Сказка

Глава четвёртая

огда на следующее утро я появился в доме № 1 по Сикамор-Стрит, приветствие Радар было энергичным, но не сильно бурным. Это навело меня на мысль, что она привыкает к новому порядку. Она сделала свои утренние дела, съела завтрак (папа принёс домой двадцатипятифунтовый мешок с её кормом), затем захотела поиграть с обезьянкой. У меня ещё оставалось время, когда она закончила, поэтому я пошёл в гостиную проверить, работает ли винтажный телевизор. Потратил некоторое время на поиски пульта, но разумеется нелепый ящик мистера Боудича был из допультовой эры домашних развлечений. Под экраном было две больших круглых ручки. На той, что справа, имелись цифры — каналы, предположил я — поэтому я повернул левую.

Гудение телевизора не было таким тревожным, как звуки из сарая, но всё равно немного настораживало. Я отступил назад, надеясь, что он не взорвётся. Через некоторое время на экране появилось шоу «Тудэй» — Мэтт Лауэр и Саванна Гатри вели беседу с парой политиков. Картинка была не в 4К, и даже не 1К. По крайней мере, он показывал. Я попробовал подвигать антенну, которую миссис Силвиус назвала «кроличьими ушами». Повернул её в одну сторону и изображение стало лучше (незначительно лучше). Повернул в другую и «Тудэй» утонула в «снегу». Я заглянул за телевизор. Задняя панель была вся в маленьких отверстиях для выхода тепла — вполне ощутимого — и через них было видно оранжевое свечение ламп. Я был почти уверен, что гудение издавали они.

Я выключил телевизор, представляя, как раздражает каждый раз вставать, чтобы переключить канал. Сказал Радар, что мне нужно идти в школу, но сначала сделаю ещё один снимок. Я дал ей обезьянку.

— Не могла бы ты подержать её во рту? Это довольно мило.

Радар была рада услужить.

Без бейсбольной тренировки я был в больнице уже после полудня. У стойки регистрации я спросил, разрешены ли посещения к мистеру Боудичу, ведь сестра говорила, что его ждёт ещё одна операция. Женщина за стойкой что-то проверила по монитору и разрешила мне пройти. Когда я повернулся к лифтам, она остановила меня и сказала, что мне нужно заполнить форму. Чтобы иметь мои данные «на экстренный случай». В графе «пациент» было записано имя Говарда Адриана Боудича. Я был указан как Чарльз Рийд.

— Так это ты? — спросила она.

— Да, но фамилия написана неправильно. — Я зачеркнул и написал заново: Рид. — Он просил взять мои данные? Разве у него никого больше нет? Брата или сестры? Потому что я не думаю, что достаточно взрослый для принятия каких-либо весомых решений, если… Я не хотел заканчивать фразу, и она не стала просить меня об этом.

— Перед операцией он подписал НР.[14] А эта форма нужна, если ему понадобится, чтобы вы что-нибудь ему принесли.

— Что такое НР?

Женщина объяснила. Это было не совсем то, что я хотел бы услышать. Она так и не ответила на мой вопрос о родственниках, вероятно, она ничего о них не знала, да и откуда? Я вписал в бланк свой домашний адрес, электронную почту и номер мобильного. Затем я поднялся наверх, думая о том, что до хрена чего не знаю о Говарде Адриане Боудиче.

Он был в сознании, а его нога больше не была подвешена, но судя по медленной речи и туманному взгляду, мистер Боудич ещё был под кайфом.

— Снова ты, — сказал он, что было совсем не похоже на «как я рад тебя видеть, Чарли».

— Снова я, — подтвердил я.

Затем он улыбнулся. Если бы я знал его ближе, то посоветовал бы почаще улыбаться.

— Хватай стул и поведай мне как тебе это нравится?

Мистер Боудич откинул одеяло, показав сложное металлическое приспособление, которое охватывало его ногу от голени до верхней части бедра. Из ноги торчали тонкие стержни, места их входа в плоть были закрыты маленькими резиновыми прокладками, которые потемнели от запёкшейся крови. Его колено было перевязано и походило на буханку хлеба. Эти тоненькие стержни веером обвивали ногу.

Он увидел выражение моего лица и усмехнулся.

— Похоже на орудие пыток времён инквизиции, правда? Это называется внешним фиксатором.

— А это больно? — Глупейший вопрос на свете. Стальные стержни впивались прямо ему в кость.

— Уверен, будет больно, но к счастью у меня есть это. — Он протянул левую руку. В ней был прибор, отчасти похожий на пульт дистанционного управления, которого не хватало его старому телевизору. — Впрыскивает обезболивающее. Как бы помогает заглушить боль, но не настолько, чтобы прибалдеть. Но так как я никогда не принимал ничего сильнее эмпирина, кажется, что я улетел, как воздушный змей.

— Вполне может быть, — сказал я, и в этот раз он не просто усмехнулся, а откровенно рассмеялся. Я рассмеялся вместе с ним.

— Полагаю, болеть будет. — Он дотронулся до фиксатора, который образовывал ряд металлических колец вокруг ноги, настолько почерневшей от синяков, что даже смотреть на неё было больно. — Доктор, который устанавливал его сегодня утром, сказал, что подобные приспособления изобрели русские во время битвы под Сталинградом. — Он коснулся одного из тонких стальных стержней, как раз над окровавленной прокладкой. — Russkies[15] делали такие стержни из велосипедных спиц.

— Как долго вам придётся его носить?

— Шесть недель, если повезёт, и заживление пойдёт хорошо. Три месяца, если не повезёт. Они поставили мне какую-то навороченную штуку, думаю, даже титановую, но, когда её снимут, нога будет одеревеневшей. Физиотерапия, вероятно, расшевелит её, но, как мне сказали, эта самая терапия «будет сопряжена со значительным дискомфортом». Если ты знаешь, кто такой Ницше, то понимаешь, что это значит.

— Думаю будет охрененно больно.

Я надеялся на новый смех — хотя бы на смешок — но он лишь слабо улыбнулся, дважды надавив пальцем на «штырящее» устройство.

— Полагаю, ты абсолютно прав. Если бы во время операции мне посчастливилось избавиться от этой бренной оболочки, я мог бы избежать этого «значительного дискомфорта».

— Вы же не серьёзно.

Его брови — седые и кустистые — сошлись вместе.

— Не говори мне, что серьёзно, а что нет. Это принижает меня, а тебя заставляет выглядеть глупо. Я знаю, с чем столкнулся. — Затем почти нехотя. — Я благодарен тебе за то, что пришёл навестить меня. Как Радар?

— Хорошо. — Я показал ему новые фотографии. Он задержался на одной, где Радар сидела с обезьянкой в зубах. Наконец мистер Боудич вернул мне телефон.

— Поскольку у вас нет телефона, чтобы переслать фото, хотите я распечатаю?

— Я бы, конечно, не отказался. Спасибо, что кормишь её. И за проявленную заботу. Уверен, она ценит это. И я тоже.

— Она мне нравится. Мистер Боудич…

— Говард.

— Говард, хорошо. Я бы хотел постричь ваш газон, если вы не против. У вас в сарае есть газонокосилка?

Его взгляд стал настороженным, и он положил «пульт» на койку.

— Нет. В сарае ничего нет. Ничего полезного.

Тогда почему он закрыт? — очевидный вопрос, который я не мог задать.

— Что ж, я принесу нашу. Мы живём чуть дальше по улице.

Он вздохнул так, будто для него это было великой проблемой. Учитывая сегодняшний день, видимо, так и есть.

— Зачем тебе это? Нужны деньги? Хочешь подработать?

— Нет.

— Тогда зачем?

— Я не хотел бы говорить об этом. Уверен и у вас есть то, о чём вы не хотите говорить, я прав? Например, банка с мукой. Или сарай.

Он не усмехнулся, но его губы дрогнули.

— Чересчур прав. Это что-то китайское? Спасёшь жизнь человеку и отныне несёшь за него ответственность?

— Нет. — Я думал о жизни отца. — Мы можем остановиться на этом? Я скошу траву и, может быть, починю забор перед домом. Если хотите.

Он долго смотрел на меня. Затем с озарением, которое меня немного поразило, сказал:

— Если я соглашусь, я окажу тебе услугу?

Я улыбнулся.

— Честно говоря, да.

— Хорошо, прекрасно. Но косилка умрёт с одного пучка этих зарослей. В подвале есть кое-какие инструменты. В основном негодные, но есть коса, которой можно укоротить траву для косилки, если ты уберёшь ржавчину и заточишь лезвие. На верстаке может быть даже точильный камень. Не пускай Радар вниз. Там крутые ступеньки и она может упасть.

— Хорошо. А что насчёт приставной лестницы? Что мне с ней делать?

— Она обитает под задним крыльцом. Жаль я не оставил её там, иначе не оказался бы здесь. Проклятые врачи с их проклятыми плохими новостями. Что-нибудь ещё?

— Ну… репортёр из «Уикли Сан» хочет написать заметку обо мне.

Мистер Боудич закатил глаза.

— Эта газетёнка. И ты согласишься?

— Так хочет мой отец. Сказал, что это может помочь при поступлении в колледж.

— Может, раз уж на то пошло. Лучше, чем попасть в «Нью-Йорк Краймс», не правда ли?

— Он попросил сфотографировать меня с Радар. Я сказал, что спрошу у вас, но подумал, что вы откажете. С чем я вполне могу смириться.

— Героическая собака — так ты хочешь это представить? Или по-другому?

— Я думаю, её заслуга должна быть отмечена, и она не станет возражать.

Мистер Боудич задумался.

— Хорошо, но я не хочу, чтобы он ступал на мой участок. Встанешь с Радар на тропинке. Пусть фотографирует от калитки. Из-за калитки. — Он взял обезболивающий прибор и пару раз нажал на него. Затем неохотно, почти со страхом сказал: — У передней двери на крючке висит поводок. Я давно им не пользовался. Ей может понравиться прогулка по холму… с поводком, имей в виду. Если её собьёт машина, я никогда тебе этого не прощу.

Я сказал, что всё понимаю, так и сделаю. У мистера Боудича не было ни братьев, ни сестёр, ни бывшей жены, ни умершей. Радар единственная, кто у него остался.

— И не слишком далеко. Когда-то она могла пройти четыре мили, но то время давно прошло. Теперь иди. Пожалуй, посплю, пока они не принесут мне тарелку помоев, которые тут называют ужином.

— Хорошо. Был рад повидать вас. — Что было правдой. Мистер Боудич мне нравился, и, вероятно, нет нужды рассказывать вам, почему, но я скажу. Он нравился мне, потому что любил Радар, а теперь и я любил её.

Я встал, хотел похлопать его по руке, но не стал, и направился к двери.

— О Господи, есть ещё кое-что, — сказал он. — По крайней мере то, о чём я помню. Если я пробуду здесь до понедельника — а так оно и будет — придёт курьер.

— Доставка из «Крогерс»?

Он снова посмотрел на меня, как на идиота.

— «Тиллер и Сыновья».

Я знал о «Тиллере», но мы там не закупались, потому что это был, как говорится, магазин «для гурманов». В смысле — дорогой. Я смутно помнил, как на мой пятый или шестой день рождения мама принесла оттуда торт. Прослойкой была лимонная глазурь и сливки. Этот торт показался мне лучшим в мире.

— Обычно он приходит утром. Не мог бы ты позвонить им и попросить отсрочить доставку до второй половины дня, когда ты будешь на месте? У них всё расписано.

— Хорошо.

Он положил руку себе на лоб. Не скажу с уверенностью, потому что я стоял в дверном проходе, но мне показалось, что она слегка дрожит.

— И тебе придётся заплатить. Ты сможешь это сделать?

— Конечно. — Я бы попросил папу дать мне незаполненный чек и указал бы нужную сумму.

— После этого попроси их отменить еженедельную доставку, пока я не вернусь. — Мистер Боудич медленно провёл рукой по лицу, будто хотел разгладить морщины — безнадёжное дело. — Чёрт возьми, я ненавижу быть зависимым. Зачем я вообще полез на эту лестницу? Должно быть, отупел от таблеток.

— С вами всё будет в порядке, — сказал я, но идя по коридору к лифтам я думал о том, что он сказал, когда мы говорили о лестнице: «Проклятые врачи с их проклятыми плохими новостями». Наверное, он имел в виду то, как долго чёртова нога будет заживать, и возможно то, что чёртову физиотерапевту (возможно, чёртовому любителю вынюхивать) придётся приходить на дом.

Но я сомневался.

Я позвонил Биллу Харримэну и сказал, что он может сфотографировать меня с Радар, если он не передумал. Я передал ему условия мистера Боудича, и он сказал, что его всё устраивает.

— Он вроде как отшельник, верно? Я не могу ничего найти о нём в наших архивах или в «Зэ Бикон».

— Я не знаю. Вам подходит утро субботы?

Он согласился, и мы договорились встретиться в десять. Я сел на велосипед и поехал домой, легко крутя педали и тяжело размышляя. В первую очередь о Радар. Поводок висел в прихожей, дальше, чем я до сих пор проходил по этому большому старому дому. Я вдруг понял, что у Радар вряд ли есть идентификационная бирка. А это, скорее всего, означало, что нет и сертификата на собаку, подтверждающего отсутствие бешенства или чего-то ещё. Была ли Радар когда-нибудь у ветеринара? Я сомневался в этом.

Мистеру Боудичу доставляли продукты, что казалось мне престижным способом купить пиво и «скитлс», а магазин «Тиллер и Сыновья» был определённо престижным местом, где закупались люди из высшего класса, у которых было полно хрустящих бумажек. Что заставляло меня, как и моего отца, задуматься, чем мистер Боудич зарабатывал на жизнь перед тем как уйти на пенсию. У него была изящная манера говорить, почти как у профессора, но я не думал, что преподаватели на пенсии могут позволить себе делать покупки в магазине, который хвастался наличием «винного погреба». Старый телевизор. Нет компьютера (я готов был побиться об заклад) и нет мобильного телефона. А также нет машины. Я знал его среднее имя, но не представлял, сколько ему лет.

Когда я добрался до дома, то позвонил в «Тиллер» и перенёс доставку на три часа дня. Я подумывал взять домашнее задание с собой в дом мистера Боудича, когда Энди Чен впервые за очень долгое время постучал в заднюю дверь. В детстве мы с Энди и Берти Бёрдом были неразлучны, даже называли себя тремя мушкетёрами, но семья Берти переехала в Дирборн (возможно, к моему счастью), а Энди был умником, который посещал кучу предметов по углублённой программе, включая физику в соседнем филиале Университета Иллинойса. И конечно же он был спортсменом, преуспев в двух видах спорта, которыми я не занимался. Одним из них был теннис. Другим — баскетбол, под руководством Харкнесса, и я догадывался, зачем Энди пришёл.

— Тренер говорит, тебе надо вернуться и играть в бейсбол, — сказал Энди, проверив наш холодильник на предмет чего-нибудь вкусненького. Он выбрал остатки курицы кунг-пао. — Говорит, ты подводишь команду.

— Ой-ой, пакуй чемоданы, мы отправляемся в путь на поезде вины, — сказал я. — Но я так не думаю.

— Он говорит, тебе не надо извиниться.

— Я и не собирался.

— У него крыша поехала, — сказал Энди. — Знаешь, как он меня называет? Жёлтой угрозой.[16] Говорит: иди туда, жёлтая угроза, и приведи этого засранца.

— И ты миришься с этим? — Меня это одновременно удивило и ужаснуло.

— Он думает, это комплимент, который я нахожу забавным. К тому же ещё два сезона в Хиллвью, и я уйду играть в Хофстра. Первый дивизион — я иду к тебе. Во всю прыть, детка. И больше я не буду «жёлтой угрозой». Ты и правда спас жизнь тому старику? Так говорят в школе.

— Его спасла собака. Я просто набрал 911.

— Она не разорвала тебе глотку?

— Нет. Она милашка. И старая.

— Она не была старой, когда я видел её. В тот день она жаждала крови. А там жутко внутри? Чучела животных? Часы «Кит-Кэт», которые преследуют тебя взглядом? Бензопила в подвале? Дети говорят, он может быть серийным убийцей.

— Он не серийный убийца и дом не жуткий. — Это была правда. Сарай — вот что жутко. Тот странный чирикающий звук был жутким. И Радар тоже знала, что этот звук был жутким.

— Ладно, — сказал Энди. — Я передал тебе послание. Есть ещё что пожевать? Печенье?

— Неа. — Печенье осталось в доме мистера Боудича. Шоколадные зефирки и ореховое печенье, без сомнения купленные в «Тиллер и Сыновья».

— Ладно. Увидимся, чувак.

— Давай, жёлтая угроза.

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. На минуту-другую мы снова стали одиннадцатилетними.

В субботу я сфотографировался вместе с Радар. В прихожей и правда нашёлся поводок, он висел рядом с зимним пальто, под которым стояла пара старомодных калош. Я подумал было проверить карманы пальто — просто посмотреть, что там может оказаться, — но велел себе не вынюхивать. К поводку крепился простой ошейник, без бирки. С точки зрения городских властей, собака мистера Боудича летала, ха-ха, ниже радара. Мы прошли по дорожке к калитке и стали ждать появления Билла Харримэна. Он прибыл минута в минуту, за рулём побитого старого «мустанга», и выглядел, как прошлогодний выпускник колледжа.

Радар издала несколько символических рыков, когда Харримэн припарковался и вышел. Я сказал ей, что он не опасен, и она успокоилась, только просунула нос между ржавых прутьев калитки понюхать его штанину. Она снова зарычала, когда он протянул мне руку поверх калитки.

— Сторожевая, — заметил он.

— Думаю, так и есть.

Я ожидал, что у Харримэна будет большой фотоаппарат — вероятно, эту мысль навеяли фильмы «Ти-Си-Эм» о газетных репортёрах-крестоносцах, — но от сфотографировал нас на свой мобильник. После двух-трёх снимков он спросил, нельзя ли, чтобы Радар присела.

— А ты опустись рядом на колено. Это будет хороший кадр. Просто подросток и его собака.

— Она не моя, — сказал я, подумав о том, что она уже стала моей. По крайней мере, на время. Я попросил Радар сесть, не зная согласится ли она. Она села в тот же момент, будто ждала команды. Я опустился рядом с ней. Я заметил миссис Ричлэнд, которая вышла понаблюдать за нами, прикрывая глаза ладонью от солнца.

— Приобними её рукой, — попросил Харримэн.

Как только я сделал это, Радар лизнула меня в щёку. Я рассмеялся. Именно этот снимок попал в следующий выпуск «Сан». И как выяснилось, не только туда.

— Каково там внутри? — спросил Харримэн, показывая на дом.

Я пожал плечами.

— Наверное, как в любом другом доме. Обычно. — Не то, чтобы я знал, видев только коридор Старого Чтива, кухню, гостиную и прихожую.

— Ничего необычного? Потому что он выглядит пугающе.

Я открыл рот, чтобы рассказать про телевизор из времён, когда не существовало кабельных каналов, не говоря уж о стриминге, но снова закрыл. До меня дошло, что Харримэн перешёл от съёмки к интервью. По крайней мере, попытался. Будучи новичком, он не отличался особенной утончённостью.

— Нет, это просто дом. Я, пожалуй, пойду.

— Ты будешь заботиться о собаке, пока мистера Боудича не выпишут из больницы?

На этот раз я протянул руку первым. Радар не зарычала, но внимательно наблюдала на всякий случай. «Надеюсь, фотографии получились хорошими. Пойдём, Радар».

Я направился в сторону дома. Когда обернулся, Харримэн переходил улицу, чтобы поговорить с миссис Ричлэнд. Я ничего не мог с этим поделать, поэтому просто пошёл вокруг дома, а Радар следовала за мной по пятам. Я заметил, что после прогулки она выглядела бодрее.

Я засунул приставную лестницу под крыльцо, где также лежала лопата для снега и большие старые садовые ножницы, такие же ржавые, как засов на калитке, и, вероятно, управляться с ними было так же трудно. Радар смотрела на меня сверху вниз, стоя на крыльце; это была настолько милая картина, что я сделал ещё один снимок. Я начинал терять голову из-за Радар. Я знал это и не был против.

Под кухонной раковиной стояли чистящие средства и аккуратная стопка бумажных пакетов с логотипом «Тиллера». Также там были резиновые перчатки. Я надел их, взял пакет и отправился на поиски какашек. Нашёл много.

В воскресенье я снова посадил Радар на поводок и прогулялся с ней до нашего дома. Сначала она, вернее, мы оба, двигались неторопливо из-за её артрита и потому, что она совершенно не привыкла гулять далеко от дома. Она продолжала поглядывать на меня, ища поддержки, и это трогало моё сердце. Но через какое-то время она начала двигаться более лёгкой и уверенной походкой, останавливаясь понюхать телефонные столбы и приседая то тут, то там, чтобы другие собаки знали, что Радар Боудича была здесь.

Папа был дома. Радар сначала отпрянула от него, зарычав, но когда папа протянул ей руку, она подошла и понюхала её. Полкусочка болонской колбасы скрепили знакомство. Мы пробыли там около часа. Папа расспросил меня о фотосессии и рассмеялся, когда я сказал, как Харримэн попытался разузнать у меня о внутренней обстановке дома, и как я заткнул его.

— Он наберётся опыта, если останется в новостном бизнесе, — сказал папа. «Уикли Сан» — как раз подходящее для этого место.

К этому времени Радар дремала рядом с диваном, где папа однажды отключился пьяный. Он наклонился и взъерошил ей шёрстку.

— Держу пари, в рассвете сил она была, как ураган.

Я вспомнил рассказ Энди об ужасном звере, с которым он столкнулся четыре или пять лет назад и согласился.

— Тебе надо поискать, есть ли у мистера Боудича какие-нибудь собачьи лекарства от артрита. И, скорее всего, ей следует принять таблетку от сердечного гельминта.

— Я проверю. — До этого я снял поводок, но теперь прицепил его обратно к ошейнику. Радар подняла голову. — Нам пора назад.

— Не хочешь оставить её здесь на день? Кажется, ей тут вполне комфортно.

— Нет, я должен отвести её обратно.

Если бы он спросил почему, я сказал бы ему правду — потому что, думаю, Говарду Боудичу не понравится, если Радар останется здесь.

— Хорошо. Вас подвезти?

— Не нужно. Думаю, с ней всё будет хорошо, если мы пойдём медленно.

Так и было. На обратном пути вверх по склону холма, Радар с радостью обнюхивала траву на чужих газонах.

В понедельник днём подъехал аккуратный маленький зелёный фургон с надписью: «ТИЛЛЕР И СЫНОВЬЯ» на борту (сделанную золотом, не иначе). Водитель спросил меня, где мистер Боудич. Я рассказал ему, и он протянул мне пакеты через калитку, будто это в порядке вещей; думаю, так и было. Я вписал сумму в пустой чек, подписанный отцом — меня привела в ужас мысль о ста пяти долларах за три пакета продуктов — и отдал его. Там были бараньи отбивные и фарш из вырезки, которые я положил в морозилку. Я не собирался есть его еду (за исключением печенья), но и не хотел, чтобы она пропала.

Покончив с этим, я спустился в подвал, закрыв дверь, чтобы Радар не попыталась пойти за мной. Он ни в малейшей степени не походил на подвал серийного убийцы, только плесень да пыль, будто там давно никто не бывал. На потолке рядком висели флуоресцентные лампы, одна из них на последнем издыхании. Цементный пол. На крючках висели инструменты, включая косу, как у Смерти из мультиков.

В центре помещения стоял верстак, накрытый тканью. Я приподнял край и увидел частично собранный пазл, который, казалось, состоял из миллиона деталей. По тому, что я мог видеть (там не было упаковки, чтобы удостовериться), картинка походила на горный луг со Скалистыми горами на заднем фоне. С одного конца стола, где было разложено большинство деталей, стоял раскладной стул. Стул покрылся пылью, из чего я сделал вывод, что мистер Боудич уже давно не работал над этим пазлом. Возможно, он сдался. Я бы так и сделал. Большинство оставшихся деталей представляли собой обычное голубое небо без единого облачка, нарушающего однообразность. Возможно, я рассказываю об этом подробнее, чем нужно… а, может, и нет. Было в этом что-то печальное. Тогда я не мог выразить причину этой печали, но теперь я стал старше и, кажется, могу. Это касалось пазла, а также древнего телевизора и коридора Старого Чтива. Это касалось занятий одинокого пожилого мужчины и пыли — на складном стуле, на книгах и журналах, — что наводило на мысль: всё подходит к концу. Единственными вещами в подвале, которыми, казалось, пользовались регулярно, были стиральная машина и сушилка.

Я накрыл обратно пазл и проверил шкаф между печью и водонагревателем. Он был старомодным, со множеством выдвижных ящиков. В одном я нашёл отвёртки; в другом — плоскогубцы и гаечные ключи; пачку квитанций, обёрнутых резинкой — в третьем; в четвёртом — стамески и то, что казалось точильным бруском. Я засунул брусок в карман, взял косу и пошёл наверх. Радар хотела прыгнуть на меня, но я велел ей стоять спокойно, чтобы случайно не ткнуть её лезвием.

Мы вышли наружу, где у моего телефона, как я знал, будет хороший прием. Я сел на ступеньки, Радар уселась рядом. Я открыл «Сафари», набрал «заточка с помощью точильного бруска», посмотрел пару видео, затем приступил к работе. У меня не ушло много времени, чтобы кромка лезвия стала острой.

Я сделал снимок для мистера Боудича, затем поехал на велосипеде в больницу. Нашёл его спящим. Поехал обратно в предвечерних сумерках и накормил Радар. Я немного скучал по бейсболу.

Ну… может быть, больше, чем немного.

Во вторник днём я начал косить высокую траву, сначала на переднем дворе, потом на заднем. Через час или около того я взглянул на свои покрасневшие руки и понял, что до мозолей осталось недолго, если я не поберегусь. Я прицепил Радар поводок, дошёл с ней до нашего дома, и отыскал в гараже пару папиных рабочих перчаток. Мы вернулись обратно не торопясь, чтобы поберечь больные лапы Радар. Я ударно покосил траву, пока Радар дремала, затем покормил её и закруглился. На заднем дворе папа приготовил гамбургеры, я съел три. Плюс вишнёвый пирог на десерт.

Папа отвёз меня в больницу и остался внизу читать свои отчёты, пока я ходил навестить мистера Боудича. На ужин у него тоже был гамбургер, плюс макароны с сыром, но он почти не притронулся к ним. Разумеется, он не махал два часа косой, и хотя пытался быть вежливым и посмотрел новые фотографии Радар (а также косы и полускошеной передней лужайки), было понятно, что он испытывает сильную боль. Он продолжал нажимать на кнопку устройства, впрыскивающего дозу обезболивающего. Когда он нажал в третий раз, раздался низкий жужжащий звук, как в телеигре, когда участник даёт неправильный ответ.

— Сраная штука. Я израсходовал свой максимум на день. Лучше иди, Чарли, пока я не начал огрызаться на тебя только потому, что чувствую себя жалким. Приходи в пятницу. Нет, в субботу. Возможно, к тому времени мне станет легче.

— Известно, когда вас выпишут?

— В воскресенье, может быть. Приходила женщина и сказала, что хочет помощь мне поработать над… — Он поднял свои большие руки, покрытые синяками от капельницы с внутренней стороны, и изобразил кавычки. — …«планом по восстановлению». Я велел ей идти на хер. Не так прямо. Я пытаюсь быть хорошим пациентом, но это трудно. И дело тут не только в боли, это… — Он вяло развёл руки и положил их обратно на одеяло.

— Слишком много людей, — сказал я. — Вы не привыкли к этому.

— Ты понимаешь. Слава Богу, кто-то понимает. И слишком много шума. Перед тем как уйти, женщина — её фамилия Рэйвенхаггер или как-то так — спросила, есть ли у меня кровать на первом этаже. Нет, но есть раздвижной диван. Хотя он не предназначен для длительного использования в качестве кровати. Думаю… вообще не предназначен. Я купил его только потому, что была распродажа.

— Я могу застелить его, если вы скажете, где лежат простыни.

— Ты знаешь, как это делается?

Будучи сыном вдовца, ставшего активным алкоголиком, я знал. А также как стирать одежду и покупать продукты. Я был прилежным иждевенцем.

— Да.

— Бельевой шкаф. Второй этаж. Ты ещё там не был?

Я помотал головой.

— Что ж, полагаю, пришло твоё время. Он напротив моей спальни. Спасибо.

— Без проблем. В следующий раз, когда придёт эта женщина, скажите ей, что я ваш план по восстановлению. — Я встал. — Пожалуй, пойду — дам вам отдохнуть.

Я направился к двери. Мистер Боудич произнёс моё имя, и я обернулся.

— Ты — лучшее, что со мной случилось за долгое время. — Затем скорее себе, чем мне, добавил: — Я собираюсь довериться тебе. Другого выбора у меня нет.

Я передал папе, что я лучшее, что случилось с мистером Боудичем, но не стал говорить насчёт доверия. Что-то подсказало мне умолчать об этом. Папа крепко обнял меня и поцеловал в щёку, сказав, что гордится мной.

Это был прекрасный день.

В четверг я заставил себя снова постучать в дверь сарая. Мне не очень-то нравилась эта маленькая постройка. Никто не постучал в ответ. Ни поскрёбся. Я попытался убедить себя, что выдумал этот странный чирикающий звук, но если так, то Радар тоже выдумала его, а я сомневался, что собаки сильны по части выдумки. С другой стороны, она могла отреагировать на мою реакцию. Или, если говорить начистоту, она могла уловить мой страх и моё инстинктивное отторжение.

В пятницу я покатил нашу газонокосилку вверх по улице и приступил к работе на полускошеном дворе. Я решил, что к выходным всё будет выглядеть довольно прилично. На следующей неделе начинались весенние каникулы и большую их часть я собирался провести по адресу Сикамор, дом № 1. Я мог помыть окна, затем взялся бы за штакетник — выпрямил бы его и подровнял. Я подумал, что увидев всё это, мистер Боудич приободрится.

Я косил вдоль стены дома со стороны Пайн-Стрит (Радар была внутри, не желая встречаться с грохочущей газонокосилкой), когда в кармане завибрировал мой телефон. Я заглушил косилку и увидел на экране: «БОЛЬНИЦА АРКАДИА». Я ответил на звонок с замиранием сердца, уверенный, мне сообщат, что мистер Боудич совсем плох. Или, что ещё хуже, он скончался.

Да, речь шла о нём, но ничего страшного. Женщина по фамилии Рэйвенсбургер спросила, не смогу ли я прийти завтра в девять утра обсудить «восстановление и последующий уход» за мистером Боудичем. Я согласился, и она попросила прийти с родителем или опекуном. Я ответил, что возможно.

— Я видела вашу фотографию в газете. С его замечательной собакой. Мистер Боудич в неоплатном долгу перед вами обоими.

Я предположил, что она говорит о «Сан», может, так и было. Но мы с Радар оказались и в другом издании. А точнее говоря, во всех.

Папа пришёл поздно, как и обычно по пятницам, и принёс выпуск «Чикаго Трибьюн», открытый на второй странице, где находилась маленькая боковая колонка под названием «Другие новости». В ней были собраны более жизнеутверждающие новости, чем на передней странице. Статья обо мне и Радар называлась «СОБАКА-ГЕРОЙ, ПОДРОСТОК-ГЕРОЙ». Не скажу, что был поражён заметкой про себя в «Триб», но я был удивлён. Этот мир довольно хорош, несмотря на свидетельства обратного, и тысячи людей каждый день совершают тысячи добрых дел (может быть, миллионы). В том, что подросток помог старику, который упал с лестницы и сломал себе ногу, не было ничего особенного, но картинка продавалась. Радар застыла в попытке лизнуть меня, а я приобнял её рукой за шею и смеялся с откинутой назад головой. И смею вам сказать, выглядел я вполне симпатичным. Что заставило меня подумать, видела ли эту статью Джина Паскарелли, девушка моей мечты?

— Видишь это? — спросил папа, постукивая по подписи. — АП. «Ассошиэйтед Пресс». Эта фотография, вероятно, попала сегодня в пятьсот-шестьсот газет от побережья до побережья. Не говоря уж об интернете. Энди Уорхол говорил, что со временем каждый в Америке получит свои пятнадцать минут славы, и я считаю, ты получил свою четверть часа. Хочешь сходить в «Бинго» отпраздновать?

Разумеется, я хотел, и пока уплетал говяжьи рёбрышки (двойную порцию), спросил отца, сможет ли он завтра пойти со мной в больницу, поговорить с миссис Рэйвенсбургер. Он сказал, что это доставит ему удовольствие.

Мы собрались в офисе миссис Рэйвенсбургер. С ней была молодая женщина по имени Мелисса Уилкокс, высокая и подтянутая, её светлые волосы были собраны в простой короткий хвостик. Ей предстояло стать физиотерапевтом мистера Боудича. Говорила в основном она, иногда заглядывая в маленький блокнот, словно боялась что-то забыть. Мелисса сказала, что после «некоторого обсуждения» мистер Боудич согласился пускать её в дом дважды в неделю, чтобы поработать над диапазоном его движений и снова поставить на ноги, сначала с помощью канадских костылей — с металлическими кольцами для опоры рук — затем с ходунками. Она также будет брать его анализы, дабы убедиться, что он «хорошо прогрессирует», и проверять то, что называется «уходом за спицами».

— Которым придётся заниматься тебе, Чарли.

Я спросил её, что это значит. Мелисса объяснила, что стержни, которые торчат из ноги, нужно регулярно протирать с дезинфицирующим средством. Сказала, что это болезненная процедура, но не настолько болезненная, как инфекция, которая может привести к гангрене.

— Я хотела приходить четыре раза в неделю, но мистер Боудич не разрешил, — сказала Мелисса. — Он очень чётко представляет, чего хочет, а чего нет.

«А то я не знаю», — подумал я.

— Поначалу ему во многом понадобится помощь, Чарли, и он сказал, что ты её окажешь.

— По его словам, — вставила миссис Рэйвенсбургер, — ты его план по восстановлению. — Она обращалась ко мне, но смотрела на моего отца, как бы призывая его возразить.

Он не стал.

Мелисса перевернула страницу своего маленького ярко-фиолетового блокнота с оскалившимся тигром на обложке.

— Он сказал, на первом этаже есть ванная?

— Да. — Я не стал говорить, что она очень тесная. Она сама это выяснит при первом посещении дома.

Она кивнула.

— Это очень хорошо, потому что какое-то время он не сможет подниматься по лестнице.

— Но со временем он сможет?

— Если хорошо постарается, конечно. Он пожилой — утверждает, что не помнит, сколько ему лет — но он в хорошей форме. Не курит, говорит, что не выпивает, не имеет лишнего веса.

— Это важно, — сказал папа.

— Так и есть. Избыток веса — большая проблема, особенно для пожилых. Ожидается, что его выпишут в понедельник. Перед этим стоит установить в туалете поручни. Вы сможете сделать это за уикенд? Если нет, мы подержим его до вторника.

— Я смогу. — В ближайшем будущем я видел себя за просмотром множества роликов на «Ютьюб».

— Ему понадобится мочеприёмник и «утка» на крайний случай. Ты справишься с этим?

Я ответил «да». Мне не раз приходилось убирать рвоту, хотя выносить кал в туалет — это могло бы стать шагом вперёд.

Мелисса закрыла свой блокнот.

— Есть ещё тысяча других мелочей, в основном, незначительных. Это поможет. Загляни туда.

Она протянула мне брошюру, которую достала из заднего кармана джинсов. Она не была озаглавлена «Домашний уход для чайников», но могла бы. Я пообещал прочитать и сунул брошюру в свой задний карман.

— Я буду лучше понимать, что нужно, когда увижу дом своими глазами, — сказала Мелисса. — Хотела забежать туда сегодня днём, но он очень настаивал, чтобы я не заходила внутрь, пока он не вернётся.

Да, мистер Боудич мог быть очень настойчивым. Мне уже приходилось в этом убедиться.

— Ты уверен, что хочешь взяться за это, Чарли? — спросила миссис Рэйвенсбургер. В этот раз она не взглянула на моего отца.

— Да.

— Даже, если придётся остаться с ним в первые три-четыре ночи? — спросила Мелисса. — Я пыталась обсудить возможность пребывания в реабилитационном центре — есть один хороший под названием «Ривервью», где имеются свободные места, — но он и слышать об этом не хотел. Сказал, что просто хочет домой.

— Я смогу остаться с ним. — Хотя мне было не по себе от мысли, что придётся спать в верхней спальне, которую я пока даже не видел. — Без проблем. У меня каникулы.

Миссис Рэйвенсбургер повернулась к моему отцу.

— Вас устраивает это соглашение, мистер Рид?

Я ждал, гадая, что он скажет, но он обнадёжил меня.

— Я немного беспокоюсь, что вполне естественно, но подопечный Чарли, мистер Боудич, похоже, сблизился с ним, и у него никого больше нет.

Я сказал:

— Миссис Уилкокс, насчёт дома…

Она улыбнулась.

— Мелисса, если не против. Всё-таки мы скоро станем коллегами.

Было легче назвать её Мелиссой, чем мистера Боудича Говардом, потому что она была ближе к моему возрасту.

— Насчёт дома — не принимайте это близко к сердцу, он вовсе не имел в виду, что вы можете что-нибудь украсть, или что-то подобное. Он просто… в общем… — Я не знал, как закончить, но помог папа.

— Он замкнутый человек.

— Точно, — сказал я. — И сделайте скидку на то, что он немного ворчлив. Потому что…

Мелисса не стала дожидаться продолжения.

— Поверь мне, будь у меня на ноге внешний фиксатор, удерживающий сломанные кости вместе, я тоже была бы ворчливой.

— Как у него обстоят дела со страховкой? — спросил папа миссис Рэйвенсбурген. — Вы можете сказать?

Миссис Рэйвенсбургер и Мелисса Уилкокс переглянулись. Миссис Рэйвенсбургер сказала:

— Мне неудобно вдаваться в подробности финансового положения пациента, но по словам казначея, он намерен лично позаботиться о своих расходах.

— О, — произнёс отец, будто это всё объясняло. Его лицо говорило об обратном. Он поднялся и пожал руку миссис Рэйвенсбургер. Я сделал то же самое.

Мелисса последовала за нами в коридор, будто скользя в своих ослепительно белых кроссовках.

— Эл-Эс-Ю? — спросил я.

Она удивилась.

— Как ты догадался?

— По блокноту. Баскетбол?

Она улыбнулась.

— И волейбол.

Учитывая её рост, держу пари, у неё был адский удар.