Сказка

Глава одиннадцатая

сё в порядке, Чарли?

Я оторвал взгляд от книги, в которую был погружён с головой. Думаю, ничто не могло отвлечь меня от мысли о кассете, прослушанной на кухне мистера Боудича и теперь спрятанной на верхней полке моего шкафа под стопкой футболок, кроме этой книги. Я взял её из спальни мистера Боудича, и в ней был описан свой собственный мир. Радар спала рядом со мной, время от времени похрапывая.

— А?

— Я спросил всё ли с тобой в порядке? Ты едва притронулся к ужину и весь вечер где-то витаешь. Думаешь о мистере Боудиче?

— Ну, да. — Это была правда, хотя не совсем то, о чём подумал отец.

— Скучаешь по нему.

— Да. Очень. — Я наклонился и погладил Радар по шее. Теперь это моя собака. Моя собака — моя ответственность.

— Это хорошо. Так и должно быть. Ты будешь в порядке к следующей неделе?

— Конечно, а что?

Он так терпеливо вздохнул, как, думаю, могут вздыхать только отцы.

— Поездка. Я говорил тебе о ней. Думаю, ты был занят своими мыслями. Я уезжаю во вторник утром на четыре прекрасных дня в северный лес. Это мероприятие «Оверленда», но Линди выбил мне приглашение. Куча обычных семинаров по ответственности, и несколько важных по проверке мошеннических заявок — очень полезно, особенно для фирмы, которая только встаёт на ноги.

— Как твоя.

— Как моя. Кроме того, упражнения по сплочению. — Он закатил глаза.

— Там будет алкоголь?

— Будет, много, но не для меня. Ты будешь в порядке один?

— Конечно. — Если только не потеряюсь в том месте, которое мистер Боудич назвал очень опасным городом, управляемым спящим божеством.

Если я вообще пойду туда.

— В порядке. Если что-то случится, я позвоню тебе.

— Ты улыбаешься. Что смешного?

— Просто мне уже не десять лет, пап. — Вообще-то меня позабавила мысль о том, ловит ли мобильник в колодце миров. Я полагал, что «Веризон» ещё не освоила эту территорию.

— Уверен, что я ничем не могу тебе помочь?

«Скажи ему», — подумал я.

— Да. Всё хорошо. Что за упражнения по сплочению?

— Я тебе покажу. Вставай. — Он тоже поднялся. — Теперь встань позади меня.

Я положил книгу на кресло и встал у него за спиной.

— Мы должны доверять команде, — сказал отец. — Не то, чтобы она у меня была, так как я сам себе команда, но я могу быть душой компании. Мы забираемся на деревья с…

— Деревья? Вы лазаете по деревьям?

— На многих выездах «Оверленда», иногда не вполне трезвые. Под наблюдением. Мы все это делаем, кроме Вилли Дигана — у него кардиостимулятор.

— Господи, пап.

— И мы делаем так. — Он без предупреждения упал навзничь, прижав руки к телу. Я больше не занимался спортом, но мои рефлексы не подвели. Я легко поймал его, и посмотрев сверху вниз, увидел, что его глаза закрыты, и он улыбается. Мне нравилась эта его улыбка. Я качнул его вверх, и он снова встал на ноги. Радар посмотрела на нас. Она тявкнула и снова опустила голову.

— Я должен доверять любому, кто стоит у меня за спиной — вероятно, это будет Норм Ричардс, — но тебе я доверяю больше, Чарли. Мы связаны.

— Это отлично, пап, но не лазай по деревьям. Забота об одном упавшем человеке — это мой предел. Теперь можно я почитаю?

— Валяй. — Он взял книгу и глянул на обложку. — Это мистера Боудича?

— Да.

— Я читал её в твоём возрасте, может, чуть раньше. Насколько помню, там происходит безумный карнавал в маленьком городке, здесь, в Иллинойсе.

— Адское представление теней Кугера и Дарка.

— Я помню, что там была слепая гадалка. Жутковатая.

— Ага, Пыльная Ведьма — жуткая до усрачки.

— Ладно, читай, а я буду смотреть телевизор и морально разлагаться. Только смотри, чтобы потом не приснились кошмары.

«Если вообще засну», — подумал я.

Хотя Радар, наверное, могла бы подняться по лестнице под действием нового лекарства, я прошёл в маленькую гостевую комнату, и она проследовала за мной, уже чувствуя себя как дома в нашей обители. Я разделся до трусов, положил под голову лишнюю подушку и продолжил чтение. На записи мистер Боудич сказал, что на площади позади дворца есть огромные солнечные часы, и они вращаются, как карусель в романе Брэдбери, и в них секрет его долголетия. Часы позволили ему вернуться в Сентрис-Рест достаточно молодым, чтобы выдать себя за своего сына. В романе «Надвигается беда» карусель могла состарить, вращаясь по часовой стрелке, и омолодить, вращаясь в обратную сторону. И мистер Боудич хотел сказать что-то ещё. Я уверен, он… не важно.

Хотел ли он сказать, что Рэй Брэдбери почерпнул свою идею для карусели из солнечных часов в том, другом мире? Мысль об омоложении или старении на карусели была нелепой, но допустить, что уважаемый американский автор посетил то место, было ещё нелепей. А было ли? Брэдбери провёл свои ранние годы в Уокигане, который находится меньше чем в семидесяти милях от Сентрис-Рест. Краткое знакомство со статьёй в «Википедии» убедило меня, что это простое совпадение, если только он не посетил другой мир будучи маленьким ребёнком. Если другой мир существовал. В общем, в моём возрасте он уже жил в Лос-Анджелесе.

Я уверен, он… не важно.

Я запомнил страницу и положил книгу на пол. Я был почти уверен, что Уилл и Джим переживут свои переключения, но полагал, что уже не останутся столь невинными. Детям не стоит сталкиваться с ужасными вещами. Я знал это по собственному опыту.

Я встал и натянул штаны. «Пошли, Радс. Тебе нужно прогуляться и намочить кусты».

Она пошла вполне охотно, почти не прихрамывая. Утром она снова будет хромать, но после разминки её движения становились естественными. По крайней мере, так было до сих пор. Это не продлится долго, если помощница ветеринара была права. Она сказала, что будет удивлена, если Радар дотянет до Хэллоуина, до которого оставалось пять недель. Даже меньше.

Радс обнюхивала лужайку. Я посмотрел на звёзды, отыскав неизменные Пояс Ориона и Большую Медведицу. По словам мистера Боудича, в другом мире было две луны и созвездия, неизвестные земным астрономам.

Это невозможно. Всё это.

И всё же колодец существовал. И ступени. И отвратительный гадский жук. Я всё это видел.

Радар согнула задние лапы в свойственной ей изящной манере, затем подошла ко мне в поисках лакомства. Я дал ей половинку «Бонз» и повёл обратно в дом. Я читал допоздна, папа уже лёг спать. Мне тоже пора была укладываться. Собака мистера Боудича — моя собака — вздохнула и едва слышно пукнула. Я выключил свет и уставился в темноту.

Расскажи всё отцу. Отведи его в сарай. Жук, которого застрелил мистер Боудич, всё ещё будет там — то, что он него осталось — и даже если нет, там будет колодец. Это тяжёлая ноша, раздели её.

Сохранит ли отец секрет? Как бы сильно я его ни любил, я не верил в это. Не мог. У АА есть тысяча лозунгов и девизов, и один из них гласит: ты болен настолько, насколько больны твои секреты. Может ли он поделиться с Линди? Или с доверенным другом на работе? Или со своим братом, дядей Бобом?

Затем я вспомнил кое-что из школы, слышал в шестом или седьмом классе. Американская история, мисс Гринфилд. Это была цитата Бенджамина Франклина: «Трое могут сохранить секрет, если двое из них мертвы».

Ты можешь себе представить, что случится, если люди узнают о существовании другого мира?

Вопросом задавался мистер Боудич, но, думаю, ответ мне был известен. Этот мир заберут. «Приберут к рукам», — как сказала бы моя хипповатая учительница. Дом № 1 по Сикамор-Стрит стал бы сверхсекретным правительственным объектом. Они избавятся от всех соседей в округе. И да, началась бы эксплуатация; если мистер Боудич был прав, последствия будут ужасными.

Наконец я заснул и мне приснилось, что что-то шевелится у меня под кроватью. Я знал, что это. Гигантский таракан, который мог укусить. Я проснулся рано утром, уверенный, что он всё ещё там. Но тогда Радар бы залаяла, а она крепко спала, посапывая от происходящего в её собственных снах.

В воскресенье я отправился в дом мистера Боудича, чтобы заняться тем, чем собирался накануне: приборкой. Конечно, что-то я не мог исправить: порванные подушки и изрезанные обои могли подождать. Было полно других дел, но мне пришлось заняться ими за два подхода, потому что поначалу я взял с собой Радар, и это было ошибкой.

Она ходила по первому этажу из комнаты в комнату в поисках мистера Боудича. Казалось, вандализм её не расстроил, но она яростно лаяла на диван, время от времени прерываясь, чтобы посмотреть на меня, будто спрашивая, не дурак ли я? Разве я не вижу, что произошло? Кровати её хозяина больше нет.

Я заставил Радар последовать за мной на кухню и велел лежать, но она отказалась, продолжая смотреть в сторону гостиной. Предложенную ей куриную чипсу, её любимое лакомство, она уронила на линолеум. Я решил, что нужно отвести её обратно домой и оставить с отцом, но увидев поводок, она побежала (очень проворно) через гостиную наверх. Я нашёл её в спальне мистера Боудича, свернувшуюся перед шкафом на импровизированной подстилке из одежды, сорванной с вешалок. Казалось, она успокоилась, поэтому я спустился вниз и прибрался настолько хорошо, насколько мог.

Около одиннадцати я услышал, как она цокает когтями по ступенькам лестницы. Её вид ранил моё сердце. Она не хромала, но двигалась медленно с опущенной головой и поджатым хвостом. Она посмотрела на меня с выражением, ясным без слов: где он?

— Пошли, девочка, — сказал я. — Давай я уведу тебя отсюда.

В этот раз она не возражала против поводка.

Днём я сделал всё, что мог на втором этаже. Коротышка в кепке «Уайт Сокс» и вельветовых штанах (думаю, это был он) не устроил погром на третьем этаже, по крайней мере, насколько я мог судить. Похоже, он сосредоточил свои усилия на втором этаже… и на сейфе, как только нашёл его. Ему приходилось следить за временем, так как похороны не могли продлиться долго.

Я собрал свою одежду в небольшую кучу у лестницы, чтобы отнести домой. Затем взялся за спальню мистера Боудича, поправил постель (которая была перевёрнута), заново развесил его одежду (заправив вывернутые карманы), и собрал набивку из подушек. Я был зол на мистера Конечно-у Ха-Ха за то, что казалось почти осквернением усопшего, но вспомнил о некоторых неприглядных вещах, которые вытворял с Берти Бёрдом: собачье дерьмо на ветровых стёклах, петарды в почтовых ящиках, перевёрнутые мусорные баки, ИИСУС ДРОЧИТ — краской на вывеске методистской церкви милосердия. Нас так и не поймали, и всё же я винил себя. Глядя на беспорядок, оставленный мистером Ха-Ха, и ненавидя его, я осознал, что сам не без греха. Когда-то я был таким же плохим, как маленький человек со смешной походкой и манерой говорить. В каком-то смысле даже хуже. По крайней мере, у коротышки был мотив — он искал золото. Мы с Бёрдмэном были просто детьми, которые страдали хернёй.

Вот только мы с Бёрдмэном никого не убивали. Если я был прав, мистер Ха-Ха был убийцей.

Один из книжных шкафов в спальне был опрокинут. Я поднял его и принялся расставлять книги. В самом низу кучи лежал научный том, я видел его на прикроватной тумбочке вместе с романом Брэдбери, который сейчас читал. Я поднял его и посмотрел на обложку: воронка, заполняющаяся звёздами. «Происхождение фантазии и её место в мировой структуре» — можно язык сломать. И «Юнгианские перспективы» в придачу. Я заглянул в содержание посмотреть, есть ли там что-нибудь о Джеке и бобовом стебле. Оказалось, что есть. Я начал читать, но потом просто пробежал текст глазами. Там было полно ненавистного для меня «напыщенного» научного слога, полного заковыристых слов и синтаксических нагромождений. Возможно, я просто был интеллектуальным лентяем, а, может, нет.

Насколько я мог разобрать, автор этой главы говорил, что существовало две версии сказки о бобовом стебле: оригинальная кровавая и «причёсанная», которую дети получали в одобренной матерями серии книг «Литтл Голден Букс» и полнометражном мультфильме. Кровавый вариант разветвлялся (одно из заковыристых слов) на два сказочных направления: мрачное и светлое. Мрачное описывает радости грабежа и убийства (когда Джек рубит бобовый стебель, и великан разбивается насмерть). Светлый имел отношение к тому, что автор назвал «эпистемологией витгенштейновской религиозной веры», и если вы понимаете, что это значит, вы умнее меня.

Я поставил книгу на полку, вышел из комнаты, затем снова вернулся взглянуть на обложку. Внутри было полно скучной прозы, вырвиглазных сложносочинённых предложений, но обложка была немного лиричной, такой же совершенной, как поэма Уильяма Карлоса Уильямса о красной тачке: воронка, заполняющаяся звёздами.

В понедельник я пошёл навестить свою «старую подругу» миссис Силвиус и спросил, могу ли взять (один раз за семестр) вторник для общественных работ. Она наклонилась ко мне через стол и заговорила низким доверительным тоном.

— Неужели я чувствую запах прогула? Спрашиваю, потому что учеников просят уведомить об этом как минимум за неделю. Это не требование, Чарли, но убедительная просьба.

— Нет, тут всё серьёзно, — сказал я, глядя ей прямо в глаза. Этому полезному приёму, когда говоришь неправду, я научился у Берти Бёрда. — Я собираюсь обойти всех торговцев в городе и предложить им «Возьмись-За».

— «Возьмись-За»? — миссис Силвиус невольно заинтересовалась.

— Ну, обычно это «Возьмись-За-Шоссе», я занимался этим в «Кей-Клабе», но хочу пойти дальше. Заинтересовать владельцев магазинов в «Возьмись-За-Парк» — у нас их, знаете ли, целых шесть, — в «Возьмись-За-Подземный переход», многие из них в грязи, это печально, — может быть, даже в «Возьмись-За-Пустырь», если смогу убедить…

— Я поняла. — Она взяла бланк и что-то нацарапала на нём. — Возьми это, пусть подпишут все учителя, потом принеси обратно мне. — И когда я уходил: — Чарли? Я всё ещё чую запах прогула. Он буквально окутывает тебя.

Я не совсем лгал об общественных работах, но скрыл правду о том, зачем мне понадобился выходной. На пятом уроке я пошёл в библиотеку, взял буклет «Джейсис», в котором были перечислены все магазины города, и отправил электронные письма, просто изменив приветственные слова и придуманные названия «Возьмись-За». Это заняло полчаса, так что у меня осталось ещё двадцать минут до звонка на следующий урок. Я подошёл к стойке и спросил мисс Норман есть ли у неё «Сказки братьев Гримм». Бумажной книги не оказалось, но она подала мне «Киндл» с наклейкой «СОБСТВЕННОСТЬ ХИЛЛВЬЮ-ХАЙ» и дала одноразовый код для загрузки книги.

Я не стал читать сказки, только пробежался по содержанию и бегло просмотрел введение. Я был заинтригован (но не совсем удивлён), узнав, что большинство сказок, которые я слышал с детства, имели мрачные версии. Оригинал «Златовласки и трёх медведей» передавался из уст в уста с 16 века, но в нём не было маленькой девочки по имени Златовласка. Главной героиней была мерзкая старуха, которая вторглась в дом медведей и буквально уничтожила всё их имущество, затем выскочила в окно и с гоготом убежала в лес. «Румпельштильцхен» была ещё хуже. В версии, которую я смутно помнил, старый Румпель умчался в гневе, когда девочка, которой было поручено прясть из соломы золото, отгадала его имя. В версии братьев Гримм 1857 года он упёрся одной ногой в землю, взялся за вторую и разорвал себя на части. Я подумал, что эта история достойна франшизы «Пила».

Шестым уроком был предмет под названием «Америка сегодня», длившийся всего лишь один семестр. Понятия не имею, о чём вещал мистер Масенсик. Мои мысли были заняты выдуманной материей. Например, каруселью в «Надвигается беда» — она была похожа на солнечные часы в Другом мире. Секрет моего долголетия, сказал мистер Боудич. Джек украл золото у великана. Мистер Боудич также украл золото у… кого? Или у чего? У великана? У какого-то выдуманного демона по имени Гогмагог?

Как только мои мысли пошли по этому пути, я стал везде замечать совпадения. Моя мама погибла на мосту через Литтл-Румпл-Ривер. А как на счёт коротышки со смешным говором? Разве не так в сказке описывался Румпельштильцхен? А если взять меня? Во скольких выдуманных историях фигурировал молодой герой (например, Джек), отправившийся в неведомую фантастическую страну? Или взять «Волшебника страны Оз», где торнадо перенесло маленькую девочку из Канзаса в мир ведьм и жевунов? Я не был Дороти, а Радар не была Тото, но…

— Чарльз, ты там заснул? Или, может быть, мой сладкозвучный голос загипнотизировал тебя? Ввёл в транс?

В классе раздался смех, в основном тех, кто не отличил бы «сладкозвучный» от жёлтой дыры в снегу.

— Нет, я тут.

— Тогда, возможно, ты выскажешь нам своё взвешенное мнение об убийстве полицией чернокожих Филандо Кастиля и Элтона Стерлинга?

— Хреново, — сказал я. Я был всё ещё занят своими мыслями и это вырвалось само собой.

Мистер Масенсик одарил меня своей фирменной натянутой улыбкой и сказал:

— Действительно, хреново. Не стесняйтесь, мистер Рид, погружайтесь обратно в свой транс.

Он продолжил лекцию. Я пытался сосредоточиться на ней, но подумал о том, что сказала миссис Силвиус — не «фи-фай-фо-фам, дух британца чую там», а «я всё ещё чую запах прогула, он буквально окутывает тебя».

Конечно, это совпадение — мой отец говорил, если вы купили синюю машину, вы везде будете замечать синие машины, — но после того, что я видел в сарае, я не мог не задаваться вопросами. И вот ещё кое-что. В фантазийной истории автор придумывал какой-нибудь способ, с помощью которого юный герой или героиня могли исследовать мир, который я теперь называл Другим. Например, автор мог отправить родителя или родителей в поездку на несколько дней, расчищая путь юному герою, чтобы тот мог посетить другой мир, не провоцируя кучу вопросов, на которые не мог ответить.

«Совпадение, — подумал я, когда прозвенел звонок, и ученики направились к выходу. — Синдром синей машины».

Только гигантский таракан не был синей машиной, как и те ступени, ведущие вниз в темноту.

Я упросил мистера Масенсика подписать бланк общественных работ, и он одарил меня своей натянутой улыбкой.

— Хреново, а?

— Простите, простите.

— На самом деле ты не был далёк от истины.

Я вышел и направился к своему шкафчику.

— Чарли?

Это была Арнетта Фримэн, выглядевшая великолепно в своих узких джинсах и топике без рукавов. Со своими голубыми глазами и светлыми волосами до плеч, Арнетта доказывала, что для белой Америки не всё потеряно. Год назад — когда я был более спортивным и немножко более известным благодаря «Тёрки Боул» — мы с Арнеттой провели несколько учебных занятий в подвальной комнате её дома. Что-то изучили, но гораздо больше целовались.

— Привет, Арни, как дела?

— Ты хочешь прийти сегодня вечером? Мы могли бы подготовиться к тесту по «Гамлету». — Её голубые глаза смотрели глубоко в мои карие.

— Я бы с удовольствием, но папа уезжает по делам почти до конца недели. Сейчас мне надо побыть с ним.

— О, блин. Жаль. — Она нежно прижимала две книги к своей груди.

— Я смогу в среду. Если ты не занята.

Она просияла.

— Это было бы замечательно. — Она взяла мою руку и положила себе на талию. — Я поспрашиваю тебя о Полонии, а ты, может быть, проверишь моего Фортинбраса.

Она чмокнула меня в щёку, затем ушла, покачивая попкой так, что это было… в общем, завораживающе. Впервые после библиотеки я не думал о сходствах между выдуманным и настоящим мирами. Мои мысли были только об Арнетте Фримэн.

Папа вышел из дома ярким и ранним утром вторника, неся свою дорожную сумку и одетый в «я-собираюсь-в-лес» одежду: вельветовые брюки, фланелевая рубашка, шапка «Беарс». Через плечо у него было перекинуто пончо. «В прогнозе дождь, — сказал он. — Это ставит крест на лазании по деревьям, о чём я не жалею».

— Газировка во время «коктейльного часа», хорошо?

Он ухмыльнулся.

— Может быть, с ломтиком лайма. Не переживай, сынок. Там будет Линди, и я буду держаться с ним. Позаботься о своей собаке. Она снова хромает.

— Я знаю.

Он быстро сцапал меня одной рукой и поцеловал. Когда он сдал назад по подъездной дорожке, я поднял руку, призывая остановиться, и подбежал к водительской двери. Он опустил стекло.

— Я что-то забыл?

— Нет, я забыл. — Я подался вперёд, обнял его и поцеловал в щёку.

Он озадаченно улыбнулся.

— Это ещё за что?

— Я просто люблю тебя. Вот и всё.

— Я тебя тоже, Чарли. — Он потрепал меня по щеке, выехал на улицу и направился в сторону проклятого моста. Я провожал его взглядом, пока он не скрылся из вида.

Кажется, в глубине души, я что-то чувствовал.

Я вывел Радар на задний двор. Он был невелик по сравнению с акром мистера Боудича, но достаточно просторный, чтобы Радс могла размяться. Чем она и занялась, но я знал, что её время на исходе. Если я мог что-то сделать для неё, то это должно было произойти как можно скорее. Мы вернулись в дом, и я дал ей немного мясного рулета, оставшегося с прошлого вечера, засунув в него дополнительную таблетку. Она проглотила рулет, затем свернулась калачиком на ковре в гостиной — место, которое она уже считала своим. Я потрепал её за ушами, от чего она всегда закрывала глаза и открывала пасть.

— Мне нужно кое-что выяснить, — сказал я. — Будь хорошей девочкой. Я вернусь, как только смогу. Постарайся не гадить в доме, но если прижмёт, сделай это там, где будет легко убрать.

Она пару раз шлёпнула хвостом по ковру — меня вполне устроил её ответ. Я подъехал на велике к дому № 1 по Сикамор-Стрит, высматривая коротышку со смешной походкой и манерой говорить. Но никого не увидел, даже миссис Ричлэнд.

Я зашёл внутрь, поднялся наверх, открыл сейф и застегнул ремень с оружием на поясе. Я не чувствовал себя стрелком, несмотря на блестящие кончо и завязки, я чувствовал себя ребёнком. Если я поскользнусь на той спиральной лестнице и упаду, через какое время меня найдут? Может быть, никогда. А если найдут, что они найдут ещё? На записи мистер Боудич сказал, что завещанное мне — не подарок, а бремя. Тогда я не до конца понимал это, но достав из кухонного шкафа фонарик и засунув его в задний карман джинсов, точно понял. Я пошёл к сараю, надеясь, что спустившись вниз найду не коридор, ведущий в другой мир, а лишь кучу камней и грязную лужу грунтовой воды.

«И никаких громадных тараканов. Мне всё равно, безобидные они или нет, — никаких тараканов».

Я зашёл в сарай, посветил и увидел, что таракан, подстреленный мистером Боудичем, превратился в тёмно-серую лужицу слизи. Когда я направил на него луч фонарика, одна из пластин с его спины съехала в сторону, заставив меня дёрнуться.

Я включил потолочный свет, подошёл к доскам и шлакоблокам, закрывающим колодец, и посветил фонариком в шестидюймовую щель. Я не увидел ничего, кроме ступеней, спускающихся в темноту. Ничего не двигалось. И не было слышно никакого шелеста. Меня это не успокоило; мне вспомнилась фраза из десятков дешёвых фильмов ужасов, может быть сотен: «Тут слишком тихо. Мне это не нравится».

«Мысли здраво, тишина — это хорошо», — сказал я себе, глядя в каменную яму, но эта мысль не особо подействовала.

Я понимал, что если буду долго колебаться, то отступлю, и будет в два раза труднее снова дойти до этой точки. Так что я снова засунул фонарик в задний карман и убрал шлакоблоки. После этого сдвинул доски в сторону. Затем сел на край колодца, поставив ноги на третью ступень. Я подождал, пока сердце немного успокоится, затем встал на ступень, убеждая себя, что она достаточно широкая для моих ступней. Не такая уж и широкая. Я вытер пот со лба и сказал себе, что всё будет хорошо. Хотя не совсем в это верил.

Но я начал спускаться.

Сто восемьдесят пять ступеней разной высоты, сказал мистер Боудич, и я считал их, двигаясь вниз. Я шёл очень медленно, прижимаясь спиной к закругляющейся каменной стене, лицом к дыре. Камни были неровными и влажными. Я светил фонариком под ноги. Разной высоты. Мне не хотелось оступиться. Это могло стать для меня концом.

На девяностой ступени (почти середина), я услышал под собой шорох. Подумал, не направить ли фонарик в сторону звука, но засомневался. Если ли бы я вспугнул колонию летучих мышей, и они разлетелись вокруг меня, я бы наверняка упал.

Логика в этом была, но страх был сильнее. Я слегка отодвинулся от стены, посветил фонариком вдоль закругляющихся ступеней и увидел что-то чёрное, затаившееся двадцатью ступенями ниже. Когда свет фонарика выхватил это из темноты, я разглядел одного из гигантских тараканов, прежде чем он нырнул в темноту.

Сделав несколько глубоких вдохов, я сказал себе, что всё в порядке, не поверил этому и продолжил спуск. Я достиг дна минут через десять, так как двигался очень медленно. Казалось прошло больше. Время от времени я поднимал глаза, и мне было не особенно приятно видеть, что круг света от фонарика на батарейках становится всё меньше и меньше. Я был глубоко под землёй и погружался всё глубже.

Я достиг дна на сто восемьдесят пятой ступени. Пол был земляным, как и сказал мистер Боудич, и там лежала груда каменных блоков, вероятно выпавших с самого верха стены, где холод и тепло сначала ослабили их, а потом выдавили наружу. Мистер Боудич ухватился за одну из расселин, откуда выпал блок, и это спасло ему жизнь. Кучу упавших блоков покрывало чёрное вещество, которое, как я предположил, было тараканьим дерьмом.

Дальше и правда вёл коридор. Я перешагнул через блоки. Мистер Боудич был прав, коридор такой высокий, что я даже не подумал пригнуть голову. Впереди я снова услышал шорох и догадался, что это летучие мыши, о которых предупреждал мистер Боудич. Мне не нравились летучие мыши — они переносят заразу, иногда бешенство, — но я не боялся их так, как мистер Боудич. Меня вело вперёд неистовое любопытство. Эти короткие спиральные ступени (разной высоты), грозящие падением, нервировали меня, но теперь я шёл по ровной поверхности, что было большим облегчением. Разумеется, надо мной нависали тысячи тонн камня и земли, но коридор не вчера проложили, и я не думал, что он решит именно в этот момент обрушиться и похоронить меня заживо. Хотя мне не стоило переживать об этом — если бы потолок рухнул, я погиб бы мгновенно.

«Ободряюще», — подумал я.

Бодрости я не чувствовал, но мой страх сменило — по крайней мере, затмило — возбуждение. Если мистер Боудич говорил правду, то чуть дальше впереди меня ждал другой мир. Зайдя так далеко, я хотел увидеть его. И золото тут было не на первом месте.

Земляной пол сменился каменным. Точнее брусчаткой, как в старых фильма «Ти-Си-Эм» о Лондоне девятнадцатого века. Теперь шорох слышался прямо у меня над головой, и я выключил фонарик. Кромешная тьма снова вогнала меня в страх, но я не хотел попасть в рой летучих мышей. Насколько я знал, они могли оказаться летучими мышами-вампирами. Маловероятно, что в Иллинойсе… но я больше не был в Иллинойсе, так ведь?

Я прошёл не меньше мили, сказал мистер Боудич, поэтому я считал шаги, пока не сбился со счёта. По крайней мере, я не боялся, что фонарик больше не включится, если он вдруг мне понадобится — в нём стояли новые батарейки. Я с надеждой ждал появления впереди дневного света, постоянно прислушиваясь к порханию над головой. Такое чувство, что летучие мыши были размером с индейку. Я не хотел выяснять тяк ли это.

Наконец я увидел свет — яркий проблеск, как и сказал мистер Боудич. Я двинулся дальше и проблеск превратился в круг, достаточно яркий, чтобы отпечататься на сетчатке, когда я закрывал глаза. Я и думать забыл о головокружении, о котором говорил мистер Боудич, но когда оно настигло меня, то сразу вспомнил.

Однажды, когда мне было около десяти лет, мы с Берти Бёрдом сделали несколько глубоких вдохов и крепко обхватили друг друга, чтобы проверить не потеряем ли мы сознание, как заявлял один друг Берти. Этого не случилось, но мне стало дурно, и я шлёпнулся на задницу, будто в замедленной съёмке. Сейчас было что-то подобное. Я продолжал идти, но моё тело будто превратилось в воздушный шарик с гелием, и если кто-то обрежет верёвочку, я отправлюсь в свободное парение.

Затем всё прошло, как и у мистера Боудича. Он назвал это рубежом, и я его преодолел. Я оставил Сентрис-Рест позади. И Иллинойс. И Америку. Я был в Другом мире.

Я добрался до выхода, потолок тут был земляным, с тонкими свисающими ниточками корней. Я нырнул под несколько нависающих вьюнов и вышел на пологий склон холма. Небо было серым, но поле — ярко-красным. Маки раскинулись великолепным покрывалом, простирающимся влево и вправо насколько хватало глаз. Через них к дороге вела тропинка. На дальней стороне дороги маки ещё с милю тянулись к густому лесу, заставив меня подумать о лесах, которые когда-то росли на месте моего города. Тропинка была едва различима в отличие от дороги. Та была грунтовой, но широкой — не колея, а настоящая магистраль. Там, где тропинка соединялась с дорогой, стоял маленький аккуратный коттедж, из каменной трубы которого поднимался дым. Неподялёку растянулись бельевые верёвки с подвешенными на них вещами, не похожими на одежду. Я не мог разобрать, что это.

Посмотрев на далёкий горизонт, я увидел очертания большого города. Дневной свет туманно отражался от его самых высоких башен, будто выстроенных из стекла. Зелёного стекла. Я читал «Волшебника из страны Оз» и видел фильм, и узнаю Изумрудный город с первого взгляда.

Тропинка к дороге и коттеджу тянулась примерно на полмили. Я дважды останавливался, один раз, чтобы оглянуться на дыру в склоне холма — она была похожа на вход в маленькую пещеру, — и второй раз, проверить свой мобильник. Я ожидал увидеть сообщение «НЕ В СЕТИ», но не было даже его. Мой «айфон» отказался включаться. Он стал просто куском чёрного стекла, который мог пригодиться только в качестве пресс-папье, и ни для чего другого.

Не помню, чтобы чувствовал себя ошеломлённым или изумлённым, даже при виде этих стеклянных вершин. Я не сомневался в своём рассудке. Надо мной было серое небо, такое низкое, что, казалось, не за горами дождь. Я слышал, как растительность шуршит у меня под ногами, когда я шёл по прямой тропинке. Пока спускался с холма, большая часть зданий города скрылась из вида, остались видны только три наивысших точки. Я пытался прикинуть, сколько до них, но не смог. Тридцать миль? Сорок?

Самым приятным из всего здесь был запах маков, похожий на смесь запахов какао, ванили и вишни. Если не считать аромата маминых волос, в которые я утыкался носом, когда был маленьким, это был самый приятный запах, из тех, что когда-либо долетал до моего носа. Несомненно. Я надеялся, что дождь задержится, но не из боязни промокнуть. Я знал, что дождь усилит этот запах, и не хотел, чтобы его великолепие убило меня. (Я преувеличиваю, но не так сильно, как вы могли подумать). Я не замечал никаких кроликов, ни больших, ни маленьких, но слышал, как они прыгают в траве и цветах, и один раз на мгновение увидел длинные уши. Ещё слышался стрекот цикад, и я надеялся, они не такие же крупные, как тараканы и летучие мыши.

Приблизившись к задней части коттеджа — деревянные стены, соломенная крыша, — я остановился, озадаченный тем, что теперь разглядел. На пересекающихся верёвках позади коттеджа и по обе стороны от него, висела обувь. Деревянная, парусиновая, сандалии, тапки. Одна из верёвок провисла под тяжестью замшевого ботинка с серебряными пряжками. Был ли это сапог-скороход, как в старых сказках? Мне так казалось. Я подошёл ближе и протянул руку, чтобы потрогать его. Он был мягким, как масло, и гладким, как атлас. «Сшит для странствий, — подумал я. — Для Кота в сапогах. А где второй?»

Словно услышав эту мысль, открылась дверь и из неё вышла женщина со вторым сапогом в руке, его пряжки поблескивали в мягком свете этого пасмурного дня. Я знал, что это женщина, потому что на ней было розовое платье и красная обувь, а также потому, что у неё выпирала необъятная грудь, но её кожа была грифельно-серой, а лицо сильно обезображено. Такое ощущение, что его черты нарисовали углём, и какое-то злое божество возило по нему рукой, размазывая и размазывая почти до неузнаваемости. Её глаза были щёлками, как и ноздри. Рот изгибался безгубым полумесяцем. Она что-то говорила мне, но я не мог разобрать. Думаю, её связки были столько же изуродованы как лицо. Но безгубый полумесяц, несомненно изображал убылку, и у меня возникло ощущение — предчувствие, если хотите, — которое говорило, что бояться мне нечего.

— Хизз, хазз! Эззи? Эрн? — Она дотронулась до ботинка, висящего на верёвке.

— Да, отлично, — сказал я. — Вы понимаете меня?

Она кивнула, а потом показала хорошо знакомый мне жест: большой и указательный пальцы, сложенные кружком, что почти во всём мире означало «окей». (За исключением, полагаю, тех редких случаев, когда некоторые дебилы показывают этот знак в значении «власть белых»). Она ещё пару раз произнесла «хизз» и «хазз», затем указала на мои кроссовки.

— Что?

Она сорвала ботинок с верёвки, на которой он удерживался двумя старомодными деревянными прищепками без пружин. Держа оба ботинка в одной руке, она указала другой на мои кроссовки. Потом снова на ботинки.

Возможно, спрашивая, не хочу ли я поменяться.

— Я бы не против, но не думаю, что они моего размера.

Она пожала плечами и снова подвесила ботинки. Другие ботинки — и один единственный зелёный атласный тапок с загнутым носком, какой мог бы носить халиф — начали болтаться на слабом ветерке. Глядя на это почти стёртое лицо, я почувствовал лёгкую тошноту. Я пытался разгадать, как выглядело её лицо изначально. И у меня почти получилось.

Женщина подошла поближе и обнюхала мою рубашку своим сплющенным носом. Затем подняла ладони на уровень плечь и помахала ими в воздухе.

— Я не понимаю.

Она подпрыгнула и издала звук, который, если добавить его к обнюхиванию, прояснял ситуацию.

— Вы имеете в виду Радар?

Она кивнула достаточно энергично, чтобы её редеющие каштановые волосы взметнулись. Она издала звук «гузз-гузз-гузз», который, как мне показалось, был похож на «гав-гав-гав».

— Она у меня дома.

Женщина кивнула и положила одну руку на грудь в районе сердца.

— Если вы говорите, что любите её, то я тоже, — сказал я. — Когда вы видели её в последний раз?

Обувщица посмотрела на небо, вроде как в раздумьях, затем пожала плечами.

— Довн.

— Вы хотели сказать «давно»? Видимо, так и есть, потому что она совсем состарилась. Почти не прыгает. Но мистер Боудич… вы знали его? Если вы знаете Радс, то должны были знать мистера Боудича.

Она кивнула так же энергично, и остатки её рта изогнулись в улыбке. У неё сохранилось всего несколько зубов, но те, которые я увидел, выделялись поразительной белизной на фоне её кожи.

— Ариан.

— Адриан? Адриан Боудич?

Она кивнула так резко, что могла бы вывихнуть себе шею.

— Но вы не знаете, как давно он был здесь?

Она посмотрела на небо, затем помотала головой.

— Радар была тогда маленькой?

— Ши-ноу.

— Щенок?

Ещё один кивок.

Она взяла меня за руку и потащила за угол. (Мне пришлось пригнуться, чтобы верёвка не впилась мне в горло). Там был вскопанный клочок земли, будто она хотела что-то посадить. Также стояла маленькая ветхая тележка, опирающаяся на пару длинных деревянных ручек. Внутри лежали два холщовых мешка, из которых торчало что-то зелёное. Обувщица опустилась на колени и жестом попросила меня сделать то же самое.

Мы смотрели друга на друга. Её палец, которым она водила по земле, двигался очень медленно и нерешительно. Она пару раз прервалась, думаю, вспоминая, что писать дальше, затем продолжила.

«на хорш жив»

Затем после долгой паузы:

«?»

Я подумал над этим и помотал головой. Женщина встала на четвереньки и снова издала свой вариант лая. Тогда я понял.

— Да, — сказал я. — У неё очень хорошая жизнь. Но теперь она старая, как я и сказал. И она… не совсем здорова.

И тут меня накрыло. Не только Радар и не только мистер Боудич, но вообще всё. Подарок, который оказался бременем, и я должен был его нести. Разлагающиеся тараканы и погром в доме № 1 по Сикамор, устроенный, вероятно, тем, кто убил мистера Хайнриха. Сам безумный факт, что я здесь, стою на коленях в земле с женщиной, почти лишённой лица, которая собирала обувь и развешивала её на бельевых верёвках. Но выше всего этого стояла Радс. Мысли о том, с каким трудом она поднималась на ноги по утрам или после обеденного сна. О том, как она порой не доедала свою еду и смотрела на меня так, будто говоря: «Я знаю, что должна поесть, но не хочу». Я начал реветь.

Обувщица обняла меня за плечи и прижала к себе. «О’шо», — сказала она. Затем с усилием повторила: «Хорошо».

Я обнял её в ответ. От неё исходил запах, слабый, но приятный. Это был запах маков. Я рыдал, громко завывая; она обнимала меня, похлопывая по спине. Когда я отстранился, она не плакала — возможно, не могла, — но полумесяц её рта теперь был повёрнут вниз. Я вытер лицо рукавом, и спросил, научил ли её писать мистер Боудич, или она умела.

Она поднесла свой серый большой палец к кончикам двух других, которые были как бы склеены вместе.

— Немного научил?

Она кивнула, затем снова написала в земле.

«друза»

— Он был и моим другом. Он скончался.

Она склонила голову набок, пряди её волос упали на плечо.

— Умер.

Она прикрыла рукой свои суженные глаза — самое чистое проявление горя, какое я когда-либо видел. Она ещё раз обняла меня. Затем отпустила, указала на ботинки, висящие на ближайшей верёвке и замотала головой.

— Да, — согласился я. — Ему они больше не понадобятся. Никогда.

Она указала на свой рот и принялась жевать, что выглядело довольно ужасно. Затем она указала на коттедж.

— Если вы спрашиваете хочу ли я есть, спасибо, но я не могу. Мне нужно возвращаться. Может быть, в другой раз. Скоро. Я приведу Радар, если смогу. Перед смертью мистер Боудич сказал, что есть способ снова сделать её молодой. Знаю, звучит безумно, но для него это сработало. Это большие солнечные часы. Там. — Я указал в сторону города.

Суженные глаза женщины слегка расширились, а рот раскрылся почти в виде буквы «О». Она положила ладони на серые щёки, выглядя, как та кричащая женщина с известной картины. Она снова склонилась над землёй и стёрла то, что было написано. В этот раз она писала быстрее, и, вероятно, часто использовала это слово, так как оно было написано правильно.

«опасно»

— Я знаю. Я буду осторожен.

Она приложила свои слипшиеся пальцы к полустёртому рту в знаке «тсс».

— Да. Там нужно вести себя тихо. Он сказал мне. Мэм, как вас зовут? Вы можете сказать мне своё имя?

Она тут же замотала головой, указывая на рот.

— Вам тяжело говорить отчётливо.

Она кивнула и написала на земле.

«Дири». Она взглянула на это, помотала головой и всё стёрла, написав заново. «ДОРА».

Я хотел спросить, было ли «Дири» её прозвищем. По крайней мере, попытался, но не смог выдавить из себя слово «прозвище». Нет, я его не забыл — просто не смог произнести. Я сдался и спросил:

— Дири вас по-дружески называл мистер Боудич, так Дора?

Она кивнула и поднялась на ноги, отряхивая руки. Я тоже поднялся.

— Было очень приятно познакомиться с вами, Дора. — Я не достаточно хорошо знал её, чтобы называть Дири, но понял, почему так делал мистер Боудич. У неё было доброе сердце.

Она кивнула, похлопала меня по груди, затем похлопала по своей. Думаю, показывая, что мы были симпатичны друг другу. Друза. Полумесяц её рта снова обратился вверх, и она подпрыгнула в своих красных туфлях, как могла бы прыгать Радар до того, как её суставы поразил артрит.

— Да, я приведу её, если смогу. Если сможет она. И отведу её к солнечным часам, если смогу. — Хотя и не представлял, как это сделать.

Она указала на меня, затем мягко похлопала ладонями в воздухе по чему-то невидимому. Я не совсем понял, но вроде как это означало «будь осторожен».

— Буду. Спасибо за вашу доброту, Дора.

Я повернулся в сторону тропинки, но она схватила меня за рубашку и потянула к задней двери её маленького жилища.

— Я и правда не могу…

Она кивнула, мол, понимает, что я не могу остаться на обед, но продолжала тянуть. У задней двери она указала наверх. Что-то было вырезано на коньке, выше, чем Дора могла достать. Это были инициалы «АБ». Его настоящие инициалы.

Тут мне пришла мысль, возникшая из-за моей неспособности произнести слово «прозвище». Я указал на инициалы и сказал: «Это…» Опупенно — крутилось у меня в голове, глупейшее слэнговое словечко, какое вообще можно придумать, но подходящее для проверки.

Я не смог его произнести. Оно просто не слетало с языка.

Дора смотрела на меня.

— Замечательно, — сказал я. — Это замечательно.

Я взобрался на холм, нырнул в свисающие вьюны, и направился обратно по проходу. Ощущение слабости, потусторонности, пришло и ушло. Над головой шелестели летучие мыши, но я был слишком поглощён тем, что сейчас пережил, чтобы обращать на них внимание, и бездумно включил фонарик, посмотреть, сколько ещё идти. Разлетелись не все, лишь парочка, и я увидел их в луче света. И правда здоровые. Огромные. Я продолжил движение в темноте, вытянув одну руку, чтобы отбиваться, если они полетят навстречу, но они не стали. Если в коридоре и были большие тараканы, я их не слышал.

Я не смог произнести «прозвище». Не смог произнести «опупенно». Смогу ли я произнести «всезнайка» или «втащить» или «ёу, ты чё, вмазаный, бро?» Я в этом сомневался. У меня не было уверенности, откуда берётся эта неспособность. Мне казалось, что Дора понимала меня, потому что знала английский… но что, если она понимала меня, потому что я говорил на её языке? В котором такие слова, как «прозвище» и «опупенно» не существовали?

Когда брусчатка кончилась и началась земля, я понял, что можно включить фонарик, хотя направил его в пол. Мистер Боудич утверждал, что расстояние между тем местом, где заканчивалась брусчатка и начиналась земля, составляло четверть мили, и даже сказал, что измерил его. В этот раз я не сбился со счёта и как раз дошёл до пятой сотни, когда увидел ступени. Далеко над головой, в верхней части колодца, я увидел свет от лампочек на батарейках, которые он установил в сарае.

Я поднимался более уверенно, чем спускался, но всё равно крепко прижимался правым плечом к стене. Я выбрался без происшествий и уже возвращал вторую доску на место поверх колодца, когда что-то округлое и твёрдое упёрлось мне в затылок. Я застыл на месте.

— Вот так, стой спокойно и у нас не будет проблем. Я скажу, когда можно двигаться. — Было очень легко представить этот лёгкий певучий голос, произносящий: «Что ты мне дашь, если я заплету твою солому в золото?»

— Я не хочу стрелять в тебя, парень. И не буду, если получу то, за чем пришёл. — А потом он добавил, не как смех, а как слова в книге: — Ха-ха.