Русский бунт. Шапка Мономаха. Часть I

Глава 16

Болгарская деревенька Малая Кайнарджа на правом берегу Дуная была и впрямь маленькой — смотреть не на что. Жители, щеголявшие в синих чалмах, сперва прятались по домам, но за год пообвыкли — лагерь-то главного русского сераскира находился совсем рядом. Соседство с северными братьям даже оказалось не лишенным приятности и пользы. Те сперва косились, а когда распознали в селянах славян, прониклись, пожалели и даже кое в чем помогали в обмен на вино и прочие мелкие радости военного человека.

— Мучает вас турка недорезанный, чалму заставляет на башку цеплять. А мы уйдем, совсем вам беда, — часто говаривали здоровенные усачи-гренадеры, принимая подношение.

В последний месяц разговоры об уходе русских усилились. Так и до дела дошло.

Первыми через Дунай переправились полки генерал-поручика Юрия Долгорукова, сменившего на посту командира корпуса убитого казаком Потемкина. Хотя почивший генерал ума был пребольшого, но в военных науках не силен. Оттого корпус был расстроен, и в армии его прозвали мертвым капиталом. Полному тезке основателя Москвы так и не удалось довести полки до кондиции. Румянцев выпер их первым эшелоном, не без оснований полагая, что корпус будет тормозить всю армию в ее марше на Москву.

Следом по понтонным мостам двинулись остальные части кроме половины кавалерии и корпуса генерал-поручика Каменского, победителя турок при Колузжде. Ему в задачу было вменено добиться, наконец, подписания мирного договора.

— На, Михайла Федотыч, почитай, — Румянцев сунул генералу копию своего письма верховному визирю Мусун Заде Мегмет-паше.

«О конгрессе, а еще менее о перемирии, я не могу и не хочу слышать. Ваше сиятельство знаете нашу последнюю волю, есть ли хотите миру, то пришлите полномочных, чтоб заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уже столь много толковано и было объяснено, и доколе сии главнейшие артикулы не утверждены будут, действия оружия никак не престанут», — прочитал нисколько не удивленный генерал.

Турки так замучали своими вихляниями на переговорах, что пришла пора прижать их к стенке. Знали, шельмы, что в России неспокойно. Возможно, догадывались, что русские резко заторопились, понукаемые из Петербурга. Вот и тянули время. Уже были согласованы все пункты — осталось только подписать сам договор. А делегаты Высокой Порты не ехали и не ехали. Слали мелких или средних представителей, но не лицо, полномочное поставить точку в войне, бросившей великих османов в пыль под ногами неверных пришельцев с Севера.

— И что визирь?

— Прислал весточку, что выехал. Так что примешь его, попугаешь для порядку да и покончишь ладком с последней нашей военной кампанией. Жди великую награду от государыни. А мне поспешат след на Москву. Безумец Пугачев в мечтании своем не токмо в сердце, но громким гласом речет о престоле российском.

Сердце Каменского запело. Великая честь — лично войну завершить. Теперь он точно обставит этого выскочку Суворова. Их соперничество длилось годами и особенно усилилось, когда оба получили в командование один корпус. Каменский был старше и первенствовал. Но после суворовского броска на Царьград пальма первенства склонилась в пользу соперника. Ан, нет: Бог не Ерошка, видит немножко. Месяца не пройдет — и имя Каменского будет у всей России на устах.

Румянцев убыл с армией. Турки приехали. Остановились в Большой Кайнардже. Прислали своих представителей Ресми-Ахмед-эфенди и реис-эфенди Ибраим-Мюниба с огромной толпой рабов и большой поклажей. Пока два важных турецких сановника согласовывали с Каменским детали протокола приема верховного визиря, слуги разбивали лагерь. Устанавливали парадный шатер, разбивали походную кухню — без пилава и кофе верховному визирю никак нельзя договор подписать. Как и без длинных чубуков, набитых ароматным табаком.

А на чем сидеть столь важному лицу? Конечно, на шитых золотом подушках.

А если вздумается ему вздремнуть? К его услугам мягкая постель с пологом от москитов. Верблюд привез на своем горбу от самого киоска сановника на Босфоре — великолепного дворца, обрамленного черными кипарисами.

На чем обедать, когда придет черед удовольствий для рта? Все предусмотрено: и золотая посуда, и красивые блюда, чтобы выложить на них гору шафранового риса. Про чашечки для кофе и упоминать смешно — какой турок отправится в поездку без кофейного набора?

Эти и множество других важных мелочей готовили чернокожие и светлые рабы, не отвлекаясь на глазение. На что им смотреть? На страшных урусов в пыльных мундирах, постоянно перемещавшихся по лагерю? На их грозные пушки? На их пробитые пулями и картечью знамена? На их нарядную кавалерию, которая нарезала круги вокруг лагеря?

Слугам верховного визиря было невдомек, что Каменский специально приказал войскам постоянно находиться в движении. Таким нехитрым приемом думал обмануть делегацию, заставив поверить, что войск очень много и они полны решимости. В яростной храбрости русских не сомневался уже последний бедняк на Гранд-Базаре — про отход основной армии доложили соглядатаи. Но все равно! Мир решено заключить. Как ни умоляли татары не бросать их на съедение гяурам, партия противников войны восторжествовала, и ее представители явились в Кучук Кайнарджу, непреклонно настроенные закончить дело. Урус Обрезков не просит ни гроша, а лишь самостоятельности для татар, уверяли они всех и каждого. Он говорит нам: «Доколе пребывают крымчаки под вашей властью, нам нельзя спокойно у себя жить: надеясь на вашу защиту, они всегда готовы причинить нам вред». Иншаллах, да будет так. Эти татары всем надоели.

Эти константинопольские миротворцы решительно приврали: русские требовали семь с половиной миллионов пиастров в качестве контрибуции, да и многие земли оставляли за собой. Правда, принадлежали они «татарской нации» — не жалко. А деньги? Кто на Востоке решает дела без денег? Не даром говорят: «денег не берет — дело не пойдет».

— От нас, генерал-паша, подписи поставим я и реис-эфенди Ибраим-Мюниб, — втолковывал упрямому русскому генералу Ресми-Ахмед-эфенди. — Но на глазах верховного визиря, да продлятся его дни! У нас так принято!

Вспыльчивый щуплый Каменский с трудом усидел на месте. Он полагал, что в разговорах с турками нужно строить зверское лицо… Но не авантажен был генерал — природа обделила и ростом, и голосом громовым. Только и оставалось, что хмурить брови и спорить.

— Согласен на акцепт!

После долгих препирательств пришли к согласию. От русских подписывал Каменский на основании доверенности от Румянцева. От Высокой Порты Ресми-Ахмед-эфенди и реис-эфенди Ибраим-Мюниб с собственноручным приложением печати верховного визиря.

— Считаю своим долгом встретить достопочтенного Мусун Заде Мегмет-пашу шпалерами войск и пушечным салютованием. Не испугает ли верховного визиря гром русских орудий? — поинтересовался с иезуитской улыбочкой русский генерал.

— Не испугает. Наш благородный паша, первенствующий управитель и носитель Священного знамени, предводительствовал войсками в Шумле и привык к вашей канонаде.

— Так быть посему!

Прибыл верховный визирь. Войска встречали его криком «Ура!», от которого бедный паша вздрагивал — наслушался этих победоносных криков под стенами своего лагеря. Его аккуратно спустили с паланкина, который несли на плечах восемь слуг. Рабы взяли визиря под руки, провели в богато расшитый золотым и сербряными нитями шатер. Усадили на высокие подушки.

70-летний старец чувствовал себя ужасно. Сердце кололо. Руки и лоб покрывал холодный пот. Он держался из последних сил, стараясь сохранять величественный вид. Но опасался, что выходило дурно.

Рядом с его подушками, выложенными как кресло с высокой спинкой, стоял стол. За него усилились турецкие уполномоченные и генерал Каменский, после того как русский торжественно поприветствовал высокого гостя, невежливо отказавшись от трубок и кофе.

Приступили к работе. В последний раз проверяли, все ли изложено точно в документе. Ошибки не было. Русские возвращали османам все захваченные земли, оставляя за собой крепости Кинбурн, Еникале, а также город Керчь и земли между Днепром и Бугом. Таким образом, возникала русско-турецкая сухопутная граница. Признавался суверенитет Российской империи над городом Азов. Она могла иметь флот в Черном море и проходить его через Проливы, а ее торговые корабли получали равные права с английскими и французскими. Крымский хан и его народ отныне не были вассалами Высокой Порты. Русские обязались вывести свои войска с полуострова после ратификации договора. И становились покровителями всех православных христиан в Османской империи. Последний пункт был изложен довольно туманно, и его можно было трактовать по-разному, как и о даннике коымкого хана — Кабарде. Но Каменского все устраивало — ему было приказано лишь подписать документ, что он и сделал. Турки, в свою очередь, оставили свои росписи на плотных листах бумаги, на которых аккуратным почерком, синими чернилами были изложены условия договора.

— Его Присутствие желает сделать объявление, — торжественно возвестил эфенди Ибрагим-Мюнид.

Каменский моргнул, но постарался скрыть удивление. Потом сообразил, что «Его Присутствием» окрестили верховного визиря.

Мусун Заде Мегмет-паша позволил рабам поднять его на ноги и подвести к столу. Огладил свою седую бороду и произнес дрожащим голосом:

— Какое счастье, что раскрытие почек розана не осталось еще раз до будущей весны. Мириться с вами на чистоту без фальши и плутовства — таков мы получили наказ от нашего великого падишаха, счастие его в полном цвету и во всей силе. Ибо кровопролитие по нашему закону — вещь богомерзкая и отвратительная. Мы любим покой и доброе согласие. Иншаллах, если угодно Аллаху, до дня представления света не случится между нами причины к ссоре.

С этими словами верховный визирь приложил свою печать к документу. Война, длившаяся шесть лет, завершилась.

Через три дня после подписания мирного трактата верховный визирь умер на дороге в Шумлу.

Смотрел я на церемонию отказа от дворянства в главном зале Воспитательного Дома, смотрел, и в голову закрадывались неприятные мысли.

— Косу дали отрезать, бумагу подписали, даже присягу принесли — этого мало. Вы понимаете, сколько в зале набралось шпиков и будущих предателей? — озадачил я Перфильева и Радищева, уединившись с ними после церемонии. — Стоит Катьке показать свою силу разок… Ну вы помните, что было в Казани. Нужно всех, кто к нам перешел, кровью замазать. Или судами, или участием в конфискациях.

Канцлер и министр юстиции переглянулись, смутившись от моей прямолинейности.

— Что значит «замазать кровью»? Заставить принять участие в казнях? — немного растерянно переспросил Александр Николаевич. Его теория добросовестного служения Отечеству получила ощутимый удар.

Пришлось объяснить концепцию роли юриспруденции в революционном процессе. Конечно, в доступных Радищеву терминах.

Казнь — это не только правосудие. Лишение человека жизни на глазах у других людей по приговору суда — в этом есть ритуальный символизм. Общество, лишенное в будущем такого зрелища, утратило это знание. И слава Богу! Но ученые об этом писали, а я их внимательно читал и имел четкие мысли на этот счет.

Когда царь Петр чуть ли не лично головы стрельцам рубил и заставлял аристократов себе помогать — в этом был заложен глубокий смысл. Когда мои пугачевцы до моего появления крошили дворян и прочих неприсоединившихся самыми разными жуткими способами — в этом тоже присутствовал символизм. «Тогда им, боярам, было веселее, теперь не один без отмщения не останется», — так написал в реальной истории Пугачев в своем манифесте. Гнев народный, куда без него? А в ответ получили гнев дворянский. С восставшими точно также расправились без всякой жалости. Четвертовали, пятирили, пускали по рекам плоты с повешанными… А ведь смертная казнь на Руси к моменту восстания была давно отменена!

Мои бунтовщики проявили недюжинную фантазию по части казней. Без всяких сомнений, переплюнули верха. «Сажать в воду», попросту говоря, топить на глазах у всех. «Прими очищение, ирод!» Нельзя не усмотреть в этом некой религиозной составляющей. Не только революционное правосудие, но и Страшный суд! И культ воды, характерный для языческой обрядности. В русском бытовом христианстве то и дело наталкиваешься на следы язычества.

Еще сожжения. Очищение огнем. Опять же таки мне удалось эту форму расправы свести к минимуму. Попросту — запретить! Отдельные несознательные личности из числа атаманов грешили теперь лишь сожжением имущества, включая дома. Но не людей. Знали, что за людей получат от меня по шапке.

Казнить имеет право только государство, только по судебному приговору и публично. То есть после суда, с церковным покаянием на «лобном месте», оглашением приговора. Никакой самодеятельности! С незаконными расправами нужно срочно заканчивать. Крестьянин ведь как рассуждает? Прикончу помещика — и пропала личная зависимость. Наивно? Да! Но, увы, широко распространено. Поломаем!

Лютость и «царская гроза».

Вот два верных слова для понимания того, что от меня ждут. «Не мощно царю без грозы держати трона», «государство без грозы — как конь без узды». Как этого избежать? Нужна законность, законный суд. Чтобы не расправа, а приговор по судебному решению. Вот только где найти баланс между «царской грозой» и необходимой степенью милосердия? Нет пока ответа.

— Вот тебе его и придумать, мой друг. Как раз по твоему министерскому направлению. Пришла пора донести до народа русского простую мысль, которую он пока никак не усвоит. Нет царского права карать и миловать, не никакого «праведного гнева». Есть закон! Токмо ему следует повиноваться.

Александр Николаевич, масон и просветитель, аж расцвел лицом при этих словах, настолько они соответствовали его взглядам.

— Истину речете, государь! — воскликнул с юношеским пылом.

— Раз истину, вот и готовить массовые публичные суды над кровопийцами и негодяями, кои запятнали себя преступлениями против рода человеческого. Именно суды нам потребны, а не внесудебные расправы! Не варварство, но цивилизация!

Радищев облегченно выдохнул, вытер со лба выступивший от волнения пот. Ранехонько обрадовался. Его поджидало непростое задание.

— Тут-то мне и нужен министр юстиции, который сформирует общественные суды и даст им правильный наказ. Тройки с участием всех сословий без исключения. Одним из трех судей отдельного судилища должен в обязательном, даже в приказном порядке стать каждый из присягнувших. Или принять участие в выселении дворян и конфискации их имущества. Как законный представитель власти.

— Единый Кодекс законов нам потребен. Или Свод.

— Обязательно! Но это долго и очень непросто. Мы еще поговорим об этом. Но сейчас ждать нельзя. Если мы не научимся защищать свою свободу, она пропадет.

— А вдруг такие суды будут заодно с преступниками? — усомнился канцлер в моей идее.

— Так надо заранее так подбирать состав каждого суда, чтобы не было накладок. Вот и займись этим, Афанасий Петрович.

Канцлер печально вздохнул. Радищев напряженно что-то прикидывал в уме.

Я кликнул казаков конвоя и отправился в Кремль, позабыв, что хотел переговорить с будущими губернаторами.

В старину царские покои располагались на третьем этаже Теремного Дворца. На условно третьем, ибо дворец представлял собой надстройку над двухэтажными клетями, прозванных Сытным дворцом. Когда-то здесь кипела жизнь. Огромный штат ремесленников и слуг обслуживал царскую семью. Теперь все пришло в запустение. Не работали даже мыльни на втором этаже — перестала поступать вода по свинцовым трубам, Водовзводная башня грозила обрушением, и Баженов предлагал ее разобрать. Катька запретила и повелела восстановить. Воз и ныне там.

«Что-то с этой историей нечисто, — рассуждал я, взбираясь по лестницам на третий, он же пятый, этаж. Отличная зарядка, между прочим. — Сперва она одобряет проект Баженова, предполагающий полную ликвидацию старинных зданий. Пол Кремля сносят. Но Водовзводную сносить не разрешают. Где логика? Быть может, у меня паранойя, но мне кажется, что конечная цель заключалась в превращении русской святыни в руины».

Ступени вывели меня к Золотой решетке — воротам на площадку Теремного дворца. Остановился и залюбовался. Великолепная работа! Позолоченное кованое железо, затейливые спиралевидные узоры, скоморохи с забавными гримасами, загадочные рыбы, птицы и звери, растительная вязь. Ни одной повторяющейся фигуры. Русское переосмысление ренессанса. Подлинное сокровище!

Вот такую красоту хочет уничтожить Баженов⁈ Сколько уже уничтожил, пока сносил древние здания? Истинный вредитель. Сразу вспомнилось его ироничное «прикажете окна кокошниками украшать?» А, собственно, почему бы и нет? В Теремке оконные проемы оформлены каменными резными наличниками с изображением сказочных животных — силены, кентавра. Потрясающе! Детство архитектора прошло в Кремле — он не мог не заметить подобных деталей. Откуда в русском человеке берется подобное небрежение к прошлому собственного народа?

Я двинулся дальше. Не для того, чтобы не подняться к себе на «чердак», в Златоверхий Теремок, а пройти в покои Августу. Решил проверить, наконец, как она устроилась. Для ее проживания была выделена Опочевальня с личной молельней на третьем этаже. Единственный вход в нее — через комнату фрейлин. Перед ней — ряд площадок-«отдыхов», где постоянно дежурила охрана, контролируя лестницу, ведущую на мой личный этаж. Один из таких «отдыхов» я превратил в кабинет, где принимал рядовых посетителей — тех, кто не имел доступа в Теремок. Безопасность и еще раз безопасность!

Из «отдыха»-кабинета выглянул Волков. На мой немой вопрос покачал головой: ничего сверхсрочного нет.

— Найди в графике на ближайшие дни время для встречи с Болотовым. Не дело человека труда бестолку в Москве держать.

Прошел на площадку около лестницы на «чердак», где дежурили казаки.

— Как обстановка?

— Все спокойно, Ваше Величество. Службу несем справно.

— Жалоб нет?

— Никак нет. Порцион свой с дворцовой кухни получаем, квартерой обеспечены на нижнем этаже. Денежный оклад платят вовремя.

— Попытки подкупа, проникновения посторонних?

— Не было такого! А ежели бы было, сразу же донесли б до атамана.

— Будут еще попытки, дайте срок.

— Мы таких к ногтю, Государь! Не извольте печаловаться.

— Что Ее Высочество, царевна Наталья Алексеевна? У себя ли?

— Так точно, в опочевальнях пребывают.

— Доложите, что желаю встретиться с ней в женских покоях.

Один из казаков постучал в дверь комнаты фрейлин. Из нее выпорхнула Курагина. Отметил ее расцветшей, несмотря на «печальные одежды», вид. Недолгое пребывание в благородном дамском обществе вернуло ей и былую красоту, и прежнюю пылкость.

— Я хотел бы видеть великую княгиню Наталью Алексеевну.

— Сей час доложу, Государь!

Через десять минут ожидания меня-таки допустили в дворцовую женскую обитель.

— Наконец-то, вы удосужились посмотреть, в каких диких условиях я оказалась, — упреками встретила меня с самого порога Августа. — Фрейлины спят друг у друга на головах. Нет никакой возможности не то, чтоб в порядок себя привести — помыться пристойно не могу. А эти варварские аляповатые интерьеры? У меня от них болит голова.

Нельзя сказать, что я не думал о решении квартирного вопроса для Августы. Думал, советовался, прикидывал варианты. Версаля предложить не мог, но кое-что придумал. Мой выбор остановился на Слободском дворце на Яузе, выкупленным недавно в казну бывшем поместье почившего канцлера Алексея Бестужева-Рюмина. Довольно скромный внешне, он имел богатые интерьеры и как жилище для вдовы наследника престола вполне годился. Останавливали два соображения. Во-первых, само здание, как и большинство московских особняков, сильно обветшало и просило если не реконструкции, то серьезного косметического ремонта. Во-вторых, я побаивался далеко отпускать от себя Августу — кто знает, какой фортель может она выкинуть? И все же я приказал начать во дворце восстановительные работы.

Признавая, в принципе, справедливость упреков невестки и по совместительству любовницы, почувствовал, что закипаю. Искусная роспись Теремного дворца лично меня не оставляла равнодушным. Великолепная тонкая работа. И не пришлым немкам о ней судить!

— Мадам, в то время, когда вашего родного ландграфства еще не существовало на свете, здесь, в Кремле, жили великие московские цари, и никому бы не пришло в голову упрекнуть их в варварстве!

Я немного слукавил — Теремный дворец, если честно, построили лет через семьдесят после того, как появилось Гессен-Дармштадтское княжество. Но откуда Наталье Алексеевне знать такие подробности?

Она и не знала. Ответила по-женски. Надула губы, всем видом изобразила обиду, спрятала лицо за черной кисеей, оставив открытыми лишь глаза. Которые метали в меня испепеляющие взгляды.

«Ого! Да вы, мадам, та еще штучка! Решили, что пришло время показать мне свой характер? А вот хрен тебе, дорогая, а не Слободской дворец!»

Вместо сообщения о подарке Наталья Алексеевна получила от меня приказ:

— Завтра в полдень вам надлежит явиться на заседание суда Духовной Консистории по делу о расторжении моего брака с урожденной Софией Августой Фредерикой Ангальт-Цербстской, в православии Екатериной Алексеевной. Возможно, дело дойдет до церковного отлучения!

Августа и присутствовавшая при нашей беседе княжна Агата хором ахнули.

Конец 1-й части. Вторая часть 4-го тома уже на АТ, жмите на кнопку =