Русский бунт. Шапка Мономаха. Часть I

Глава 14

В палатах Дворцового приказа, где господам архитекторам и было назначено, пришлось довольно долго. За это время собралось человек сорок.

Из прежней градостроительной верхушки был только статский советник Пётр Никитич Кожин. Одет он был по-купечески, но голый подбородок нарушал целостность образа. Так что такой маскарад только больше привлекал внимания к его персоне. Впрочем, он, кажется, беспокоился по другому поводу. Отойдя к окну, он шуршал какими-то листками и шевелил губами, тихонько читая с них текст.

А вот Никола́ Легран, молодой архитектор из Франции, выглядел совершенно органично, по-иноземному. Был приветлив и не напряжен. Кажется, что все происходящее в Москве его возбуждало и развлекало. Он тоже наблюдал полет шара и с удовольствием присоединился к коллегам с обсуждением этого удивительного зрелища.

Кроме архитекторов, начала совещания ждали десяток крупных строительных подрядчиков и несколько заводчиков. Им тоже нашлось, о чем поговорить, дабы скоротать время.

Наконец к ним вышел офицер в сопровождении пятерки казаков и потребовал представиться. Сверив и подкорректировав список, он распорядился пришедших обыскать, что и было проделано с тщанием. Лишь только после этого офицер препроводил их всех в Грановитую палату.

Со времени последнего визита Баженова сюда ничего не изменилось, только в красном углу, на помосте, возвышался трон, украшенный лезвиями сабель, палашей, и пик. Длинный стол со стульями расположились в другом конце палаты, и перед одним из торцов его стояла большая доска, задрапированная тканью.

Распорядитель рассадил всех приглашенных по местам и произнес:

— С государем говорить вежливо. Обращаться по титулу, если только он сам не разрешит сокращать величание. Когда он к вам обратится, в первый раз надо встать, представиться. Говорить только по делу. Размышления и философии разводить не советую. И помните, за оскорбление его величества полагается смертная казнь.

С этими словами офицер ушел, а притихшие градостроители остались ждать под присмотром пары казачков.

Наконец появился самозванец в сопровождении нескольких человек. Все поспешили встать и склониться в поклоне.

— Садитесь, господа, — сказал Пугачев и сделал приглашающий жест сопровождающим.

Они расселись на свободные места на одном из концов стола, а за противоположным уселся сам самозванец. Он сложил руки домиком и оглядел присутствующих. Баженов впервые видел его так близко. И первое впечатление было не слишком благоприятное. На вид ему было лет сорок. Роста среднего, худощав, но при этом широкоплеч. Лицо было слишком простонародное, грубое. Но большие, живые, внимательные глаза притягивали к себе. Заглядывали в душу.

— Я собрал вас, чтобы сообщить… — тут Пугачев сделал паузу и чему-то усмехнулся, — важное известие. Отныне столица Российской Империи будет находиться в Москве. Отныне и навсегда. И это перед нами ставит очень важную задачу. Запланировать её рост и развитие на ближайший век.

Собравшиеся внимательно слушали, не проявляя особых эмоций. Пока что ничего неожиданного они не услышали. А Пугачев продолжил:

— Нам надо заложить генеральный план города в пределах Камер-коллежского вала с учетом многократного прироста населения и неизбежного технического прогресса. Облегчает нам задачу то, что город ещё не окостенел в своих каменных берегах, и то, что мнением землевладельцев мы можем полностью пренебрегать.

Этот пассаж вызвал оживление.

— Кто из вас мне скажет, какова будет численность населения в Москве к концу девятнадцатого века?

Самозванец обвел всех взглядом и внезапно указал на самого младшего среди них, Ваню Еготова.

— Ну-ка, начнем с тебя. Как ты думаешь?

Юноша покраснел и неловко поднялся из-за стола.

— Э… Стало быть… Ой, — вспомнил он о напутствии перед собранием офицера свиты. — Меня Иван Еготов звать, ваше императорское величество. Я в школе при экспедиции каменного строения ученик архитектора.

Взгляд его дернулся к Баженову. Пугачев тоже взглянул на учителя, и тот кивнул, подтверждая. А юноша продолжил неуверенно:

— Ну, колик мне ведомо, при Алексее Михайловиче сто тысяч в городе живало. А чичас сто шестьдесят где-то. Стало быть, через сто лет будет жить тысяч триста.

Пугачев лукаво улыбнулся.

— Я смотрю, хорошо вы учите, Василий Иванович, — обратился он к Баженову. И тот поразился. Ведь он же еще не представлялся. Как он узнал? Меж тем Пугачев продолжил расспросы:

— А сколько населения было в Санкт-Петербурге при Алексее Михайловиче?

Ваня развел руками.

— Так не было же еще Петербурга-то!

— То-то и оно, — усмехнулся самозванец. — А за три четверти века на пустом месте вырос город по населению не меньше, чем Москва. Так что простым складыванием тут истины не узнаешь?

Он жестом усадил Ваню за стол и обратился к остальным.

— Ну? Кто даст свою оценку роста? Поднимайте руку, ежели хотите высказаться. И давайте без полного титула. Разрешаю ограничиваться обращением «государь» и не вскакивать.

Руку поднял Казаков. Пугачев кивком разрешил ему говорить.

— Матвей Федоров Казаков, государь. Помощник главного архитектора. Я полагаю, что ежели у торговцев да крестьян будет полная свобода перемещения по державе, то многие в столицу подадутся. Так что десятикратному росту за сто лет я не удивлюсь. А возвращение древней столице ее статуса… Тут, боюсь, никто не решится дать точный прогноз.

Пугачев одобрительно покивал.

— Все верно, Матвей Федорович, от полутора миллионов и выше. Я тоже так считаю. А еще через сто лет и все пятнадцать миллионов будут в Москве жить. Правда, граница ее будет намного дальше, чем сейчас.

Баженова такие прогнозы даже напугали. Он не вполне мог представить себе город в полтора миллиона жителей, а что пятнадцать и вовсе были за гранью мыслимого. Откуда только у самозванца такие идеи могли взяться?

А Пугачев тем временем продолжал:

— И если уже сейчас город утопает в говне и грязи и страдает от нехватки воды, то что с ним будет при удесятерённой численности? Кроме того, эти полтора миллиона человек захотят по городу разъезжать в экипажах, а городское хозяйство будет обслуживаться неимоверным количеством ломовых извозчиков. Что будет твориться на дорогах? Именно эти проблемы надо решать государству, а не городить бесконечные, никому не нужные дворцы, разрушая при этом исторические памятники.

При последних словах Пугачев, нахмурившись, посмотрел на Баженова. У того холодок пробежал по позвоночнику при этом взгляде.

— Прежде чем начнем обсуждение планов, давайте уясним, в каком состоянии сейчас город, — перевел свой взгляд на Кожина самозванец. — Пётр Никитич, вы доклад подготовили?

— Разумеется, государь, — встал и поклонился, судя по всему, переметнувшийся на сторону нового властителя старый чиновник и дворянин. Он кинул взгляд на листок бумаги в своих руках и начал:

— Как уже упоминалось, численность населения всех сословий в городе — круглым счетом — сто шестьдесят одна тысяча обоего полу. Домовладений после чумы и прошлогодних пожаров числится теперь восемь тысяч восемьсот семьдесят восемь. В дворянском владении двадцать семь процентов. У духовенства тринадцать процентов, остальное у купечества и разночинцев.

Кожин оторвался от листка и добавил:

— Дворянские домовладения в среднем в семь раз крупнее прочих. Да и каменных домов у дворян много больше. Подробную роспись я не успел сделать. Но в течении седмицы сделаю.

— Хорошо, — кивнул Пугачев. — А сколько всего каменных домов по Москве?

— Тысяча двести девять. Из них половина в пределах Белого города, пятая часть относится к Немецкой слободе, а остальное раскидано по Земляному городу и Замоскворечью.

Доклад, прерываемый вопросами Пугачева, длился почти час. Кожин сыпал цифрами текущего числа трактиров, постоялых дворов, мануфактур и кузниц. Перечислял количество мощеных улиц и процент кровель, крытых черепицей. Дошла речь и до кирпичных заводов.

— Кирпичных заводов было с сотню, а теперь числится сорок три, да не все работают исправно. Суммарно кирпича они изготавливают в год всего восемь миллионов штук, хотя рядились на десять. Цена на них за последний десяток лет возросла вдвое. До пяти рублей за тысячу доходит. Известь также вздорожала от шестидесяти копеек за бочку до рубля двадцати копеек. Белый камень с доставкой обходится по шестнадцать рублей за сотню, а бутовый — четырнадцать рублей за кубическую сажень. С такой дороговизной ни о какой масштабной стройке думать не приходится.

Заключил чиновник и недобро посмотрел на заводчиков. Те набычились, нахмурились. Один из них поднял руку и, увидев кивок Пугачева, поднялся.

— Я, стало быть, купец второй гильдии Переплетчиков, царь-батюшка. И про цену готов сказать вот что. Работников на заводы кирпичные очень много надобно, а где их взять? Идут, конечно, крестьяне, те, которые на оброке в работники, но токмо в сезон. И плату требуют. Это же не казенные заводы, что могут нагнать с деревень работников даром. Опять же: на обжиг кирпича требуются дрова. И много. На обжиг миллиона штук уходит восемь сотен кубических саженей дров. А это по рублю за сажень с подвозом. Вот и выходит цена за кирпичик. И ведь наценку я по уговору с казной не выше семнадцати процентов ставлю. Почти в убыток себе работаю.

Чиновник и заводчики углубились в пререкания, а Пугачев внимательно их слушал. Баженов же все эти цифры знал, ибо в комиссии их собирали и обсуждали постоянно, и наблюдал за самозванцем.

Наконец споры утихли и доклад закончился перечислением доступных залежей известняка, песчаника и кирпичных глин.

— Ну что же. Это даже хорошо, что Москва по большей части деревянная. Не так обидно будет сносить дома, — усмехнулся Пугачев. — С каменными будет сложнее. Для столичного города с миллионным населением нынешние улочки очень тесные и кривые. Отныне регулярные улицы надо проектировать на тринадцать саженей ширины, а переулки не уже шести. Но кроме них городу потребуются прямые и широкие проспекты и бульвары шириной до ста саженей.

Такие цифры Кожину показались совершенно неразумными, и он не сдержал восклицания.

— Потребно ли так много-то?

И наверно пожалел о своей несдержанности, увидев недовольный взгляд самозванца.

— Я, конечно, понимаю, Пётр Никитич, что в «европах» так не строят, — усмехнулся тот. — Но у нас надо к проектированию подходить не с точки зрения моды, а с точки зрения климата. Скольких в Санкт-Петербурге людей уже зашибло насмерть льдом, падающим с крыш? Почему не сделать широкий газон между домами и тротуаром? Что нам мешает? В той же Голландии, откуда Петр моду градостроительную привез, таких снегопадов отродясь не бывает, как у нас. Даже в Петербурге. А уж что говорить про Москву. Вот вам и по сажени с каждой стороны. Далее. Между дорогой и тротуаром тоже надо делать газон с кустарником, дабы экипажи не поливали пешеходов водой да грязью. Вот и ещё по полсажени минимум. Итого только на газоны с тротуарами должно на улице отводить пять саженей ширины. Ну и для проезда экипажей по четыре в ряд семь-восемь саженей. Итого до тринадцати саженей рядовая улица. А насчет проспектов…

Пугачев сделал знак рукой казачку справа от себя, и тот откинул ткань с доски. Взорам собравшихся открылся рисунок двухъярусного конного экипажа, несуразно большого для нарисованной двойки лошадей.

— Это, господа, экипаж конной железной дороги. Или, по-простому, «конки», — пояснил самозванец. — Основной общественный транспорт в Москве на ближайший век. Двигаться сей экипаж будет по железным лежням, что позволит пароконной упряжью перевозить груз, эквивалентный для двух десятков обычных экипажей. Это сделает перевозки дешевыми и доступными для самых малообеспеченных жителей. А самое главное, позволит соединить центр с окраинами и даже с пригородами регулярным сообщением.

По жесту самозванца казак перелистнул плакат с рисунком конки и открыл взорам следующий. На нем был дан разрез улицы с домами, газонами, тротуарами и проезжей частью. Но в центре нарисованы были два вагона этой конки на параллельных путях.

— На рядовых улицах пути для конки могут быть утоплены в мостовую, дабы не препятствовать движению телег и экипажей. А вот на магистралях для них надо предусмотреть выделенные полосы. Кроме того, магистрали должны иметь ширину для движения шести или восьми в ряд экипажей помимо конки. Отсюда и ширина проспектов. Можете считать, что на вырост проектируем.

Снова сменился рисунок, и на этот раз лист демонстрировал схематично перерисованный план города, составленный инженер-майором Горихвостовым. Его покрывали красные линии и зеленая штриховка. Линии, конечно же, показывали проспекты, но проходили они прямо сквозь кварталы застройки.

— Это, конечно, предварительный, ориентировочный генеральный план. Вам предстоит его проработать, исправить и дополнить. Но, как видите, логика в нем простая. На месте стен Белого и Земляного города появится широкие бульвары. Их следует замкнуть в кольца через Замоскворечье. Для этого предусматриваются мосты как через саму реку, так и через обводный канал, который ещё следует выкопать. Радиальные проспекты мной нарисованы ориентировочно. Их надо примерить к местности, дабы не было крутых подъемов и спусков. Но в случае необходимости где надо сроем и подсыпем. Если существующие улицы безболезненно расширить не удастся, то проспект прокладываться будет параллельно. Прямо по кварталам.

Баженова такой размах в планах самозванца удивил и обрадовал. Это было созвучно его собственным представлениям об идеальном городе. Прямые и широкие проспекты и обширные площади. Величественная застройка в классических пропорциях и стиле.

— А зачем параллельно? — поднял он руку одновременно с вопросом. — Не проще ли снести дома по одной из сторон улицы и за их счет расшириться?

Пугачев неодобрительно покачал головой.

— Все бы вам сносить, Василий Иванович. Не цените вы старые постройки. А вот я их ценю и вопросы слома старинных строений по Москве буду рассматривать лично. Я вообще планирую принять закон о защите памятников старины. Чтобы у таких, как вы, руки не тянулись все до основания снести.

— А в чем прок-то от старых палат? — удивился несколько оскорбленный насмешкой в голосе самозванца Баженов.

— С практической точки зрения, может, и никакого. А вот с исторической — очень большой, — ответил Пугачев и обратился к Кожину. — Петр Никитич, позаботьтесь на все каменные дома составить справку. Кем, когда построен. Кто в сем доме живал из известных личностей. Когда и как перестраивался. И нынешнее состояние тоже. Понимаю, что работа большая. Но я не тороплю, и можете себе под это дело штат собрать из людей сведущих. Защиту и оплату им обеспечу.

Чиновник кивнул и задумался. А Пугачев снова вернулся к схеме.

— Зеленым я на карте отметил предполагаемые общественные парки, — показал он на штриховку вдоль Неглинной и в районе Арбатской площади. — Как видите, я желаю в таковой парк обратить пустующие земли вдоль крепостных стен, а также все пространство между Неглинной и Петровкой. Левый берег Неглинной спрямить и обустроить как набережную. А правый обустроить как живописный парк с островками и протоками. Для чего речку, конечно, нужно будет запрудить в районе Кузнецкого моста.

Руку поднял Казаков, и самозванец прервал речь, дав ему высказаться.

— Ваше императорское величество, я, конечно, признаю, что замысел прекрасен, но надлежит иметь смотрение противу того, что Неглинная принимает в себя все зловонные стоки с окрестностей. Буде такому случится, в парках невозможно будет находится от миазмов. Я, наоборот, предлагаю заключить эту речку в трубу.

— Действительно, вы правы, Матвей Фёдорович, — кивнул Пугачев. — Если не предпринимать никаких мер, то речка неизбежно превратится в клоаку. Но мы, памятуя о перспективе в полтора миллиона жителей, эти меры предпримем. Мы запланируем строительство общегородской канализации. Вам сие мудреное слово известно как «клоака». В Париже, если кто не знает, давно такая существует. При Петре Великом были попытки собирать избыточную воду с помощью деревянных труб. Мы пойдем значительно дальше.

Пугачев поднялся и жестом остановил начинающих вставать из-за стола господ градостроителей. На плане города он провел три жирных черных линии в направлении с запада на восток и обозначил сеточку линий потоньше, подходящую к ним.

— Канализацию сделаем следующим образом. Ливневые стоки соберем в Неглинку и прочие ручьи, такие как Черторый, например, которые, скорее всего, придется заключать в трубы. Обычная дождевая или талая вода через них будет сбрасываться непосредственно в Москву-реку. А вот бытовые стоки мы будем собирать сетью подземных тоннелей и труб и отводить от города подальше. Вниз по течению Москвы-реки. Там эти стоки будут очищаться на полях фильтрации и безопасно сбрасываться в реку.

Пугачев положил на место грифель и сел за стол, вытирая пальцы.

— Строительство таких грандиозных подземных сооружений потребует больших усилий и средств. Но зато навсегда решит все проблемы города с нечистотами. Затраты на их сооружение будут постепенно возмещены платой с домовладений за подключение к канализационной сети. Начать работы по подготовке проекта можно уже сейчас. Для этого нужен точный нивелирный план рельефа города в пределах Камер-коллежского вала с дополнениями вдоль Москвы-реки в сторону Люберец и вдоль Яузы в сторону Мытищ. Кто из вас возьмется за топографию?

Пугачев обвел архитекторов взглядом. Внезапно поднялся француз.

— Ваше величество, меня зовут Николя Легран. Я буду счастлив участвовать в таком грандиозном проекте.

И он поклонился, коснувшись буклями парика поверхности стола.

— Хорошо, месье Легран. Определитесь с необходимым штатом и инвентарем и начинайте.

— Государь, а нельзя ли мне привлечь к работе нашего юного друга, Василия Еготова. Он призван в вашу победоносную армию, но мне представляется, что гораздо больше пользы он принесет на профессиональном поприще.

Пугачев взглянул сначала на Еготова, потом на Леграна и согласился.

— Хорошо. Он войдет в состав инженерной части, которая будет вам придана.

Парень просиял и с благодарностью посмотрел на довольного француза.

— Но отвод стоков — это только половина дела. Вторая — это обеспечение города питьевой водой. Грязная вода — источник половины всех болезней, господа. Запомните это.

Пугачев строго обвел взглядом всех присутствующих.

— Насколько мне известно, в районе Мытищ есть сильные и чистые источники. Требуется подсчитать их производительность и разработать проект транспортировки воды в город самотеком. Фёдор Васильевич, — обратился самозванец к Каржавину, — возьметесь за этот проект?

Тот встал, поклонился.

— Живота не пожалею, Ваше Величество.

— Очень хорошо, — улыбнулся Пугачев. — Итак, город получит четкий план развития, удобную дорожную сеть, чистую воду и отвод нечистот. Но этого мало для столицы империи. Надо придать городу индивидуальное, узнаваемое лицо. К моему прискорбию, господа архитекторы пока не находят ничего умнее, чем копировать европейские каноны. Подобно обезьянам, корчащим рожи вслед за человеком, они пытаются построить кривую копию Европы меж родных осин.

Баженова глубоко оскорбило подобное сравнение. Но он постарался никак это не показать.

— И в своем подражательном угаре господа архитекторы не щадят даже древние памятники Руси, пропитанные историей. Омытые кровью наших предков. Василий Иванович, расскажите мне, как у вас рука поднялась снести пол-Кремля? Что за уродливый сарай, утыканный колоннами по периметру, вы на его месте вознамерились построить? И не кивайте на Екатерину. Этой дурочке такой проект в голову прийти не мог. Это ваша инициатива. Ваша идея.

Баженова затрясло от негодования. Еще никто не посмел назвать его шедевральный проект сараем. Даже недоброжелатели признавали достоинства проекта и порой критиковали только за стоимость или трудности возведения. Но с точки зрения архитектурных канонов рационализма он был почти совершенен.

Баженов поднялся, покосившись на Казакова, который тихонько прошептал:

— Вася, осторожней..

Несколько долгих секунд Баженов смотрел в глаза Пугачеву, а потом начал:

— Европейские каноны родились не на пустом месте. В их основе архитектура Рима и Византии, откель мы, кстати, получили и письменность, и религию. Классическая архитектура подчиняется правилам золотого сечения. Гармония, заключенная в этом правиле, понятна и приятствена человеческому глазу, к какому бы народу этот человек ни принадлежал. Никакой иной архитектуры, кроме классической, быть не может. Иначе это будет нечто кривое и не симметричное, яко старые боярские терема. А по поводу заимствования знаний с запада, то и это для Руси было свойственно. Стены и постройки Кремля, о котором ваше величество, изволили печаловаться, строили итальянцы, такие как Пьетро Антонио Солари, Алоизио де Карезано, Алоизио Ламберти да Монтиньяна. И в этих постройках нет ничего оригинального, у них полно прототипов в тех же Милане и Флоренции. Так что же мне сейчас должно было помешать перенять у европейцев знания об архитектуре и сделать город красивее и рациональнее?

Пугачев внимательно выслушал. Жестом посадив Баженова на место, он сам откинулся на спинку кресла и чему-то усмехнулся.

— Умение мыслить в масштабах столетий и даже тысячелетий. Вот что вам должно было помешать, Василий Иванович. Архитектура это не просто наука о строительстве. Это еще и воспитательная сила. Могучая. Самая доступная для народа. Картины, скульптуры видят не многие, а вот архитектура сопровождает горожанина всю его жизнь и с самого детства воздействует непосредственно на душу. Созерцая вокруг себя постоянное и непрерывное, застывшее в камне подражание Европе, он неосознанно считает, что все без исключения в этой самой Европе достойно подражания. Что именно там центр цивилизации и свет истины. Для такого человека очень естественно будет поливать грязью все отечественное. Презирать нашу историю и в конце концов предать свой народ. Предать, не ощущая своего предательства. Подражая Европе, мы сами себя причисляем к её колонии. И относиться европейцы к нам всегда будут как к туземцам. Иногда очень опасным и влиятельным. Но туземцам. В отношении которых любая подлость допустима.

Пугачев поднялся, опять остановив аналогичное движение у собравшихся, и начал прогуливаться вдоль стола, как раз за спинами господ архитекторов.

— Но мало того, что наши собственные просвещенные граждане будут в душе молиться на Запад. Народы, которых мы присоединим к империи или на которых будем распространять наше влияние, также попадут под это воздействие. Это в начале они увидят ваши, Василий Иванович, любимые колонны с портиками и проникнутся благоговением от величия империи. А потом. Позже. Они поймут, что мы подражатели. И начнут искать покровительства именно у тех, кому мы подражаем. У оригинала. Это же логично. Эпигоны не заслуживают уважения.

Баженову было неприятно слышать голос за своей спиной, но вертеть головой было неудобно, да и несолидно.

— Поэтому декор и стилистика всех общественных зданий отныне должны базироваться на допетровском архитектурном наследии. Я и без вас, господин Баженов, знаю, что это наследие произрастает от старых итальянских мастеров, но на нашей почве оно уже достаточно обрусело, чтобы быть оригинальным и самобытным. Кроме того, у нас есть богатая и уникальная пластика деревянных строений. Она тоже может и должна служить источником вдохновения. Так что, Василий Иванович, вам придется забыть про своих любимых древних римлян и вернуться к родной почве.

Баженов не выдержал этого насмешливого голоса со спины и развернулся вместе со стулом.

— Прикажете окна как попало лепить да кокошниками украшать? Да! Это, конечно, исконный стиль. Спору нет. Вместо прогресса деградируем до времен Василия Третьего.

— Вам нравится Петербург? — прозвучал неожиданный вопрос.

— Как же он может не нравиться? Единственно ансамбля, прекрасные четкие линии…

— Да-да! Лес колонн и портики. В итоге, получается однообразная казарма. Одна большая казарма, перед входом в которую уместна будка часового, а не тележка цветочницы. Кому-то вообще в голову приходило, что следование греческим образцам в такой стране, как наша, просто смешно? У нас вместо туники тулуп, а сандалии русскому народу заменяют лапти или сапоги со скрипом. В итоге, получается не торжество человеческого духа, а скоморошничанье: «грек» в лаптях под сенью дорического ордера. Мы пойдем своим путем. Разве я хоть слово сказал о пренебрежении столь любимым вами золотым сечением? Вроде, нет. И окна, расположенные симметрично и на одном уровне, мне тоже больше нравятся. Ну, если вы неспособны сказать свое слово в архитектуре, то неволить не буду. Как раз кто-то должен канализацию строить. Вот вы и построите Клоаку. Красивую.

Баженов вскочил, отмахиваясь от Казакова, пытавшегося ухватить друга за рукав.

— Я могу построить все что угодно. Не вам о моих способностях судить, кем бы вы…

— Молчать! — взревел Пугачев. — Сейчас доболтаетесь до железных оков. Художнику многое позволительно. Куда больше, чем простому смертному. Но у моего терпения есть свои предела. Покиньте нас!

Василий Иванович покраснел, всхлипнул, как-то разом постарел, невзирая на то, что ему не исполнилось и сорока. Он бочком двинулся к выходу, прижимая ладони к лицу.

— Продолжим! — раздался спокойный голос самозванца.

(лайт-версия состояния Кремля со стороны Москва-реки после архитектурного зуда Баженова)