Шествие динозавров

Глава тринадцатая

Когда император забылся коротким сном, я вновь покинул свою берлогу. Стараясь не лязгать оружием, оделся. Никем не замеченный, выскользнул в коридор. Перебросился парой слов с одним из эмбонглов. И по одному мне известному тайному ходу нырнул в лабиринт. Я знал его закоулки по меньшей мере в радиусе трех километров вокруг дворца. Освещая себе путь вонючим факелом на козлином жиру, распугивая пучеглазых, в ладонь величиной, скорпионов, по полузатопленному нечистотами рукаву лабиринта вышел в спящий город. Удушил факел в жидком дерьме — полная луна освещала мне путь не хуже, зато не смердела. Омылся в ручье. Таясь в тени деревьев, добрался до гончарной мастерской.

Девушка съежилась в своем углу. Не то спала, не то молча умирала от ужаса и обреченности. Я сел рядом. Положил меч себе на колени. Она даже не шелохнулась.

Трухлявая циновка над входом сдвинулась. Пригибаясь, по-звериному тихо вошел вургр.

Оанууг всхлипнула и перестала дышать. Да и я мигом изошел мурашками. Детские страшилки про вампиров и ведьмаков внезапно обрели плоть.

Вургр чувствовал себя здесь хозяином. Вокруг него распространялась аура смерти, способная сковать волю самого отважного воина. Черная тень на фоне облитой лунным светом стены. Ни звука, ни шороха, ни даже колебания воздуха. Впрочем, голова была одна и рук сколько полагается, и это вселяло уверенность… Вургр заметил меня, но не испугался. Это я обязан был испугаться его, и он это знал. Он замер только на мгновение — выбирал, с кого начать, и решил: с меня. Все равно девушке некуда было деться и в следующую ночь.

Я ждал, и спокойствие возвращалось ко мне. Мне не нужно было вставать и принимать боевую стойку, чтобы поразить его: я владел «иаи» — самурайским искусством сидячего фехтования, незаменимым в дворцовых заговорах и вероломных покушениях. И мой меч был наготове.

Едва он приблизился ко мне, как я сгреб его за лохмотья и подтянул к себе вплотную. Он зарычал диким зверем — и я ощерился тоже.

И тогда он разглядел меня в деталях.

Я с мрачным торжеством наблюдал, как наглая уверенность сползала с него, будто сухая кожа с линяющей гадюки, а на её место заступал ужас. «Ниллган…» — сорвалось с посеревших губ. Выждав еще немного, я коротко и тяжко двинул головой в его перекошенную морду. А когда он, клокоча и булькая, уже падал, я достал его ногой.

— Свет!

В ладонях девушки ожил тусклый фитилек.

Вургр был оглушен. Я перевалил его на спину. Бледное худое лицо. Страдальчески смеженные прозрачные веки, из-под которых пробивалось слабое свечение. Странно знакомые черты — я только недавно научился различать зигган по внешности. На лице — та же печать обреченности. Каждый обречен играть свою роль. Вургр — леденить души людей, девушка — ждать скорой смерти… На жилистой, грязной шее кровососа я увидел странный шрам — силуэт бабочки с распростертыми крыльями.

— Убей меня, — просипел вургр. — Ты должен меня убить. Все равно теперь я умру. Ведь ты не станешь поить меня своей кровью…

— Посмотрим, — сказал я. — Вставай, уйдем отсюда. Ты мне нужен живым.

— Никуда я не пойду. Я голоден. Мне нужно насытиться либо умереть.

Я протянул руку и взял с полки чудом оставшуюся от погрома глиняную плошку. Не отрывая взгляда от дергающегося лица вургра, провел лезвием меча по руке. Слабая струйка крови стекла в плошку. Донорская доза…

— Говори, — приказал я.

Девушка безмолвно раскачивалась из стороны в сторону, широко распахнув мерцающие глаза и бормоча свои заклинания. Как сомнамбула. Вургр не смотрел на нее. Он видел только плошку с моей кровью.

— Что ты намерен от меня услышать? — его лицо исказилось в гнусной ухмылке. — Я знаю, кто ты. Змиулан, новый императорский гузнолиз. Даже мертвецы лижут гузно потомкам Гзуогуама Проклятого… Заклинаниями вас вызывают из праха, вы не люди. Как и мы. Глиняные ярмарочные куклы, которыми из-за ширмы вертят жрецы… Все зиждется на колдовстве, вся власть Луолруйгюнра, будь он проклят перед престолом Эрруйема… Я не родился вургром. Если хочешь знать, я прихожусь императору братом! Нашему отцу нравилось, когда женщины рожали от него. Он крыл подряд всех коров и ослиц империи, чтобы те знали его мужскую силу. Одна из ослиц родила меня. Но я не стал юруйагом… я скрылся. Мне нужен был Эйолияме, ни больше ни меньше. Оставалась самая малость: отрезать голову Луолруйпонру и швырнуть ее к ногам жрецов. И я почти сделал это! Но ниллган опередил меня… Я не был убит. Наоборот: погиб сам ниллган. Кто-то хотел, чтобы я достиг своей цели, да только не помог мне в последнюю минуту. Знать бы, кто… Он убил ниллгана, рассек его пополам, как тыкву. А я угодил в темницы Эйолудзугга. Лучше бы им растоптать меня, сжечь заживо, разрезать на кусочки!.. Они придумали лучше: они призвали из тьмы огромного вауу, и тот поцеловал меня в шею… — вургр ткнул грязным пальцем в «бабочку». — Но я не мертвец, как та! Я человек, я такой же, как они… которые меня боятся, будто я бешеный уэггд… Трусливые кувшины с говном… а я все помню, я думаю, я все тот же… но меня превратили в чудовище, и нет пути назад, впереди только смерть… потому что одна-единственная ночь, когда я не утолю свой голод, — и все!

— Кто натравил на тебя вауу?

— Как кто? — вургр захихикал. — Разве много в империи людей, способных заклинать этих гадин? Только один, Дзеолл-Гуадз… Он же и вышвырнул меня в ночь, когда все свершилось.

— А император?

— При чем тут император! Он — дурак, дитя. Им вертят все, кому не лень. Такая же кукла, как и мы с тобой.

— Кто способен обращаться с императором, как с куклой?

— Если бы я знал! Я начал бы с него. Даже сейчас, — сейчас было бы еще лучше. Выпил бы его… как флягу вина! Может быть, Дзеолл-Гуадз? Или тот, кто убил ниллгана?

Я сунул ему плошку. Он принял ее, словно снятую со взвода гранату. Нет, будет точнее сказать — как ядовитую змею.

— Зачем это?

— Не твое дело, — сказал я и отвернулся.

За моей спиной вургр, чавкая и сопя, вылизывал мою кровь из плошки. Занятно: у многих народов поделиться кровью означало побрататься. Из Геродота: «Когда двое желают заключить договор о дружбе, то третий становится между ними и острым камнем делает надрез на ладони у большого пальца каждого участника договора. Затем, оторвав от их плащей по кусочку ткани, смачивает кровью и намазывает ею семь камней, лежащих между будущими союзниками. При этом призывают Диониса и Уранию». Славный был обычай!

Куда было приятнее смотреть на Оанууг.

Я снял с себя бронзовую басму с отчеканенным знаком императорской власти и протянул девушке. Та не пошевелилась. Тогда я своими руками надел басму ей на шею. Кожа Оанууг была прохладна и шелковиста. Мне нестерпимо захотелось прикоснуться к ней еще раз.

— Тебя никто не тронет, — сказал я. — Слышишь, никто. Клянусь молотом Эрруйема.

— Дурак, — насмешливо сказал сзади вургр. — Одно слово — ниллган… Думаешь, ей это в радость?