, но допросов никто не проводил. Раз в сутки появлялся хмурый младший жандарм, оставлял на столе еду и воду, после чего уходил, запирая за собой дверь. Никто не интересовался Виллем; никто больше не заходил в камеру. Это было странно, очень странно.

Механик, разумеется, не знал, что как раз в это время жандармы, сбиваясь с ног, искали неведомого убийцу, что появился в Серных горах двумя днями ранее. Он не мог знать о фонарщике Филимоне, чьё разрезанное на куски тело нашли у ратуши, не знал и о событиях, что последовали за этим. Вилль также не мог знать, что Анна Гром, приехавшая на летние каникулы к своим родителям едва не выцарапала начальнику жандармерии, господину Рюму, глаза, в попытке доказать, что в городе орудует Другой.

Лишь на четвёртый день заключения в камеру Вилля вошёл помощник Рюма, молодой Пьер Артисон, снял с механика наручники, и велел следовать за ним. Механик взглянул на окровавленный мундир Артисона, на дикое выражение лица зама главжандарма, и только молча кивнул.

— Появись вы часом позже, Пьер — Вилль одёрнул полы пыльного коричневого пиджака, — меня бы нарезали на антрекоты. Так что я на вас не в обиде. Мне только интересно, чем всё это время занималось ваше начальство. В городе у нас колдунов нет, так почему же вы, господин Рюм, не прислушались к единственной колдунье, имеющей хоть какую-то квалификацию? Маньяк? Потрошащий по десять человек в день и не оставляющий никаких следов? Вы серьёзно?

Жерар Рюм выдвинулся откуда-то из мрака в круг света, что чертила вокруг себя старая керосиновая лампа. На нём был неизменный белый мундир, белые же штаны с лампасами и высокие сапоги, вот только всё это настолько испачкалось в крови и пыли, что теперь Рюм был похож на рябую корову. Остатки волос на висках топорщились, лицо главжандарма осунулось, а трёхдневная щетина пачкала щёки неким подобием серо-чёрной сажи. Даже волевой подбородок Рюма не мог исправить общей картины; жандарм выглядел ужасно.

— Госпожа Гром, — Жерар Рюм, осунувшись, смотрел куда-то в пол, но голос его, как ни странно, был твёрд, — я думаю, что пришло время передать бразды командования вам. Я тут, увы, ничего поделать не могу. Другие не по моей части.

Анна, широко распахнув глаза, уставилась на Рюма, на Жерара Рюма, начальника жандармерии Серных гор, на этого бравого мудака, который с упрямством идиота продолжал ловить несуществующего убийцу-психопата, в то время как Нелинейная Гидра копила силы, насыщаясь «вита» своих жертв. Если бы этот обух в погонах её послушал, удалось спасти бы очень и очень многих. Удалось бы спасти её мать и отца. Возможно, удалось бы спасти вообще всех.

«Но не злишься ли ты на него ещё и потому, что в случившемся есть и часть твоей вины? Ты ведь тоже не была до конца уверена, так ведь? Если бы ты поверила в себя, если бы не оставила в своих доводах места для сомнений, если бы приняла за постулат тот факт, что в Серных горах появилась Нелинейная Гидра, разве не схватила ты бы первым делом родителей в охапку, и не отправила бы отсюда к чёртовой матери? Дала бы извозчику на почтовой станции десять империалов, так он бы в тот же день отвёз Павла и Марию Гром хоть в Столицу, хоть на Луну. А уже потом ты могла бы вернуться сюда с инквизиторами. Но ты дрогнула. Не до конца поверила самой себе, купилась на уверенные речи Рюма, на его рассказы о двух заключённых, что сбежали с Чернополыни, и которых видели недалеко от города. И что теперь?»

— И что теперь? — Анна выплюнула слова как желчь. — Город отрезан от мира искривляющим куполом. Разрушить его можно только изнутри. А для этого нужно быть либо магистром высшей квазиматематики, либо убить Гидру. Всего-то.

— Госпожа Анна, — староста Гремм изо всех сил пытался придать хоть сколь-нибудь презентабельный вид своему замызганному сюртуку (получалось плохо), — давайте сперва проясним ситуацию, в которой мы оказались. Вы сказали, что здесь, в подвале ратуши, мы в безопасности. Здесь есть колодец, а у нас есть немного еды. Значит ли это, что в ближайшей перспективе нам ничего не грозит?

— Нет. — Анна вздохнула. — Простите, староста, но, увы, всё не так просто. Я не знаю, кто строил ратушу, но, судя по всему, это были первые шахтёрские артели… хотя я и не представляю себе, на кой ляд им понадобилась башня с часами.

— Шахтёры построили это здание одним из первых. — Староста снял очки и принялся протирать их носовым платком. — Здесь, насколько мне известно, был первый артельный барак, и тут же сидело их начальство. Ратушу построили потом, намного позже.

— Ясно. — Анна задумчиво кивнула. — Тогда хотя бы понятно, откуда здесь Замок Ангазара. Шахтёры всегда были народом осторожным и предусмотрительным. Под землёй ведь можно всякое откопать. Например, Чёрную Вдовушку в спячке, или Душного Духа. Им нужно было укрытие… Ну да, ну да… Гидра проявилась в полный рост, заклинание сработало. Всё логично.

— Не могли бы вы, пожалуйста, объяснить подробнее? — Фуллер, который к этому времени уже успел приволочь откуда-то стул со спинкой и удобно развалиться на нём, поднял руку, привлекая к себе внимание. Он выглядел не краше остальных; его дорогой костюм давно превратился в некое подобие половой тряпки, однако управляющий-железнодорожник явно старался не терять оптимизма. — Что вы имеете в виду? Какая ещё защита? Что ещё за Замок?

— Замок Ангазара — весьма мощное заклятье. Относится к Высшим защитным заклинаниям и способно сдерживать Гидру от проникновения сюда безо всяких проблем. Загвоздка, однако, в том, что Замок не действует бесконечно: его нужно либо перезаряжать, либо поддерживать. Поддерживать его может только тот колдун, что его сотворил — вряд ли он сейчас где-то поблизости. Ну а способ перезарядки, — Анна скривилась, — вам не понравится.

— И всё же..?

— Нужна «вита». Жизненная сила человека. Причём пожертвованная полностью и без остатка. Но мы не будем тут никого приносить в жертву, ясно? Тем более что всё равно только я знаю, как и что нужно делать.

— Спасибо, ещё не хватало, чтобы тут друг друга перерезали… А сотворить новое заклинание?

— Я студентка, господин Фуллер. Второго курса. Ну, почти третьего. Сотворить нечто подобное я не могу даже на бумаге. Не хватает ни сил, ни опыта, ни знаний.

— Ну-ну, Анна, вы себя недооцениваете. — Фуллер хохотнул и полез в карман за портсигаром. — Курить хочется — ужас просто. Это всё нервическое… Пуф-ф-ф… Да, так лучше… А сколько, по-вашему, заклятье продержится? Хотя бы прикидочно?

— Это я, к счастью, могу подсчитать довольно точно. — Анна скривилась. — Но результат вам не понравится.

— Ничего, давайте свою горькую правду. — Толстяк хихикнул. — Эх, найти бы ещё коньяку…

— Да, от коньяка я бы тоже не отказалась… Так вот: по моим подсчётам Замок продержится ещё двадцать два часа с лишком. Могу, если хотите, подсчитать с точностью до минуты. Обычно это невозможно из-за эфирный флуктуаций, но мы сейчас под колпаком у Гидры; эфирный флуктуаций здесь нет.

— Негусто. — Староста Гремм водрузил очки обратно на нос, чуть не уронив их при этом на пол. — Дьявол, сучье вымя!.. Простите, ради всех благих Сил. Артрит, чтоб его.

— Так выпейте пилюли.

— Пилюли у меня дома. Или в аптеке, что, конечно, несколько ближе, но тоже как-то… В общем, переживу. Лучше скажите: а нельзя как-то пробить этот колпак? Ну, ту штуку, которая не даёт нам выбраться из города? Может, инквизиторы…

— Нет. Снаружи этот, как вы изволили выразиться, «колпак» пробить нельзя. Точнее, можно, но на это уйдёт неописуемо много времени; это вычислительная проблема. У нас, к сожалению, нет легендарных счётных автоматов Белой Башни, а без них расчёты займут века, даже если засадить за них всех квазиматематиков Академии и Университета. Пространственную капсулу можно разрушить только изнутри.

— Убив Гидру?

— Да.

— Ладно. — Фуллер шумно выпустил изо рта сигаретный дым и поёрзал на стуле (ему, всё же, было неудобно на этом несчастном скрипучем предмете мебели; стулья и кресла начальнику железнодорожных путей и складов делали на заказ). — Для начала расскажите, пожалуйста, что вы вообще знаете о Нелинейных Гидрах.

— Как ни странно, многое. — Анна заложила руки за спину, и принялась ходить кругами, разминая затёкшие ноги. — Другие давно меня интересуют, и в библиотеке Академии я перечитала о них всё, к чему студент вообще может получить доступ. Нелинейные Гидры получили своё название от Великого Инквизитора Хама. «Нелинейные» они потому что умеют одновременно находиться в нескольких местах одновременно, искажая своё псевдо-тело, а «гидры» — потому что… Ну, потому что у них много лезвий. Вы видели, как они ими…

— Да-да, понятно. Эту часть можно пропустить; как работают эти лезвия, мы видели вживую. Больше не хочется.

— Мне тоже… Гидра, как вы уже могли убедиться, невидима. У неё практически отсутствует то, что можно назвать «телом»; это просто тончайший «пакет» эктоплазмы заполненный очень сильным эфирным зарядом. Поэтому обычным боевым заклятьям в Гидре просто нечего разрушать. Шаровая молния, кинетик, огонь, лёд — всё это пройдёт сквозь Гидру не причинив ей никакого вреда. То же самое касается так называемых «заклятий изгнания». Большая их часть разрушает псевдотело Другого, а у Гидры оно настолько эфемерно, что… В общем, это не сработает. Есть, правда, и Высшие заклятья, способные вышвырнуть Гидру из нашей реальности к чёртовой матери, но проще наново сотворить Замок Ангазара.

— И что? — Голос неожиданно подала госпожа Фриц. — Мы, выходит, эту скотину вообще никак не завалим? Это, типа, невозможно?

Анна задумчиво посмотрела на хозяйку одной из двух оружейных лавок в Серных холмах: Фриц Шпицберген одетая в широкую клетчатую рубаху, которая почти не скрывала её пышную грудь и синие «шахтёрские» штаны в обтяжку злобно сплюнула на каменный пол, и щёлкнула пальцем по рукояти торчавшего из огромной кобуры револьвера. В городе её боялись все, кроме хозяина второй по величине оружейной лавки, скромнейшего господина Битнера, очень аккуратного, всегда вежливого и никогда не расстававшимся со своей затёртой до дыр кожаной кепкой. Битнер и мадам Фириц враждовали почти пять лет; каждый старался как можно сильнее нагадить другому, сманивая клиентов, поливая конкурента грязью, и даже идя на откровенный саботаж, вроде порчи ружейной смазки. Закончилось всё свадьбой в прошлом году, но сейчас почтенный господин Битнер был, скорее всего, мёртв. Госпожа Фриц ни разу не упомянула мужа, а это говорило Анне о многом: выражение лица хозяйки магазина «Пули и всё, что к ним» напоминало её собственное лицо, мрачное и решительное.

— Возможно. — Выдохнула через силу Анна, тут же пожалев о сказанном. Но слово, как известно, не воробей, и решение было уже принято. — Гидру убить возможно. Но нам понадобится очень, очень много удачи.

— …его звали Ганнерик Холмс. Он был колдуном, некоторое время преподавал в Академии, но потом заскучал, и отправился путешествовать на корабле «Херц»: собирал истории, забытые легенды, заклинания, даже, кажется, вёл какие-то раскопки. И вот в его-то книге и был пересказ истории одного траппера с Дальней Хляби, в деревушку которого нагрянула Нелинейная Гидра. Траппер уверял, что убил Гидру так называемой «мёртвой пулей» — особым образом зачарованным боеприпасом. Из обычного револьвера — бах! И Гидру поминай как звали. Ганнерик в своих комментариях писал, что рассказ траппера вполне мог быть правдой, и приводил некоторые расчёты. Он предположил вот что: Гидра в своём изначальном состоянии неуязвима для подобных воздействий, но когда она перекачана «виталисом», то становится похожа на раздутый мыльный пузырь — любое достаточно сильное внешнее воздействие может пробить её оболочку и заставить псевдотело схлопнуться. Бах! — Анна сжала руку в кулак, выставила вперёд средний и указательный пальцы, и резко их согнула. — И твари конец.

— Но, — кукольное личико госпожи Шпицберген сморщилось; она с силой провела пятернёй по своим аккуратно уложенным светлым волосам, — для этого понадобится особая пуля. Которую вы, Анна, вряд ли сейчас достанете из кармана.

— Если бы только пуля. — Анна поджала губы. — Нам понадобится попасть этой пулей в невидимую цель. Ну, я же говорила: очень и очень много удачи.

— И всё же, — Фуллер опять закурил одну из своих мерзких маленьких сигареток, — у нас уже хотя бы не ноль шансов. И жизнь лично мне теперь кажется чуточку радужнее, чем раньше. Анна, вы знаете, как сделать эту вашу «мёртвую пулю»?

— Да, ритуал мне известен. Но нужны будут некоторые… компоненты. Для начала, собственно, пули. Железные.

Фриц Шпицберген молча достала из кармана револьвер, откинула барабан, крутанула его — ж-ж-ж-ж-ж! — и на её ладонь упала огромная как мёртвый шершень тускло блестевшая пуля.

— Прошу. Я думала, что эту тварь можно завалить железом, как и большинство Других. Ошиблась. — Хозяйка оружейного магазина сжала пулю в кулаке. — Но этого мало, так ведь?

Анна молча кивнула. Она глубоко вдохнула сырой воздух подвала, и медленно осмотрелась по сторонам: грубые каменные плиты пола, высокий потолок, до которого едва добивал свет лампы, горы старой мебели у стен (её десятилетиями стаскивали сюда, и уже не первое поколение крыс гнездилось среди этих заплесневелых комодов и кресел, из обивки которых торчали ржавые пружины), облицованный грубой плиткой раструб колодца, маленькие окошки вентиляционных выходов в стенах. Кислая вонь вокруг, но воняла не только сырость, плесень и пропотевшая одежда её невольных спутников, вонял сам Эфир. Колдуны, что создали здесь Замок Ангазара, творили здесь очень, очень чёрные ритуалы, и человеческие крики не раз отражались от этих стен, бившись в последнем полёте о зачарованный камень. «Замок» ставили не от Других; его чаровали от слишком внимательных взглядов залётных инквизиторов и тому подобной братии. Город был построен на смерти, тут взывали к смерти, и нет ничего удивительного, что Серные холмы и закончили смертью. Кто знает, возможно, Гидра явилась сюда из Внешних Сфер подобно падальщику, влекомому сладким ароматом гнили.

Но, как бы ни цинично это звучало, пропитанная чёрными миазмами атмосфера подвала ратуши могла очень и очень помочь. Здесь хорошо было творить то колдовство, о котором сейчас думала Анна.

То колдовство, что могло их всех спасти.

— Для того чтобы создать «мёртвую пулю» нам понадобится кровь трёх мужчин. Это у нас, можно сказать, уже есть. — Она хмуро посмотрела на главжандарма и его притихшего помощника. — А вот дальше сложнее: понадобится королевская кислота, «нигредо астериск», алхимический купорос и «чёрная вода». Ничего такого, чего нельзя было бы найти в ближайшей аптеке, вот только аптека через два квартала отсюда. И самое сложное: нужен мизинец с левой руки убийцы. Я, конечно, понимаю, что на муниципальной части кладбища полно повешенных мокрушников, а всю информацию о них можно найти в архивах ратуши. Но есть проблема.

— Кладбище за городом. — Староста Гремм нахмурил кустистые брови и потёр нос тщательно отполированным ногтём. — Даже если бы у нас была повозка, то это почти час езды. Простите, но Департамент в своё время одобрил для захоронений только землю у Ржавого ручья.

— Ладно, — Анна махнула рукой, — к дьяволам! Ещё нужен тигель… гори оно всё синим пламенем!.. Ладно, подойдёт и примус… Нужен таз, мел, свечи, перья и бумага. Что из этого можно найти здесь, в ратуше?

— Всё. — Староста, кряхтя, принялся разминать поясницу. — Теперь ещё и спина… Артрита не хватало, так ещё и радикулит подъехал на хромой козе… Вилль! Идёмте со мной. Притащим всё, что нужно нашей юной колдунье.

Староста нашёл не просто «тазик»; старый Гремм где-то нашёл серебряное блюдо с высокими краями — Анна о таком и мечтать не могла. Стопка мелованной бумаги, «вечное» перо, а свечи! Шикарные толстые свечи, подкрашенные алхимической «чёрной желчью», высокие, ни разу не пользованные — то, что нужно для ритуалов. Мел же вообще превзошел самые смелые ожидания: настоящий мел с Дальней Хляби в фабричной коробке фирмы «Старый век» — не у каждого студента Академии был такой.

Гремм грустно улыбнулся, едва заметно пожал плечами, и Анна, уже было открывшая рот, тут же захлопнула его, сообразив, что вопросов задавать не стоит. Имел ли староста отношение к той тёмной ауре, которой был перенасыщен подвал ратуши? Возможно. Призывал ли Гремм в свой город Нелинейную Гидру? Определённо, нет. Даже если этот смешной старик без конца протиравший свои кристально чистые очки — прямой потомок древнего ковена тёмных колдунов, от которых берут начало Серные горы, даже если он каждый год приносил вместе с местным булочником кровавые жертвы в этом подвале — что с того? Какая теперь разница? Тем более что мел и свечи наверняка использовались Греммом для ворожбы «на здравие телесное соотносительно Календарю положений Небесных Светил».

«Ты не инквизитор. Ты не агент Департамента. Ты — последняя надежда этих людей, и, давай будем откровенны, надежда весьма призрачная. Если у тебя… у нас всех ничего не получится, то разницы уже не будет: и агнцы и козлища будут пожраны с одинаковым аппетитом. Не раздумывай. Действуй».

— Отлично, Гремм. — Анна, через силу улыбнувшись, кивнула старосте. — Просто отлично. Ритуал первичного заговора пули займёт у меня около трёх часов. Потом мы отправимся в аптеку Шмульца и…

— Нет. — Рюм покачал головой; на лице главжандарма читалась такая отчаянная решительность, что, наверно, пригрози Анна его испепелить, Рюм бы и ухом не повёл. — Пойдём мы с Пьером. Если с нами что-нибудь случится, сможете повторить попытку. Без вас, Анна, мы всё равно не сделаем эту пулю, так что…

— …так что заткнитесь, господин жандарм, пожалуйста. — Анна закончила рисовать Открывающий знак на полу, и критически прищурившись, оценила результат. — Вы знаете, как выглядит нигредо астериск? А алхимический купорос? Бросьте. Пойдём все вместе. Жаль, конечно, терять три часа времени, но ничего не поделаешь: основу наговора могу прочитать только я.

— А вот тут вы ошибаетесь. — Староста печально хихикнул. — Идите, Анна. Если что-то пойдёт не так, попробуете защитить наших бравых жандармов. Пулю я «загрунтую».

Судя по всему, выражение лица Анны было слишком красноречивым, поэтому Гремм опять вздохнул, покачал головой, и, коротко ругнувшись, закатал левый рукав.

На сгибе руки, чуть выше локтя, руку старосты — всё ещё крепкую, с бугрящимися узлами мышц — обвивал похожий на белого червя шрам, под которым темнело пятно-клякса. Будто кто-то давным-давно разрезал кожу, залил туда чернил и неловко зашил рану грубыми нитками.

— Ведьмин знак. — Голос Анны был пустым и сухим, как высохший рогоз, мёртво постукивающий на реке на первый заморозок. — Старый ведьмин знак; ему лет сорок, не меньше.

— Пятьдесят три года, если быть точным. Именно тогда я вступил в ковен. Он, правда, уже захирел: всего три человека. Старик Шаар, мой предшественник — вы его, конечно, не помните, Ллойд Хаус, и банкир Рене. Остался только я.

— Вы занимались…

— Некромантией, да. — Староста мечтательно прикрыл глаза. — Мёртвые очень любят поговорить, особенно о делах былых, и знают они, как правило, много интересного. Достаточно много, чтобы ковен держал в руках всю власть в городе. У нас был компромат даже на крыс из колбасной лавки; ни профсоюз, ни артели шахтёров не могли нам перечить. Деньги лились рекой, а потом… Потом сера закончилась, а вместе с ней и город. Мы никого не убивали, искали только информацию. Но пожизненную Дальнюю Хлябь я по Другому Кодексу заслужил. Можете сдать меня в Инквизицию, если захотите, но потом.

— Если мы… Если у нас всё получится, — Анна криво усмехнулась, — то я не думаю, что всё это будет иметь какое-то значение, Гремм. Город мёртв. Теперь это просто гора мусора. И ваша некромантия точно не призывала сюда гидру. К тому же, в Столице, в закрытых клубах для знати, некромантией тоже очень даже балуются. Только называют её «спиритуалистикой»… Так вы сможете заложить основу для заговора?

— Конечно. — Гремм фыркнул. — Чушь, ерунда, детские игры. Идите себе, и удачи. Вам понадобится мно-о-о-ого удачи, дамы и господа…

— Итак, — Анна проверила шнуровку на высоких охотничьих ботинках, — для начала короткий инструктаж. Во-первых, старайтесь не шуметь. Гидра очень чувствительна к звукам, и, если вы что-нибудь неудачно уроните, мгновенно окажется рядом. Во-вторых, мы возьмём с собой вот эти алхимические гранаты… уж и не знаю, где Гремм их откопал. Гидру они не убьют, но огонь она, как и большинство Других, не любит. Гранаты могут её задержать, но это на самый крайний случай. Третье — самое главное — мы должны двигаться на свету. Не заходите в тени. Гидра может появиться где угодно, но только из теней, отбрасываемых физическими предметами. Ясно?

— Нет. — Пьер Артисон отрицательно покачал головой. — Не ясно. А наши тени? Почему бы Гидре не появиться из них? А когда мы войдём в аптеку? Мы же полностью окажется в тени, нет? Что мешает…

— Пьер, — Анне стоило огромных усилий, чтобы не заорать на помощника главного жандарма, — я ученица второго курса. Я не знаю, мать вашу! Просто не знаю! Излагаю то, что когда-то где-то прочла или слышала. Если Гидра появится, то я попробую нас защитить, а вы будете бросать в неё гранаты, после чего мы попытаемся сбежать. Закончится это всё, скорее всего, тем, что мы умрём разрезанные на куски, и нашей жизненной силой закусит Другой. А, может, и нет. Такой ответ вас устроит?

— Вполне. — Пьер Артисон крутанул барабан револьвера и рывком защёлкнул его на место. — Один вопрос: у меня тут железные пули. Держал на всякий случай; ну, там, кровососок бить, или болотных ползунов. Имеет ли хоть какой-то смысл стрелять железом по Гидре?

— О… — Анна резко выдохнула, и попыталась взять себя в руки. Только что она едва не свалилась в банальнейшую истерику, чуть не наорала на всех в радиусе досягаемости и кто знает, чем бы это всё закончилось. Хорошенькое начало, ничего не скажешь. — Я не знаю, если честно. О том, как на Гидру действуют железные пули, я не знаю ничего. Проверим, если что. Хотя я, всё же, надеюсь, что обойдётся без всяких «что».

— Я тоже надеюсь. — Артисон сунул револьвер в кобуру и криво улыбнулся. — Ну что, шеф, выдвигаемся?

— Да. Нечего время тянуть. — Начальник городской жандармерии пожал плечами и кивнул в сторону Вилля. — А с этим что делать?

— Пусть остаётся здесь. — Староста Гремм чиркнул спичкой, аккуратно поднёс её к свече в Верхнем Пике Пентаграммы Огня и прошептал короткую узловую формулу. — Мне нужна будет помощь. Принеси-подай, ничего сложного. Наш механик справится.

— Ну спасибо, господин Гремм. — Оскорблённый в лучших чувствах Вилль картинно расшаркался, поклонившись чуть ли не до земли. — Хоть кто-то доверяет моей квалификации.

— К тому же, — Староста поджал губы, мастерски перехватывая эфирную нить, вылетевшую из Верхнего Пика и перенаправляя её в Нисходящий Узел, — мне понадобится человеческая кровь. Немного. И тут тоже без вас никак, любезный господин Вилль.

— А без некромантии никак? — Анна нахмурилась. — Или это просто старая привычка?

— Мы хотим получить «мёртвую пулю», или нет? — Гермм чуть надменно покосился на девушку. — Изначально «грунтовка», то есть первоначальный каркас заговора для этого боеприпаса основывался на некромантических ритуалах. Некроманты придумали «мёртвую пулю». Так что не стоит меня учить, как её зачаровывать. Будьте готовы, Вилль. Ланцет вон там, в коробке. Окуните его в водку и вымойте запястья с мылом.

Анна, было, открыла рот, и тут же снова его закрыла. В её голове промелькнула мысль, что сейчас она, наверное, позволила бы Гремму превратить в некротов всех покойников на кладбище, если бы это могло остановить Гидру. «Как быстро, однако, меняются приоритеты и как хрупки, оказывается, моральные рамки в подобных ситуациях», хихикнул в голове девушки голос, что время от времени пробуждался среди леса насаждённых родителями и академическим обучением устоев. «Ты, конечно, хочешь спасти не только себя, это верно. Но вопрос цены уже размыт, не так ли?»

— Идём. — Анна сжала кулаки. — Нечего тут ждать. Времени в обрез. Гремм, можно отсюда как-то выйти на задний двор?

На заднем дворе ратуши было пусто и тихо. По выходным в лучшие дни здесь собирался шумный базар с цветными палатками, мангалами, а иногда даже с маленьким кукольным театром, где заводной Петрушка бил по голове деревянным барабаном бледного вампира-Панча, а электрические лошади вполне натурально стучали копытами в медный таз. Но лучшие дни Серных гор давно миновали, и теперь лишь горячий ветер носил по пыльному пустырю сухие шары «перекати-поле».

Анна не случайно захотела вывести их маленький отряд именно сюда: на её старых карманных часах было семь утра, а задний двор ратуши выходил на восток. Солнце лениво взбиралось по небу, карабкаясь в зенит, и тени домов протянулись вдоль Жёлтой улицы, нигде её не пересекая.

Не шуметь. И подальше от теней.

Анна с трудом проглотила ставший поперёк горла ком и приложила палец к губам. Пьер согласно кивнул, и махнул рукой: двинули, мол.

Жерар Рюм, начальник городской жандармерии, жестом отстранил своего помощника и шагнул вперёд, держа руку на кобуре. Лицо главжандарма было похоже на застывшую маску, и только желваки играли под обожжённой солнцем кожей.

В иной ситуации Анна почувствовала бы к Рюму жалость: сейчас он наверняка мысленно казнил себя за глупость. Но она слишком устала, несколько дней подряд пытаясь переломить баранье упрямство главного жандарма, из-за которого, в конечном счёте, погибло столько людей. Её лишь беспокоило, что Рюм, если вдруг что пойдёт наперекосяк, наверняка полезет геройствовать, чем может оказать им очередную медвежью услугу. Проще было оставить его в подвале, но горькая чёрная злоба, поселившаяся глубоко под сердцем Анны этого не хотела. О нет, она желала, чтобы Рюм прошёлся по улицам города, обливаясь потом и созерцая результаты принятых им решений, и это желание было поразительно сильным. Анна ничего не могла с ним поделать.

Они сделали шаг, два, десять. Пересекли пустырь, и остановились у низкой символической ограды.

Город вокруг был пуст и тих. Серо-коричневые дома впитавшие стенами пыль так, что уже ничто на свете не смогло бы очистить растрескавшийся кирпич от этой застарелой коросты молча пялились на пустые улицы пустыми окнами, настежь распахнув двери, ведущие в ту же душную чёрную пустоту. Другие дома, напротив, захлопнули все ставни и двери в тщетной попытке отгородиться от того, что разгуливало по улицам. Когда Гидра закрыла Серные холмы искажающим пространство куполом, и, наконец, проявила себя (это, точно в насмешку, случилось неподалёку от жандармерии), одни горожане пытались убежать, двигаясь, похоже, по привычке, к железнодорожной станции, а другие забаррикадировались в домах, надеясь таким образом дождаться подмоги. Гидра сперва убила первых, а потом принялась за вторых.

Пыль, жара, запах ржавчины и тухлого мяса. Пустота и тишина, только поскрипывает на ветру вывеска давно закрывшегося «Салона мод мадам Брик», да лает где-то собака. Гидра не трогала животных, Другую интересовала пища иного рода.

Тел на улице, как ни странно, не было. Только из-под плотно закрытой двери одного из домов через две улицы от ратуши натекло немного крови, давно засохшей на адовой жаре, накрывшей город две недели назад.

Медленным скользящим шагом, не наступая на камни и веточки под ногами, мимо мёртвых домов, мимо давным-давно засохших яблонь, мимо разбитой витрины винной лавки, по улице, подальше от теней, что уже понемногу начинали косить, вытягиваться, тянуться к центру улицы, напоминая, что времени не так много. Медленно, но быстрее было нельзя.

Анна вся обратилась в слух; она помнила, что приближение Гидры можно услышать, хотя, конечно, последнее, что ей хотелось слышать, так это тот характерный свистящий звук, с которым силовые лезвия твари вспарывают воздух.

«Интересно, эта скотина уже настолько нажралась, что может создавать иллюзии, или ещё нет? Есть свидетельства, что Гидра умеет проецировать миражи. Чёрт, вовремя ты об этом вспомнила… Ага, а вот и угол Чёрной улицы, отлично. Значит, до аптеки всего ничего»

С Пьера градом лил пот; тонкая белая рубашка помощника главжандарма прилипла к телу, крупные капли стекали по лицу, повисая на пушистых светлых ресницах. Пьер достал револьвер, и, хотя держал оружие стволом вниз, его рука время от времени вздрагивала. «Как бы не пальнул в Рюма ненароком», — подумала Анна. «Не то чтобы я очень против, конечно, но… нет. Всё же, нет. По крайней мере, не сейчас».

Город вокруг был пустой коробкой, сценой, откуда все ушли, бросив дешёвый и ненужный реквизит, высохшей раковиной давно умершего моллюска. Всё, что могло здесь случиться, уже случилось.

Или нет? Или, всё же, у них есть шанс продолжить эту историю, а, может, даже решить, где поставить точку?

Анна прикрыла глаза, и, сосредоточившись, расправила свою «сеть восприятия», пассивно слушая эфир.

«Ни на чём особо не сосредотачивайся. Тебя здесь нет. Никого здесь нет. Ты просто дерево у обочины, «перекати-поле», что лениво катится вдоль покрашенного облупившейся зелёной краской забора. Ты просто мышка, что выставила из норки дрожащий от испуга нос. Просто плыви по эфирным волнам, просто плыви, ни за что не цепляясь, не рефлексируя по поводу увиденного…»

Улицы вытянулись перед её внутренним взором в струнку, потеряли цвет, а затем мягко засветились. Анна присмотрелась… и ужас ледяной волной прокатился по её спине.

Из чёрной дыры, что неведомые силы, призванные Гидрой пробили в зените, к земле тянулись тысячи тонких сияющих нитей, точно наброшенная на город паутина. Пространственный купол, ничего интересного, если, конечно, не считать его размеров — человеку создать нечто подобное было бы не под силу, по крайней мере, в одиночку. Но вот сам город, сам город…

Десятки, а, может, и сотни тускло светящихся призраков наводнили улицы Серных холмов. Полупрозрачные, сочившиеся тем же зеленоватым огнём, что и тлеющие гнилушки в старом сыром пне, человеческие силуэты плыли над улицами, останавливались, зависая у дверей домов, поднимали бесплотные шляпы, кланялись друг другу, тихо шуршали как осенние листья, и это шуршание буквально раздирало рассудок на части.

«…добрый день, добрый вечер, как дела, как спалось, что сегодня вечером, а что утром, а Глинда будет, а будут Дюруа, а вы читали последние новости, да-да, ужасно, просто кошмар, но рынок, понимаете, сейчас такой рынок, да, да, до вечера, до позднего вечера, ждите в гости, помним, будем, накрывайте на стол, детей в кровать, распишем пульку, выпьем по пять капель, поболтаем… поболтаем… и поболтаем ещё…»

Некоторые тени Анна, млея от страха, узнавала: вот старый кабатчик Лон, что погиб один из первых (Рюм тогда ещё устроил своему участку знатную выволочку за то, что жандармы не смогли не то что определить, но даже приблизительно прикинуть, что же было орудием убийства), а вот цветочница Гретта, что давно уже нанималась в дома прачкой в надежде накопить на переезд, но большая часть призрачных светотеней была ей незнакома. Более того: некоторые призраки носили серые шахтёрские робы, каких не использовали уже добрых полвека, а другие — тонкие жилеты, цилиндры или клетчатые кепки. А вон женщина — тонкая, как сотканная из светлого пара веретено; на ней рюши, юбка с кринолином и шляпка с пушистым пером. Когда носили такие? Сто лет назад? Или ещё раньше? Откуда здесь все эти тени, и что они такое? Эфирное эхо, некий сдвиг времени, мираж? Даже если бы Нелинейная Гидра подъяла из мёртвых всё городское кладбище, она не наскребла бы на такую толпу. Но тогда чьи это силуэты?

На самом деле Анне было плевать на эту эфирную аномалию; проблема была в другом: неуёмная болтовня призраков забивала мозг, глушила все каналы восприятия, перегружая нервы так, что можно было получить вполне реальную эфирную контузию.

«Может, на это и расчёт?»

Она глубоко вздохнула, и нырнула глубже в эфир.

Некоторые её сокурсники даже не понимали, что это значит — опуститься в эфир глубже, а для Анны это было не сложнее, чем наклонить голову, опуская её в тёмную прохладную воду. Уши мгновенно заложило, зато туманные призраки сразу же превратились в тусклые огоньки, похожие на пятна, что оставляет на мокрой земле свет газовых фонарей.

Нерон Фрикассо, преподаватель метафизики очень гордился способностью Анны к «глубокому погружению», как он сам называл эту её способность. «Таланта к точным наукам, девушка, у вас, прямо скажем, нет, — частенько говаривал старый колдун, попыхивая своей костяной трубкой, — но то, что вы умеете так глубоко «занырнуть» даёт вам огромную фору. Это редкий талант, м-м-мдэ… Жаль, что у вас так туго с квазиматематикой, из вас получился бы отменный колдун-трансформатор… Хотя да: медь в золото, воздух в яд, подтянуть обвисшую мордашку — чушь, глупости. Зато вы наверняка откроете несколько новых видов Других, или станете выдающимся демонологом. Ну, или сойдёте с ума, если будете пользоваться своими талантами без должной осторожности»

Если «поверхность» эфира напоминала сверкающий ярками огнями столичный каток, где по яркому льду переливающемуся всеми цветами радуги весело неслись на коньках воры и трубочисты, куртизанки и мелкие чиновники, дети и сохранившие резвость старики, то «глубина» Изначального обволакивала мягким бархатом спокойной умиротворяющей прохлады. Солнце превратилось в чёрный мёртвый круг, дома стали полупрозрачными геометрическими формами, отдалённо напоминавшими кубы, но при этом словно проваливающимися сами в себя, а улицы мягко засветились потоками тягучей флуоресцентной патоки.

Изменились и спутники Анны; их ауры погасли, и теперь главный жандарм Рюм стал похож на скрючившуюся запятую, мазок застывшего в полупрозрачном коконе света. Так нить накаливания электрической лампы в двадцать свечей тихо светится в стеклянной колбе, время от времени подмигивая змеящимися алыми угольками. Но это был именно Жерар Рюм, и по дрожанию этой странной нити можно было сказать о нём гораздо больше, чем по ярким, но, зачастую, бессмысленным переливам ауры. Этот свет сочился из-под некоей неведомой двери («все мы — такие двери», пронеслось в голове у девушки), и при желании можно было прислониться к этой щелочке одним глазком, буквально ненадолго…

Рюм хотел героически погибнуть, тем самым искупив свою вину. В этом не было ничего нового; Анна могла бы понять это, даже не ныряя в эфир. Но было ещё кое-что, чего она понять не могла: главный жандарм буквально сочился ненавистью и страхом, которые тонкими нитями опутывали застывший в мыслях Рюма образ его помощника.

Когда-то давно Пьер сделал что-то… очень и очень плохое. Рюм знал об этом, и это знание грызло, разъедало его изнутри подобно едкой кислоте, медленно, но верно разъедавшей железный котёл, но они уже ничего не мог поделать, потому что… потому что…

Анна «нырнула» ещё сильнее, изо всех сил пытаясь рассмотреть то, что светилось за щелью в пространстве, в которую превратился жандарм.

Ага. Вот оно.

Пьер Артисон сделал что-то ужасное, а Жерар Рюм покрывал его, потому что, в противном случае, его собственная карьера была бы уничтожена. Доброе имя Рюма смешали бы с грязью, ведь Пьер был доверенным лицом главного жандарма, поэтому когда-то давно Рюм принял решение замести мусор под ковёр. Давно, это всё случилось очень давно, но с тех пор его ненависть к Пьеру гноилась и разрасталась, словно душевная гангрена. А сам Пьер…

Первый помощник Рюма на такой «глубине» тоже был похож на спираль света, но не такую покорёженную, как его начальник: прямые, чёткие очертания, яркий свет, зубчатые изразцы которого задорно переливались (во всяком случае, так это выглядело со стороны; на самом деле Пьеру Артисону сейчас было совсем не весело).

Совесть Пьера не отягощало ничего вообще. По одной простой причине: никакой совести у него не было и в помине. О, это не делало из жандарма злодея; Пьер был довольно мягким человеком, открытым, насколько это вообще было возможно, и тяготел к справедливости. Ещё он, кажется, любил кошек, но суть была в том, что — парадокс! — именно отсутствие совести и, как следствие, особых рефлексий и делало Пьера таким простым и светлым человеком. Его душа не была изуродована, как душа Рюма, и, подумала Анна содрогаясь, он поверил её словам о Гидре с самого начала. Он даже пытался доказать своему начальнику, что Анна права, и никаких беглых каторжников-убийц в Серных холмах нет и в помине.

Это выглядело как какой-то безумный противовес: нечто ужасное совершил Пьер Артисон, но совесть за это мучила Жерара Рюма. И, в конечном счёте, Рюм почти полностью разрушил себе жизнь (он пил, и пил много), а Пьер спокойно себе жил, даря себе и близким свет и радость.

Воистину, сцепленья душ и судеб были таковы, что могли очень быстро уничтожить наивные представления о человеке и том, как работает его голова. Поэтому Анна, как правило, в чужие головы и не лезла — слишком многое из происходящего там озадачивало, ужасало и угнетало.

«Так, хватит. Ты здесь не за этим»

Она глубоко вздохнула, и, оторвав взгляд от своих спутников, попыталась отыскать следы Нелинейной Гидры.

Другая была здесь; след, что Гидра оставляла за собой был слишком явным: алые нити боли, трещины в ткани Изначального, зарубки на дрожащей темноте, словно Гидра, подобно кошке, точила когти о мягкие углы реальности, пятна вырвавшегося из мёртвых тел «виталиса», и…

— Стоять!

Анна гаркнула, точно кавалерист в питейной лавке, сама же наплевав на свои же слова о необходимости соблюдать тишину. Рюм и Артисон немедленно замерли на месте, недоумённо обернувшись.

— Анна, — Пьер озадаченно поднял бровь, — у вас глаза светятся. Сиреневым. Красиво. Вы что, колдуете?

— Смотрю через эфир. Стойте и не двигайтесь, пока я не скажу. — Руки девушки тряслись, по спине стекал холодный пот. — Тут кругом паутина.

— Паутина? — Рюм повертел головой. — Вы о чём?

— Сейчас объясню. Вы, главное, не двигайтесь… Нет, не так: сделайте пару шагов назад… Да, вот так лучше.

Она с трудом перевела дух, глядя на то, как жандармы, пожав плечами, отошли на безопасное расстояние от тонкой алой нити, которую Анна заметила буквально в последний момент.

На самом деле это напоминало не столько паутину, сколько воровские «сигнальные шнурки»: тонкие эфирные струны растянутые над улицей — где повыше, где пониже, а где и совсем низко, на уровне лодыжки. Вот как эта ниточка, которую они все едва не задели.

— Это нечто вроде… сигнализации. Я почти уверена, что Гидра натянула их тут именно с этой целью: человек задевает такую нить, Гидра чувствует это и отправляется обедать.

— И как мы их увидим? — Пьер почесал затылок. — Мы же не колдуны.

— Их и не всякий колдун увидит… ладно, неважно. Я буду подсказывать вам, куда идти и что делать. Стану вашим поводырём. Нитей не особо много, так что, думаю, прорвёмся.

— Мда, — молодой жандарм усмехнулся, — попали-с. Мы теперь в положении слепых. Сильно же мы вам поможем в таком случае.

— Поможете. Я всю эту алхимическую дрянь тащить не буду… На самом деле, всё не так уж и плохо. Если эти нити действительно сигнализация, то у нас все шансы не спугнуть Гидру.

— Что не может не радовать. — Пьер явно расслабился и, наконец, сунул револьвер обратно в кобуру. — Ну что ж, говорите, что нам делать, Анна. Ведите, нас, нечаянный Вергилий!

— Так себе сравнение. — Анна тихонько поцокала языком. — Теперь подойдите ко мне поближе, и по команде ме-е-е-е-едленно поднимите ногу…

Это оказалось проще, чем она думала: вышколенные жандармы присаживались, поднимали ноги и падали ниц словно автоматоны. Они довольно быстро прошли небольшое скопление сигнальный нитей на перекрёстке, аккуратно обошли хитрый узел точно по центру дороги, поднырнули под одинокую ниточку у поворота на Чёрную улицу, и, наконец, остановились у невысокого крылечка перед чисто вымытой стеклянной витриной, за которой, точно солдаты на параде, выстроились ряды ступок, спринцовок, мерочных колб и батареи флакончиков с пробками. Небольшая аккуратная вывеска над витриной гласила: «Ступка и Пестик. Открыто каждый день с 9.00 до 22.00»

«Ступка и Пестик», — подумала Анна, — «сколько, интересно, в мире аптек с названием «Ступка и Пестик»? Наверное, больше только скобяных лавок «Щетина и щетка». Однако же — открыто. «Заходи, красотка, в гости, мухе говорил паук…»

Действительно, двери аптеки были распахнуты настежь, и припёрты специальным деревянным колышком (скорее всего, просто из-за жары). Внутри было светло; багряные лучи утреннего солнца свободно проникали через витрину, красиво подсвечивая прилавки с декоктами от головной боли, компрессами от боли зубной и пилюлями от расстройства кишечника.

И ещё внутри всё было затянуто тонкой красной паутиной.

— С-с-скотина! — вырвалось у Анны. — Твою мать, сволочь ты проклятая, мразь!

— Э-э-э… Что-то случилось? — Пьер нахмурился, быстро озираясь по сторонам. — Госпожа Анна? Мы в беде?

— Там, — девушка кивнула в сторону открытой двери, — всё в этих хреновых сигнальных нитях. — Эта Гидра что-то очень уж умная. Не в булочной, не в банке — в аптеке. Словно она читает наши мысли. Или что-то чувствует… Вам нельзя внутрь, вы там будете как слепые котята.

— А вы?

— Я… — Она вздохнула и сжала кулаки так, что едва не прорвала ногтями кожу на ладонях. — Я попробую. Но, если вдруг что, то бегите со всех ног.

— Вы — наша единственная надежда. — Пьер Артисон невесело усмехнулся. — Куда нам бежать? Если Гидра убьёт вас, Анна, то мы останемся и без пули, и без колдуньи. Лучше уж поляжем прямо тут — всяко быстрее и лучше, чем ждать, когда защита ратуши рухнет.

— Нет. — Анна удивилась тому, насколько спокойно звучал её голос. — У вас есть Гремм. Староста — некромант, и, судя по всему, некромант хороший. Он наверняка что-нибудь придумает. Гидра — не по его части, но пулю, если что, он сделает. Так что в случаеопасности просто оставляйте меня и бегите со всех ног.

И, не дожидаясь ответа, она набрала воздуха в грудь, точно перед прыжком в воду, широко распахнула свой внутренний взор, и переступила порог аптеки «Ступка и Пестик».

«Паутины» здесь было не просто много, ей было затянуто практически всё. Тонкие алые нити изящными петлями свисали с потолка, тянулись вдоль витрин, крест-накрест перечёркивали узкие проходы между деревянными стойками, которые можно было вращать в поисках нужного лекарства. Гидра постаралась на славу.

«Интересно, — думала Анна, — а эти нити реагируют на любое движение, или только на человеческую ауру? А, к дьяволу. Не хочу проверять»

Она аккуратно поднырнула под прилавок, перекатилась под одной из стоек, выругалась, едва не задев одну из «нитей», и, не вставая на ноги, огляделась по сторонам.

Отсюда, с того места, где аптекарь обычно бродил между пузатых шкафчиков с рецептом в руке, бормоча себе под нос и хмурясь в попытках разобрать нечитаемые каракули лекарей (те, судя по всему, все как один участвовали в заговоре, целью которого было заставить аптекаря прочесть «настойка на рябине» как «цианид калия» и угробить как можно больше пациентов; иной причины ужасающего почерка врачей Анна найти просто не могла) она увидела узкий коридорчик, уходящий куда-то в заднюю часть дома. Оттуда сильно тянуло алхимией — запах был чрезвычайно сильным и едким — там, похоже, и находились лаборатория и хранилище химикатов.

«Паутины» здесь почти не было. Гидра, какой бы умной она ни была, очевидно, не думала, что её сети кто-то способен увидеть. Но аптека… Вряд ли тварь действовала инстинктивно. Может, эти Другие разумны?

«Плевать. Разумна Гидра или нет, мы просто должны её убить. Поболтать с ними демонологи уже пытались — всегда с одинаковыми последствиями. Даже если Гидры и обладают разумом в той или иной степени, то они используют его с одной лишь целью: чтобы эффективнее кромсать, рвать на части, рубить и жрать… Так, а вот и лаборатория»

Лаборатория была чистенькой, скромной и обставленной в духе «аптечного минимализма»: пара спиртовок, ректификационная колонна, перегонный куб (настоящий антиквариат, XVI век; Анна видела такие только в музее), несколько стендов с холодильными конденсаторами, смесительными ретортами, ручная центрифуга, печь, да, собственно, и всё.

И тяжёлые железные шкафы у стены, теряющиеся в полумраке — окон в лаборатории не было.

Не желая тратить время на поиски выключателя (алхимические светильники под потолком, конечно же, поджигались электрической искрой, но вот откуда — вопрос отдельный) Анна просто зажгла маленького колдовского «светляка» щёлкнув пальцами. Бирки на шкафах глянцево засияли жемчужным лаком: «огонь», «земля», «эфир», «металлы», «воздухи» — всё, как положено, по полочкам и категориям. Теперь бы ещё немного удачи…

Поиск необходимых ингредиентов занял у неё минут десять: большая свинцовая колба с алхимическим купоросом, деревянная коробка с «нигредо астериск», бутыль «чёрной воды» и тяжёлый прозрачный сосуд с двойными стенками, в котором плескалась королевская кислота.

Анна уставилась на всё это добро, стоявшее на одном из лабораторных столов, и задумалась.

Потащить всё это через главный выход не было никакой возможности. Задняя дверь тоже была затянута алой «паутиной» — Анна уже проверила. Бросать всё это со второго этажа, и пусть Рюм с Пьером ловят? Ну, тогда можно делать ставки на то, что случится раньше: Рюм разлетится на куски от взрыва «нигредо астериск», или Пьер расплавится в лужу, повредив защитный кожух баллона с кислотой.

А, была не была.

Анна сложила пальцы в открывающий знак и прошептала формулу, тщательно «вычерчивая» голосом нужные обертоны — боевое колдовство никогда не было её коньком.

Сработало. В эфире заклятье выглядело красиво: облачко фрактального сияния бесконечно реплицирующее само себя в приятном карамельном свете. Так блестят шары на новогодней ёлке, отражая в своих пузатых боках дрожащие огоньки свечей — выключи свет, и можно смотреть бесконечно, затаив дыхание, а за окном пусть воет снежная буря.

Заклятье ударило в стену, и с шипением начало прожигать в ней дыру. Секунда, две, пять, и кирпичная кладка с хрустом взорвалась, вывалившись наружу. Запахло серой, фосфором и палёными деревяшками.

Звук, однако, получился прямо-таки неприлично громким, куда громче, чем рассчитывала Анна. Она втянула голову в плечи, осторожно осматриваясь, но эфир был пуст и тих. Гидра то ли настолько обожралась, что дрыхла и ничего не услышала, то ли полностью полагалась на свою сигнальную «паутину».

Зато Рюм с Пьером всё прекрасно услышали: оба жандарма немедля образовались перед дырой, проделанной заклятьем — оба хмурые, решительные, с револьверами наголо, но всё равно перепуганные. И эта смесь отваги и ужаса на двух мужских лицах была, с одной стороны, жуткой, а с другой, до того комичной, что Анна не выдержала, и громко рассмеялась.

— Вы чего? — Пьер недоумённо опустил оружие и вытаращил глаза. — Чего смешного-то? И зачем вы стену разваляли? Через двери было не проще?

— Не проще. — Анна снова захохотала, давясь воздухом и изо всех сил зажимая рот ладонью. Она просто ничего не могла с собой поделать.

— Мда. — Пьер Артисон вздохнул и комично поцокал языком, — наша колдунья всё-таки рехнулась. С чем нас и поздравляю… Вы нашли то, что искали?

— Да, да, нашла… Простите… Вот. Я понесу кислоту, а вы — всё остальное.

Помощник главного жандарма, как оказалось, проявил недюжинную предусмотрительность: он снял со спины то, что Анна поначалу приняла за некий странный бронированный жилет, разложил на земле, дёрнул за пару вощёных шнурков и — оп-ля! — «жилет» превратился в большой квадратный рюкзак, в который отлично поместились все ингредиенты (кислоту девушка туда пихать наотрез отказалась). Рюм одобрительно посмотрел на Пьера; всё же, несмотря на разъедавшую его душу вину и подспудную ненависть начальник жандармерии Серных холмов явно испытывал к своему приемнику чувства близкие к отеческим. Анна вздохнула, и в очередной раз подумала, что все люди — полные и абсолютные клинические психопаты.

С минуту они постояли, вслушиваясь в мерный шелест ветра, что становился всё горячее; солнце быстро поднималось по пыльно-синему небу, обещая очередной адовый денёк, но так ничего подозрительного и не услышали. В эфире тоже была тишь да гладь, и только огоньки призрачных силуэтов всё так же сновали по улицам, снимая шляпы, здороваясь, кланяясь… Анна пожала плечами, махнула рукой, и они двинулись в обратный путь.

…Позже, неоднократно прокручивая в голове этот короткий поход, Анна пришла к выводу, что подвела их, всё же, самая банальная потеря концентрации, преступное и опасное расслабление. Видимо, они решили, что раз уж путь к аптеке оказался таким лёгким, то обратный путь будет и того легче.

«Паутинку» Гидры задел Рюм. Одинокую неприметную алую нить, которую все они благополучно миновали ранее, и которую Анна не заметила, а, точнее, заметила в самый последний момент.

Она даже не успела открыть рта: сапог главного жандарма коснулся «паутинки» и прошёл её прямо навылет.

Девушка ожидала всякого, но только не такого: нить ослепительно вспыхнула, полыхнув видимым лишь ей огнём, а затем…

— К РАТУШЕ БЕГОМ!!

Анна заорала так, что ни у Рюма, ни у Пьера не возникло ни единого вопроса. Они молча переглянулись, и рванули с места, точно заправские спринтеры.

Вот только было уже поздно.

На такой «глубине» эфира Нелинейная Гидра выглядела как маленькая сияющая пирамидка, из которой во все стороны тянулись тонкие нити, похожие на раскалённую проволоку. Это, в какой-то степени, и была раскалённая проволока: «лучи» существовали в мире физических форм и легко могли превратить эти самые формы в обрезки за несколько секунд.

«Какой, однако, дивный свет, — отрешённо подумала Анна, пытаясь бежать, — яркий и чистый. У него оттенок первого весеннего солнца упавшего на талый снег… Твою мать, да соберись ты!»

Двигаться было тяжело, словно во сне; руки и ноги, казалось, увязали в воздухе, как в болотной тине. Шаг, вдох, ещё шаг, поднять ногу, согнуть в локте руку, ещё один маленький шажочек…

А вот Гидра ни в чём таком не увязала, и вообще не испытывала ни малейших трудностей с перемещением в пространстве. Секунда, и Другая уже пронеслась мимо аптеки, ещё секунда, и её лучи-лезвия открылись лепестками жуткого, но по-своему красивого цветка, ещё секунда, и вот она уже здесь.

Им не оставалось ничего, кроме как принять бой.

Анна с размаху упалана колени, выбросила руки ладонями вперёд, и ударила Гидру кинетиком.

Самое быстрое и самое простое заклятье из всех возможных: просто удар наотмашь. Ни на что другое просто не оставалось времени; это был не акт отчаяния, а то единственное, что Анна как колдунья могла в данный момент предпринять.

Поразительно, но кинетик подействовал: Гидра, уже чертившая своими лезвиями пылевые дорожки на земле, остановилась и с шумным хлопком отлетела назад футов на тридцать.

В этот же момент, заметив, что Анна больше не бежит за ними, Рюм и Пьер остановились, и выхватили револьверы.

Сказать, что Гидра была удивлена, было нельзя; она была в шоке.

Она недолго существовала в своём сумрачном безвременье, откуда в этот мир приходили подобные ей и другие, более или менее опасные. Гидра не обращала внимания ни на других, ни на подобных себе; они просто существовали где-то на границе её восприятия. Просто иногда тонкая плацента между этажами мироздания прорывалась, и тогда можно было упасть в разрыв, и начать охоту. Подобно паукам (Гидра откуда-то знала, что такое «паук»; возможно, это была остаточная память тех, кого она поглотила) большую часть своего жизненного цикла она пребывала в безмысленной кататонии, которая продолжалась до тех пор, пока внешние факторы не запускали механизм весёлого уничтожения.

Даже по меркам нижнего мира она была молода, и существовала всего-то пару человеческих жизней. Гидра воспринимала время иначе, чем те, кого она пожирала, но уже успела приобрести то, что человек назвал бы «чертами характера»: она любила играть со своими жертвами, во всём полагалась на сигнальные нити, и усвоила, что жизненное естество, с таким аппетитом ею поглощаемое, имеет одно неприятное свойство — от него тянуло в сон. Слишком много съев можно было уснуть и проснуться уже в серой безвидной пустоте родного «нигде» — тогда пришлось бы опять ждать.

Но ещё никому и никогда не удавалось причинить ей боль. Никому и никогда — до сегодняшнего дня.

Маленький человек с искорёженной оболочкой души (его аура была повреждена и расплывалась в странные слоистые плоскости) ударил эфиром сжатым в складку, и это оказалось больно. Боль Гидра ощутила впервые, и боль ей совершенно не понравилась.

Она протянула свои лезвия к обидчику, который к этому моменту уже закрылся, обернув себя тонким эфирным коконом-шариком — жалкая и смешная попытка защититься! — аккуратно подняла его и задумалась. Просто сжать «струны» и разрезать человека внезапно показалось Гидре как-то… неправильно. Неполно, недостаточно.

Ненависть она тоже испытывала впервые, но уже поняла, что с ней делать.

…кусочки мелкие-мелкие много-много аккуратно медленно не задевая жизненно важных органов сохраняя жизнь до последнего если нужно подливать «вита» из собственных запасов не жалко не важно растянуть удовольствие на часы недели…

Она не обратила внимания на то, как двое других людей замерли, развернулись, и бросились назад. Возможно, они просто хотят умереть. Хорошо, всё будет. Но позже, немного позже. Сперва — человек-колдун (кажется, они назывались так).

Мерное шуршание эфира разорвали резкие хлопки — оружие. Пистолеты, винтовки, ружья — Гидра уже была знакома со всеми этими шумными и бесполезными штуками и они её особо не волновали. Кусочки металла, пролетая сквозь нее, вызывали чувство схожее с приятной щекоткой; Гидра даже смутно понимала, что при помощи оружия люди как-то пытались себя защитить. Как — не важно, главное, что у них не получалось.

Но эти пули были… какими-то другими.

Потому что, впившись в то, что условно можно было назвать её телом, они вызвали новый, куда более сильный всплеск боли.

И тогда Гидра почувствовала ярость.

С яростью она тоже никогда ранее не сталкивалась (сегодня явно был день открытий), однако ярость Гидре, скорее, понравилась. Холодное отрешённое «я» во многом опирающееся не столько на логику, сколько на рефлексы и простейшие автоматизмы вдруг выступило вперёд, расцветая новыми яркими красками, оформляясь в нечто чёткое, единое и самодостаточное, имеющее желания. Для существа доселе имевшего единственное желание (даже не желание, а автоматическое устремление) — находить жертвы и поглощать их жизненную силу, целый букет новых, странных и ярких целей основанных на такой странной для Другой штуке, как эгоизм были явно в новинку.

Простой механизм для убийства обрёл сознание. И сознание это распустилось ярким алым цветком лучистой ненависти и злобы.

Чудовище проснулось.

Жандармы, конечно же, увидели, как Анна резко остановилась, упала на колени и выбросила перед собой руки — бах! — воздух резко хлопнул, точно мокрая простыня.

Они поняли, что Гидра уже здесь, увидели фонтанчики пыли, снующие над дорогой, и поняли, что колдунья пытается задержать Другую (насчёт «отогнать» никаких иллюзий у жандармов не было).

— Бегите! — заорала Анна, надрывая горло, — Бегите к ратуше! Хватайте груз и бегите!

Стоит отдать жандармам должное: ни один из них не побежал.

Рюм и Пьер выхватили револьверы и принялись палить. О, Гидру они, конечно же, не видели, но быстро сообразили, что стрелять нужно туда, прямо в самую гущу маленькой пыльной бури, которую силовые лезвия твари подняли на дороге.

Они успели вовремя: Гидра как раз оплела Анну (та едва успела закрыться Базовым Щитом) и подняла девушку в воздух.

«Странно, — пронеслось у колдуньи в голове, — она же может превратить меня в фарш за несколько секунд. Чего она ждёт? Играет со мной? Силы небесные и подземные, все Могущества всех Сфер, как бы я хотела, чтобы эта тварь сдохла. Желательно, в мучениях. Кому, ну кому нужно продать душу или пообещать своего первенца, чтобы это желание стало реальностью?»

Конечно же, единственным, кто ей ответил, был тот ехидный холодный голосок, что иногда выделялся из хора прочих голосов, беспрерывно трезвонящих в её голове обычную повседневную чушь:

«Тут ведь какой вопрос, — сказал голосок, — хочешь ли ты, чтобы эта тварь подохла, или хочешь спастись?»

— А второе не следует прямо из первого? — прошипела Анна себе под нос, изо всех сил вливая энергию в щит, которым она пыталась хоть как-то защититься от сияющих у неё перед носом силовых лезвий Гидры.

«В какой-то мере, да, — легко согласился голосок, — но тут, скорее, вопрос методологии. А также тактики и стратегии. Из чего следует уже третье: чем ты готова пожертвовать ради достижения своей цели?»

— Я же сказала — чем угодно!

«О, это дело. Вот это по-нашему. Отпускай щит»

— Что? — Анна растерянно огляделась по сторонам, словно надеясь, что её невидимый собеседник окажется где-то рядом, но увидела только пыль, засохший клён, забор с криво приколоченным к нему ржавым почтовым ящиком и двух жандармов, сжимавший в руках револьверы.

Рюм и Пьер остановились, и принялись палить из двух стволов в точку немного ниже и дальше зависшей в воздухе колдуньи. Пули свободно пролетали сквозь дрожавшее марево воздуха и впивались в засохшую дорожную грязь, выбивая маленькие фонтанчики пыли.

Так, по крайней мере, это выглядело бы для неискушённого обывателя, буде таковой затесался в эти края, и решил поглазеть на происходящее со стороны. В эфире же Анна наблюдала несколько иную картину.

Железные пули ударили в сияющую пирамиду (Гидру) и прошли через неё навылет, но там, где они пролетали сквозь свет Другой, этот свет покрывался чёрными пятнами, трескался и искрами вылетал наружу, точно в большой костёр плеснули воды и тот, шипя и плюясь, изверг из себя сноп ярких оранжевых искр.

Гидра вспыхнула. Она запылала как огромный железнодорожный семафор, и Анна совершенно ясно, всем своим нутром поняла смысл этих тяжёлых алых световых волн: Другой было больно.

И теперь она ненавидела девушку всей душой, или что там у Гидры было вместо.

Силовые лезвия сжались, скользя по щиту Анны, выискивая слабину. Так нож для устриц, вонзившись между сжатых половинок раковины, ищет удерживающую их мышцу, чтобы перерезать её, обнажив нежное вкусное содержимое: лук-шалот, ложечку чёрной икры, винный уксус и приятного аппетита, мсье.

«Отпускай щит»

Тут, она, наконец, поняла, что имел в виду голосок в её голове.

Остановить лезвия Гидры базовым кинетическим щитом было невозможно. С таким же успехом Анна могла бы пытаться остановить паровой асфальтоукладчик голыми руками. Но она могла проделать в щите дыру.

Она точно помнила, что этот фокус показал ей кто-то из профессоров Академии, но кто? Магистр сопромага Лето Херц? Или старикашка Виктор Альде, хитрый и ехидный дуэлянт-забияка, что ходил едва волочив ноги, опираясь на тросточку и охая так, словно на него враз свалились все мыслимые и немыслимые артриты с радикулитами, но Небо упаси вам было столкнуться с Альде на дуэльной арене! Не важно, подумала Анна, главное, чтобы это сработало.

Кинетический щит, перекачанный энергией, получил от колдуньи заклятье-импульс, и лопнул. Но лопнул очень хитро, разорвавшись в своей фронтальной части, и выпустив всю накопленную энергию в виде направленного удара.

Человека без колдовской защиты такой удар бы просто превратил в облачко кровавой мокроты. Гидра человеком не была, но и ей кинетический разряд явно не пошёл впрок: Другая вспыхнула, точно электрическая дуга, заискрила, и отлетела в сторону, влепившись в стену одного из домов (кажется, эта была «Мастерская Генриха Фицо») по которой медленно стекла на землю, точно кисель.

Сжимавшая Анну со всех сторон сила исчезла, и девушка рухнула вниз, успев, однако, довольно изящно приземлиться на ноги.

— Анна, как вы? — Пьер был уже рядом; пальцы жандарма впились колдунье в плечо так, что наверняка оставили пару синяков. — Вы целы?

— Хватаем вещи и бегом к ратуше! У нас несколько секунд!! — Анна схватила баллон с кислотой (тот, к счастью, был цел) и рванула по дороге с такой скоростью, что из-под подошв вылетело облако пыли.

Жандармам не нужно было повторять дважды: Рюм с Пьером припустили так, что только пятки замелькали, причём огромный главный жандарм оказался неожиданно резвым, почти обогнав своего помощника.

Ратуша была близко. Заманчиво близко, так близко, что на какой-то миг Анне пришла в голову безумная мысль: мы успеем. Мы добежим до зоны действия заклятья вовремя, и всё будет хорошо. Мы обязательно…

Её мозг пронзил звук — ужасающий звук. Ни рёв, ни вопль, но вибрация чистой незамутнённой ярости, разорвавшая эфир взрывным импульсом чистого желания. Это было желание убийства, простое и честное, как у ребёнка, что хочет крепко схватить и изо всех сил колотить о кресло свою ненавистную куклу, которую родители сажают рядом с его кроватью на тумбочку, и которую ночами оживляет Бука, обитающая в шкафу.

Откуда-то сзади, из-за плеча Анны, раздался чудовищный грохот, и теперь это уже были не просто эфирные волны.

На пару мгновений они все обернулись, не прекращая своего отчаянного бегства.

По улице позади них неслось нечто.

«Невидимый паровоз», пронеслась в голове у Анны безумная мысль.

Хотя, если вдуматься, мысль была не такой уж безумной; сравнение, как потом вспоминала колдунья, оказалось очень точным: огромная невидимая громадина неслась по улице, взрывая в мелкую щепу заборы, разбивая в каменную крошку стены домов, вспарывая глубокими бороздами землю и страшно при этом воя. Как если бы действительно скоростной «Литерный Зэ» сошёл с рельсов и выскочил на полной скорости на улицу Серных холмов, по инерции круша всё вокруг своими бронированными грузовыми вагонами.

И двигался этот «поезд» с такой скоростью, что сразу становилось ясно: не важно, насколько близко ратуша; они всё равно не успеют.

В этот момент начальник жандармерии Серных холмов Жерар Рюм споткнулся.

Он вполне мог стукнуться высокой подошвой сапога о камень. Это было вполне возможно. Он также мог влететь ногой в одну из бесчисленных выбоин на дороге — их хватало. Он мог, в конце концов, просто подвернуть ногу; для человека комплекции главжандарма это было как раз плюнуть (все люди с лишним весом страдают от подобной проблемы, причём то, что для воздушной девицы, которую можно после всех её диет поднять одной рукой вообще не страшно, для толстяка-булочника из Хлебного тупичка — катастрофа, и заканчивается, в лучшем случае, растяжением связок).

Но позже, в сотый раз прокручивая в своих воспоминаниях этот эпизод, Анна, холодея, думала, что Рюм, скорее всего, поскользнулся намеренно.

Он тут же поднялся: огромный, взмокший, вывалянный в пыли, с налитым кровью затылком (лица Рюма, Анна, к счастью, не видела), и повернулся к наступающему ужасу лицом.

Клац! Револьвер начальника жандармерии утонул в кобуре, где хитрый пружинный механизм опустошил барабан, и тут же вставил внутрь специальную кассету с патронами.

Щёлк! Рюм выхватил оружие и взвёл курок.

Бах-бах-бах-бах!

Он успел выстрелить четыре раза, а потом невидимый ужас налетел на него, смял, и повалил в пыль.

Конечно же, ни Анна, ни Пьер не остановились. Оба понимали, что помочь Рюму они уже не могут ничем, и что любая остановка приведёт лишь к тому, что Гидра положит здесь их всех. Им оставалось только бежать, бежать и надеяться, что конец будет быстрым.

…Заклятье «Щита Ангазара» было похоже на тёплую воду, что мягкой волной обдала лицо Анны Гром; она точно нырнула в глубокую хорошо нагретую ванну с пеной, что пахла то ли персиком, то ли талой водой.

Колдунья изумлённо вздохнула, и, задыхаясь, упала землю, глотая раскалённый пыльный воздух широко открытым ртом. Рядом с ней кашлял подавившийся собственной слюной Пьер Артисон.

Анна подняла голову и обернулась.

Жерар Рюм висел в воздухе, футах в пяти от земли. Тело жандарма вытянулось, прогнулось назад в каком-то диком подобии лука или крепёжной скобы, и продолжало медленно сгибаться.

— Нет.

На плечо девушки легла раскалённая как сковородка рука.

Она всхлипнула, и подняла голову.

Пьер Артисон выглядел ужасно: почти чёрное от прилившей крови лицо, дикие глаза навыкате (в левом лопнул мелкий сосуд, и теперь глаз походил на какую-то сюрреалистическую вишню), пот, градом стекавший по шее, но хуже всего было выражение лица Пьера — застывшая маска мёртвого ужаса.

— Нет. — Он покачал головой. — Не смотрите туда.

— Но…

— Он спас нас. Выиграл время. Эта тварь, похоже, сильно разъярилась, и шеф принял удар на себя.

— Но он…

— Не смотрите туда. — Голос Пьера стал мягче. — Вы не смотрите, и я не буду. Иначе мы совсем потеряем боевой дух. А нам его терять нельзя. Это наша единственная надежда.

— Надежда на что?! — Анна вскочила на ноги и заорала. — На что, на что, на что?!?

Она встала чересчур резко; в глазах у девушки потемнело, и она бы упала на землю, если бы жандарм не подхватил её в последний момент.

— Надежда на то, что мы вернёмся с этой вашей пулей, и отомстим. Прикончим эту мразоту раз и навсегда. Ну, или она прикончит нас. В это я верю, если честно, даже больше. А пока что идём. Времени у нас, как я понимаю, не так много.

Он поднял из дорожной пыли свой рюкзак, она — баллон с кислотой, и оба, поддерживая друг друга за плечи, шатаясь, побрели к ратуше

Позади них раскалённый воздух разорвали первые крики Жерара Рюма. По счастью, горячий ветер заглушал их, относя в сторону, туда, где на горизонте замерли давно потухшие трубы заброшенных заводов.

— Кислота, полмеры.

Анна аккуратно взяла пробирку длинными щипцами с наконечниками оклеенными мягким войлоком, и аккуратно, по стенке, вылила кислоту в алхимическую реторту.

— Отлично. Держите «шнур».

Девушка машинально перехватила энергопровод — так называемый «шнур», что питал раскрывающееся заклятье эфиром. Староста Гремм сделал правой рукой сложный пасс, левой добавил в раствор щепотку «нигредо астериск» и удовлетворённо кивнул.

— Отлично. Дальше я сам. Можете отдохнуть, в ближайшие пару часов вы мне не понадобитесь. И лучше поспите, на вас лица нет.

Анна молча передала старому некроманту «шнур» заклятья и на негнущихся ногах поднялась по деревянной лестнице, оказавшись в маленькой уютной приёмной, где когда-то — наверное, миллион лет назад — посетители ожидали на мягких диванчиков у журнальных столиков, сжимая в руках стаканы с ледяным лимонадом.

На один из таких диванчиков девушка и рухнула, крепко зажмурив глаза и зарывшись лицом в затёртую до блеска велюровую подушку-подлокотник.

Крики начальника жандармерии затихли около часа назад, перед этим перейдя в какое-то ужасное гортанное бульканье. Это было невыносимо и Анна спустилась в подвал, напросившись в помощницы Гремму (хотя тому, похоже, не нужно было никакой помощи, а только алхимические компоненты). Староста исподлобья взглянул на девушку, и молча кивнул — мол, оставайся.

Глядя на то, как мелькают пальцы старого некроманта, сплетая узоры заклятий, Анна только качала головой; теперь она поняла, что сама бы наверняка запорола колдовство «мёртвой пули» раз десять ещё до финальной стадии закрепления формулы. Да и с огнём и ретортой Гремм управлялся ничуть не хуже, при том, что никогда не учился в Академии. Впрочем, некроманты редко получают учёные степени, да и на кафедре их встретишь нечасто.

— Думаете, кто и где меня учил? — Староста, очевидно, догадался, о чём думала девушка. — Пустое, мои учителя давно покинули этот мир… Хотя, конечно, чёрт его знает; некроманты редко умирают до конца… Подайте колбу номер двадцать, пожалуйста… Да, спасибо… Мой учитель был ещё ничего так мужик: академическое образование, лоск, блеск, положение в обществе, все дела. А вот его учитель, господин Негоранц… Даже не знаю, сколько ему было лет, и оставался ли он к тому времени человеком.

— А кем? — Анна протянула Гремму стёклышко с солями выпаренного алхимического купороса (всё-таки техническую сторону ритуала она знала хорошо, пусть даже и в теории). — Лёгким вампиром?

— Ха! — Староста злобно хихикнул. — Тоже мне, нечисть — Лёгкий вампир! Вы про Великих Иссохших что-нибудь слышали?

— Признаться…

— Ну да, конечно, откуда вам. В Академии скоро нельзя будет колдовать шаровые молнии — это ж можно пальчик обжечь! А того гляди, и вообще запретят активные заклятья. Будете теорию зубрить: квазиматематика, метафизика, история колдовства… Нет, девушка, настоящая работа это работа в поле. Работа по уши в грязи, по колено в открытом гробу, с веществами, неаккуратное обращение с которыми может привести к твоей скоропостижной, но яркой кончине, работа с энергиями и силами, от самого названия которых теряют сознание маститые инквизиторы! Вот что такое колдовство, а не все эти бирюльки: «Щит Флаффа», «Кулак корчмаря», «Перо голубя»… Тьфу! Дожидаться, пока Луна не перейдёт в Третий Дом, а Юпитер окажется в благоприятном положении? Измерять эфирный фон «мерилом» и брать поправки на положение звёзд Сокрытого Гороскопа? Они там это серьёзно?! Вот подойдёт к вам в переулке бандит с пистолетом, и скажет: а ну, гоните деньги и снимайте юбку! Что вы ему скажете? «Третья четверть Малого Лунного цикла, Сатурн в Чёрном квадранте»? — Гремм едко засмеялся, потирая руки в толстых защитных перчатках. — Сжечь ко всем дьяволам сволочь, чтобы и пепла не осталось, вот что нужно уметь! А лучше потом подъять останки вашего обидчика — пусть вам кофе по утрам носит. В постель! Нет, девушка, нет. Увы, безвозвратно прошли те времена, когда люди не боялись жить и умирать, когда жизнь сгорала как свеча на ветру, но зато сгорала ярко, и никто не трясся у могилы, моля все силы небесные и земные дать ему ещё хотя бы минутку покоптить это небо… Сейчас цена жизни измеряется во всяком хламе, начиная от золота, и заканчивая никчёмными побрякушками — словно у жизни вообще есть цена! «Живёт, как чиновник третьего класса» — ха! Лучше я буду жить как пират, чем как дворцовая болонка. Чего и вам искренне желаю…Пинцет!

…Анна услышала, как скрипнула лестница, и кто-то громко стуча подкованными сапогами, подошёл к ней, сев рядом на диванчик.

«Начинается», — подумала она.

— Анна? Вы же не спите, так?

— Нет. — Анна повернулась и, не вставая, посмотрела на госпожу Фриц Шпицберген, задумчиво вертевшую на пальце пистолет. — Но, если честно, хотела бы поспать.

— Да-да, я понимаю. — Хозяйка оружейного магазина прикусила воспалённые губы и нахмурилась. — Простите, я ненадолго. У меня вопрос: что вы планируете… точнее, что мы планируем после того, как эта ваша «мёртвая пуля» будет готова?

— Не гоните лошадей. — Колдунья медленно покачала головой. — Нам ещё нужно где-то взять палец убийцы, а мы и в аптеку-то нормально не смогли сходить, не то, что на кладбище.

— Я понимаю. — Голос госпожи Фриц был на удивление спокоен. — Но давайте представим, что пуля готова. В патрон я её вставлю и стрелять, само собой, придётся мне. Можете даже не начинать спорить; я единственная, кого тут вообще можно назвать стрелком. Про Артисона не надо, я видела его на стрельбище.

— Я не начинаю. — Анна рассеяно провела рукой по мокрым от пота волосам. Вот что ей нужно сейчас: лохань с горячей водой и мылом. А ещё лучше — ванная и шампунь. И плевать на всех Гидр во всех мирах, нижних и верхних.

Вслух же колдунья сказала:

— Конечно, стрелять будете вы, госпожа Шпицберген. Тут без вариантов. И я, примерно, понимаю, что вас беспокоит.

— Да. — Фриц Шпицберген дёрнула себя за пуговицу рубашки. — У нас всего одна пуля, и мне придётся стрелять по невидимой цели. Может, подскажете, как мне не промазать? Я могу сбить неподвижную мишень за двести шагов и не промахнусь по движущейся за сто. Но мишень невидимая — это нечто новое.

— Как вы могли заметить, Гидра, когда она атакует, не совсем невидима. Следы на песке, косвенные завихрения пыли… чёрт, да это будет очень сложно. Это не точечная мишень, но не особо большая. Думаю, вам придётся положиться на мои ориентиры, и вашу интуицию стрелка, как бы хреново это не звучало.

— А вы способны увидеть эту штуку?

— Да. — Анна коротко кивнула. — Я могу смотреть через эфир. Там Гидру видно очень хорошо… Ну, по крайней мере, пока она не начинает играть в свои игры с пространством.

— Так. — Хозяйка оружейной лавки кивнула. — А я могу её увидеть? Есть ли специальное заклятье, которое и мне позволит смотреть… ну, через эфир?

— Нет. — Колдунья сжала кулаки. — Чёрт… Это очень простое заклинание, но оно действует только на тех, кто чувствителен к эфиру. В смысле…

-… в смысле, умеет колдовать, я поняла. Что ж, — Фриц щелкнула барабаном револьвера, — придётся стрелять, так сказать, на слово. Плохо. Это очень плохо. Какого размера цель? Хотя бы примерно?

— Чуть больше вон того табурета.

— А если я подойду к ней ближе, мне каюк?

— Да, госпожа Шпицберген. — Анна уставилась в пол; у неё просто не оставалось сил смотреть в эти спокойные серые глаза. — Тогда вам каюк.

— Хорошо. — Фриц улыбнулась, тряхнула своей огромной гривой кудрявых рыжих волос, и кивнула. — Вот и выясним заодно, насколько я везучая. А пока поспите. Вы на ногах еле держитесь.

Она ушла, а Анна аккуратно легла на диванчик, сунула под голову подушку, поджала ноги, закрыла глаза и уснула. И то ли Могущества всех Сфер были к ней милостивы, то ли просто нервной энергии у девушки не осталось более ни на что, но спала молодая колдунья крепко и без снов.

— Так, — Староста Гремм скорчил довольную физиономию, и принялся в десятый раз рассматривать через большую лупу дело рук своих: маленький блестящий кусочек металла на дне алхимической реторты, — пуля загрунтована отлично. Я сам бы себе поставил зачёт по некромантической алхимии. Очень хороший результат. Осталась мелочь — палец убийцы. И вот тут-то мы оказываемся в весьма интересной ситуации: я, откровенно говоря, не верю, что кто-нибудь из нас и все мы вместе сумеем добраться до кладбища. Слишком далеко. Так что предлагаю сразу же исключить этот вариант.

— А у нас есть другие? — Анна, ещё толком не проснувшаяся, — удивлённо вкинула голову. — И какие же, если не секрет?

— Ну, у нас есть ещё городской морг. Подскажите-ка, любезный Пьер, есть ли у нашего коронера на леднике парочка убийц?

— Боюсь, нет, господин Гремм. — Жандарм развёл руками. — Одни только честные граждане, коих в последние несколько дней перемёрло значительное количество. Конечно же, среди них тоже могут быть убийцы, но нам-то они об этом не расскажут.

— Ну почему же, — староста ухмыльнулся, — мертвецы, на самом деле, очень любят поболтать. Просто к ним нужен правильный подход. Но я, признаться, тоже как-то смутно себе это представляю: ходить по улицам и поднимать трупы для допроса пока рядышком бродит Нелинейная Гидра. Хотя бы потому, что эфирные выбросы при этом будут такие, что на них прибежит не только Гидра, но и какой-нибудь Сублиматор.

— Кладбище…

— Исключено. Я знаю, где на кладбище могилы убийц, но вот что мне думается: а ну как кладбище находится за пределами искривляющего купола? Анна, вы говорили, что хорошо умеете «кидать глазок» в эфир. Скажите, может быть такое, что кладбище — за пространственным экраном?

— Да. — Анна прикусила губу. — Может. Купол не так велик, как мне казалось сначала. Не факт, что кладбище под него не попало, но…

-…но какой же будет феерический облом, когда — или, правильнее сказать, если — мы каким-то чудом доберёмся до края купола Гидры, и увидим, что искомые могилки в сотне шагов, но, увы, недоступны. Так, всё, отметаем этот вариант.

— Слушайте, — неожиданно голос подал Шарль Вилль, до сих пор молча сидевший в углу и глотавший коньяк прямо из горла бутылки (коньяком неудачливого механика снабдил староста Гремм, проникшись душевными страданиями Вилля), — а ведь от ратуши до жандармерии всего-то минут десять ходьбы. Так?

— Ну, так. — Пьер озадаченно покосился на механика. — И что с того? Хотите вооружиться? Пустое, мы уже видели, как обычные пули действуют на эту тварь. Примерно никак. А железные, похоже, её дико раззадоривают… упокой Святый Эфир начальника Рюма.

— Да я не об этом. — Вилль отхлебнул из бутылки и уставился на жандарма налитыми кровью глазами. — Там рядом есть большой сарай. Вы туда приволокли мой бурав. Типа, как вещественное доказательство. Рюм хотел привосуку… прику… присовокупить его к моему делу. Он ещё там? В смысле, «Малый проходник»?

— Там, а куда ему деться… Да а что толку-то?

— Ну, — Вилль помахал руками, словно хотел взлететь, — это ж итить какая махина! Огромный кусок железа! Другие твари ж не любят железо, так? Так. Что если мы залезем в бурав и ка-а-а-а-ак дадим газу! Гидра его прорезать, вроде, не должна, там полувоенное бронирование. Жахнем с размаху об этот ваш купол, прорвём его, и ищи нас свищи!

— Ого! — Гремм с уважением посмотрел на Вилля и легонько похлопал в ладоши. — А я всегда говорил, что вы, Шарль, на самом деле недооцениваете свой потенциал. Ваши идеи безумны, зачастую выполнены, простите, через задницу, но они выгодно отличаются от того бледного квохтанья, которое я слышу день за днём от сильных мира сего. Полёт фантазии: вот что у вас есть, и чего так недостаёт тем, у кого реально есть возможности что-то изменить… Эх, вернуть бы Квадриптих, чтобы они навели здесь шороху… Нет, Шарль, увы, но Гидра вскроет ваш бурав как консервную банку. Это, конечно, займёт у неё какое-то время, но не так много, как вам кажется. А вот что будет, если железякой такого размера треснуть по экранирующему куполу изнутри… Не знаю, не знаю. Это пространственное искривление поддерживается эфирными вихрями, так что тут только эксперимент. Но — без моего участия. Думаем дальше.

Но больше никто ничего не говорил; все смотрели на дрожащий огонёк старой керосиновой лампы и молчали.

Анна старалась думать о деле, но в голову почему-то лезли совсем другие мысли. Она вспомнила о своей подруге-сокурснице, тихой и застенчивой Саре Линд — как там она? Сара обещала написать Анне письмо, но будет ли кому писать? Впервые молодой колдунье пришло в голову, что идея её подруги остаться на лето в Академии не столь уж и плоха. Академия платила за жильё студентам во время каникул, если те оставались на так называемой «академической подработке»: подготавливать кабинеты к будущим занятиям, помогать с закупками алхимических ингредиентов и всё такое прочее. Особо приветствовались дополнительные занятия, считавшиеся подготовительными перед следующим курсом. На них-то и рассчитывала Сара Линд, у которой постоянно были проблемы с квазиматематикой. У Анны точные науки тоже не шли, но балл за практику у неё был высокий, поэтому она вежливо отвергла предложение подруги — провести целое лето в душных стенах Академии ей, мягко говоря, не хотелось. И вот теперь она здесь.

«Если я, всё же, напишу письмо Саре, то как я опишу этот подвал? Странное место; от него в голове не остаётся вообще никаких следов, точно от задвинутой на задней план декорации, которая на данный момент не важна, а луч яркого света из-под купола театра выхватывает только актёров… Световой круг от лампы, овалы бледных лиц — только глаза блестят в темноте — каменные плиты пола, затёртые и какие-то коричневато-пыльные, сливающиеся в одно, потолок, которого не видно, но под сводами которого тихонько пищат летучие мыши, груды старинной мебели у стен: шкафы без дверец, комоды с отбитыми ручками шуфлядок, треснувшие зеркала, стулья без ножек. Звуки: где-то капает вода, и крысы шуршат по углам; запахи — пыль, плесень и характерный сладковатый аромат разложения, который не могла забить даже свежая вонь алхимии. А что: здесь десятилетиями собирался ковен некромантов; наверняка у них были простые и неизящные способы избавляться от тел. Печь для сжигания трупов должна быть очень большой, да и не так просто сжечь мертвеца, как это описывают в дешёвых детективчиках. Когда я искала себе стул поприличнее, я видела нечто вроде каменных люков в полу, и некоторые участки кирпичной кладки в стенах выглядят новее других. Может быть, как раз там…»

Потом ей пришло в голову, что это не то, о чём сейчас стоило думать. Мысли о том, что они сидят в огромном подвале набитом останками жертв тёмных ритуалов не добавляла силы духа.

Щиту, что сдерживал Гидру, оставалось что-то около пяти часов — не так мало, на само деле, с учётом того, что пуля почти готова, но вот это «почти»…

«Они ещё не поняли, что это тупик. Но скоро поймут. Скоро до них дойдёт, что вместо «мёртвой пули» у нас на руках просто бесполезный кусок металла, и что деваться нам, собственно, некуда. Если бы нас осаждала вражеская армия, можно было бы найти определённое утешение в идее захватить с собой на тот свет как можно больше врагов. Но Гидра просто убьёт нас всех, и на этом всё закончится. Отсюда даже нельзя сбежать. Хотя, конечно, они попробуют. Мы все попробуем. Потому что — так уж вышло — здесь собралась компания из тех, кто будет до последнего бежать, идти, ползти к своей цели и ни за что не сдастся просто так. Совпадение? Вряд ли. Скорее всего, именно такие люди всегда остаются в самом конце — просто по законам выбраковки. И дойдёт до этой самой выбраковки, я думаю, быстро. А потом? Потом они начнут действовать. И хорошо. Я уже не могу сидеть здесь и вдыхать эти запахи: гнилое дерево, грибок и этот слабый, тонкий, но вездесущий сладковатый аромат…»

Пьер Артисон тихо пробормотал «я на минутку» и медленно побрёл в сторону лестницы, освещая себе путь большой серебряной зажигалкой с гербом Королевства. Никто даже не посмотрел ему вслед; взгляды последних жителей Серных холмов были прикованы к мечущемуся огоньку керосиновой лампы.

«Интересно, где сейчас Гидра? Убралась обратно в своё логово? Или шляется где-то поблизости? Вряд ли. Судя по тому, что я видела, эти существа чем-то сродни паукам, а пауки не бродят без дела, растрачивая энергию. Нет, Другая наверняка вернулась к себе в нору (где бы та ни находилась) и ждёт, пока кто-нибудь дёрнет за её ниточку. Какой бы умной она ни была, вряд ли Гидра сообразила, что её «паучью сеть» кто-то может увидеть. Напротив, после нашей вылазки в аптеку она, наверное, ещё больше утвердилась в мысли, что её система сигнализации работает… Эх, Вилль… Надо же такое придумать: штурмовать пространственный экран на самоходном бураве. Хотя — уж давай ты будешь честна хотя бы сама с собой — не исключено, что скоро вы дружно станете хвататься за эту идею, как утопающие за обломок мачты»

Заскрипела лестница, и Анна машинально повернула голову, ожидая увидеть спускающегося Пьера, но это оказался Фуллер. Его, кстати, подумала колдунья, давно уже не было видно.

Фуллер, пыхтя и обливаясь потом, тащил в руках два огромных портфеля из сыромятной кожи (в таких шахтёры-механики обычно носили с собой инструмент). Железнодорожный начальник коротко кивнул Анне, и бухнул глухо звякнувшие портфели перед Шарлем Виллем, который сразу же забыл про свою бутылку.

— Вот, — долетел до Анны шёпот, который можно было, наверное, без труда расслышать на часовой башне ратуши, — здесь всё, что я смог найти. Свеча зажигания из моей таратайки, провода, магнето, лейденские банки…

— Чего это они там мутят? — Анна недоумённо посмотрела на старосту, но Гремм, усмехнувшись, лишь махнул рукой.

— А, пусть развлекаются. Наш бравый железнодорожник решил помочь нашему не менее бравому грабителю банков запустить его пострадавший при обвале бурав. Думают, наверно, что сумеют прорваться через заслон Гидры. Пусть их, лишь бы были делом заняты… Вам ничего не приходит в голову по поводу пальца убийцы?

— Нет. — Анна покачала головой и сплела пальцы в «замок» так крепко, что побелели костяшки. — А вам? Неужели тут нигде не похоронены останки… экспериментов вашего ковена? Только начистоту.

Гремм беззвучно засмеялся, прикрывая рот кулаком. Смеялся он долго и искренне, точно ребёнок, которому только что рассказали исключительно смешной анекдот.

— Даже если бы кто-то из тех, что замурован в этих стенах, и был при жизни убийцей, то сейчас они вряд ли сгодятся для ритуала. Некромантия… слегка портит ауру, скажем так. А жаль, тел тут хватает.

— Вы так просто мне об этом рассказываете.

— А что скрывать-то? — Староста пожал плечами и, наверное, в тысячный раз снял очки, принявшись их протирать. — Если мы вырвемся из города, я дуну по своим делам, точно вольный ветер. И, могу вас уверить, ни вы, ни Оливковая Ветвь, ни даже ОСП меня уже не найдут. Хотя лично мне признаваться особо не в чем: я никого не убивал. Работал только с материалом уже… бывшим в употреблении. И вообще: некроманты редко убивают людей. Скорее уж, наоборот… Эх, жаль, что я не умею работать с формулами Ангазара и не смогу воссоздать защитное заклятье. Ну да ладно; чего жалеть о том, что могло бы быть. Нам нужно решить практическую задачу.

— У вас есть какие-нибудь мысли по этому поводу?

— Нет, — признался Гремм, — если честно, ничего в голову не приходит. Классический случай Великого Иссохшего Хисса и его злосчастной деревяшки.

— Не думаю, что понимаю о чём…

— Не понимаете, знаю. На истории колдовства о таком не рассказывают, а зря. История поучительнейшая, и жать, что у нас нет времени, а то бы я рассказал вам её во всех красочных подробностях. Если коротко: жил да был Великий Иссохший Регард Хисс, некромант перешагнувший порог смерти в обратную сторону. А некромантов такого уровня, да ещё и лишённых обычных ограничений присущих смертным, очень и очень не любят добрые силы мира сего, вроде Инквизиции. Которая и нашла обиталище Хисса, где тот мирно спал — Великие Иссохшие вынуждены проводить определённое время в некоем подобии консервации, зато потом бодрствуют десятилетиями напролёт… Да, так вот: Хисс, в целом, был некромантом мирным, но спросонья озлобился — а кому бы к душе легло, когда незнакомые инквизиторы посреди ночи ломают дверь и вламываются, размахивая нанизанными на пальцы «Чёртовыми вервиями»? В арсенале некромантии, вопреки расхожему мнению, на удивление мало заклятий способных убить сразу целую армию. Но несколько таких есть. Для них, правда, требуется целая гора экзотических компонентов, но чего только не было у Великого Иссохшего в его подземном упокоище-лаборатории! И окаменевший глаз василиска нашёлся, и локон Высшей дриады, и даже чёрный алмаз из желудка единорога! А вот живого дерева не оказалось. Обыкновенной щепки, которую Хисс тщетно искал по закромам, когда инквизиторы вломились к нему в лабораторию.

— Мда-а-а-а… И правда поучительно… Так что, его убили?

— Хисса-то? Ну что вы. Некроманта такой силы так просто не убить. Но его телесную оболочку здорово попортили, и Хиссу пришлось ждать почти три года, пока какой-то идиот-инквизитор не дотронулся до одной из его филактерий. Тогда, конечно, некромант тут же проник в дыру пробитую проклятьем, быстренько освоился в новом теле, да и пошел, куда глаза глядят, предварительно обчистив хранилище столичного Инквизитория. Но многое ему пришлось начинать с нуля, что бесит даже тех, кто живёт вечно.

Анна почувствовала, как её губы, против воли, растянула улыбка.

— Да, пожалуй… Жаль, что мы с вами не живём вечно.

— Почему? В каком-то смысле все мы бессмертны, это вам скажет любой некромант. Хотя вас это вряд ли утешит… Пьер?!

Последнее слово Гремм произнёс с такой странной интонацией, что Анна мгновенно обернулась туда, куда широко распахнув глаза, вглядывался близорукими глазами старый колдун.

Помощник главного жандарма Серных холмов Пьер Артисон спускался по лестнице, и вид его был ужасен: серое как пепел лицо, окровавленный мундир, подкашивающиеся ноги, но самым жутким было то, что левая рука Пьера была кое-как перемотана кухонным полотенцем в оранжевый горошек (полотенце уже успело напитаться кровью), а в правой он сжимал палец — судя по всему, свой собственный.

— Держите, — выдохнул жандарм, — только быстрее, я сейчас потеряю сознание.

Анна только хлопала глазами, открывая и закрывая рот как выброшенная на берег рыба; она совершенно не понимала, как ей реагировать на происходящее.

А вот староста Гремм тут же вскочил на ноги, схватил пинцет, ловко извлёк палец из кулака жандарма и тут же бросил его в реторту, где лежала пуля. Реторта вспыхнула странным зелёным пламенем и тут же почернела, точно закопчённая изнутри.

— Прекрасно. — Староста восхищённо хлопнул в ладоши. — Как раз то, что нужно. Наш последний неуловимый ингредиент. Так, Пьер, а вы пока садитесь сюда, на лавочку, и снимайте полотенце…

Конечно же, вокруг жандарма сразу же столпились все, кто был в подвале, но Гремм, не растерявшись, сразу же нашёл всем занятие: Фриц Шпицберген была отправлена на кухню за водой и тазом, Вилль — в кабинет к старосте за бинтами, а Фуллер, кривясь от отвращения (он, как оказалось, жутко боялся крови) держал лампу. Анна ассистировала.

Хотя помощь, как оказалось, Гремму не слишком-то и требовалась. Старый некромант ловко уколол жандарма в плечо миниатюрным шприцем с какой-то желтоватой жидкостью, в два щелчка ножниц срезал полотенце и тут же прошептал какую-то витиеватую формулу. По подвалу пронёсся ледяной вихрь, у Анны затряслись поджилки от ударившего в лицо потока чёрного колдовства, но кровь из обрубка (Пьер отчекрыжил себе мизинец левой руки) сразу же перестала течь.

— Мда, — Гремм покачал головой, — омерзительный разрез. Чем это вы? Ржавой пилой?

— Ку… кухонным топориком. — Жандарм, похоже, понемногу приходил в себя после укола старосты, по крайней мере, взгляд у Пьера стал более осмысленным.

— Ясно. Как они там вообще рубили мясо этой тупой железякой? Тут же всё клочьями, фу!.. Хоть продезинфицировали топорик-то?

— В-в-в… Водкой.

— Хоть что-то. Ладно уж, не помрёте. Я людей по кускам собирал, и довольно успешно… О, а вот и госпожа Фриц с Фуллером. Ставьте таз и лейте воду… Да, вот так… Ну, не делайте такое лицо, Пьер! Вам не может быть больно, я дал вам полную дозу своего лучшего обезболивающего!

— Меня сейчас стошнит.

— А вы отвернитесь. Ишь какой недотрога! Так-с, лепестки крестоцвета… ага, вот они… подорожник… и немного ворожбы.

Вода в тазике засветилась ярким зеленоватым светом, и Гремм тут же сунул туда руку жандарма. Анна задохнулась от удивления: рана Пьера затягивалась прямо на глазах.

— Даже шрама не останется. — Староста удовлетворённо хмыкнул. — А теперь бинты… да, спасибо… и вот эта мазь… Ну, вот и всё. Через час будете как новый империал… Вы, кстати, молодец, Пьер. Я думал, будете тянуть до последнего.

— Вы знали? — Глаза жандарма изумлённо расширились. — Знал про…

— Про Усатого Флинта? Конечно, знал. Вы убили его в первый же год после того, как вас по приказу Рюма перевели в наш городишко из этого… как там его…

— Из Лысой Пали. Но…

— Он, — Гремм взглянул на Анну и качнул подбородком в сторону Пьера, — вёл дело Усатого Флинта — разбойника, что терроризировал окрестности — ну вы его-то помните, Анна! — и как-то раз отправился проверять одну зацепку на загородный склад. И наткнулся там на самого Флинта, что закапывал мешок с награбленным. Чистой воды случайность, конечно. Молодые нервы нашего Пьера не выдержали, и он немножко застрелил Флинта, после чего, испугавшись, закопал его там же, и сбежал. Идиот, кстати; мог бы просто сказать Рюму, что Флинт начал палить в вас первым, и это была самооборона.

— У него был только нож…

— А, ну, это, конечно, осложняет… Короче: молодой жандарм застрелил бандита, и утаил это от шефа, но шеф по итогу сам нашёл могилу Флинта, а уж определить по пуле из чьего револьвера она была выпущена, не составило труда. Но Жерар Рюм решил не давать делу хода. Написал в отчете, что Флинт был убит им за городом в случайной перестрелке. Конечно, его начальство это проглотило — всем давно наплевать на этот городишко и всё, что тут творится.

— Он… он покрывал меня…

— Да, но и себя он тоже покрывал. Вы же были его протеже и если бы присяжные признали вас виновным в убийстве по неосторожности, то карьера Рюма скоропостижно закончилась бы вместе с вашей. Так что наплюйте. Вы же не молодую курсистку грохнули, а матёрого домушника. Туда ему и дорога.

— Вы это всё так просто воспринимаете…

— Будете воспринимать жизнь сложно, и жить придётся сложно, Пьер. Понимайте её сложность, но не берите на себя за неё ответственность. Совесть это тоже инструмент, и если она не станет удобным молотком для вас, то вы станете боксёрской грушей для неё… Так, а теперь скажите «а-а-а-а-а!»

— Фу, ну и мерзость.

— Знаю. Но вам нужно спешно восстановить кровь. Я закончу пулю через минут тридцать, а дальше нужно будет в темпе готовить план. Можете начинать прямо сейчас… Так, Анна, я пошёл колдовать, а вы присмотрите за нашим убийцей с большим сердцем. А то ещё выкинет чего-нибудь…

— Постойте! Но откуда, всё же, вы узнали про убийство Флинта?

— Пф-ф-ф! — Гремм презрительно фыркнул. — Ну что за идиотский вопрос, право слово! От Флинта, естественно, от кого же ещё? Будучи некромантом со временем учишься доверять только первоисточникам.

Он ушёл, бормоча под нос какие-то алхимические ругательства вроде «белое альбедо, угольный фильтр… где мне, мать вашу, найти угольный фильтр?.. а, и ещё санктус аква три меры, кварц…», а Анна рассеяно взглянула на Пьера Артисона вытянувшегося на обшарпанной деревянной лавке.

«В этом городишке вообще есть люди без двойного дна? Или даже не так: а есть ли такие люди в принципе? Маски спрятанные за масками, бесконечный зеркальный лабиринт вранья и двуличия, добрые некроманты, благородные убийцы, хранящие закон лжецы — может, Гидра не просто так явилась в Серные холмы? В своих самых тёмных и запретных книгах древние демонологи писали, что открытие червоточин во Внешние Сферы начинается с раскола в собственном сердце, что порталы между мирами похожи на взгляды в тень, в которой прячутся застарелые кошмары детства. Тогда я не поняла, но, кажется, теперь, к своему ужасу, начинаю понимать»

Пьер застонал, и Анна машинально спросила:

— Вы как?

Это было не более чем движение губ. Колдунья чувствовала себя безумно уставшей и расслабленной одновременно, будто Гремм и ей вкатил под кожу какой-то парализующей нервы гадости. Скорее всего, на эмоции больше просто не осталось сил.

— Холодно. — Жандарм плотно сжал побледневшие губы; его кадык скакал вверх-вниз, точно мячик. — И тело немеет.

— А… Ничего страшного, это реакция тела на некромантию. Скоро пройдёт.

— Вы, наверное, думаете, что я — невероятная сволочь?

— Ничего я не думаю, господин Артисон. Я безумно устала, и даже сон мне не помогает. Я хочу… не знаю, чего я хочу. Наверное, напиться в стельку.

— Это вам к Фуллеру с Виллем. Они где-то раздобыли целую гору спиртного, и сейчас с его помощью выдумывают какой-то гениальный план.

— А… Да пусть их. Я, если честно, не удивлюсь, если Фуллер окажется инквизитором под прикрытием, а Вилль — потомственным демонологом. Что угодно, лишь бы выбраться отсюда, и забыть этот город как страшный сон.

— Анна?

— Что?

— Я понимаю, о чём вы думаете. Поверьте, отлично понимаю. Но так не только в Серных холмах. Так везде. Люди кругом одинаковые, и даже в самом мелком базарном попрошайке есть двойное дно, где живут демоны. И прежде чем кого-то судить — и даже не пытайтесь сейчас мне говорить, что вы никого не судите! — загляните в саму себя. Думаю, вам тоже есть что скрывать, и у вас полно секретов, которые вы не расскажите даже самым близким друзьям.

— Не поверите, Пьер, — Анна криво усмехнулась и провела рукой по волосам, чувствуя под пальцами пыль и песок, — но как раз мне скрывать нечего. Ну, так, возможно, пару мелочей, но явно ничего такого, о чём молчат даже с самими собой. Или вы хотите, чтобы я рассказала вам ужасающую историю о том, как я украла на кафедре химический карандаш?

— Врёте. — Пьер Артисон закрыл глаза. — Врёте и не краснеете. Идите к чёрту, милая колдунья, дайте поспать.

Она молча встала, отряхнула руки от пыли и ламповой копоти и ушла в темноту, радуясь, что в подвале темно, и жандарм не может увидеть выражение её лица. Сейчас это точно было ни к чему.

Они стояли на высоком помосте у центрального входа в ратушу: старик Гремм со своей неизменной полуулыбкой на губах щурил глаза за толстыми линзами очков, Анна Гром (девушка переоделась в белую мужскую рубашку, которую нашла в одном из пустых кабинетов наверху и синие «шахтёрские» штаны с заклёпками), Пьер Артисон, спрятавший изувеченную руку в чёрную кожаную перчатку и Фриц Шпицберген.

Хозяйка оружейной лавки аккуратно щёлкнула барабаном револьвера, и крутанула оружие на пальце.

— Отлично. Одна пуля, один выстрел, одна попытка. Всё как на королевских играх в Столице.

— На королевских играх не убивают за проигрыш, — пробормотал Пьер, кусая губы. — Там ты просто вылетаешь к чёрту из команды.

— О, так вы участвовали?

— Дважды. Но так ни разу и не вышел даже в первую четверть. А вы?

— Трижды брала серебро.

— Ого! Это успокаивает, если честно.

— Рада, что вас что-то успокаивает. У меня, например, сейчас трясутся поджилки.

…Где-то далеко на западе глухо заворчал гром и ветер — неожиданно холодный и свежий — пролетел над пустырём, закручивая пыль в маленькие сухие смерчи. Солнце опускалось в тяжёлые свинцово-серые облака в которых то и дело перемигивались оранжевыми вспышками пока ещё далёкие молнии.

— Интересно, — староста Гремм поднял бровь, — откуда под экранирующим куполом перемена погоды? Это ведь Гидра, так?

— Скорее всего, да. — Анна кивнула. — Она что-то чувствует. Нервничает. И косвенно влияет на мир вокруг. Сейчас эта тварь перекачана энергией… надеюсь, в ней она и захлебнётся… А где, кстати, Вилль и Фуллер?

— Я видел их около получаса назад на заднем дворе. — Пьер хмыкнул и неожиданно рассмеялся. — Они тащили какие-то баулы и были пьяны в стельку. Похоже, замыслили некую феерическую глупость. Я уж было думал их отговорить, но…

— Да, скорее всего, это было бы бессмысленно. — Гремм безмятежно кивнул. — Ну и чёрт с ними, пусть себе мутят свои гениальные замыслы. Хуже не будет.

— А если Гидра…

— Сожрёт их? Ну, тогда они сами себе злобные чурки. Я не нянька в яслях. Я городской голова. Но, поскольку города больше нет, можете считать, что я подал заявление на перевод.

Молния сверкнула — неожиданно близко — и ветер хлопнул, ударил в лица, запорошил мелкой пылью глаза, а когда улетел, то Анна почувствовала на щеках первые мелкие капельки дождя.

— Здорово. — Госпожа Фриц сплюнула на высохшие доски помоста, с которого раньше, когда город был ещё жив, по праздникам выступали местные чиновники и фабриканты, вручая символические ключи от городских ворот, награды и медали на красивых полосатых лентах. — Вот только бури нам сейчас и не хватало. И так стрелять по невидимой хреновине в два вершка, а тут ещё ветер и дождь. Нам определённо везёт.

— Ну, ну, — пробурчал Гремм, — вот когда промажете, тогда будем плакать. А пока… Анна, вы это чувствуете?

— Да. — Колдунья коротко кивнула. — Гидра. Она где-то рядом. Наблюдает за нами. Прямо сейчас.

Гидра чувствовала опасность.

Это жутко бесило, потому что источник опасности был непонятен. Другая за последние несколько часов успела познакомиться с довольно широким для неё спектром человеческих эмоций, и для Гидры это явно был перебор.

Она ожесточённо думала (ещё вчера она даже не могла себе представить, что такое вообще возможно: думать ожесточённо) что, наверное, было бы неплохо остаться тем, чем она была раньше — холодным полурассудочным присутствием в безмерном «нигде». Эмоции беспокоили; они были и чужими и близкими одновременно, как те бесплотные тени, что ходили по улицам города, здороваясь и кланяясь. Гидра уже знала, что это за тени: они были ей самой, её настоящей плотью и кровью, а она сама была всеми ими, теми, кого она когда-либо поглотила.

Это было странно: не могла же она, будучи просто проекцией своих жертв, начать убивать, когда никаких жертв ещё не было. Как можно возникнуть просто из пустоты?

Она покрутила эту мысль так и эдак, после чего отбросила в сторону. Подобная философия была бессмысленна, так как не приносила практической пользы.

А вот эмоции могли быть и полезными. В приступе кровавой ярости она убила человека, причинившего ей боль (Жерар Рюм) не так, как обычно, а медленно, причиняя боль, растягивая хруст костей и сладкое чувство с которым лезвие входит под кожу, перерезает сухожилия, щекочет ещё трепещущее сердце… И эта долгое-долгое убийство в итоге дало ей столько «виталиса», сколько никогда не давала ещё ни одна жертва.

Нелинейная Гидра открыла для себя пытки.

Но вот опасность, беспокойство — всё это было весьма неприятным опытом: они сгущались, словно чёрные тучи, смешивались, упревали и, в конечном счёте, порождали страх.

Страх оказался гораздо хуже боли: та была неприятна, но быстротечна, а страх, напротив, начинаясь с лёгкого зуда на грани восприятия постепенно перерастал в подобие грохочущего колокола отвлекавшего на себя всё внимание, вытягивавшего силы, выматывающего. Он провоцировал ярость, но это была странная ярость, у которой не было объекта, на который её можно было бы направить.

Или, всё-таки, был?

Как и все Другие, Гидра, в определённой степени, чувствовала будущее, пусть и весьма причудливо. Она знала, что опасность исходит от маленькой колдуньи, что стояла там, за пока ещё непробиваемым барьером. Опасностью также тянуло и от женщины рядом с колдуньей, но всё это было каким-то очень хитрым образом перемешано, смутно и непонятно.

Колдунья вызывала у Гидры страх. Гидра, в свою очередь, решила, что сделает колдунье больно, но даже не так, как тому человеку, которого она убила последним. О нет, колдунья познает кое-что другое. Кое-что невообразимое. Гидра сделает это, даже если на то, чтобы поддерживать жизнь в теле жертвы у неё уйдёт весь накопленный «виталис».

Колдунья будет умирать месяцами.

А все остальные побоку.

Другая распрямила лезвия, медленно раскрыв их в ужасающий, но по-своему красивый цветок смерти.

Она ждала и наблюдала.

— Всё, — Гремм щёлкнул позолоченной крышкой карманных часов, — больше ждать нельзя. Темнеет, да и гроза уже близко. Если мы хотим действовать, то действуем сейчас.

— А как по мне, так один хрен, — госпожа Фриц невесело усмехнулась, — что ночью, что днём. Всё равно эта штука невидимая… Но вы правы — начинать нужно сейчас. А то я скоро растеряю всю храбрость.

— Какой у нас план?

Анна почувствовала, как очередной порыв ветра приятно холодит разгорячённое тело. Свернула молния и на мгновение мёртвый город превратился в одну сплошную чёрную тень.

— Хороший вопрос. — Она, неожиданно для себя, рассмеялась. — Плана у нас нет никакого. Но если бы его придумывала я, то это было бы примерно так: мы выманиваем Гидру куда-нибудь на открытое пространство, где есть некие ориентиры: столбы, колодец или ещё что-нибудь такое. Потом, когда Гидра собирает себя в единое целое для решительной атаки, я говорю госпоже Фриц куда стрелять, ну а там уже… В общем, повезет — не повезёт.

— Отличный план. — Гремм саркастически поаплодировал. — Надёжный, как швейцарские часы. Один только вопрос: а как вы собираетесь выманивать Гидру?

— Ну… — Анна открыла рот, запнулась, и помахала в воздухе руками. — Выйду туда, привлеку её внимание, потом закроюсь щитами…

— И как вы одновременно будете отбиваться от Другого существа и показывать госпоже Фриц куда стрелять? А, и ещё: сколько вы планируете прожить после того, как Гидра на вас набросится? Секунд сорок?

— Ну…

— Хватит. — Гремм резко рубанул воздух ладонью. — Вы так тут все сейчас героически поляжете. К чёрту. Гидру я выманю самостоятельно. А дальше уже ваша забота, так что смотрите не подкачайте.

— Выманите? — Пьер вытаращил глаза. — Вы?! Но как? Выгоните её палкой из-под крыльца?

— Увидите. — Староста загадочно улыбнулся. — Стойте здесь, и будьте готовы открыть огонь. Когда — это вы, Анна, уж решайте сами. Удачи!

И он ушёл, исчез за открытыми настежь двойными дверями ратуши, на рассохшемся дереве которых ветер трепал выцветшие объявления: «Продам дом», «Куплю повозку», «Собираю группу на выезд, две телеги, спросить Виндзля в «Старом пони». Раздался скрип половиц, и Гремм пропал, словно огромное старое здание проглотило его.

Шваркнула молния, бухнул гром, и в пыль упали первые капли настоящего дождя: тяжелые и крупные, выбивающие в пыли дыры, похожие на воронки от маленьких снарядов. Темнело прямо-таки с ужасающей скоростью; туча неслась по небу точно локомотив. Она клубилась, закручивала длинные серые «усы» и вспыхивала, дрожа от переполняющего её электричества.

— Анна?

— Она где-то здесь. — Колдунья медленно огляделась по сторонам, но вокруг был только мёртвый город и пустые дороги, по которым ветер гнал уже настоящие пылевые цунами. — Ждёт. Не показывается.

— Где конкретно?

— Везде. — Анна махнула рукой. — Тут, там. Она же не просто так называется «нелинейной». Группируется Гидра только для атаки… Думаю, Гремм был прав: сейчас она настороже, и выманить её просто выйдя из-за купола — чистой воды самоубийство. Удар будет мгновенным.

— Тогда как…

— Не знаю. Я только надеюсь, что староста что-нибудь придумает.

Анна почувствовала это как ледяной поток, лизнувший её пальцы и коснувшийся чёрным хлыстом самого сердца, волной понёсшийся по телу.

Гидра увидела это как тусклое зеленоватое сияние, рвущееся через трещины в земле вокруг ратуши.

Анна прошептала формулу и заглянула в эфир так глубоко, как только смогла.

Теперь и колдунья и Другая видели одно и то же: зигзагообразные разломы открывающиеся в земле, точно трещины во время землетрясения. Только трещины открывались в эфире, хотя земля — Анна хорошо это почувствовала — начинала дрожать по-настоящему. Из трещин, которые на самом деле не были трещинами валил тяжёлый зелёный пар, клубился, стлался по земле, сочился душной, вполне реальной вонью.

— Анна, — Фриц Шпицберген сморщила нос, — что это так жутко воняет? Силы небесные, да меня сейчас стошнит! И почему трясётся земля?

Но колдунья (в отличие от Гидры) уже поняла, что происходит.

— Держитесь! — закричала Анна, стараясь перекричать ветер и гром. — Сейчас здесь начнётся чёрт знает что!

— Это Гремм? Это ведь он?

— Да. Я думаю, это Гремм.

Но всё случилось совсем не так, как Анна себе представляла.

По правде говоря, она не представляла себе ничего и никак; Анна не особо часто сталкивалась с некромантами и их колдовством. Однако ничего подобного она точно не ожидала.

Земля под ногами уже ходила ходуном, словно палуба корабля в шторм. Анна, госпожа Фриц и Пьер Артисон вцепились в невысокое деревянное ограждение помоста (на него во время праздников вешали разноцветные ленточки и бумажные венки) молясь всем силам, чтобы кое-как сколоченные доски выдержали.

А земля уже трескалась, осыпаясь в широкие щели, что с каждой секундой становились всё шире, обнажая каменную кладку которая, с замиранием сердца поняла колдунья, и была потолком того самого подвального помещения, где они всё это время скрывались от Гидры — старый сырой камень покрытый чёрной плесенью и мхом. Этот камень треснул, с хрустом сломался, будто обыкновенное сухое печенье, а потом взорвался.

Это действительно выглядело как взрыв: камень вспучился, захрустел, и с грохотом разлетелся во все стороны (Анна едва успела закрыть стоящих на постаменте кинетическим щитом) опадая на землю грязным серым дождём, и тогда, наконец, трясение земли прекратилось.

Теперь футах в сорока от входа в ратушу в земле зияла приличных размеров дыра, похожая из-за торчащих кусков каменной кладки на разверстый рот с обломками выбитых зубов. Из дыры тянуло ужасающими миазмами: пыль, грибок, сырость и мертвечина, но хуже всего был запах, который Анна так и не смогла идентифицировать — не мерзкий сам по себе, но невероятно резкий, этот странный алхимический аромат чем-то напоминал те дешёвые духи, что по серебряку за ведро продавали в вокзальных цирюльнях, и от запаха которых даже у золотарей выскакивала из горла селезёнка.

А потом стены ратуши содрогнулись, и с небес прозвучал голос.

Ужасный, ибо голос не был человеческим, но по-своему чарующий, низкий и глубокий, прогремел он над умершим городом подобно вестнику неведомого рока, произнеся странные слова:

ДИСС МИРЕСС ЭСССТЕРЕСС НИТЕМИСС ИССЕРХИС ЭНИТЕМОСС!!

Анне эти слова показались просто набором бессмысленных звуков, но она всё равно ощутила заключённую в них силу: мороз продрал колдунью до самого нутра. Даже Фриц и Пьер, не будучи колдунами, вздрогнули и втянули головы в плечи, испуганно озираясь.

Хотя, может, это и к лучшему, что Анна Гром не узнала слов, которые произнёс неведомый голос, потому что в мире было не так уж много тайных книг, где среди склеенных вместе страниц дрожащим почерком были они записаны. В частности, безумный граф Элерт в своих трижды проклятых и запрещённых во всех уголках земли «Культах севера» записал эти слова, трижды обведя пером искупанным в алых чернилах, а ниже написал: «…но ЭТОГО — о-о-о-о-о! — не призывай из Наружных Пустот, ибо След Его навеки остался там, где ступал Он на твердь Срединного мира. Поистине ужасающие вещи поведали мне Те, что пожирают ночами мёртвую Плоть из открытых Могил о Предвестнике сего Гласа, посему запечатываю здесь я уста свои кровавым Крестом смертной клятвы…»

Страшный голос прокатился по небесам, отразился от земли, и стих, перейдя в отдалённое громовое ворчание. А затем в грозовых тучах появился разрыв, и из этого разрыва ударил бледный луч света.

Гидра была озадачена.

Да, иногда из сияющей пустоты наверху спускались Те, что обитали там. До большинства из Них ей не было никакого дела; их пути не пересекались и Другая воспринимала эти силы примерно так же, как уездный городовой воспринимает существование комет: зная про эти хвостатые куски льда и пыли, что бороздят бесконечный мрак из «Ворожбы и Жизни» он никак не рефлексирует по их поводу и знание это никак не влияет ни на ход его мыслей, ни на жизнь городового в целом.

Некоторые из Тех, что обитали там, сверху, отдавали Гидре приказы. Эти приказы немедленно выполнялись, однако Другая не могла бы называть это некоей формой подчинения; так палец не восстаёт против приказа мозга, что повелевает ему согнуться или распрямиться.

Однако Тот, что только что заглянул в тонкую щель открывшуюся между Сферами, пришёл из такого далёкого далека, о котором Гидра даже не могла помыслить. Чёрные провалы за гранями всех границ, миры без мер и измерений, проваливающиеся сами в себя эоны черноты и слепого ужаса, глотающего мёртвые звёзды — всему этому не было места здесь, так близко к Упорядоченному Краю. Не то, чтобы Другая испугалась, но она совершенно не понимала, чего ожидать от этого странного, пусть и мимолётного визита.

— Смотрите! — Пьер здоровой рукой схватил Анну за рукав, одновременно с этим тыча рукой в перчатке куда-то в небо. — Смотрите! Что это такое?

Анна машинально подняла голову, и посмотрела туда, куда указывал молодой жандарм.

Лучше бы она этого не делала.

Пьер Артисон видел просто луч странного света, что вырвался из дыры в облаках и ударил куда-то за горизонт. Свет был странным; он казался плотным, точно слепленым из капелек молочно-белого тумана, не освещал ничего, кроме самого себя и издавал странное гудящее потрескивание, чем-то похожее на то, что можно услышать в морозную арктическую ночь, когда над ледяными полями пылают паруса северного сияния.

А вот в эфире луч был трещиной. Тонкой чёрной трещиной, что разрывала самое пространство между Сферами, и откуда в мир сочилась тьма.

Тьма не была ни чёрной, ни серой, ни плотной, ни бесплотной; она не была вообще никакой, была, и одновременно её не было. Тьма ускользала от взгляда, создавая странное давление где-то позади глаз, щекотку, доходящую до самых глубин мозга и порождающую видения. Видения, которых человечку разумному, человеку вменяемому лучше не видеть вовсе.

К счастью, разум человеческий — хитрая штука, способная защищаться, и разум Анны Гром просто пропустил сочащийся ужас сквозь себя и мимо себя, не оставив практически никаких воспоминаний (за что Анна позже, просыпаясь от кошмаров, истово благодарила Небо и Святый Эфир). В голове колдуньи остался лишь первобытный ужас, холод открытой могилы и видение мириадов тонких стальных струн раздирающих на части самое её «я», дабы выковать из них нечто новое, нечто чуждое, невероятно могущественное но — в обмен на рассудок.

Земля застонала, и поток смрадного воздуха вырвался из дыры в подвал ратуши, а вместе со смрадом оттуда полез кошмар.

Анна как-то видела поднятого колдовством мертвяка: Клинч Гарагуля, молочник, что раньше жил на пересечении Пятой и Кривого проулка, вконец замордовавшись бодаться с городской администрацией (там что-то напутали с бумагами и участок земли на кладбище, что уже два поколения принадлежал семье Гарарулей оказался почему-то вычеркнутым из кладбищенского реестра) похоронил своего деда во дворе своего дома, а сосед Гарагули — алхимик Грюндель — вылил на могилу какие-то алхимические отходы, приняв холмик за яму со строительным мусором. Но тот мертвец, что оттуда вылез, был просто глупым некротом, что, бормоча под нос бессвязные ругательства, безвредно шлялся ночами по улицам до тех пор, пока в город не приехал по вызову следователь Департамента Других Дел. То же, что выбралось из подвала ратуши, было неописуемо ужасно, и Анне лишь оставалось надеяться, что этот ужас не имеет имени, потому что подобное не должно было именоваться как на земле, так и во Внешних Сферах.

Скрюченные фигуры выползавшие из подвала ратуши не имели чёткой формы: кости, обрывки плоти, сухожилия, осколки черепов — создавалось впечатление, будто некий безумный смерч прошёлся по полю битвы, где в изобилии валялись изувеченные артиллерийским огнём тела, поднял их, а потом слепил куски этих самых тел безо всякой системы: у одних существ рук было несколько, у других — всего одна, а были и такие, у которых рук не было вовсе. Это же касалось и прочих частей тела, и Анна могла лишь догадываться, какая сила, дожидаясь своего часа, вызревала в подземельях под городом, где древний ковен некромантов из года в год творил своё чёрное колдовство.

Анна глубоко вдохнула смрадный воздух, закрыла глаза, согнулась, и её вырвало на рассохшиеся доски помоста.

Гидра окончательно перестала что-либо понимать.

Только что в захваченном ею городе оставалась жалкая горстка людей, и вот уже откуда-то появилась целая толпа.

Откуда? Прятались в подвале, защищённые каким-то заклятьем? Бред, она бы учуяла подобное колдовство. Но вот, пожалуйста: по улице пёрла куча народу, которой просто неоткуда было взяться.

Гидра, однако, медлила. Эти существа были, вроде как, людьми, но какими-то странными: черно-зелёные ауры, неправильные тела и странное ощущение чужеродности окружавшее их, которое Другая не могла идентифицировать — в её сознании просто отсутствовали требуемые паттерны. Да, это была энергия заключённая в кожаные бурдюки тел — то, чем она от веку питалась, но что-то, что-то…

Но Нелинейная Гидра была в первую очередь Нелинейной Гидрой: при виде такого обильного пиршества в ней сработал инстинкт.

Она рванула вперёд, хирургически выверенным движением лезвий разрубила первое существо в надвигающейся толпе на десяток частей, и с размаху вонзила свой хобот-зонд в самую сущность жертвы.

Капрал Штефан Барагуз, редкостная сволочь и извечный враг знаменитого сержанта Кувалды не был так поражён, опрокинув себе в рот с похмелья содержимое ночного горшка, как Гидра, хлебнув того, что даровало надвигавшейся на неё нежити подобие жизни.

У Другой, конечно, не было чувства вкуса в его человеческом понимании, но качество потребляемого «виталиса» она анализировала очень тонко, во всяком случае, уж точно не хуже, чем королевский дегустатор анализирует букет и состояние очередной бутыли коллекционного вина из погребов Их Величеств. Тонкие обертоны верхних плёнок ауры, густые насыщенные отзвуки глубоких животных слоёв, тягучая тяжесть завитков в которые конденсировались вита-центры человеческого тела — о-о-о-о! — Гидра умела оценить свою жертву в кулинарном плане.

Некротический заряд произвёл на неё, примерно, такое же действие, какое на запойного алкоголика после недельных возлияний производит заклятье «Чистая вода». Только алкоголик захлёбывается в собственной рвоте из-за того, что огромное количество отравы начинает рваться из его организма наружу, а Гидра едва не коллапсировала в ноль из-за того, что отрава хлынула ей внутрь.

Её, конечно, трудно было убить — в конце концов, она была Другой из Сферы Форм, а не Букой или подкроватной пылёвкой. Но эффект всё равно оказался феерическим; Гидра оказалась полностью дезориентированной, а её эфирная структура — серьёзно повреждённой.

Она надулась, как кузнечные меха, заискрила, резко сжалась и изблевала из себя проглоченную дрянь мощным густым потоком.

Огромная порция некротической силы ударила в защищающий ратушу «Замок Ангазара», прорвала его, и, сломав сложную структуру заклятья, окончательно погасила.

— Что это было? Что случилось? — Пьер Артисон дико вращал глазами; он, конечно, не был колдуном, но эфирный «хлопок» лопнувшего защитного заклинания всё равно почувствовал, и у него заложило уши.

— Это была наша защита. — Анна глубоко вздохнула, закашлялась от ужасной вони, и похлопала жандарма по плечу. — Мы больше не защищены.

— Так что? Сейчас, или никогда?

— Сейчас, или никогда.

Гидра, конечно же, тоже понимала, что ратуша больше не прикрыта защитным куполом, но это понимание не особо доходило до её сознания, что плавало сейчас в чёрной купели боли и отвращения.

Это были не люди. Этого вообще не должно было существовать. Это не должно было ходить под солнцем срединного мира, пачкая собой все мыслимые реальности и Сферы, как внешние, так и нижние. Это было до такой степени мерзко, чуждо и бессмысленно, что должно было быть немедленно уничтожено, убрано, выметено прочь, снесено в пыль, забыто…

Другая распустила лезвия и с размаху врезалась в толпу медленно наступающего ужаса, рубя и кромсая.

Но ужас не отступил, не отошёл и не прогнулся. Напротив: твари, что до поры таились в подвале ратуши, завыли и ринулись в атаку.

Гидра поначалу даже не поняла, что вообще происходит, а потом уже стало поздно: сотни скрюченных пальцев вцепились в её не-плоть, сотни чёрных зубов впились в то, что заменяло Другой тело, и начали терзать его с тупым остервенением заевшего компостера, что бессмысленно и жадно лупит своими «зубами» по застрявшей в нём билетной карточке. Но самым главным было то, что все эти укусы достигали цели, ибо твари, что навалились на Гидру, были не просто мёртвой плотью.

Гидра убивала по всякому: просто и неизящно разделывая тела, или наоборот, играя со своими жертвами, отрезая от них по кусочку, мучая их в той или иной мере. Но главное оставалось неизменным: охотником в этом тандеме всегда была она. Никогда не было иначе, и вот теперь она не охотилась, а сражалась — сражалась, чтобы выжить.

Фриц Шпицберген, как и Пьер Артисон, не была колдуньей. Но чувствительность к эфиру в ней теплилась, хотя об этом не знала даже она сама. Вещие сны? Да кому они только не снятся. Предчувствия? Она называла это «интуицией». Странные чёрные тени, что изредка мелькали в углах её дома? Ну, видят же люди домовых-суседок, чего тут удивительного.

Её талант, при желании, можно было даже развить: инквизитором или магистром госпожа Фриц бы, конечно, не стала, но вот средней руки колдуном — запросто. Однако сила, что спала в ней, никак не проявила себя, и в подростковом возрасте (золотое время, когда восемьдесят процентов колдунов как раз и идентифицируют соответствующие службы) маленькую Фриц больше интересовали пули, ружейные смазки и винтовки (особенно она любила британские «Снайдеры»).

Но сейчас, на пике нервического перенапряжения, она это увидела. Всего на секунду, но очень и очень ясно Фриц Шпицберген увидела, как ногти и зубы разложившейся армии старосты Гремма рвут на части бледное облачко, истекающее серебристой влагой, похожей на кровь.

Она почувствовала, что Гидре очень и очень больно.

И хищно улыбнулась, ласково потирая рукоять револьвера.

Ослеплённая болью Гидра больше не охотилась. Она сражалась за жизнь, полностью утонув в инстинкте.

Сжавшись в максимально плотный ком, ощетинившийся рубящими мёртвую плоть силовыми лезвиями, она превратилась в нечто вроде гигантской циркулярки перемалывающей наступавшую нежить в клочья летящего вокруг гнилого мяса и чёрных обломков костей. Как бы ей ни было больно, какой бы ущерб ей ни причинили призванные старым некромантом твари, Гидра, всё же, была Другой, сотворённой из Первичного одним из Высочайших Могуществ. Да, это была неожиданная битва, но исход её был предрешён.

Врубаясь в напирающую толпу нежити, Гидра постепенно приближалась к ратуше — огромный смерч, выплёвывавший из себя слизь, черноту и вопящий мрак, что изо всех сил цеплялся за временное подобие жизни. Минута, другая и вот уже армада мертвецов была прорежена более чем наполовину.

Конечно же, Анна Гром понимала, что очень скоро здесь уже не будет стены гнилого мяса, что терзала Другую, а останется очень злая Нелинейная Гидра. Она не злилась на Гремма — в конце концов, некромант не мог предсказать, как отреагирует «Замок Ангазара» на удар некротической энергии, отражённой и усиленной Другой, но решать что-то нужно было уже сейчас, и быстро.

— Госпожа Фриц, вы её видите? Хотя бы ориентировочно?

— Я вижу воронку тухлого мяса. — По лицу хозяйки оружейной лавки стекали крупные капли пота. — Да, она там, внутри, но эти чёртовы ходячие трупы сейчас для этой твари как бронежилет.

— Она уплотнилась для защиты и встречной атаки, — прошептала Анна, изо всех сил вглядываясь в глубину эфира, — теперь она более оформленная цель. Гремм явно что-то знал, старый сукин сын… ВСЕ НА ЗЕМЛЮ, БЫСТРО!!

Дальше счёт пошёл на секунды.

Гидра, разметав остатки армии ходячих трупов, подпрыгнула, словно мячик, и приземлилась рядом с деревянным помостом, на котором стояли колдунья, жандарм и высокая женщина с пистолетом. Невидимое лезвие прошелестело в воздухе, но троица, к счастью, успела упасть ниц на доски (Анна при этом даже умудрилась расквасить себе нос, но уж лучше так, подумала она, чем лишиться головы).

Что-то грохотало совсем рядом: не гром, о нет, этот звук был другим, но времени прислушиваться не было. Анна вскинула руки и в последней отчаянной попытке защититься накрыла их кинетическим щитом.

Силовое лезвие Гидры скользнуло по заклинанию, и отскочило — удар пришёлся по касательной, не более. Колдунья не тешила себя иллюзиями; она прекрасно понимала, что следующий удар вскроет её защиту как нож консервную банку из тонкой жести.

— Стреляйте! — заорала она. — Стреляйте НЕМЕДЛЕННО!

— Я не вижу, куда! Она везде! — Голос Фриц Шпицберген дрожал от ужаса. — Если я промахнусь…

Что-то огромное, серое, воняющее маслом и горячим керосином налетело на Гидру, ударило её, и распластало Другую по дороге.

У самоходного бурава «Малый Проходник» не было системы внешнего оповещения, но Анна всё равно услышала через решетку вентиляции кабины восторженные вопли Шарля Вилля и Скруджа Фуллера: «да-а-а-а-а-а!! Дави скотину! Гусеницами её!!».

Оглушённая, колдунья, шатаясь, встала на ноги, наблюдая сквозь завесу пота, что заливал лицо, разъедая глаза, как огромная машина наматывает Нелинейную Гидру на свою гигантскую фронтальную буровую установку, одновременно вминая Другую гусеницами в землю.

«Ага. Ага. Значит, вот куда смылись эти двое: к жандармерии, где во дворе в сарае стояла эта штука. Починили, и… вернулись. А ведь могли врезать по тапкам и попробовать прорваться через барьер. Но нет — влетели прямо в гущу сражения. Значит, верят, что у нас что-то получится… Кстати, они только что всех нас спасли. Вопрос, надолго ли.»

По броне бурава, высекая искры, ударили силовые лезвия Другой, и Анна с ужасом увидела, насколько глубокие борозды оставили они в металле.

«Сейчас она их вскроет как устрицу»

— Госпожа Шпицберген, — Анна старалась, чтобы её голос звучал спокойно, но у неё, конечно же, ни черта не получилось, и она сорвалась на крик, — если мы сейчас не…

— Хорошо. — Хозяйка оружейной лавки отбросила волосы с лица и решительно взвела курок — клац! — Говорите, где эта тварь. Будь что будет — стреляю по вашей команде… Дьявол, а эти двое ещё более безумны, чем я думала. Но лихие черти, ничего не скажешь… Анна?

«Стреляю по вашей команде»

Анна вдруг поняла, что просто не может открыть рта.

«Если Фриц промахнётся, если пуля не попадёт в цель… Второй попытки уже будет. Промах — и на этом всё закончится. Всё будет зря: смерть Рюма, палец Пьера, колдовство Гремма, за которое тот непонятно как будет расплачиваться с Тем, кого ему пришлось призвать, пуля. Гидра нас убьёт. Но я не могу просто умереть со спокойным осознанием, что мы сделали всё, что могли. Потому что если мы погибнем, то, значит, сделали не всё»

Но как? Что ЕЩЁ можно было…

«Тут ведь дело в чём, — сонно пробурчал знакомый голосок в её голове, — про пулю, ты, стало быть, вспомнила. Ну и взяла рецепт из книги Элиота Свонна «Некромантия и всё, что мы взяли из неё в повседневность». Молодец, хвалю. Но ведь были и другие книги»

«Я не понимаю, о чём ты…»

Но она понимала. На самом деле она вдруг очень хорошо поняла, о чём говорил голосок.

…Анна любила библиотечные залы Академии, бесконечные ряды книг, громоздящиеся на полках, что анфиладами уходили куда-то в пахнущую бумажной пылью темноту, мягкие ковровые дорожки под ногами, полностью скрадывавшие звуки шагов, маленькие уютные столики для чтения с их неизменными лампами, прикрытыми пузатыми зелёными абажурами и пустоту. Здесь невозможно было столкнуться с другими посетителями, хотя библиотека никогда не пустовала; тут работали колдуны с десятков кафедр, шныряли студенты, корпели над древними фолиантами историки, но никто из них не пересекался друг с другом (разве они перешагивали порог библиотеки вместе). Как? «Академия», махали руками все, давным-давно привыкнув к местным странностям. С их точки зрения, библиотека была ничуть не удивительнее, чем бесконечное количество коридоров и кафедр, уводивших в неизведанные глубины АДН (там, согласно многочисленным студенческим легендам, таились жуткие чудовища, секретные лаборатории и жил ужасный Песочный Человек).

Анну нимало не смущало, что книги в некоторых залах библиотеки были посвящены прикладной некромантии, демонологии, а то и чёрному оккультизму. В конце концов, где ещё, как не в Академии хранить подобные труды, спасённые в своё время от разгневанных толп, инквизиторов и прочих блюстителей нравственной чистоты? К тому же, рассуждала она, скорее всего, многие из этих книг — просто макулатура, написанная дилетантами-экспериментаторами, и наверняка хранятся здесь лишь как букинистические диковинки.

Анна, однако, была бы очень удивлена, узнай она, что библиотека совершенно свободно пускала её в такие секции, куда даже некоторым магистрам был заказан вход, не говоря уже о студентах начальных курсов. «Простите, но этот зал библиотеки для вас закрыт, попытка доступа записана», говорил в таких случаях тихий вкрадчивый голос, и студент, пожимая плечами, шёл дальше по своим делам, обычно более не пытаясь проникнуть за запертые двери (да это было бы и невозможно). Перед Анной распахивались все двери без исключения, но она не знала, что это аномалия, странность и вообще ненормально. Ей просто некому было об этом рассказать, тихой студентке учившейся на твёрдое «хорошо» и постоянно срезавшейся на зачётах по квазиматематике, а она, в свою очередь, начитавшись «Мира Нижнего и Верхнего», «Necromundum Lux» или чего похлеще, не пыталась вызвать Голодную Тень из Внешней Бездны, поднять некрота, и тому подобное.

Как-то раз ей в руки попалась тонкая — всего-то страниц сто — книга с малообещающим названием «Дневник о Путешествии Квинта Салливана». Стоя у стеллажа, Анна быстро пролистала первые несколько страниц… и уже не смогла остановиться.

Квинт Салливан, как следовало из текста, был псиоником, но не врождённым, а просто талантливым колдуном, знающим несколько, как он сам выражался «преполезнейших формул, что не раз помогали мне, спасая от петли, топора, а то и просто от бедственного положения, когда карманах моих свистел ветер». Тут же, на страницах своей короткой рукописи, колдун записал с десяток весьма двусмысленных заклятий, и Анна лишь качала головой, вчитываясь в строки формул и водя пальцем вдоль силовых линий колдовских эфирных «каркасов». Конечно же, она решила, что книга попала в библиотеку по ошибке — ну не могли подобные материалы лежать в свободном доступе! — однако никому о «Дневнике о Путешествии…» не сообщила. Более того: девушка тщательно переписала некоторые заклятья, для которых не нужно было специальных знаний и дополнительных сложных компонентов в свою записную книжку.

Она, конечно, не знала в совершенстве Другой Кодекс, но понимала, что, используй она подобные заклинания на сокурсниках, то её явно не похвалили бы за старания. Однако иметь в рукаве пару тузов было… приятно. Уже потом, когда Анна таки применила одну из формул на приставучем торговце «синей пылью» в подворотнях Нижнего Восточного квартала, она впервые поняла как удобно, всё же, хранить под сердцем какую-нибудь опасную и полезную тайну. Именно поэтому (хотя она даже самой себе бы, наверное, не призналась в этом) староста Гремм вызывал у юной колдуньи, скорее, симпатию. Он тоже хранил запретное знание, умел им пользоваться, и, не раздумывая, пускал в ход тогда, когда это было действительно необходимо.

А теперь настала её очередь.

«Как там говорят, — пронеслось в голове у колдуньи, — делай что должно, и будь что будет? Только бы успеть…»

Она изо всех сил схватила госпожу Фриц за левую руку чуть выше запястья, и дрожащим голосом прошептала хозяйке оружейной лавки на ухо:

— А вот сейчас я очень попрошу вас ничему не удивляться.

— Это будет несложно, — фыркнула Фриц, — после того, что мне довелось увидеть за последни…

Но тут у неё перехватило дыхание, потому что Анна уже начитывала формулу.

…Когда сознание опытного псионика проникает в сознание жертвы, та в большинстве случаев, ничего не подозревает. Нужно только вести себя как можно тише, и в нужный момент просто подбросить пару идей в поток мыслей омывающих чужое «я». Жертва ничего не заподозрит просто потому, что мысли и так появляются в пустоте её разума, и в пустоту же исчезают; мысли повседневные, мысли сумасбродные, мысли бредовые, умные, глупые — всё это просто автоматически принимается к сведению. Хороший псионик подобен вору, что никогда не попадается, не оставляет улик и всегда тщательно следит, чтобы вмешательство было, по возможности, минимальным. Ну, пришла в голову скучающей графине средних лет приютить у себя на пару недель симпатичного молодого человека, подумаешь! К тому же, не незнакомца ведь — старый-старый, полузабытый знакомый из ветреной юности. Опять же: ностальгия! Ну как тут удержаться! Конечно же, выручить его тоже будет несложно, да и что такое сто империалов — пустяк, чушь!

Но Анна не пыталась прятаться. Напротив: она вломилась в голову госпожи Фриц подобно паровому катку.

Как рука в перчатку, как умелый кукольник, ловко вставивший пальцы в петельки на концах верёвочек привязанных к марионетке — всё получилось настолько просто и привычно, что колдунье стало не по себе (она даже немного удивилась тому, что в такой безумной ситуации на краю почти неминуемой гибели ей ещё может стать не по себе). Будто она проникала в чужие головы сотни раз, и сейчас старый навык просто отработал как по нотам — странно, очень странно.

Госпожа Фриц задушено охнула, но Анна тотчас же приказала ей успокоиться — так опытный извозчик нетерпеливо встряхивает поводья непослушной лошади — и хозяйка оружейной лавки тут же перестала дёргаться, застывшая посреди тонкой сияющей паутины чужого заклятья.

Колдовское ментальное насилие первой степени, пожизненная каторга без права пересмотра приговора.

Анна не знала этой статьи Другого Кодекса, да ей, откровенно говоря, сейчас было наплевать. Она с огромной скоростью сращивала оголённые провода своих нервов обёрнутые в ткань запретного колдовства с личностью Фриц Шпицберген, метеором пролетая сквозь этажи её сознания.

К счастью, субъективное время — забавная штука: его можно растягивать как угодно, поэтому у Анны на всё про всё ушло не более двух секунд. К тому же она не пыталась выудить из головы госпожи Фриц никакой информации; колдунью интересовали только базовые навыки, что намертво впечатались в самое естество женщины-стрелка. Но ей всё равно пришлось преодолеть завесу плохо скрываемой боли, и страстное желание отомстить за мужа, убитого Нелинейной Гидрой в двух шагах от собственного оружейного сейфа.

Анна вдруг поняла — опять же, непонятно как — что эту боль, эту ненависть можно использовать, что это прекрасный материал и брешь в защите, которой сейчас сознание Фриц инстинктивно пыталось себя окружить. Старый отточенный навык, память, но чья? Её память, память духов, память крови? Потом, всё потом…

Она обрушилась в чужое сознание яростным кровавым дождём: мы убьём эту тварь, уничтожим, раздавим, сотрём с лица земли и Иных Сфер, лишь только пусти меня, откройся, дай мне дорогу через ненависть и ярость, обрати свою слабость в силу, а дальше я всё сделаю сама.

И марионетка, кивнув, покорно повисла на ниточках, готовая на всё, внимая таким важным обещаниям, открываясь, отказываясь от свободы воли, отдавая свою самость тому, кто милосердно соглашался думать и чувствовать за неё…

Анна увидела, как Гидра, вцепившись лезвиями в обшивку бурава, со скрежетом оторвала от неё здоровенный кусок. Полетели искры, машина выпустила клуб дыма и зарычала раненным зверем. Ещё удар, и «Проходник» лишился носовой части; буровой конус утыканный вращающимися мини-головками упал в песок точно голова мёртвой рыбы.

Сознания молодой колдуньи и хозяйки оружейного магазина переплелись и с лязгом соединились, наконец, в единое целое.

И тогда.

Анна/Фриц/Гром/Шпицберген широко как только могла распахнула внутреннее око, и заглянула в эфир так глубоко, насколько позволяла её физическая оболочка и колдовская сила.

Боль в теле — эфирная контузия второй степени. Скоро, очень скоро придёт боль и огонь, сжигающий вены, разрывающий мышцы, плавящий кости, но — потом. Не сейчас. Время ещё есть — всего несколько секунд, но большего и не требовалось.

Сейчас, или никогда.

На такой «глубине» не было ни города, ни улиц, ни бродящих по ним теней. Лишь небо — быстро текущее из пустоты в пустоту жидкая ртуть из-за завесы которой вниз смотрели мириады незримых глаз и земля — чёрная твердь, похожая на отполированный обсидиан, живая и мыслящая, служившая пристанищем для сонма невидимых тварей, из которых люди, как ни странно, были самыми главными, самыми яркими, стоявшими во главе угла, порождавшими всё, что их окружало.

Небо каким-то удивительным образом было порождением Земли, а Земля, в свою очередь, отражением Неба. Но сейчас размышлять над этим у Анны банально не было времени. Ей была нужна только Нелинейная Гидра.

Конечно же, она её увидела: Другая сияла, как дуга электросварки. Она действительно была конусом, но образовывала этот конус лента ярчайшего света, похожая на спираль лампы накаливания. Лента текла из точки в пустоте, изящно завиваясь, спускалась вниз расширяющейся «юбкой» и, распадаясь на тонкие нити, образовывала те самые лезвия, что уже мелькали в считанных дюймах от Фуллера и Вилля, отчаянно пытавшихся вырваться из ловушки, лупя по всем педалям и рычагам.

Анна/Фриц/Гром/Шпицберген отточенным до автоматизма движением вскинула руку/задохнулась от ужаса («как?! Как в это попасть, она же такая маленькая») и, чуть прищурившись/едва не потеряв сознание от ужаса, нажала на курок.

«Мёртвая пуля» попала не просто в конус Гидры, она ударила точно в тот яркий огонёк, из которого этот конус стекал/приходил/прибывал в этот мир. Анна Гром никогда не попала бы в такую маленькую цель, да ещё и с такого расстояния, но для Фриц Шпицберген, способной со ста шагов выбить точки на игральной кости, это не составило ни малейшего труда.

А дальше была вспышка.

Нелинейная Гидра визжала, как резаная свинья.

Только что могущественное Другое существо из Внешних Сфер вскрывало хрупкую металлическую банку внутри которой тряслись от страха два человека, посмевших причинить ей боль своим шипастым механизмом, посмевших встать на её пусти, посмевших даже подумать о том, что её — ЕЁ! — можно остановить… и вот она уже… что? Угасала? Уходила?

Гидра умирала, но была не в состоянии в это поверить.

Умирали всегда другие — это был неизменный, нерушимый постулат, фундамент на который опиралась реальность. Сама же Гидра умереть не могла, у неё просто не было такой функции, такой возможности. Да, её могло вышвырнуть из этого мира вовне, но это была, конечно же, не смерть; так промахнувшемуся по добыче ястребу приходится вновь подниматься в небеса для новой атаки.

Но сейчас…

Что-то случилось, что-то быстрое, холодное, непонятное, что-то ужалившее Гидру в самый её центр. Нечто маленькое, нечто сродни той мерзости, что жила и не жила одновременно и которую она по незнанию попыталась сожрать с печальными для себя последствиями. Крошечный кусочек отрицания, обломок не-существования, ледяная искра попала Другой прямо в средоточие её естества, то, что, отчасти, можно было бы назвать сердцем, и это сердце, вздрогнув, разлетелась на тысячи кусков.

О, существование Гидры, конечно же, не длилось вечно. Такие как она, в конечном счёте, отправлялись на Край Сущего, где спокойно падали в вечный поток, перерождаясь в нём: иногда по воле Тех, что стояли Над, иногда — по своему вкусу. Но никогда — вот так.

Последним, что познала Другая, оказалась внезапная смерть: осколки бокала, сметённые в угол, кровавое пятно на страницах где последнее недописанное слово навсегда остаётся недописанным, дерево расщеплённое ударом молнии, взрыв в блиндаже. Быстро, внезапно, однозначно.

Она из последних сил схватилась за эту мысль, но мысль треснула, лопнула и рассыпалась, отпуская Гидру в последний миг свободного падения, где она уходила, растворялась, превращалась в…

Анна резко выдохнула, и, вскинув руку в Закрывающем Жесте, разорвала психический контакт с Фриц Шпицберген.

Они упали на помост перед ратушей почти одновременно: Анна от тяжелейшей эфирной контузии, хозяйка оружейной лавки — от псионической перегрузки. Молодая колдунья почувствовала, как её затылок ударился о доски, почувствовала отдалённую тупую боль, почувствовала, как проваливается в чёрную яму обморока, но только мысленно улыбнулась: сейчас она была не против забытья.

Она видела, как умерла Нелинейная Гидра: короткая яркая вспышка, искры и погасшая навсегда спираль чужого, далёкого света. Купол, закрывающий город, просуществовал немногим дольше; его силовой каркас, похожий на спицы зонтика, сейчас красиво рассыпался там, наверху, над чёрными тучами, которые, наконец-то, собрались с духом, громыхнули, и разразились ливнем.

Дождь привёл её в чувство, но не до конца; мир всё ещё воспринимался обрывками, кусками: вот Фуллер с Виллем, матерясь на чём свет стоит, пытаются выбраться из перевернувшегося бурава (судя по энергичности возгласов, ни железнодорожник, ни механик не только не собирались умирать, но даже не получили сколь-нибудь серьезных повреждений), вот стонет, царапая ногтями доски помоста Фриц Шпицберген, вот гром разрывает клубящееся небо.

Она открыла рот, жадно ловя льющуюся с неба воду, впитывая дождь всем телом, с наслаждением вдыхая прохладный ветер, что нёс в себе запахи мокрой пыли и электричества. И совершенно не удивилась, когда услышала знакомые шаги: стук тонких серебряных подковок по дереву.

— Мда, — староста Гремм присел рядом на корточки и усмехнулся, — а я знал, что вы, Анна, тоже девушка непростая. Ну, ничего, все мы с двойным дном. Главное хранить у себя в потайном подкладе что-нибудь полезное, а не копить дрянь… Вот, выпейте. А то ещё дадите дуба от эфирной контузии — эдак вы себя отделали…

Она почувствовала прикосновение холодного стекла к губам; в глотку потекло что-то едкое и вонючее. Дышать сразу стало легче; боль толчками покидала тело.

— Тс-с-с! — Гремм, заметив, что колдунья пытается что-то сказать, приложил палец к губам. — А ну, тихо. Вам сейчас отлежаться нужно, а не разговоры разговаривать. Фриц в порядке, просто слегка дезориентирована. Ловко вы ей того… в голову… Молодец. Вы нас всех спасли.

— Что… Что…

— Что будет дальше? — Гремм поправил очки. — У меня во дворе стоит керосиновое ландо от «Фродо и СынЪ». Старая железяка, но надёжная. Грузитесь в неё, и мотайте в Железный перевал, там найдёте инквизиторов и всё им расскажете. Только лучше подчистите память госпоже Фриц, а то, неровен час, отправитесь в долгое путешествие на Дальнюю Хлябь.

— А… А вы?

— Вот же упрямая вы. Хуже осла. Сказал же: лежите тихо… Я отправлюсь по своим делам; сталкиваться с нашей бравой инквизицией мне совершенно ни к чему… К тому же, у меня небольшой должок перед очень серьезными ребятами из Внешних Сфер и чем раньше я его отдам, тем лучше.

— Мы…

— Увидимся ли мы ещё? — Гремм неожиданно лукаво усмехнулся и выпрямился, чуть поморщившись и схватившись за поясницу. — Чёртов радикулит, унеси его Сатана… Как знать, Анна, как знать. Думаю, события сегодняшнего дня наглядно показали вам, что никогда не стоит говорить «никогда». Поэтому не прощаюсь, однако же пожелаю удачи.

Он развернулся на каблуках и, кряхтя и ругаясь, ушёл, скрывшись за белёсой пеленой дождя, а Анна, перед тем как потерять сознание, едва заметно улыбнулась перечеркнувшей небо молнии, и, наконец, с огромным облегчением закрыла глаза.