Шествие динозавров

Глава сорок первая

«Сегодня в двенадцать».

Я вел Ваську на побывку к деду с бабкой с Маришкиной стороны. Святое дело: суббота, жена на дежурстве… А в голове занозой засела эта мысль. Всю дорогу Васька хулиганил. Вырывал руку, приставал к кошкам и собакам, пугал голубей. Состроил языкастую рожу старушкам на скамейке. Заработал «дурного мальчика», на что отреагировал сатанинским смехом. Клянчил у меня мороженое. И выклянчил-таки. Я тоже слопал порцию — за компанию. Ни на секунду не забывая: «Сегодня. Сегодня в двенадцать».

Последний сувенир из двадцать первого века. Закодировали меня, как алкаша. Полгода я ходил со вшитой программой, ни о чем не вспоминая. Жил как все, работал, ночами корпел над монографией — материала в избытке, что ни день — новый поворот темы. И даже уверил себя, что обо мне забыли. Оказывается, нет. Как в паршивом детективе эпохи застоя: приходит агент западной спецслужбы к вросшему было в социалистическую действительность нераскрытому власовцу…

А она жила во мне, моя тайна. Мое древнее прошлое. Скрытое ото всех клеймо. Ни в чем особенно не проявлявшееся.

Если пренебречь тем обстоятельством, что иногда, глубокой томительной ночью вдруг я отпихивал в угол стола недописанную страницу монографии и начинал новую. С новой строки и совсем о другом. А дописав, извлекал из той же тумбочки, заветнейшего моего сейфа в швейцарском банке, недавно купленную и оттого не слишком еще располневшую папку. С надписью синим фломастером: «Материалы и исследования по истории и этнографии Опайлзигг. Выпуск 1»… Для чего я затеял все это? Наука не любит умножения сущностей сверх необходимого. На кой ляд ей очерки о том, что никогда не существовало? К даже за фантастику это не сойдет. Бог не наделил меня литературным дарованием, и я не имею способностей заключить грубоватые и наивные верования зигган в занимательную оправу. Порукой тому — неудачный опыт публичных исполнений избранных мест перед Васькой. В популярном и сильно адаптированном варианте. Вместо непременной сказки на сон грядущий. Ощутимого интереса у него это не вызвало и потому было спешно заменено байками о муми-троллях…

Две женщины еще снились мне ночами. Нунка-вундеркиндша. Оанууг, дочь гончара. Но с каждым разом все реже. Да и черты их понемногу сливались. Одна походила на другую. И обе вместе — на Маришку. Никудышный из меня «мухерьего», что в переводе с испанского — бабник. Сегодня. В двенадцать.

Как я увижу своего преемника? Знаком ли он мне? Будет схватка, и он победит. Где это произойдет? В трамвае, в заброшенном сквере, в подворотне? Наш город создан в наилучших традициях криминогенной архитектуры. Здесь нет уголка, где нельзя было бы кого-нибудь грохнуть и спрятать тело… Любопытно, как он вернется. В тот же миг или с разрывом во времени? Может быть, я и не замечу его возвращения. Буду валяться в отрубе. Оклемаюсь — а он уже тут.

Васька вредничал. Ему хотелось еще мороженого. А также — домой. И одновременно — к дедуле с бабулей. И заодно в зоопарк. Иными словами, спать. Так и случилось. Когда мы поднимались в лифте на седьмой этаж, рассматривая недвусмысленную наскальную живопись, он вдруг оборвал свой оживленный комментарий на полувздохе и привалился к моей ноге. В квартиру я его уже внес.

Теща к нашему приходу стряпала пирог. Тесть деликатно осведомился о моем самочувствии, а затем извлек из серванта початую бутылочку азербайджанского коньяка. «Три свеклы», — произнес он со значением и протер ладонью наклейку. Я хотел и пирога, и коньяку. Я хотел посидеть в глубоком кресле возле телевизора, где опять гоняли пузырь наши в каком-то там Кубке. И чтобы Васька дрых в спальне на тещиной кровати, теща расспрашивал бы про его диатез, а тесть материл бы вползла футболистов, строго спохватываясь задним числом.

Но было уже полдвенадцатого.

А может быть, так и задумано? Кандидат в ниллганы позвонит в дверь этой квартиры, я первым кинусь отпирать и схлопочу по морде. При условии, что он квартирный вор. Иную ситуацию, когда человека вырубают на пороге его квартиры, я вообразить затруднился.

Поэтому я отпросился на часок — пробежаться по магазинам.

Теперь я неспешно двигался по людным улицам. И стрелка часов тоже двигалась в зенит.

Купил в киоске газетку. Не читая, сунул в карман. Посидел на скамейке под свежим апрельским солнышком. Проводил отеческим взглядом потихоньку заголяющих острые коленки старшеклассниц из близлежащей школы. Пошарил в кошельке — сыскалась единственная двушка. Позвонить Маришке на дежурство — как она там со своим пузиком, не тяготит ли? Поднялся, отряхнул брюки от прошлогоднего мусора, направился к телефонной будке. Единственной на весь квартал и, понятное дело, занятой. Подбрасывая монетку на ладони, терпеливо стал дожидаться. Без четверти двенадцать. Целая вечность.

Этот тип в клетчатых штанах и ветровке поверх свитерка явно не торопился завершать разговор. Бросал в трубку короткие реплики, похохатывал. И невдомек ему было, что у человека времени в обрез.

Я обошел кабину так, чтобы он меня видел. Он отвернулся. Я снова обошел. И замер.

Апостол. Мой мучитель из двадцать первого века, мой сосед по двадцатому.

Опыт последнего шанса продолжался. Темпоральная лаборатория действовала. И подготовлен был новому императору новый ниллган.

Часы показали без пяти полдень.

Юруйаги со своими арбалетами должны быть где-то рядом. За углом дома? На пустой лестничной площадке подъезда напротив? В ящичных развалах пункта приема стеклопосуды?

Вот он, последний шанс. Последний — для нас, а не для них. Другого не будет. Поломать игру. Как — еще не знаю.

Отбить им пальцы, чтобы не тянули ни сюда, ни дальше в прошлое. Сейчас — или никогда.

— Змиулан, — назвал я свое имя.

Он выпустил трубку.

Почти не разбегаясь, я взлетел на высоту своего роста, ногами вошел в верхнее оконце давно избавленной от стекол двери будки и припечатал пятками голову Апостола к таксофону. Упал на локти, пружинисто вскочил, ожидая контратаки… Апостол сползал вдоль стенки, страдальчески перекосив окровавленный рот. Из трубки доносился тоненький тревожный голосок. Сзади кто-то дико завизжал:

— Милиция-a! Убива-а-ают!..

Я обернулся.

И услышал пение тетивы.