Шеф с системой. Гамбит повара

Глава 8

Вечером, после того как я получил карт-бланш от управляющего, я не спешил. Революции требуют подготовки. Для начала вызвал к себе Матвея.

Когда мальчик вошел в мои новые, просторные покои, он все еще был робок, но в его глазах уже не было того страха. Я усадил его за стол и поставил перед ним миску с рагу и кружку морса. Он съел все с благодарностью, но уже без прежней отчаянной жадности.

— Матвей, — начал я, когда он закончил. — Завтра я иду на общую кухню. Я получил разрешение и собираюсь навести там порядок, как обещал. Пора выкинуть оттуда Прохора. Мне нужен будет помощник. Мой личный помощник и ученик. Я хочу, чтобы им стал ты.

Он замер с ложкой в руке. Его глаза расширились от изумления. Он не мог поверить своим ушам. Из бесправного раба, которого избивали черпаком, — в личные ученики советника княжича. Это был скачок через несколько социальных пропастей разом.

— Но… я… — пролепетал он. — Я же ничего не умею…

— Ты умеешь быть верным и умеешь держать язык за зубами. Этому не научишь, — я посмотрел на него в упор. — Ты умеешь писать? Читать?

Вопрос был неожиданным. Матвей опустил глаза и кивнул.

— Да, господин Алексей. Немного.

— Откуда? — мягко спросил я. — Ты смышленый и не похож на сына крестьянина.

Он молчал с минуту, и я увидел, как по его лицу пробежала тень старой, глубоко спрятанной боли.

— Мой отец был купцом, — сказал он тихо, глядя на свои руки. — Не богатым, но и не бедным. У него была своя лавка в южном городе, у самого моря. Он торговал пергаментом, чернилами, книгами… Он сам научил меня читать и считать, говорил, что грамота поможет мне в жизни. А потом… потом пришли люди боярина Морозова.

Мои мышцы напряглись. Снова Морозовы.

— Они сказали, что отец задолжал им. Не знаю каким образом, ведь мы почти не имели с ним дел. накануне только отправили немного товара. Они сказали, что товар порченый, и обложили его непомерной данью. Когда он не смог заплатить, они забрали все. Лавку, дом… нас. Отца убили, когда он пытался защитить маму, а нас забрали к ним. Она… она не выдержала первой зимы, ну а я заболел и меня уже больного продали сюда. Боялись деньги потерять, если я у них помру.

Он закончил, и в наступившей тишине было слышно лишь треск огня в камине. Теперь я все понял. Понял, откуда в этом забитом мальчишке была та внутренняя искра, тот ум, который я заметил с самого начала.

— Ты нужен мне, Матвей, — сказал я, и мой голос был тверд. — Мне нужны не только твои уши, но и твоя грамотность. Будешь вести учет, записывать мои рецепты. Помогать мне с отчетами для управляющего. Ты согласен?

Матвей впервые открыто посмотрел мне в глаза и тепло улыбнулся.

— Да, — сказал он твердо. — Согласен. Сделаю все, что в моих силах.

— Тогда оставайся, — кивнул я. — Тебе разрешили жить в комнате при малой кухне там, где я жил до недавнего времени. Борислав проводит тебя. Выспись хорошенько. Завтра будет долгий день.

Он ушел, а я остался, чувствуя, что мой маленький отряд только что пополнился не просто союзником, а верным оруженосцем.

Утро после получения указа от управляющего было другим. Воздух был тем же — прохладным, с запахом дыма из очагов, но я вдыхал его иначе. Я не пошел на свою тихую, уютную малую кухню. Сегодня моя работа, настоящее поле боя, было в другом месте.

На стуле лежал новый комплект одежды. Я медленно оделся. Плотные штаны, чистая льняная рубаха и добротная кожаная куртка. Когда я затянул на поясе ремень, почувствовал, как спина сама собой выпрямилась.

Борислав встретил меня у двери. Я кивнул ему, а затем подозвал Матвея, который уже ждал в коридоре, одетый в чистую рубаху и штаны, которые я для него вытребовал.

— Идем, — сказал я им обоим. — Пора.

Мы втроем — я, мой молчаливый страж и мой испуганный, но полный решимости ученик, — направились прямиком в логово врага. На общую кухню.

Мы вошли в тот самый миг, когда утренний хаос был в самом разгаре. Воздух был густым и тяжелым от чада, запаха подгоревшей каши и криков Прохора. Он как раз отвесил оплеуху какому-то мальчишке, который, видимо, недостаточно быстро чистил котел. Лязг посуды, шипение жира, ругань — это была привычная музыка этого ада.

И в этот ад шагнули мы.

В тот момент, когда я, одетый в свою новую, чистую одежду советника, пересек порог, вся эта какофония оборвалась на полуноте. Лязг и крики прекратились. Воцарилась оглушительная тишина.

Я спокойно, не обращая ни на кого внимания, прошел в самый центр кухни. Борислав, как каменное изваяние, встал у входа, отрезая Прохору путь к отступлению. Матвей, хоть я и чувствовал, как он дрожит всем телом, встал рядом со мной, чуть позади, как и подобает ученику. Он был живым символом нового порядка.

Все взгляды были устремлены на нас. Я видел страх и недоумение на лицах поварят, а еще я видел, как медленно поворачивается ко мне багровая, искаженная яростью физиономия Прохора.

— Ты что здесь забыл, Веверь⁈ — взревел он, делая шаг ко мне. — Сбежал от княжича⁈ Решил вспомнить, где твое место⁈

Я не ответил. Лишь молча достал из-за пояса туго свернутый свиток, скрепленный сургучной печатью Степана Игнатьевича. Медленно, с показной аккуратностью, я разломил печать и развернул пергамент.

— Именем и указом князя Святозара, — начал я читать, и мой голос, спокойный и ровный, разнесся по замершей кухне, — а также по распоряжению управляющего Степана Игнатьевича…

Я сделал паузу, обводя взглядом испуганные лица поварят, и, наконец, остановил свой взгляд на Прохоре.

— … полный контроль над общей кухней и ее продовольственными запасами, — я отчеканил каждое слово, — на время проведения реформы питания дружины, передается советнику Алексею Веверину.

Я закончил и свернул свиток.

Реакция была медленной. Сначала Прохор просто смотрел на меня, его тупой мозг отказывался верить в услышанное. Затем его багровое от ярости лицо начало медленно бледнеть, приобретая нездоровый, сероватый оттенок. Глаза, до этого горевшие гневом, расширились, и в них отразился первобытный ужас.

Он понял. Он все понял.

Его мир, в котором он был полновластным, жестоким царьком, только что рухнул.

А в глазах других поварят, до этого полных лишь страха и безнадеги, я увидел, как робко, неуверенно, но все же разгорается крошечная, почти угасшая искорка. Искорка надежды.

Я повернулся к единственному человеку на этой кухне, который сохранил остатки профессионализма — к старшему повару Федоту.

— С этой минуты все приказы отдаю я, — сказал спокойно, но мой голос, усиленный тишиной, прозвучал очень громко. — Первое — полная проверка кладовой. Матвей, готовь дощечку и грифель.

Федот, среднего возраста, уставший мужчина, на мгновение замер, посмотрел на Прохора, затем на Борислава у двери, и, поняв, что власть сменилась, молча кивнул. Матвей, дрожа от адреналина, подбежал ко мне с заранее приготовленными письменными принадлежностями.

Я, в сопровождении Борислава и с Матвеем в роли писаря, решительно направился к святая святых Прохора — к его личной кладовой. Прохор попытался было преградить мне путь, но один-единственный тяжелый взгляд Борислава заставил его замереть и отступить в сторону.

Я взял с гвоздя тяжелый ключ, открыл замок и шагнул внутрь. Запах здесь был другим — не чад, а аромат настоящей, качественной еды, но я пришел сюда не наслаждаться.

— Матвей, записывай, — скомандовал я, а потом начал методичную, безжалостную проверку. Аудит, который забьет последние гвозди в крышку гроба тирании Прохора. Мой [Анализ Ингредиентов] третьего уровня работал, как самый точный инструмент, видя не только то, что есть, но и то, чего быть не должно.

Я подошел к мешкам, стоявшим у стены.

— Мешок с пшеном, — констатировал я. — Крупа испорчена. Присутствуют следы плесени и долгоносика. Поварят, небось, ей кормил? — Матвей кивнул. — А вот за ним… — я отодвинул мешок, и за ним обнаружился другой, из более качественной ткани. — Мешок с отборной пшеничной мукой высшего помола. В учетных книгах его нет? — Матвей достал книгу, которую мы заранее взяли со стола Прохора. — Записывай, Матвей. Неучтенная мука, один мешок.

Матвей, хоть его рука и дрожала, старательно царапал грифелем по воску.

Я пошел дальше. Мой взгляд упал на большой бочонок с медом в углу. На нем была надпись «Остаток: на дне».

— Бочонок с медом, — я открыл крышку и заглянул внутрь, проверяя содержимое анализом. Он был полон почти наполовину. — Мед отличного качества. Записывай: несоответствие остатков. Мед, примерно полбочонка.

Затем я обнаружил тайник. Небольшую нишу в стене, прикрытую пустым мешком. Внутри, в маленьких глиняных горшочках, хранились настоящие сокровища. Дорогие южные специи, которые я здесь даже не видел, а они оказывается были: шафран, гвоздика, кардамон. Не видел, чтобы они попадали в общие котлы. Зачем он их хранил? Продавал на сторону? Похоже на то. Вон как упакованы хорошо.

— Записывай, — мой голос был холоден. — Неучтенные специи.

Час спустя инвентаризация была закончена. Дощечка Матвея была испещрена записями о недостачах, о спрятанных продуктах, о подмене качественного зерна на гнилое. Доказательная база была собрана.

Я вышел из кладовой, держа в руках дощечку. Прохор, который все это время ждал снаружи, дернулся было ко мне, но, наткнувшись на взгляд Борислава, замер на месте. Кухня погрузилась в звенящую, напряженную тишину. Все ждали, что будет дальше.

Я не стал обращаться к Прохору и не стал обращаться к испуганным поварятам. Я повернулся к единственному человеку, который представлял здесь настоящую власть.

— Борислав, передай господину управляющему и княжичу Ярославу, что первая часть инспекции завершена, но есть еще один, более важный вопрос, который требует их личного присутствия и решения.

Борислав молча кивнул и, развернувшись, вышел. Прохор проводил его взглядом, и я увидел, как по его багровому лицу пробегает первая тень настоящего, животного страха. Если до этого он не мог поверить в происходящее, то теперь убедился окончательно.

Мы ждали. Минуты тянулись, как часы. Поварята забились по углам, боясь пошевелиться. Прохор тяжело дышал, его взгляд метался от меня к двери и обратно. Его загнали в угол, и загнанный зверь всегда опасен. Внезапно он перестал метаться. Он медленно повернулся ко мне. В его маленьких глазках больше не было гнева. Только отчаяние и жалкая, заискивающая мольба.

— Веверь… — прохрипел он, делая шаг ко мне. — Что ж ты делаешь, а? Ты же меня под топор подводишь… Сгноят ведь в яме…

Он попытался изобразить жалость, апеллировать к какому-то общему прошлому, которого у нас никогда не было.

— Послушай, мальчик… я погорячился. Был неправ. Давай… давай договоримся? Я отдам тебе все, что спрятал. Все серебро. Хочешь, я тебе девку лучшую из деревни куплю? Только скажи управляющему, что ошибся. Что все на месте. А? Мы же свои люди, кухонные…

Я смотрел на него. На эту огромную, дрожащую тушу, которая еще вчера избивала детей и упивалась своей властью и я не чувствовал ни капли жалости. Только брезгливое презрение.

— Поздно, Прохор, — сказал я жестко. — Я ничего не забыл.

На его лице отразилась такая смесь эмоций, что не передать словами. Он понял, что пощады не будет и в этот момент его животный инстинкт самосохранения взял верх над всем остальным. Одним резким, на удивление быстрым для его туши движением, он развернулся и бросился не к главному выходу, а к двери, которая вела на задний двор.

Он сдернул засов, отворил дверь, выскочил на улицу.

Но из тени у самой двери шагнула фигура. Один из стражников личной гвардии управляющего, которого я даже не заметил. Он просто выставил вперед древко копья. Прохор, не успев затормозить, на полной скорости налетел на него грудью. Раздался глухой удар и хрип. Прохор отлетел назад и рухнул на пол, хватая ртом воздух.

Стражник молча вернул копье в исходное положение и встал у двери, преграждая путь. Я обменялся с ним взглядом. Он едва заметно кивнул. Борислав предвидел этот ход и, подстраховался.

В этот момент дверь в кухню снова открылась. На пороге стояли Степан Игнатьевич и Ярослав.

Их появление окончательно изменило атмосферу. Управляющий вошел своей обычной, спокойной походкой, его холодные глаза быстро оценили обстановку. Ярослав шел следом, и на его лице читалась с трудом сдерживаемая ярость. Их появление окончательно парализовало Прохора страхом. Он сжался, его огромная туша, казалось, стала меньше.

Я молча протянул дощечку управляющему. Он пробежал по ней глазами, и уголки его губ едва заметно скривились в брезгливой усмешке.

Затем я собрал всех поварят в центре кухни. Они стояли, сбившись в испуганную, дрожащую кучку, опустив головы и боясь поднять глаза на своего тирана. Я не стал говорить. Просто создал сцену.

Слово взял Степан Игнатьевич. Он обвел мальчишек своим тяжелым взглядом.

— Помимо воровства, — его голос был ровным, но от этого еще более страшным, — были ли на этой кухне другие… нарушения порядка со стороны главного повара?

Поварята молчали, вжимая головы в плечи. Страх, вбиваемый годами, был сильнее надежды. Я сделал ободряющий кивок Матвею.

И Матвей, мой верный маленький шпион, моя первая инвестиция в этом мире, сделал шаг вперед. Он посмотрел не на меня и не на Прохора. Он посмотрел прямо в глаза Ярославу.

— Бил, — сказал он, и его тихий, дрожащий голос прозвучал в тишине, как удар колокола. — Бил сильно. Черпаком. За любую провинность. Когда у него было плохое настроение и просто так.

Он замолчал, набираясь смелости, и продолжил, глядя уже на управляющего.

— Голодом морил. Лучшую еду себе забирал, а нам — баланду пустую давал. Когда мы ошибались, заставлял есть помои из чана для свиней.

Видя, что Матвея не прервали, не ударили, и видя, как лицо Ярослава искажается от ярости еще сильнее, а глаза управляющего превращаются в узкие щели, другие мальчишки обрели смелость.

Еще один шагнул вперед и, задрав рукав своей рваной рубахи, показал старый, уродливый шрам от ожога на предплечье.

— Это он меня в котел с кипятком ткнул, — прошептал он. — За то, что я таз с очищенной морковкой в грязь уронил.

И прорвало. Один за другим они начали говорить, их голоса становились все громче, все увереннее. Они подтверждали слова Матвея, показывали старые синяки, рассказывали о голоде, об унижениях. Это больше не были слухи или сплетни. Это были официальные свидетельские показания, данные наследнику и управляющему.

Когда последний, самый маленький поваренок, всхлипывая, рассказал свою историю, на кухне воцарилась тяжелая тишина. Степан Игнатьевич медленно повернул голову и посмотрел на Прохора. Его взгляд был холоднее зимнего ветра. Ярослав, стоявший рядом, сжал кулаки так, что побелели костяшки.

Прохор понял, что это конец. Он рухнул на колени, его огромное тело обмякло, превратившись в бесформенную дрожащую кучу.

— Княжич… Господин управляющий… — завыл он, по его багровому лицу потекли слезы. — Врут они все! Оговорили! Этот Веверь их подкупил, научил! Я… я им как отец был! Строг, да, но справедлив!

Я подошел к нему, держа в руке дощечку с записями Матвея. Ярослав встал рядом со мной, его рука легла на эфес меча.

Я не стал говорить о побоях. Это было дело князя и управляющего. Я говорил о том, в чем был специалистом. О еде.

— Записи из кладовой, — сказал я сухо, глядя на трясущуюся тушу. — Недостача за последний месяц: десять фунтов сливочного масла. Один бочонок соленой рыбы. Три мешка муки высшего сорта, не учтенные в записях. Мешок сушеных грибов. Бочонок меда…

Я читал, и с каждым словом Прохор съеживался все сильнее. Я не обвинял, а констатировал факты. Сухие, безжалостные цифры. Они были доказательством воровства. Про предательство даже говорить не стоило.

— Врешь! — взвизгнул он. — Все врешь, щенок! Подстроил!

— Хватит, — отрезал Степан Игнатьевич. Его голос был тих, но от него, казалось, зазвенела посуда на полках.

— В темницу его, — рыкнул Ярослав. — Управляющий решит его дальнейшую судьбу.

Борислав кивнул и двумя шагами оказался рядом с Прохором. Он без усилий поднял его с колен и поволок к выходу.

Затем я повернулся к ошеломленным поварятам, которые смотрели на меня с благоговейным ужасом, не в силах поверить в то, что только что произошло. Их тиран пал.

— Сегодня, — сказал я громко, чтобы слышал каждый, — вы впервые за долгое время будет есть настоящую еду.

Я посмотрел на своего верного маленького шпиона.

— Матвей, пошли за тем самым отрубом говядины, что мы нашли в тайнике и принеси мне самый острый нож.