Русский бунт. Шапка Мономаха. Часть I

Глава 8

Перфильеву и его министрам я устроил торжественную встречу. Построил Муромский полк шпалерами и организовал оркестр. Меня самого так не встречали, как я свой нарождающийся административный аппарат. Праздные москвичи толпились на площади, тянули шеи и судачили. Специально обученные люди Мясникова привычно уже распространяли правильные слухи.

— Это казачий генерал Перфильев Афанасий Петрович, — рассказывали они окружающим. — У царя-батюшки первейший канцлер. А этот сзади, в камзоле, — сенатор Волков. Он ещё до покушения Катьки на государя секретарем был и как услышал, что государь жив, сразу же прибежал к хозяину. А этот…

Я ждал, стоя на ступеньках Красного крыльца Грановитой палаты. Вместе со мной стояли все мои военачальники, кроме Мясникова, который прятался от внимания публики в зале. Музыка стихла. Перфильев и его сопровождающие поясно мне поклонились. Может, мне и не по чину, но я спустился с крыльца. Обнял и расцеловал канцлера.

— Заждался я вас. Работы много. Но она подождет, а сейчас прошу к столу.

Снова грянула музыка. Я возглавил шествие и вступил под древние своды кремлевского дворца.

Я был единожды в Грановитой палате, возил школьников, победителей олимпиады на экскурсию, и запомнил ее очень яркой и сочной. Сияющей золотом и росписями. Здесь и сейчас же палата выглядела, как заурядный сельский клуб. Ибо вся роскошная позолота и роспись были замазаны побелкой, а стены были задрапированы красной тканью. Когда я здесь это увидел в первый раз, у меня дар речи пропал. Я машинально схватил старичка-кастеляна за воротник, придушив слегка, и с трудом смог выдавить: «Где росписи?».

Выяснилось, что это опять дело рук «Великого Петра». Его, понимаешь, раздражали суровые лики святых, князей и царей, когда он устраивал в Грановитой палате комедийные представления и попойки Всешутейшего и Всепьянейшего собора. Вот и приказал молодой царь закрасить все известкой и обтянуть тканью.

Ох, не без причины народ его Антихристом прозвал. Ох, не без причины.

Я искренне молил бога, чтобы старые росписи под слоем известки уцелели. Хотя бы частично. Не хотелось бы малевать новодел. Слава богу, мастера-иконописцы на Руси всегда были, а времени на архитектуру у меня впереди много. Восстановим.

Уставленные всевозможными кушаниями столы были выставлены в два ряда, лучами, расходящимися от моего тронного места. Лучи разделяла массивная центральная колонна, поддерживающая весь свод залы. Вокруг колонны выстроились манекены в доспехах витязей и рыцарей.

Один из столов заняли мои военачальники. За пестрой толпой польских панов я разглядел Мясникова со своим фактическим преемником Савельевым. Недалеко от них пристроились и Уразов с Салаватом. Вокруг Крылова кучковались бывшие дворяне, а казачьи полковники — вокруг Овчинникова.

Второй стол занимали гражданские. Ближе всего устроились братья-масоны с примкнувшим к ним профессором Гюльденштедтом. Далее группа из Рычкова, Немчинова и Бесписьменного, дружно отвечающая за мои финансы. Министр здравоохранения Максимов так, увы, и застрял под Павлово. Видимо, тяжелые последствия той мясорубки не давали ему уехать. Дальше всего от меня сидел Волков. Очевидно, что в коллективе моих соратников он чувствовал себя белой вороной. И среди всей этой толпы мужиков, как роза на березе, выделялось милое личико княжны Агаты.

«Надо будет пристроить ее к Наталье Алексеевне Гессен-Дармштадской. А то княжна странно выглядит в суровой мужской компании».

За моим столом места было немного. Справа от себя я посадил Перфильева и Подурова, а слева — Наталью Алексеевну и архиепископа Платона. Вообще-то вдова соблюдала траур по погибшему супругу и не хотела идти на пир, хотя мы и обсудили все предварительно. Но я настоял на ее присутствии с целью познакомить всех с моей фактически единственной «родственницей». И ей самой тоже стоило взглянуть на моих соратников. После первых здравиц она вольна была в любой момент уйти. Владыко без труда составлял компанию немецкой принцессе и олицетворял для публики поддержку меня церковью.

В свободном от столов углу расположились музыканты и старательно услаждали наш слух ненавязчивыми мелодиями.

Первым кубок поднял я.

— Наконец-то все мы вместе. Впервые после Нижнего Новгорода. Большинство из вас с боями проделало путь от самого Оренбурга. Вашей верности и смелости я не забуду никогда. Я благодарю и моих воевод, что вели в бой войска, не страшась смерти, и моих министров, и чиновников, что закрепляли достигнутое и наводили порядок в мятежных землях. Без вашего совместного каждодневного труда Москва так и осталась бы недостижимой целью. За вас!

Я отсалютовал бокалом и с удовольствием послушал ответные крики моих полковников. Гражданские вели себя тише. Пока не могли расслабиться.

— Особо я хочу поблагодарить господ офицеров из дворян. Обстоятельства вашего вступления под мои знамена нельзя не назвать оригинальными, но тем не менее вы своим профессионализмом и преданностью заслужили мое уважение. Каждый получит от меня награды отдельно, но сейчас я бы хотел наградить всех вас скопом. Я отныне дарую офицерам из дворян, служащим мне с оружием в руках, право величаться своими титулами, у кого они есть. Особых сословных прав я, конечно, не верну, но родовые титулы разрешаю использовать в том числе и в официальной переписке.

Мое заявление было неожиданностью для всех. Столы загудели неуверенно. И даже сами господа бывшие дворяне тоже замялись. Как всегда, инициативу проявил Крылов. Он поднялся и сказал:

— Мы благодарны за такой дар, хоть титулованных среди нас и мало. Разве что граф Ефимовский порадуется. Но уверен, что такой дар многих из колеблющихся склонит на твою сторону, Петр Федорович.

— Не то чтобы склонит, но не оттолкнет, — согласился я. — Несмотря на то, что враг ещё силен и не смирился с неизбежным поражением, нам надо думать и о будущем. О том, как прекратить распрю и установить справедливый мир.

Я ещё полчаса распинался, расписывая перспективы свободного от сословных оков общества. Народ не так часто слышал мои выступления на эту тему, а потому был внимателен. Новиков традиционно строчил в блокноте. А сидящий напротив Неплюйвода делал эскизы.

Закончил я опять на патетической ноте, повторив свои слова, сказанные перед боем у Павлово:

— Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!

Народ вскочил с криками «Любо», «Слава» и «Виват».

Вступительная часть закончилась, приступили к еде. По ходу трапезы я начал расспрашивать Перфильева о причинах его задержки в пути. Выяснилось, что речной караван по Оке добрался только до Коломны. Там они уточнили водную обстановку, от местных узнали, что Москва-река обмелела, и решили пересаживаться на гужевой транспорт. Вот только была одна загвоздка. Коломна оказалась под контролем прежней екатерининской администрации и даже с некоторым гарнизоном. Мясников послать туда казачков не догадался, а я сам забыл.

Но Перфильев был не только толковым канцлером, но и хитрым казачьим атаманом. Имея с собой полсотни бойцов охраны, одетых в старую форму, он сумел задурить головы коменданту с градоначальником и захватить их в плен. А потом уже и весь город взять под контроль. И только потом выдвинулся на Москву.

— Вот так мы и добрались. Я, конечно, мог и сам вперед остальных приехать, но не хотел без пригляда оставлять людей и самое главное — обоз. Там ведь для тебя большой подарок с Урала едет.

Я заинтригованно посмотрел на канцлера.

— Какой такой подарок?

Канцлер усмехнулся.

— Ну что же. Начну тогда с хороших новостей. По зиме ты Рычкову чертежи золотопромывательных механизмов рисовал да рассказывал, по каким речкам пески золотые лежат. И велел ему добычу из тех песков золота наладить.

Я кивнул. Ещё в Казани Рычков готовые детали вашгерда мне показывал.

— Ты в поход на Нижний Новгород ушел, а Рычков обратился ко мне, дескать, на Урал ехать хочет. Приказ твой исполнить. Но я, государь, по-своему решил. Мне толковые люди, больно дороги, а с земляными работами любой справится. Потому я обоз с инструментом промывным к Шигаеву отправил. А Рычков подробную роспись положил, что да как делать. С твоих слов, государь.

Перфильев приложился к кубку, невольно нагнетая интригу. К его словам прислушивался не только я, но все, кто сидел за моим столом.

— Ну так вот, Максим Григорьевич к тому времени уже прочно утвердился в Екатеринбурге и поручение твое начал выполнять еще до того, как снега растаяли. На речке Березовке нашли место, где проба показала много золота. Там вашгерд твой, государь, собрали и работы начали. Так за неделю работы одного только этого прииска намыли золота больше, чем на Шарташском руднике за месяц.

Полюбовавшись на наши удивленные лица, канцлер продолжил:

— Видя такое, Шигаев своей властью закрыл рудник и всех оттуда бросил на добычу россыпного золота. Сделали ещё несколько десятков таких же вашгердов и поставили их во множестве на ручьх и речках. На той же Березовой да на Пышме. И то, что добыли за март с апрелем, тебе, государь, выслал. А я по эстафете обоз в Нижнем принял и сюда довез.

— И много ль там? — задал я мучавший всех вопрос.

— Шесть пудов! Но четверть это с рудников и конфискат всяческий. Шигаев пишет, что ежели все пойдет так и далее, то к концу лета россыпи дадут мало что не сто пудов золота.

— Ох ты! — выдохнул пораженный Подуров. — Это же мильен рублей!

Немецкая принцесса очень заинтересованно посмотрела на меня. И в ее взгляде появилось какое-то странное задумчивое выражение.

Архиепископ был менее всех удивлен.

— То господь нам всем шлет знак своего благоволения и помогает угодному ему делу.

Все перекрестились вслед за Платоном.

Я не стал портить настроение соратникам. Рекордные цифры добычи на приисках, как правило, характерны только в самом начале. Когда берется самый верхний, обогащённый и легкий слой песков. Основное золото лежит в той массе песков, где концентрация его ниже. Но в первый год и правда можно надеяться на сверхдобычу. А когда цифра поползет вниз, можно будет послать новых старательские партии к Миассу. Там тоже легкого золота много.

— А почему он с рудников людей снял? — спросил я.

— А вот тут уже плохие новости начинаются, государь, — невесело усмехнулся канцлер. — Поскольку от крепостной зависимости ты крестьян освободил, то посессионные, к заводам приписанные, более на Урал не поедут. Они сейчас в своих деревнях за землю воюют. А без рабочих рук не только шахты золотые встать могут, но и все железоделательное дело на Урале. Того угля, что крепостные за зиму нажгли, да руды, что накопали до новой зимы может хватит, а вот потом домны гасить придется. Некому будет дрова рубить и руду возить. За деньги же народ нанимать — то железо в цене втрое вырастет против теперешней. Мало охотников то на Урал ехать. Вот Шигаев и ставит людей туда, где доходу ожидается больше.

— Понятно, — протянул я.

Рабский труд как основа хозяйствования рухнул, а новые трудовые отношения складываться будут несколько лет. Все это время такую трудоемкую отрасль, как металлургия, будет лихорадить. Это плохо.

— Подумаю, чем Шигаеву помочь.

На самом деле думать тут было нечего. Придется идти проверенным путем трудовых лагерей. Благо потенциальных зэков вокруг превеликое множество. На этот самый переходный период как раз хватит.

— Но это не все плохие новости, государь, — прервал мои размышления канцлер. — Максим Григорьевич пишет, что Лысов в Сибире самодурствует. Набрал себе челяди, что попривыкла барские блюдья лизать, и через оную власть твою в уездах крепить пытается. Выходит дурнина.

Собственно, и это было ожидаемо. Но все-таки очень неприятно.

— Ах ты ж… — я проглотил матерное ругательство, — Ты вот что, канцлер, начинай по уездным городам рассылать толковых людей — можно из дворян, кто присягу дал на службу. И Новикова спроси, чтоб их проверил или кого присоветовал. Да подкрепи их небольшой воинской командой, чтобы не вышло беды. Слышишь, Подуров! Помоги Афанасию Петровичу с этим делом да вербовщиков из старослужащих солдат с ними отправь. Пущай призыв вместо рекрутчины зачинают, но сильно сперва не давите. Надо, чтоб народ попривык. Придумай, как набрать охотников в армию идти по новым правилам.

— Сделаю, государь!

Мне отчетливо стало понятно, что пришла пора брать под контроль триумфальное шествие власти истинного царя по городам и весям всея Руси. Промедлим — и треснет хребет государства. Конечно, будет период анархии. Будут местные царьки, всякая подлость, воровство и беззаконие. Но очнутся от ужаса перед новым укладом здоровые местные силы. Захотят и прибытка, и жизни безопасной. Нужно их срочно поддержать. И без масонов Новикова тут не обойтись. Пускай попробуют посконную Русь и сверят свои отвлеченные теории с практикой. У кого получится, сменят Лысовых в губерниях со временем. А воинские команды их поддержат. Будем растить своих губернаторов-государственников вместо гоголевского городничего.

— Потребно бы нам какую медаль или иной знак для своих людей изобрести. Чтобы сразу было видно — наш человек, — подал идею Перфильев.

— Горжет, что под подбородком на цепочке носится — вот что нам нужно, — согласился я. — А коль скоро золото прибыло, пора и монету свою начать чеканить. Ты подбери нужного человека, канцлер, и поставь его на Красный Монетный двор, что у Китайгородской стены. И прессы, и мастера там найдутся. Эскизы нарисуют — и в путь. Негоже нам своим войскам платить монетой с Катькиным профилем.

Наталья Алексеевна дотронулась до моей руки и, склонившись ко мне прошептала на немецком:

— Ваше величество, я собираюсь сейчас покинуть ваше застолье. Но, пока не ушла, хочу передать вам портрет того человека, что был у нас кучером и, возможно, стрелял в моего мужа. Я расспросила свою прислугу, его никто не знает. С прочими говорить мне неудобно. Возможно, вы сами захотите провести расследование?

Она вопросительно посмотрела на меня. Я принял из ее рук свернутый четвертушкой лист бумаги и ответил:

— Я непременно займусь этим. А кроме того, рекомендую вам, Августа, познакомиться вон с той дамой, — я указал на княжну Агату. — Это княжна Курагина. Сбежала из ссылки и пытается вымолить прощение для своего отца, что в заговоре против меня участвовал. Возьмите ее к себе фрейлиной. А то карать мне ее не хочется, а дела поручить ей никакого не могу. Возможно, вы найдете решение ее судьбы.

Принцесса наклоном головы дала понять, что просьбу мою она приняла, и поднялась из-за стола. Я тоже встал, галантно поцеловал ей руку и отпустил. Пронаблюдал, как вдова в черном прошествовала мимо моих сановников и остановилась рядом с Агатой. Княжна тут же поднялась из-за стола и отошла с Натальей Алексеевной в сторону. Там они немного пошептались и удалились из Грановитой палаты вместе.

Я вспомнил о листке в своих руках и развернул его. Карандашный рисунок был изумительно хорош. На меня с листа бумаги взглянул молодой человек с хитрым прищуром в глазах и разбитной улыбкой. Левое ухо у него торчало сильнее правого, и это было хорошей приметой.

Но почему Августа отдала мне эту бумагу не в приватном порядке, а на глазах у всех? Посеять сомнения в приближенных хочет?

Чудны дела закрутились в Самоцветных уральских горах с прошлого года — немудрено и умом повихнуться. Колыхнуло Косой Брод, как и все окрестности. Барин-то сбежал неизвестно куда. Подручника барина, приказчика на господском прииске, смертным боем в могилу свели, да в острог не попали. Сколько муки от него приняли — все и не упомнишь. Расчиталися сполна! За то, как обманывал руднишных с выплатами. Как воровать не давал, через подслухов сведав о счастливой находке камешка с искоркой драгоценной и не дав взять за него хорошие деньги. Как к девкам приставал с бесчестием, пока их родители в забоях горбатились. Можа еще в чем провинился, да только Сеньке по малолетству сие неведомо.

Дальше — больше! То мимо проедет караван золотодобытчиков от самого царя истинного да позовут с собой самородки брать. То известия придут с Южного Урала, будто рабочие с одного завода все порушили, пожгли и утекли, а с другого — что мастеровые свой завод от башкир пришлых неделю обороняли. И отстояли завод-то, не дали лишить себя куска хлеба. Из тайных убежищ стали выходить скитники-начетчики без опаски — то невиданно, неслыханно.

В самые жары прибыл в деревню государев человек с барабанщиком. Приехал на телеге и сразу к избе кабацкой откупщицы-целовальничихи разговеться с дороги. Косой Брод на дыбки — что сие значит, не выйдет ли какой беды? Барабанщик — это вам не баран начихал!

Умные люди подсказали: государев человек — солдат в унтер-офицерском звании. Все тут же всполошились: а ну как в рекруты забреют справных мужиков!

Не угадали.

Унтер вышел к честному народу. Приказал стол на улицу вынести. Барабанщик отстучал общий сбор.

Собрались по привычке. Начали кланяться начальству. Свобода-то быстро в руки не дается.

Государев посланец зачитал царев манифест. Об отмене рекрутчины и о замене ее призывом на воинскую службу на пять лет.

Все заохали.

— Зайдешь на пять, вернешься через двадцать пять.

— Все без обмана! Царское слово крепкое! Не рекруты нонче, а ратники — понимать надоть. Неволить никого не стану, — удивил кособродовское опчество унтер. — Положено с Косого Брода призвать пять человек. Охотники есть? Молодым тож разрешение дадено писаться в ратники. Тем, кто на призыв откликнется, выйдет полная перемена жизни. Отслужив, будет по отчеству писаться.

— Как баре? — ахнули в толпе.

— Как уважение имеющие от опчества и полезные государству людишки!

Молодые парни и кинулись к столу, чуть не снесли. Цельных семь человек.

— Пошто записался, Васютка?

— Новые места поглядеть охота!

Простой души был Васютка Щегарь. То знак на золото искал, то, поверив насмешникам, мог по их слову до ночи в яме колотиться, руду искать, которой отродясь в тех местах никто не видал.

— А ты, Сенька?

Парень смолчал. Причина у него была тайная, сердечная, об таком людям не сказывают. Давно приглянулась ему Алена, дочка отставного горного мастера. Не по Сеньке шапка такая невестушка. Он как есть голодранец, а она из достаточных. Сеньке это невперенос. Все мечтал тишком богатый камень найти и в люди выбиться. Приказчика-то нету, можно без опаски от перекупщика правильную цену получить. Да не давался камень в руки — то ль старатель из Сеньки невсамделешный, то ль повыгребли все до донышка более удачливые. А тут выпала козырная карта — хватай не зевай!

— А ежели постреляют вас на войне-то, дубины стоеросовые? — нашелся в толпе смущатель. — Блазнят вас уважением, расплатятся свинцом.

— Никого не неволю, — тут же отозвался унтер. — С родней обкашляйте свой выбор. Но знайте: за службу не мала копейка солдату теперь положена!

Баушка Лукерья отговаривать не стала, а другой родни у Сеньки Пименова не осталась.

— Много ль мне той жизни Господь еще сподобил, внучек? Ступай за своим щастьем, авось ахфицером вернешься. Всяко лучше, чем в норе каменной сгинуть, как твой тятя.

Сенька поутру ягу кошачью надел — спереди еще ничего, а спина вся в дырьях, ни черта не греет. На шее крестик кипарисовый — авось пронесет лихоманка.

Собрались все у избы целовальничихи. Лишь один неустойку оказал — спрятался за бабьими юбками и не вышел. Народу на проводы собралось — тьма! Все интересно посмотреть, как бравый унтер ратников из деревни поведет. Напутствовали больше насмешками, чем плачем. Лишь Алена, Сенькина зазноба, на краткий миг к нему прислонилась, сунула в руку узелок.

— Пирожков тебе в дорогу спекла.

— Вернусь Петровичем, сватать тебя буду. И башмаков с пряжками привезу в гостинец, — уверил девку Сенька, а сам все думал: как бы так устроить, чтоб спину не светить — засмеют.

Тронулись.

Ратникам любо: мудреный им достался дядька-унтер, одни усы чего стоят! Ну он им и показал, где раки зимуют.

— Привыкай, деревня, к солдатской науке. Экзерцицию вам назначаю. Поспешай бегом за телегой.

Сам-то к барабанщику в телегу — прыг. Лошаденку кнутом ожег. Та и пошла ходко. Парни припустили на своих двоих. Так и неслись до ближайшего леса, запыхались. Лишь Сенька справился без отдышки.

— Молодец, паря! — похвалил его унтер. — Бегательный навык для солдата — вещь полезная. Когда в атаку, а иной раз — от неприятеля.

Насмешничал? Кто его разберет?

— Может, ты, ратник, и по деревьям лазить мастак? Покажи-ка нам свое умение.

Сенька глянул. Вкруг лес густой, стоялый. Выбрал дуб поухватистей, поясок скинул, петлю накрутил да и взлетел на верхушку, как на горочку забежал. Нетрудно! Сколько раз в младенчестве за яйцами птичьими шастал. Пригодилась нехитрая наука.

Спустился. Унтер знай себе Сеньку нахвалил. А потом и вовсе озадачил.

— Как говорит наш царь истинный, Петр Федорович, у каждого справного солдата в ранце знак бригадира, а то и хенерала! С экзерцицией, Сенька, ты справился знатно. Дорога тебе в егеря нового строя. Там таких шустрых привечают.

Любопытный Васятка не утерпел:

— Что за егеря-то, ваше благородие?

— Сейчас вы простые ратники. А дойдём до ретрашемента Елдыгинова, вас по полкам распишут. И станете вы не ратниками сиволапыми, а правильными солдатами. И будут вас титуловать кого мушкетером, кого егерем, а кого и фурлейтом-обозником.

С первого дня стал унтер Сеньку привечать, а как к исходу седьмицы добрались до уездного городка, поставил старшим опосля себя над командой.

Заночевали у обывателя, хотя баили, царь не велел таких беспокоить. Тут и наслушались разных ужасов, что творилось в поселении последний год. Хозяин квартеры все ахал:

— Городскую верхушку в воду покидали или в сенях порубали пришлые лихие люди. Покаяться перед смертушкой не дали, лишили надежды на Спасение. А висельники? Ежели человека за шею повесить, душа его выход найти не может. И отлетает через срачный ход. Оскверненной на небеса возносится. Лиходеит Сесека, никак не успокоится. Вешает другой день народ православный.

— Головы рубите, да душ не губите! — со значением ответствовал унтер. — Кто таков этот Сесека?

— Главарь ватажников, что город на клинок взяли у прошлого года. Сам себе назначил воеводой. Никакого сладу с ним нет.

— Разберемся!

Унтер ушел, а все спать завалились в сарайке, отведенной под постой. Вернулся не один — еще две команды привел с такими же, как сам, старыми служаками во главах.

— Айда до воеводы. Нам судно потребно, чтоб по воде до места добраться.

Перезнакомились с пришлыми ратниками, никакого из знакомцев не встретили. Наметились гурьбой за унтерами поспешать, да вышла промашка. Забегали служивые и быстро всех построили. Барабанщики вперед, призывники колонной, унтера пообочь строя зашагали с важными видом. Загребая пыль босыми ногами, ратники пытались им соответствовать, да не больно-то и выходило.

У крыльца городской управы лаялись два человека: один в потертом мундире и треуголке, другой — видом чистый варнак, пистоль за кушаком, на боку сабля, на башке не поймешь что понакручено. Видать, тот самый главный вор Сесека. Заслышав барабаны, примолкли. Как команда прибыла, продолжили свой спор.

— Я есть назначенный от Москвы военный и гражданский начальник этому городу, а ты, атаман, обязан мне подчиниться. Немедленно прекратить насилие и грабежи населения.

— Козьему стаду ты начальник, — глумился Сесека, оправдывая свое прозвание. Шепелявил сквозь пеньки давно выбитых зубов. — Прикажу тебя повесить. Царем ведь заповедовано: «И буде кто против меня противник и в недоразумении, таковым не будет от меня милости: голова отрублена и пажить ограблена».

— Я не изменник царю. Я присягу давал! И горжет отличительный имею, — ткнул себе под подбородок ахфицер, в серебряную бляху на цепочке с именем Петра Федоровича.

Все три унтера вышли вперед. Коротко глянули на отрезанную косичку ахвицера, на горжет. С презрением оглядели его сробевшую команду из пяти солдат.

— Пошто безобразишь, атаман? Аль не разглядел, что пред тобой люди государевы и барабаны при нас? Могем и иной знак показать.

— У меня к вам злобы нету. У вот к этому…

— Давно уже царем сказано: «Кои из дворян сами явятся и принесут повинную, тех прощать и в казаки писать, и в службу назначать». Завсегда по совести, а того паче по приказу поступать должно.

— Да я вас…

Унтер Сенькиной команды не дослушал. Кулаком махнул по виску — Сесека повалился.

— Остервенение скверных душ должно выжигать каленым железом. Вяжите, его ребята! Вы, вашбродь, послали бы своих солдатиков остальных ватажников похватать. А мы подмогнем вам для укрепы. Людишкам воровским никакого снисхождения не будет.

— Благодарствую! Чем отплатить за заботу вашу?

— Корабль нам нужен до Волги добраться.

— Постараюсь найти.

Ахфицер-то постарался, да больно нескладно у него вышло. С небрежением, какое случается, досталось команде рекрутов судно отставное, на дрова определенное. Сквозь худые доски из трюма солнце видать. Чуть ветер, судно станет скрипеть и с бока на бок валится. Бывало, корабельщики назначенные были готовы спасать свои животы на лодках, да у унтеров не забалуешь. Воду черпали, молились, доски в пазах крепили. Так и добрались с именем Господа на устах до нужного места. А что страху натерпелись — то не беда. Солдат к страху привыкать должОн.