Штурмовик из будущего-4

Глава 29

На цель вышли вовремя. На пристани еще вовсю продолжалась погрузка немецких и румынских солдат, техники. Зенитки сразу же открыли бешенный огонь, стараясь создать непреодолимый заслон на пути у советских бомбардировщиков. Но сделали они это непростительно поздно: бомбы уже полетели вниз, загремели взрывы, в воздух поднялись высокие столбы пламени. Пакгаузы, склады, портовые сооружения запылали.

Один из транспортов получил прямое попадание и начал стремительно погружаться. Люди в панике метались по палубе обреченного судна, прыгали в отчаянии за борт, пытаясь добраться до спасительного берега вплавь. Григорий снизился, прижал самолет почти к самым волнам и аккуратно, словно на полигоне, всадил «пятисотку» в другое транспортное судно, использовав методику топ-мачтового бомбометания.

— Отлично, Кощей! — радостно воскликнул Рутолов. — Хорошо приголубил мерзавца! Горит, как свечка! Я снял все, кадры будут отменные.

Дивин поморщился. Эх, штурман-штурман, ну вот на кой черт бежать впереди паровоза? Чуйка просто вопила о грядущих неприятностях. И они, как водится, не замедлили проявиться.

Сначала замолчала немецкая ПВО. А это означало только одно — в воздухе ночные истребители гитлеровцев. Экспат немедленно предупредил своих летчиков об этом и приказал заканчивать штурмовку, уходить домой. Сам, тем временем, поставил «бостон» в набор высоты и решил заложить вираж над гаванью, проконтролировать и, если понадобится, прикрыть бомбардировщики от атаки «худых».

Первый «шмитт» свалился сверху, использовав любимую тактику — печально знаменитую и страстно, до зубовного скрежета, ненавидимую всеми советскими летчиками — «бум-зум» («ударил-убежал»). Прожекторы как раз поймали своими лучами один из «бостонов», вцепились в него точно клещами, не давая ускользнуть, вырваться, и «мессер» спокойно влепил в кабину пилота залп пушек. А потом красиво ушел на «горку».

Рутолов громко выматерился. Григорий сцепил зубы, наблюдая за тем, как тяжелая машина валится на бок, а потом сыпется вниз, кружась, словно падающий с дерева лист. Страшно и неотвратимо.

— Кто⁈ Штурман⁈

— Не могу сказать, номер не разглядел.

— Стрелок?

— Извините, товарищ командир, — убитым голосом отозвался Савелий.

— Твою мать!

Дивин завертел головой, пытаясь рассмотреть, нет ли поблизости еще одного «охотника». Где же ты, сука?!! В разрывах облаков мелькнула хищная тень и экспат, не колеблясь ни секунды, тут же прибавил по максимуму обороты моторам, бросая свой А-20 на перехват. В голове возникла та единственная точка, где он мог встретить фрица, и летчик собирался воспользоваться боевым предвидением, чтобы с лихвой отплатить немецкому асу.

А в том, что он имеет дело с таковым, Григорий не сомневался. Как говорится: «Сокола видно по полету, а добра молодца — по соплям». Фашист пилотировал мастерски, не делая ни одного лишнего движения ручкой. И, судя по всему, нацелился на следующий советский бомбардировщик. Тот в это время прошел над причалом, поливая мечущихся там солдат огнем «крупняков».

Луч прожектора больно ударил по глазам. Дернулся дальше, остановился, попытался нашарить, снова поймать цель, но Дивин уже резко повернул штурвал вправо, бросил послушную машину в пике, уходя от смертельно опасного светового столба. Потом чуть-чуть довернул самолет и с мстительной ухмылкой нажал на кнопку, отвечающую за открытия огня курсовыми «березиными». И, прежде, чем «худой» налетел на сдвоенную трассу, даже успел пожалеть, что сейчас летит не на полюбившемся «жучке» с его мощнейшей батареей в носовой части. Экспату дико хотелось разорвать врага в клочья, отомстить за гибель товарища. И мантис вполне был солидарен с хозяином, яростно рыча внутри.

— Над чем корпишь, Кощей?

Григорий нехотя оторвался от своего занятия. Отложил в сторону перьевую ручку и осторожно помахал в воздухе бланком почтовой карточки, которую только что закончил заполнять.

— Читай.

— «Отсылаются вещи вашего мужа — лейтенанта Мангалимова Георгия, не вернувшегося с боевого задания: брюки суконные, гимнастерка суконная, майка, трусы, рубашка, портянки», — прочел вслух Рутолов. Помолчал, потом тяжело вздохнул. — Посылку для семьи собираешь? Понимаю. Знаешь, страшные слова, если подумать. Вот откроет жена коробку, надеясь, что родной человек о ней не забыл, решил побаловать гостинцами близких, а там…трусы, рубашка…и она уже не жена, а вдова.

— Ты, часом, хирургом стать не собирался? — мрачно спросил Дивин.

— Хирургом? — искренне удивился штурман. — Почему именно хирургом?

— Да просто и без того тошно, а тут еще ты пришел — стоишь, в душе у меня ковыряешься и ковыряешься, — угрюмо пояснил экспат. — Так, будто тебе это удовольствие доставляет. Вот и решил поинтересоваться, людей резать не тянуло в детстве?

— Извини, — покаянно опустил голову Рутолов. — В самом деле, ерунду сморозил, не подумал. Просто…нервы ни к черту.

— А мне, по-твоему, легко и весело? — окрысился Григорий. — Сижу тут, второй час слова какие-то придумываю, пытаюсь хоть как-то утешить, сочувствие выразить. Но, знаешь что самое страшное? Я лица этих ребят толком не помню. Все в кашу смешалось, тени смутные, фигуры, силуэты, но по сути ни одной детали. Вот, к примеру, этот самый лейтенант — как его? — а, да, Мангалимов, какой он был? Я специально посмотрел в штабе летную книжку, а в ней всего десяток боевых вылетов. Толком и не воевал. И все, нет его больше! Пришел в казарму, под кроватью, на которой он спал, обшарпанный чемоданчик. В нем несколько вещей, пяток писем из дома. Сейчас отошлю все это родственникам, и завтра про него все позабудут. Будто и не было никогда лейтенанта Мангалимова.

— Куда-то не туда тебя несет, — пробормотал штурман. — Пойдем-ка, брат, лучше выпьем. И ребят, что сгинули, помянем, и сами маленько отвлечемся.

— Не хочу! — скривился Дивин. — Знаешь ведь, что я выпивку не особо жалую.

— А почему, кстати? — заинтересовался вдруг Рутолов. — Другие готовы на что угодно, лишь бы дополнительную порцию водки получить, а ты и законные сто грамм цедишь, как будто тебя заставляют.

— Почему? — задумался экспат. Подумал немного, потом медленно сказал. — Знаешь, я ведь досыта насмотрелся на то, как молодые ребята — совсем мальчишки — из полета возвращаются седыми. В землянку ночью зайдешь, а там, — он безнадежно махнул рукой, — такого наслушаешься! Летчики во сне кричат, словно их черти на сковородке в аду поджаривают.

— Ты это, брось поповскую агитацию разводить, — вяло предупредил его штурман.

— Плевать! — глаза Григория зло блеснули. — Ты, насколько я помню, все время на бомберах летал, так?

— Ну.

— Во-от! А я почти три года на «ильюше» землю брил. Там, где в тебя стреляет все, что может стрелять — от «эрликона» до пистолета. А сказки про «летающий танк» ты замполиту оставь. Ил — машина крепкая, спору нет, но и у нее есть масса уязвимых мест. Попади туда даже малюсенький осколочек и все, амба!

— К чему ты мне все это рассказываешь? — настороженно поинтересовался Рутолов. — Знаю я, как вашему брату-штурмовику каждый вылет достается.

— Понимаешь…если подумать, то ведь летчику, что прошел настоящий ад, надо как-то переключиться, отвлечься. А на фронте какие могут быть развлечения? Бабы да водка.

— Концертные бригады приезжают, — принялся возражать штурман, загибая, для верности, пальцы. — Соревнования спортивные проводятся, библиотеки полковые имеются.

— Дурак или прикидываешься? — дернул щекой Дивин. — А, может быть, боишься, что нас под окном Тоносян подслушивает? Брось, дальше фронта не пошлют. О чем это я? А, да, развлечения. В общем, водка и бабы. Я когда только-только в полк пришел, то обратил внимание на то, как твой коллега — наш штурман — на задание собирается. Перед полетом, прямо у «ильюхи», демонстративно сто грамм дернет и в кабину лезет. Помню, комиссар наш, Багдасарян, как-то попробовал его пристыдить. Плохой, дескать, пример остальным летчикам подает. А штурманец ему в ответ: «Я без стакана к самолету даже подойти боюсь!»

— И что? — подался к нему Рутолов.

— Да ничего, — равнодушно пожал плечам Григорий. — Летал себе и летал. Не хуже других. При мне «боевик» получил. А в сорок первом, знаешь ли, наградами не особо баловали. Погиб, правда, глупо.

— Как?

— Не заметил, как летчик на взлетку выруливает. И тот в другую сторону, как на грех, смотрел. А обзор на штурмовике в этот момент никудышный — это тебе не «бостон» с его передним колесом. В общем, винтом зарубило.

— Жуть какая! — поежился штурман. — Но ты про водку так и не ответил.

— Да просто все, — устало проговорил экспат. — Не хочу с ума сойти, или в пьяную историю влипнуть. Говорю же, насмотрелся вдосталь. Поэтому, вон, или какую-нибудь заковыристую штукенцию придумываю, чтобы фрицев обмануть, или со Шварцем вожусь, — кот, что пристально наблюдал за обоими офицерами, улегшись по своему обыкновению на кровать Дивина, басовито мявкнул, услышав свое имя.

— Интересно, — задумался штурман. Но тут же тряхнул головой. — К черту! Не хочу сейчас время тратить на разговоры. Пойдем, все же, выпьем. Ты — комэска. Значит, должен помянуть погибших товарищей. Вставай, тебя ребята в столовой ждут.

— Ребята? Ладно, пошли, коли так, — экспат без особой охоты поднялся и двинулся к выходу из комнаты.

— О, это ж Дивин! — радостно воскликнул высокий стройный офицер в летчицкой кожанке, подойдя к столу, за которым сидели летчики, штурманы и пилоты бомбардировочного полка.

Григорий недовольно на него покосился, хотел уж, было, послать подальше, но вдруг заметил генеральские лампасы на галифе.

— Товарищ генерал…

— Да сиди, сиди, чего подорвался? — отмахнулся незнакомец. — Вы чего тут, как на поминках?

— А это и есть поминки, — просто ответил Дивин. — Два экипажа над Севастополем сгорели.

— Ох ты ж! — осекся генерал. — Простите, ребята, не знал. Да, — потер он высокий, с небольшими залысинами, лоб. — Если кто не в курсе, Савицкий, командир корпуса. Мы теперь на этом аэродроме вместе с вами базируемся. А я тебя сразу срисовал, Кощей! Едва мне только сказали, что вы здесь размещены, сразу же решил пойти познакомиться. Читал, читал твои статьи. Толково написано! Для своих парней много чего почерпнул.

— В штаб к вам не пойду, — предупредил Григорий.

— Да знаю, — улыбнулся краешками губ Савицкий. — В Москве до сих пор нет-нет, да и вспомнят, как ты самому Сталину отказал. Легенды про тебя ходят! — генерал коротко хохотнул. — Кстати, я чего еще тебя искал: мне доложили, что фрицы при отступлении здесь несколько исправных машин бросили. И они до сих пор в ангарах стоят. Слыхал, поди?

— Да, было такое, — подтвердил Рутолов, вступая в разговор. — Три «мессершмитта». По формуляру ни один из них больше шестидесяти часов не налетал. Так что хоть сейчас заводи мотор и в небо. Только кто разрешит — свои же мигом собьют.

— Ну, с зенитчиками и договориться можно, — отмахнулся генерал.

— Не пойму никак, товарищ комкор, меня-то эта история каким боком касается? — удивился экспат.

— Отойдем, — мотнул головой Савицкий. — Давай на крылечко выйдем, перекурим.

Опять секреты, поморщился Дивин. Сколько можно?

— Кури мои, угощаю! — радушно протянул раскрытый портсигар генерал, когда они вышли на улицу.

— Спасибо, — кивнул Григорий. Привычно смял гильзу и сунул папиросу в рот. — Так что у вас ко мне за дело?

— Понимаешь, майор, — не спеша заговорил Савицкий, — Нынче, как ты наверняка в курсе, мы прижали фрицев к морю. И сейчас готовимся к заключительному штурму Севастопольского укрепрайона. Гитлеровцы пытаются изо всех сил удержать город. Туда спешно перебрасывались подкрепления, стягивалась техника. Ты, к слову, здорово их притормозил, наслышан. Но немцы все равно лезут и лезут, ищут обходные маршруты. И в этой связи как никогда остро встал вопрос о разведке. Смотреть надо досконально, иначе кровью при штурме умоемся. Там дзоты, минные поля, проволочные заграждения — настоящая крепость. Добавь еще господствующие высоты — Сапун-гора, Инкерман, Сахарная Головка, Мекензиевы горы…А немчура там все зенитками нашпиговала! — зло выпалил генерал. — У меня уже трое лучших разведчиков не вернулись.

— Хотите, чтобы я на «мессере» туда слетал? — сообразил Дивин. — Почему кто-нибудь из ваших орлов не может?

— Да никто с «худым» не справится, — с досадой сплюнул Савицкий. — А переучивать — это неделя, как минимум. Но времени нет.

— Так я тоже «шмитта» не особо знаю, — пожал плечами экспат.

— Не свисти, — ухмыльнулся генерал. — Мне доподлинно известно, что ты недавно в Монино почти все типы самолетов облетывал. Включая «сто девятого». А потом на «спитфайере» высотного разведчика завалил.

— Так это когда было? — возмутился Григорий. — И сколько там налет вышел? Кошкины слезы!

— Надо, майор! — посуровел Савицкий. — Больше некому. Я бы сам слетал, но мне командарм категорически запретил, — он тоскливо вздохнул. — Негоже, говорит, командиру корпуса выполнять функции рядового летчика. Так что, придется тебе маленько помочь. С командованием твоим договоренность имеется, можешь своего комполка запросить. Тем более, что ты ведь еще и ночью видишь все, как днем, правильно?

— Иногда получается, — нехотя подтвердил Дивин.

— Вот, — еще больше обрадовался генерал, — тебе и карты в руки. Пройдешь по-тихому над их позициями, заснимешь все на фотоаппарат — пленку специальную я тебе обеспечу. Ну и сам поглядишь, что там фрицы понаворочали.

— Есть, — вздохнул экспат. Не нравилась ему эта затея. Очень не нравилась.

— Кстати, — хлопнул себя легонько по лбу Савицкий. — Совсем забыл. Я ведь тебе еще кое-что хотел сказать: мне тут летчики показали в одной из комнат настоящую художественную галерею. Кто-то из фашистов на стенах весьма качественно изобразил наших лучших асов. Представляешь, не поленились ведь, сволочи, из газет и боевых листков портреты скопировать! Да еще и не просто так, а как они любят — под каждым рисунком какого-нибудь хищного зверя присобачили.

— А, они так свои самолеты размалевывают, — засмеялся Григорий. — Драконы, тигры, змеи. А еще карточные масти.

— Вот-вот, — генерал тоже улыбнулся. — У Покрышкина, по их мнению, символом лев, у Речкалова — кобра, и так дальше по списку.

— Вас, небось, тоже не забыли? — проницательно спросил Дивин. — Вам какую живность приписали?

— Тигра, — с легким смущением ответил Савицкий. — Хотя у меня всю жизнь «Дракон» позывным был. Но погоди, ты ведь самого главного не знаешь. Там и твоя физиономия имеется!

— Да ладно? — насторожился экспат. — И кто у меня, стесняюсь спросить, тотемный зверь?

— Да в том-то и дело, что никто понять не может, — развел руками генерал. — Там какая-то форменная страховидла изображена. Шипастая, вместо лап — клешни…бр-ррр! — комкора передернуло. — Но при этом как живая.

Григорий замер.

— А можно и мне на этот рисунок взглянуть, товарищ генерал?

— Да без проблем. Пошли, провожу тебя. Заодно по дороге покумекаем, как нам лучше всего вылет на разведку провернуть.

Савицкий не спеша направился к казарме, втолковывая на ходу экспату то, как именно он видит выполнение порученного задания. Дивин механически кивал, поддакивал в нужных местах, но голова его была занята совсем другим. Больше всего Григорию хотелось сейчас сорваться с места и побежать в казарму, чтобы поскорее взглянуть на рисунок, оставленный фашистами. Очень уж «говорящими» были те детали, что писал ему генерал.

— Однако! — выдохнул экспат, когда они, наконец, дошли до нужной комнаты, зашли вовнутрь и подошли к стене, на которой разместилась «художественная галерея». — Однако!

— Что, пробирает? — самодовольно поинтересовался Савицкий, будто он и был автором рисунка. — Говорил же, форменное чудовище.

— Да уж, — кивнул Григорий, не отрывая взгляда от портрета. Происходящее напоминало кошмар. Тяжелый, мучительный кошмар, который хотелось поскорее прервать, проснуться и забыть. Раз и навсегда. Потому что перед ним на стене бывшего офицерского общежития гитлеровских летчиков был изображен с мельчайшими деталями мантис в боевой трансформации! И не просто мантис, которого здесь, на этой планете, в подобном виде довелось лицезреть за исключением хитрована Мессинга лишь нескольким фрицам — да и то перед быстрой, но мучительной смертью — но мантис с аккуратно простреленными глазами!

— Не знаю, что тут у фашистов за снайпер такой выискался, — задумчиво почесал ухо Савицкий, — но, знаешь, майор, только у твоего зверя следы выстрелов. В остальных никто не палил. Странно. Как думаешь, почему?

— Да кто их, гадов немецких, разберет? — с деланным равнодушием пожал плечами Дивин. — Спьяну, небось, развлекались.

Ну да, да, солгал! Но не объяснять же генералу, что по неписанным правилам имперского офицерского корпуса изображение с пробитыми глазами означает вызов на дуэль. Причем, на дуэль до смерти одного из ее участников!

И в голове Григория бился мучительный вопрос: кто, черт возьми, мог прислать ему вызов?!!