37

В корабле, заходящим на временную орбиту над базой ООН «Ганимед», я провожу рукой по вибрирующей раме иллюминатора. Так свыкся с вибрацией корабля, что замечаю ее, только когда есть время на раздумья. Как сейчас.

Как не похожи на «Надежду» крейсера класса «Мецгер»! Четыре других крейсера вращаются вместе с нами на расстоянии десяти миль друг от друга, поблескивая серебром в черном бархате космоса. Стофутовые портовые баржи снуют между ними, будто муравьи по деревьям. Одни только двигатели на антивеществе у крейсера размером с пол-«Надежды».

Сила тяготения на новых крейсерах больше; значит, можно принимать настоящий душ, а не годами вытираться мокрой губкой. Агрономы выращивают гидропонные фрукты и овощи — нам, солдатам, на стол, а не только самогон гнать. Но лучше всего то, что межпланетные двигатели на антивеществе доставляют нас сюда вдвое быстрее. После десятилетий поисков подстегнутое войной человечество перепрыгнуло с химических ракетных двигателей мимо ядерных и плазменных прямиком на антивещественные. Мецгер гордился бы кораблями, получившими его имя.

Даже с нашей орбиты на Ганимеде видны зеленые полосы. Потоки лавы и воды, высвобожденные «Надеждой» из недр планеты, продолжаются по сей день. Когда-то метеориты сотворили подобное с сестрой Ганимеда, Каллисто. Вулканы согрели Ганимед, выбросили в атмосферу кислород: его содержание в прошлом году составило половину земного и продолжает расти. А температура поднялась настолько, что агрономы-волшебники уже сажают растения. Пока, правда, только примитивные мхи да лишайники.

Да, что ни говори, а вместе со смертью и разрушением война принесла на Ганимед жизнь. Война вынудила человека отправиться за Луну — и дальше к звездам, куда мы иначе веками не смели бы сунуться. Как ни страшна была цена, это факт.

Я отступаю от иллюминатора обратно в свою каюту. Хорошо быть командиром: у меня, как у командующего дивизии, даже есть собственное дерево. Карликовое можжевеловое деревце в фут высотой. Зато живое, зеленое и все мое.

Рядом с деревом сидит шестиногий мячик. Я покривил душой: каюта не полностью моя, я делю ее с Джибом. Взрыв повредил ему микросхемы, и его, устаревшего робота серии «Джи», разминировали и списали на хлам. Я его выкупил. К роботу, конечно, неприменимо слово личность, но с ним я будто бы каждый день встречаю Ари.

Я сажусь за стол и читаю с экрана. За годы ожидания спасательных кораблей с Земли я много прочитал. Достаточно, чтобы заработать степень магистра военных наук и подтвердить свое новое звание. То была самая далекая переписка в истории человечества, сопровождавшаяся самой однообразной диетой. Мы, семьсот выживших, продержались на запасах, рассчитанных на десятитысячную дивизию — но как же набросились мы на персики, когда прибыла наконец помощь!

Несмотря на ученую степень, меня разжаловали в младшие лейтенанты. Как, почему — это уже другая история.

Битва за Ганимед обернулась чудесной победой, хотя нам, схоронившим братьев и сестер под холодными камнями спутника Юпитера, она никогда чудом не казалась. Здесь спит Пух Харт. Я всегда посещаю ее могилу на день рождения, всегда оставляю белые розы и всякий раз плачу.

Пух посмертно присвоили орден Почета и крест «За летные боевые заслуги». Всего триста семь солдат получили от своих стран высочайшие награды за доблесть; в их числе Натан Кобб и Ари Клейн. Когда-то я сказал Вальтеру, что медалями армия зализывает раны. Возможно. И все-таки это не умаляет отваги и жертв тех, кто их заслужил.

Первая битва за Ганимед не остановила кровопролития и не положила конец войне со слизнями. Она не была даже началом конца. Но, как когда-то сказал английский премьер-министр Черчилль, она стала концом начала.

Даже с новыми двигателями потребовались бы столетия, чтобы достичь миров, из которых прибыли слизни. Так что мы выкрали у слизней технологию по искажению пространства-времени, отыскали их родную планету, оснастили крейсер класса «Мецгер» и нанесли им визит. Впрочем, все это тоже отдельные истории.

Выяснилось, что слизни способны впадать в спячку. Стали откапывать тех, кого мы замуровали эпоксидным клеем в пещерах на Ганимеде, и некоторых удалось оживить. Правда, криптозоологам и военным психологам не слишком повезло на допросах, даже когда Говард Гиббл лично их проводил. Годами пытались мы выяснить, как же думают слизни, чтобы заключить мир и остановить кровопролитие. Потому что, если слизни не пойдут на мировую, то расплатиться им придется сполна.

В дверь ко мне стучится старшина.

— Сэр, здесь специалист четвертого класса, которую вы хотели видеть.

Еще одна привилегия чина — возможность собственноручно выбирать себе кадры. Я подергал за нужные ниточки и получил с земли нашего прежнего старшину, самого лучшего во всех вооруженных силах. Без него моя дивизия дерьма выеденного не стоила бы.

— Пригласите ее войти, старшина Орд.

— Сэр, докладывает специалист Трент!

Она так резко берет под козырек, что пальцы вздрагивают у виска. Ее брюки отутюжены настолько, что о стрелки можно порезаться. Я улыбаюсь. Моя дивизия, заявляю вам со всей объективностью, лучшая в армии.

— Садитесь, специалист.

Она садится. Самая красивая заряжающая M-60 из всех, кого я видел.

— Вызывали, господин генерал?

Но далеко не самая застенчивая.

— Ваш взводный докладывает, что вы главный зачинщик беспорядков во всей роте. Вы избили товарища по взводу.

— Парня, сэр. — Она гордо поднимает голову.

— Сослуживца.

Ее плечи бессильно опускаются.

— Хочет ли господин генерал сказать, что меня уволят с воинской службы? Потому что мне надо остаться, непременно надо. Я потеряла семью…

— Да, я читал ваше дело. Ваш взводный сержант отмечает также, что вы одна из способнейших солдат, которых ему приходилось тренировать. Вы окончили колледж. Вам нравится быть заряжающей?

Она плотно сжимает губы, раскрывает рот, хочет что-то сказать, закрывает его и наконец произносит:

— Лучше уж пулеметчицей. Говорят, я слишком маленькая, чтобы управляться с пулеметом, но никто не возражает, когда я таскаю патроны.

Я улыбаюсь.

— Когда-то я был заряжающим у пулеметчицы еще ниже вас, однако не знаю никого, кто бы лучше обращался с пулеметом.

Ее глаза удивленно расширяются.

— Я слышала, что вы быстро продвигались по службе. Но от специалиста до генерала?..

Я киваю.

— Правда, я не рекомендовал бы другим рассчитывать на подобную карьеру. Хотите сделку?

— Сэр?

— Я не стану заносить драку в ваше личное дело.

Она выпрямляется и настороженно смотрит на меня.

— Что я должна для этого сделать?

— Сядете завтра на «Пауэлла», вернетесь на Землю и поступите в офицерское училище по моей личной рекомендации.

— В офицерское училище? — Она разевает рот и забывает прибавить «сэр».

— Плюс к тому, — я вынимаю две коробки из ящика стола, — вы лично доставите эти посылки по указанным адресам и передадите мои наилучшие пожелания.

— Сэр? Мне нужно будет знать, что внутри.

— С генеральским обратным адресом ни один военный полицейский вас не остановит. Только секрета здесь нет. Это подарки. Отшлифованные камни с Ганимеда для пресс-папье. Одна посылка старшему судье по делам несовершеннолетних в Денвере. Запаситесь хотя бы часом, когда поедете к нему. Он тоже служил в пехоте.

Она кивает, берет коробку и кладет себе на колени.

— А вторая?

— Моему крестнику. Его мать — моя бывшая пулеметчица.

Пигалица теперь живет у подножья Скалистых гор, не так далеко от Кэмп-Хейла. После Ганимеда она предпочитает холод египетской жаре. На свою и Мецгерову пенсию Шария растит Джейсона Удея Мецгера, первого человека, зачатого и рожденного за пределами Земли. Я слышал, Джудей, он… особенный.

Глаза моей собеседницы блестят, когда она берет вторую коробку.

— Бог в помощь, специалист.

Она встает и отдает мне честь.

— Сэр!

Строевой устав сух, как лист гидропонного салата. Но перед выходом из кабины Трент шепчет:

— Спасибо вам, генерал.

Она выходит и не слышит, как я шепчу в ответ:

— Это тебе спасибо.

Я не говорю ей, что если дела обернутся так, как я надеюсь, ей не придется больше сюда возвращаться. По крайней мере, возвращаться рядовым пехотинцем. Бог даст, война закончится прежде, чем она или другие юнцы вступят в сражение.

Пока не закрылся люк, в кабину ко мне входит Орд с миниатюрным голографом в руке.

— Вот, решил показать вам, сэр.

На голограмме знакомая ротная линейка в форте Индиантаун. У столовой, под голубым небом, зеленеет одинокое деревце.

— Этой весной на деревьях повсюду распускаются листья, господин генерал. Впервые с начала войны.

Я отворачиваюсь к иллюминатору и смотрю в черный космос. Я стою молча, ноги на ширине плеч, руки сомкнуты за спиной. В строевом уставе это положение называется «вольно». Впервые за многие годы именно так я себя и чувствую.

Возможно, когда-нибудь я снова увижу деревья. Сейчас же мне достаточно знать, что на них распустились листья.

Загрузка...