Русский бунт. Шапка Мономаха. Часть I

Глава 10

В кромешной темноте висел обнаженный человек. Цепи на руках удерживали его от падения на земляной пол камеры, ибо ноги уже не держали грузное тело. В кромешной темноте обострился слух и исправно доносил до человека чьи-то приглушенные стоны и крики. Он не мог точно сказать, сколько уже прошло времени. Казалось, его забыли в этом каменном мешке вечность назад. Обычно заключенный может отмечать ход времени по кормежкам. Но ни еды, ни посетителей не было. Ему казалось, что про него просто забыли.

Но это было не так. Про Ивана Орлова помнили и специально давали ему промариноваться. Но время пришло. Послышались шаги, разговоры и какой-то скрип. Отворилась тяжелая дверь, и по глазам полоснул нестерпимо яркий свет масляной лампы. Когда пленник проморгался, то увидел двух человек и нагруженную чем-то тачку.

В одном из вошедших Орлов узнал Шешковского, второй был незнаком.

— Ну что, Иван Григорьевич, заждались нас? Ну вы уж нас извините. Дел много, — шутливо проговорил Шешковский увидев узнавание в глазах пленника. — Давайте не будем отнимать друг у друга время и договоримся. Вы нам ответы на вопросы, мы вам жизнь и в перспективе ограниченную свободу.

Язык присох к гортани, и Иван не смог членораздельно произнести слова, рвущиеся из глубины души. Его проблема была замечена, и сам Шешковский поднес кружку с водой к губам Орлова. После нескольких глотков способность говорить вернулась к пленнику. Но он уже овладел эмоциями и спросил коротко:

— Что вам надо?

— Мы хотим вернуть государю уворованные вашим семейством средства. Земли и крестьян мы уже, считай, вернули, заводы и мануфактуры тоже, а вот деньги, что за рубежом спрятаны, без тебя не вытащить. Потому и предлагаем тебе жизнь и даже чуток свободы. Соглашайся. Другого предложения все равно не будет. А на том свете тебе деньги все равно не нужны.

Иван Орлов сплюнул комок неприятной слизи и пыли, скопившейся во рту. Вместо ответа он присмотрелся к стоящей в тени тачке, на которой что то шевелилось и издавала мычащие звуки.

Спутник Шешковского обратил внимание на взгляд Ивана Орлова и, усмехнувшись, осветил тачку. С ужасом Иван осознал, какой груз он видит. Это было то, что осталось от брата Григория. Рот его был заткнут кляпом, а рука привязана к телу. На заросшем, потемневшем лице ярко выделялись бешено вытаращенные глаза.

— Кстати, спешу представить вам, Иван Григорьевич, Афанасия Тимофеевича Соколова. Он при государе императоре начальник Тайного приказа и мой непосредственный начальник.

Названный коротко кивнул и басовито произнес:

— Мы не из христианского сострадания решили устроить вам братскую встречу. Гришку-то пора уже головушки лишить, но нам напоследок от него большая услуга нужна. Вот ты нам и поможешь со своим братом договориться.

С этими словами Соколов вытащил кляп изо рта Григория. Тот немедленно разразился отборной бранью. Поливая и присутствующих, и Пугачева последними словами.

Видя, что пациент не унимается, Соколов достал кинжал, шагнул к висящему на цепях Ивану, ухватил его за ухо и в одно резкое движение отрезал его. Иван взвыл от боли, а Григорий, наоборот, резко заткнулся.

— Еще раз рот без разрешения откроешь, отрежу у него второе, — спокойно предупредил Хлопуша Григория. Тот мелко закивал, с ужасом глядя, как из раны на грудь брата течет кровь.

Соколов же ухватил за волосы Ивана и повернул к себе его лицо.

— Если ты, скотина, скажешь, что спрашиваем, то одним ухом мы и ограничимся. Если будешь дураком притворяться, то мы тебя будем строгать до тех пор, пока от тебя такой же огрызок не останется, — он кивнул в сторону Григория. — И начнем мы с причиндалов.

С этими словами Хлопуша прижал лезвие к гениталиям пленника. Тот отшатнулся, насколько позволяли путы.

Шешковский весело рассмеялся.

— Ох и мастер же ты уговаривать, Афанасий Тимофеевич.

И шутливо поклонился боссу. А потом другим тоном обратился к пленнику:

— Иван Григорьевич, не могу вас обнадежить. Мы действительно равнодушны к вашему здоровью и жизни и будем добывать из вас нужные государю сведения со всем усердием, на какое способны. А чтобы вы нас не обманули, мы сохраним вам жизнь. И если то, что вы нам скажете, окажется неправдой, то ваши страдания продолжатся с новой силой. К тому времени мы и прочих ваших братьев в этот подвал доставим. Вот тогда-то вы узнаете, что такое настоящая боль.

Улыбка бывшего Екатерининского палача стала пугающей. Тому способствовали резкие тени одинокой лампы.

— Но сейчас мы, благодаря воле государя императора Петра Федоровича, еще склонны к милосердию и компромиссам. Мы готовы забыть о существовании прочих Орловых. Пусть живут, если им фортуна улыбнется. Готовы сохранить и вам жизнь. А если вы и ваш брат не будете глупить, то и здоровье. Поселитесь под надзором, где нибудь в глуши. Заведете жену и детишек, если, конечно, будет чем, — Шешковский жестом указал на его гениталии. — Всего-то и нужно дать нам доступ к своим счетам. Не так много.

Пока Шешковский разливался соловьем, Соколов-Хлопуша замотал рану пленника тряпкой от кляпа, поднял с пола отрезанное ухо и оттер его от грязи. Потом, к пущему ужасу Орловых, сунул его в рот и принялся с хрустом жевать. Это зрелище окончательно сломило волю старшего из братьев.

— Хорошо. Я скажу все, что вы хотите.

Шешковский быстро застрочил в тетрадке, записывая информацию об именах английских и голландских поверенных Орлова. О долях, вложенных в Британскую и Голландскую Ост-Индскую компании. И прочие вложения.

— Бумаги спрятаны в лавке покойного Мокшина на средних рядах Китай-Города. Два бочонка. Там все в подробностях.

Хлопуша наконец перестал демонстративно жевать и сплюнул кровавый комок плоти на пол. После чего достал из телеги тыковку с водой и прополоскал рот.

— Сырое мясо. Невкусно, — проворчал он. — И соли не хватает.

Шешковский беззвучно хохотнул и повернулся ко второму брату.

— Ну, а теперь о тебе поговорим. Я знаю, что в тебя железками тыкать бесполезно. Просто восхищения заслуживаешь. Но вот насчет брата как? Старинушку своего не жалко? Ведь с малолетства же за вами ходил, как детей своих вас любит. Нешто ты отплатишь папеньке-сударушке черной неблагодарностью? Своим упрямством доведешь его до состояния такого же обрубка, как и ты. А ведь мы можем. Ты знаешь.

— Что вам надо, — прошептал Григорий, опасливо косясь на Хлопушу, ковыряющего кинжалом в зубах.

— Правду и ничего кроме правды, — снова улыбнулся Шешковский. — На заседании духовной консистории ты расскажешь о своей прелюбодейной связи с Екатериной и о своем ублюдке Бобринском. А помимо того, дашь показания, как она приказывала убить своего мужа.

— Она не приказывала, — замотал головой Григорий. — Она просто вслух рассуждала, как хорошо было бы, если бы он умер.

Шешковский кивнул.

— Вот так и говори. Ну и, само собой, не вздумай на нашего государя клеветать и самозванцем его называть. Один твой крик на эту тему, и брат станет евнухом. Ты понял?

— Да, — прошептал Григорий и уронил голову.

— Ну вот и прекрасно, — Шешковский потер руки и обратился к коллеге. — Разрешим им побыть наедине часик? За хорошее поведение.

Соколов кивнул, вкидывая кинжал в ножны.

— Цените нашу доброту.

Иван Орлов поймал взгляд Шешковского и тихо спросил:

— Зачем ты с ними? Почему?

Соколов, хотевший было уже выйти из камеры, притормозил и прислушался. Шешковский поглядел по очереди на всех присутствующих и, усмехнувшись, ответил:

— Мне Слово было идти и служить новому государю. И я рад, что не ошибся в решении.

Спустя полчаса коллеги по неблагородному ремеслу шли от своей резиденции, что располагалась на углу Мясницкой улицы и Лубянской площади, к ближайшему трактиру.

— Ох и ужасен ты был, Афанасий Тимофеевич, когда ухо-то начал жевать, — посмеивался Шешковский по дороге. — Мне аж самому чуть не поплохело.

— Ништо, — отмахнулся Хлопуша. — Зато господа дворяне взбледнули преизрядно. И меньше их резать пришлось. Правда, во рту теперь вкус отвратительный.

— Сейчас все исправим. Вот и трактир уже. Там я тебя еще и кое с кем познакомить хочу.

Напротив трактира на пустыре веселились отроки и отроковицы, скрипя качелями и весело крича. Шешковский и его спутник прошли в сумрак и прохладу «Егупьевского кружала» и вскоре сидели за столом, уставленным пивными кружками и тарелками с вареными раками.

В корчме народа почти не было. Только сидел у окна один господин из московского градоуправления, смутно знакомый Шешковскому, да еще в самом темному углу устроился еще один субъект неопределенного вида. После того как первая жажда была утолена, Шешковский сделал знак этому невзрачному человеку.

— Вот, Афанасий Тимофеевич, знакомься. Карл Баум, в узких кругах известный как Фотей Рыло, потомственный убивец. Третье поколение в семье.

Названный слегка нахмурился, но возражать не стал. Хлопуша с удивлением осмотрел его. На головореза он не походил совершенно. Невзрачный человечек, не высокий, не низкий, на лицо гладкий, бритый. Точно не из крестьян, но и к аристократам отношения не имеет. А Шешковский тем временем продолжал:

— Еще его дед, спасаясь от петли за обвинение в убийстве, сбежал из Ганновера в Россию. Отец его уже здесь влип в историю с убийством по неосторожности. Ну я его и спас. Потом он мне не раз помогал и сыну завещал. Да так убедительно, что ухо до сих пор болит. Да? — Шешковский улыбнулся и пододвинул к новому человеку полную кружку пива.

Тот кивнул и потер слегка оттопыренное ухо, прежде чем глотнуть.

— Но если его пращуры убивали случайно, то вот сынок просто мастер. Правда, не без принципов. Он, Афанасий Тимофеевич, никогда не волнуется и не работает бесплатно. Чудо, а не человек. И я сейчас хочу наконец услышать, во сколько мне обойдется вечный сон екатерининского ублюдка.

В этот момент раздался шум, крики. Посетители повскакивали и выбежали на улицу. Шешковский неодобрительно поморщился, но опустевшая таверна как нельзя лучше подходила для продолжения тихого разговора.

Карл Баум допил кружку, отставил ее в сторону и сложил руки домиком.

— Учитывая срочность и требование обставить все как случайность, возьму недорого. Всего пятьдесят тысяч. И желательно гульденами или гинеями.

Соколов чуть пивом не поперхнулся и вполголоса, чтобы не привлекать внимания посетителей, прорычал:

— А не дорого ли берешь? Может, тебя дешевле в расход пустить?

Карл прищурился, и в его руке как по волшебству появился узкий клинок.

— Уверен, что успеешь?

— Тихо! Тихо! — вмешался Шешковский. — Уймитесь. Афанасий Тимофеевич, что ты, право слово. Ну разве это деньги за без пяти минут императора. И ты остынь, Карл. Деньги будут. Ну, давайте кружки поднимем за хорошую работу.

Миротворческие усилия тайника дали результат, и разговор продолжился.

— Карл, расскажи, как все было на самом деле.

— Сначала мне пришлось в доме князя Голицына подкупить одного тамошнего кучера и через него устроить запой двум другим. Так я оказался на козлах возка…

— А кучер тебя не опознает? — перебил Шешковский.

— Нет. Он уже давно в могилке, — одними губами улыбнулся киллер и продолжил рассказ. — А вот дальше все пошло не по плану. Возок с Павлом должны были разбойники остановить. Я две шайки подготовил к тому. Но Архаров, видимо, почуял что-то и дорогу выбрал совершенно не очевидную. Так что с засадой мы разминулись. И казачков могли бы миновать, но второй кордон был полной неожиданностью. И когда господа начали орать и препираться с казачками, я понял, что момент удачный. Влепил пулю хорунжему, и началось. Я с козел соскочил и в кусты. Там пистоль зарядил и второй пулей уже дело сделал. Хотя, если бы не случились казаки, порешил бы Павла позже. В Петербурге. И, скорее всего, отравой.

Шешковский кивнул.

— Ну и молодец. Тысячу я передам через отца Варсонофия, как обычно. А пятьдесят тысяч и поездку на запад ты скоро получишь. У нас в тех краях работа есть. Как раз для тебя.

— Государь! Чика Зарубин из Тулы караван привел! Тот самый, что ты поджидал!

Ворвавшийся в мои покои рано поутру Никитин чуть не выплясывал гопака, так возбудила его новость. Тула — значит, оружие! Ружья, штыки, клинки, огневой припас! Есть отчего возрадоваться!

Я не мог не разделить его энтузиазм. Люди шли и шли в наши тренировочные лагеря, а вооружать их было нечем. Хотя у меня была намечена встреча с Волковым и работа с накопившимися бумагами, тут же поменял свои планы.

— Где он⁈ Где нас ждет Чика?

— У Коломенского встали. Ждут распоряжений.

— Едем!

Собрались быстро. Порядок следования уже не раз был отработан, так что до места встречи добрались без проблем.

Зарубин в своем репертуаре: тут же сложился в шутовском поклоне, помел дорожную пыль своей папахой.

— Здрав будь, царь-батюшка! Принимай хабар!

— И тебе не хворать, граф Чернышев!

Зарубин неожиданно покраснел. Этот головорез, обвешанный оружием — и смутился! Я еще на Урале как-то раз в комапнии полковников смехом титуловал его «графом Чернышевым». Неужто прижилось?

— Ты чего, Иван?

— Да промашка вышла с этим графством. Ребята смеются. Бают, ты графьев да князьев не жалуешь своей милостью.

— Так откажись! Прилюдно! Я подскажу момент.

— Вот спасибочки!

— Хвались!

— Есть! Есть, чем похвалиться!

Чика махнул рукой на длинную колонну телег, увязанных рогожей. В их тени отдыхали от дороги казаки конвоя.

— Нам, Государь, твоя жинка-беспутница крепко подсобила. Услыхала, что заволновались мастеровые-то в Туле, прослышав про твои дела. Ну и чтоб рты заткнуть, заказала на Оружейном заводе аж девяносто тысяч ружей. Ну а мы прибрали.

Я ахнул. Это ж сколько полков вооружить можно! Чика понял по моей потрясенной реакции, что угодил. Но вместо того, чтобы еще порадовать, мигом закатал мне губу.

— Это заказ на четыре года. Пока понаделали десятую часть. Арсенал мы подчистую повыгребли и слезно просили еще. Казюки обещали расстараться.

Так и тянуло плетью спину полковнику перетянуть за насмешку. Сдержался. Молодой, кровь в известном месте играет.

— Иван Никифорович! Доложи толком, что по чем.

Зарубин посерьезнел. Когда тебя в твои неполные двадцать лет по имени-отчеству обзывают, мигом сообразишь, что хватит Ваньку валять.

— Неполных десять тысяч солдатских кремневок с полным комплектом огневого припаса и со штыком. Две тысячи егерьских фузей. Полторы тысячи пик. Столько же сабель казачьих. Патронов немеряно, порохов…

— Погоди! Ты сказал «егерьские фузеи»?

— Так точно!

— Покажи!

Чика отскочил к одной из телег и притащил мне укороченное ружье, отличавшееся от ранее мною виденных солдатских ружей тщательностью отделки латунного прибора и стального замка, а также кофейного цвета длинным ложем. Тяжелое. Все его преимущество — короткий ствол, позволявший заряжать с колена. Но даже эта не бог весть какая стрелялка была очень важна для моих планов.

— Вот угодил! Быть тебе командиром егерей отныне!

— Я⁈ Да я ж казак!

— Вот именно! Одна из тактик егерей — засада. И стрелять им разрешено по собственному выбору. Легкая пехота! Так что, считай, родственница казакам.

— Но пехотный полк… — Зарубин сдвинул шапку на лоб и почесал в затылке.

— Не полк, а полки! Мне много надо таких богатырей. С двумя тысячами фузей сформируем пока один усиленный полк, а дальше еще наберем, если туляки подмогнут. Ты отчего их казюками обозвал?

— Так они сами так себя окрестили. Говорят, казюк — значит, казенный человек, приписанный к военному ведомству. Но я так меркую: раньше в Туле засечные черты были. И службу на ней несли казаки. Вот и прозвали они сволоченных в Тулу по петровскому приказу мужиков казюками — казаками недоделанными.

— Надеюсь, ты с ними своими выводами не делился?

— Поостерегся. Склочный народец. И лаяться матерно горазд, — Чика огорченно вздохнул и вернул разговор к своему назначению. — Петр Федорович! Милостивец! Освободи ты меня от своего приказа. Не управлюсь я с пехотой. Не делай ты из меня Васюнечку! (1)

— А я тебе в подмогу офицера дам.

— Ахфицер — это дело. С ахфицером, ежели какой майор, может и управлюсь.

— Бери выше: я тебе и тактику растолкую, и особенности экзерциций для егерей, и форму дам, какую ни у кого нет. Первым родом войск станете!

Зарубин недоверчиво покрутил головой и вдруг в сердцах сплюнул.

— Тьфу ты! Заболтались мы с тобой, Петр Федорович, а про дарунок тебе я и забыл, — он отскочил к своему коню и отвязал длинный сверток. — Примай! Заводчане просили передать!

Я вытащил из свертка ружье и тут же почувствовал, как вспотели ладони и учащенно забилось сердце. В руках у меня оказалась настоящая вундервафе! Еще короче, чем егерьская фузея. Легче почти в два раза. И калибром меньше. И с нарезным стволом! С нарезным, черт побери!!!

— Казюки казали, что сей ружье — винтовальный карабин нового образца. Для кавалеристов.

— Нам така корова самим нужна! — хмыкнул я в ответ и заорал, что есть силы. — Никитин! Собирай заводных лошадей. Тотчас одвуконь помчим в Тулу.

— Меня, меня с собой возьми, — дернул меня за рукав Зарубин.– Дорогой мне все обскажешь, что на мою голову придумал.

До Тулы можно было добраться двумя путями. Длинный — тот, которым добирался Чикин обоз — шел через Каширу, и его выбор молодым полковником был очевиден. Переправа через Оку! Броды с «хрящеватым», как выразился Зарубин, дном. Другой, более прямой и короткий, шел через Серпухов. Переправлялись у этого древнего города на небольших паромах, лодках или вплавь. Его я и выбрал — лето, можно и искупаться. Зато выиграем прилично в расстоянии. За полтора дня домчимся.

Застоявшийся в кремлевских конюшнях Победитель нес меня легко и радостно. Зарубин на своем коне еле поспевал и все сыпал и сыпал вопросами про свою будущую службу, когда меняли аллюры и переходили на рысь. Ошеломление первых минут сменилось на воодушевление. Глаза загорелись. Карьерные перспективы его увлекли настолько, что он решил расстаться с нами в Серпухове и вернуться в подмосковный военный лагерь, куда ушел тульский обоз. В сельцо Елдыгино чуть в стороне от Троицкого тракта.

Пущай поспешает! Будем растить своих юных маршалов. А что? Ведь Даву чуть не стал генералом в неполные 23, а Гайдар, как известно, в шестнадцать дорос до командира полка.

— Скажи-ка мне, Никитин, — спросил я, когда мы обсыхали после утренней переправы вплавь через Оку, — почему я не увидел никаких военных приготовлений в Серпухове к встрече с южной армией?

Мы с моим начальником охраны, нагло пользуясь служебным положением, голышом пристроились у небольшого костерка и грелись, спасаясь от наплывающей от реки прохлады. От лодки я отказался. Переплыл Оку вместе с двумя сотнями моего конвоя. Казачки с нами не сидели — занимались, стуча зубами и пересмеиваясь, лошадьми, готовя их ко второй, более короткой части, нашего скоростного броска на Тулу. Лишь один Коробицын не принимал участия в общем веселье. Напялил одежду на мокрое тело и теперь зороко бдил около двух тяжелых ковровых хупджинов с серебром.

— Напротив Каширы работы ведутся. У бродов. Здесь Румянцева с Долгоруковым никто не ждет.

— А зря! Дорога на Москву прямая, накатанная. Нет переправы? Что за беда? Для армии, несколько раз форсировавшей Дунай, Ока покажется ручейком. В столицу вернемся, обязательно уведомь Подурова и Крылова об их промашке.

— Сделаю, Государь.

До Тулы добрались ближе к вечеру, к концу рабочего дня в мастерских. К Кремлю не поехали — нужная мне Оружейная слобода раскинулась ближе к Москве, в Заречье, напротив Купеческой слободы на правом берегу Упы. Как не заплутали, сам не понял. Никаких прямых линий кварталов, ни правильной сети улиц — беспорядочная путаница прихотливо петляющих переулков, проездов и тупиков.

Тульский Оружейный завод меня удивил. Не так я себе представлял главную военную кузню страны. В его обветшалых каменных корпусах никак не могли поместиться несколько тысяч работников завода. Ларчик открывался просто: как позже мне пояснили, все производство оружия велось полукустарным способом, каждый производственный процесс выполнялся как частичная ремесленная работа на дому. Эта специализация отразилась даже в названиях улиц — Дульная, Ствольная, Заварная, Замковая, Ложевая, Штыковая, Пороховая, Патронная, Пробная. На Заварной улице во дворах и мастерских стояли горны. Там проводили «заварку» будущих ружейных стволов, после чего заготовки передавались для дальнейшей и окончательной обработки мастерам с Дульной и Ствольной. Ружейные замки устанавливали на Замковой, ложа прикрепляли на Ложевой. Испытания ружей проводили на Пробной, после чего на оружии ставилось клеймо и заводская контора принимала у мастера «урок» — установленный ему производственный план.

Слух о моем прибытии разнесся непонятно каким образом, но моментально. С разными последствиями. Заводское начальство тут же скрылось в неизвестном направлении. Меня же окружила большая толпа мастеровых с неясно читаемыми намерениями. На лицах и восторг, и скепсис, а то и нескрываемое недовольство. Даже злость. Из толпы неслись слова приветствий вперемешку с отборным матом. С учетом того, что оружия по домам рассована тьма, моя охрана напрягалась не на шутку. Схватилась за сабли и пистолеты. Взяла меня в плотное кольцо, отталкивая лезущих целовать руку мужиков и баб. Верить в их уверения люди Никитина не спешили. Мои бодигарды прижались ко мне, как сват к сватье на Пасху.

Оправившись от первого замешательства, я, не слезая с коня, громко крикнул:

— Ну, здравствуй, город мастеров!

(1) Выражение «не делай из меня Васюнечку» = «не делай из меня дурочка» у яицких казаков.