Русский бунт. Шапка Мономаха. Часть I

Пролог

Уважаемые читатели! Серия Русский бунт реанимирована и продолжена с новым соавтором Greko. 4-й том разбит на две части, много чего переписано/дописано. Пожалуйста, перечитайте! Спасибо.

Возок генерал-лейтенанта Александра Васильевича Суворова неторопливо тащился по весенней степи. Возница не понукал лошадей, ибо замены им долго не предвиделось и потому утомлять сверх меры рабочую скотинку не следовало. Сам военачальник находился в некотором забытье на границе яви и сна. Усталость от последнего полугодия войны обрушилась на него уже после заключения перемирия. И теперь, двигаясь в Полтаву, он наслаждался запахами разогретой степи, тишиной и покоем.

В декабре прошлого года он решился на форменную авантюру и бросил часть своей дивизии из-под Шумлы на захват османской столицы, рассчитывая этим принудить султана к миру. Почему он осмелился на такое безумство? Подстегнули новости с родины об успехах самозванца, о страшной беде, накрывшей дворянские гнезда по всей стране. Но увы. Быстрого мира не получилось. И захваченная столица оказалась ловушкой для русских солдат. Османы обложили город. Подмоги от Румянцева Суворов не получил, а восставшие греки были плохо организованы и вооружены. Черноморский флот прийти на помощь не мог: три фрегата и четыре 16-пушечника адмирала Чичагова — все, чем успели русские обзавестись на Черном море к 1774-му году — эта не та сила, с которой можно штурмовать Босфорские крепости. Да и не плавали парусники зимой по Черному морю — навигация открывалась не раньше марта. Впрочем, это обстоятельство сыграло на руку Александру Васильевичу. Зима заперла в Синопе и Трабзоне линейные корабли и фрегаты турок. Непогода же помешала османам сразу произвести десанты со стороны Мраморного моря и дала русским выигрыш во времени.

Смог бы их отразить Суворовский полк — это вопрос весьма спорный. Генерал-лейтенант быстро сообразил, что прибить щит к вратам Царьграда возможно, а вот защитить их без Дарданелльских крепостей — нереально. Южный фас Константинополя, совершенно открытый со стороны Мраморного моря — это не вход в Босфор с его фортами. Бери не хочу!

А меж тем в османской столице множество фанатично настроенных мусульман ответили ночными нападениями на караулы и казармы на захват города. Суворов пытался приструнить сопротивление захватом в заложники местных старейшин и священников. И даже расстреливал часть из них после каждого ночного нападения. Но увы, это ситуацию не успокоило, а даже, наоборот, усугубило.

Плюс ко всему в городе было крайне мало продовольствия. Подвоз извне был невозможен из-за блокады, а султанские запасы следовало экономить. И тогда ему пришлось принять жесткое решение и изгнать из города всех простых мусульман поголовно (непростые сидели в зиндане под русским караулом, и никто отпускать их не спешил). Суворов разрешил остаться женщинам с детьми, но подавляющее большинство этим разрешением не воспользовались. Десятки тысяч беженцев заполнили дороги Румелии и Анатолии. Они массово умирали от голода и замерзали на обочинах дорог. И их смерти тяжким бременем легли на душу полководца.

Но это дало только короткую отсрочку. Запасы продовольствия должны были иссякнуть уже к середине февраля. Как найти выход из ловушки, в которую Суворов сам себя загнал?

Отец Небесный, благоволивший русскому оружию, снова пришел на помощь. В январе султан Мустафа III не то сам умер от сердечного приступа, не то ему помогли покинуть этот мир. Казалось бы, все стало еще хуже — с кем договариваться о мире? Но в возникшей политической чехарде, когда османы принялись интриговать вокруг двух возможных претендентов на трон, двенадцатилетнего султанского сына Селима и брата Мустафы Абдула-Хамида, срочно потребовались важные улемы, паши и сановники Дивана, сидевшие у Суворова под замком. Освобожденный из заключения в Семибашенном замке русский посол Обрезков подсказал идею. Предложил менять их на караваны с зерном и отары овец. В город пошел поток продовольствия, и все жители Константинополя вздохнули с облегчением.

Так и сумели продержаться до марта, когда новоизбранный султан Абдул-Хамид запросил у русских перемирия. Одним из его условий стал допуск османов к Порогу Счастья, воротам в личные покои повелителя правоверных. В такой витиеватой восточной манере русским сообщили: хотите заключить с нами мир, освободите Константинополь от своего присутствия. «Пропустите наш флот, чтобы вывез полки. Навигация уже позволяет», — тут же согласился Суворов, ответив с солдатской прямотой, без сложных словесных кружев.

Русский флот в Босфоре? Великий визирь, рейс-эфенди и прочие сановники задрожали от ужаса. А куда деваться? Призрачная надежда на пугачёвское восстание таяла с каждым днем — Румянцев собрался с силами и захватил все черноморское побережье Болгарии, включая город Бургас.

С прибытием флота началось Великое ограбление Царьграда и одновременно — невиданная по масштабу спасательная операция. Вице-адмирал Синявин, приведя 12 вымпелов под стены Топ-Капы, сразу же принялся захватывать или фрахтовать торговые суда. Их непрерывный поток устремился из Босфора к устью Днепра, к крепости Александршанц, и в Таганрог. Гребли все подряд, вплоть до древних мраморных ванн, не говоря уже о оборудовании верфей и пушках, которые разве что годились в переплавку. Попутно вывозили и тех из жителей Константинополя, что боялись возвращения турок. А таковых оказалось очень много. Так что усилиями адмирала Сенявина на месте крепости Александршанц начал быстро расти новый город, а Таганрог возродился из пепла.

В деле ограбления турецкой столицы участия Суворов уже не принимал, как и в начавшихся долгих и нудных переговорах с османами. Как только было объявлено перемирие, его почти насильно препроводили пред ясны очи Румянцева. Разумеется, подозрения в его связях с самозванцем были нелепостью. Государыня уже разобралась, что за спиной этого бунтовщика стоит Франция, верный союзник турок. Так что подметные письма и прочие акции в адрес генералов Русской армии были объяснимы коварством галлов и их марионетки.

Но приказ есть приказ, и почти месяц генералу пришлось провести в ставке командующего в Бургасе. А настроения в армии были тревожные. За день до его приезда был убит генерал Потемкин, прошли аресты и казни среди казаков. Многие из них дезертировали. В пехоте дисциплина была пока в порядке, но и там ходили по рукам подметные письма самозванца. Полковые командиры пытались с этим бороться, но Румянцев запретил жесткие меры, дабы не обозлить солдатскую массу. Так что полагались в основном на увещевания и разъяснения, что, дескать, Пугачев французский агент и на пользу турку действует. И никаких вольностей от него никогда не будет, а только новые господа на шею народу насядут, коли у самозванца дело сладится. Вроде бы солдаты верили. Но было тревожно.

И вот в конце апреля в отношении Суворова наконец наступила ясность. Государыня пожаловала его чином генерал-поручика, табакеркой с бриллиантами и поручила возглавить все части, которые возможно было снять с Днепровской линии или вывести из Крыма, для наискорейшего выдвижения на борьбу с самозванцем.

Флотские продолжали грабить турецкие прибрежные крепости, и Бургас не стал исключением. Запасы и пушки с его укреплений вывозили в Кинбурн. Поэтому, дабы не терять времени, Суворов воспользовался оказией и добрался до Александршанца морем, чем выиграл почти неделю, и теперь его коляска катила в сторону Полтавы в сопровождении очень скромного отряда драгун, коих смог выделить генерал-майор Вессерман.

На дорогах было беспокойно. Призрак колиивщины снова заметался по правому и левому берегу Днепра, как только сюда добрались известия о Пугачеве и его манифесты о восстановлении вольностей Войска Запорожского Низового. Летом 68-го года случилась великая смута среди казаков — гайдамаков и запорожцев. Под лозунгом возрождения Гетманщины они тысячами резали поляков, жидов и униатов. И ждали помощи от русских. А вместо поддержки получили от них пулю, кнут, выдачу захваченных полякам и ссылку тех, кто был в русском подданстве, в Нерчинск. Поляки жесточайше ответили казакам за бунт — сажали на кол, сжигали живьем, колесовали.

Шесть прошедших лет не стерли память ни о репрессиях, учинённых «просвещенными» ляхами, ни о предательском поступке людей Екатерины.

Свист, крики, конское ржание вырвали генерала из полудремы. Генерал встрепенулся и огляделся по сторонам. С закатной стороны из-за невысокого холма на дорогу выливалась конница. И очень много. Бунчуки и пестрая одежда выдали принадлежность войска.

— Запорожцы! Ах ты ж… Напасть какая, — выругался денщик генерала Прохор Дубасов.

Казаки быстро окружили маленький отряд и вынудили его остановиться. Охрана даже не пыталась хвататься за оружие, поскольку перевес сил был подавляющий. Казачки своими конями сходу отделили драгун от коляски, и Суворов понял, что полагаться придется только на красноречие и авторитет. Он привстал в коляске, улыбнулся и громко крикнул:

— Здорово бывали, братцы казаки!

В ответ конники уважительно расступились, и к возку генерала выехали трое немолодых всадников. Один из них, одетый богаче всех, оглядел Суворова и произнес:

— Слава Богу, господин генерал. Меня звать Петро Калнишевський. Я кошевой атаман запорожского войску. Это, — он указал на казака справа от себя, — Павло Головатий, наш войсковой судья. А это, — на этот раз указан был казак чуть помоложе, по левую руку, — Иван Глоба, наш писарь. А вас как звать-величать?

Все окружающие выжидательно уставились на генерала.

— Генерал-лейтенант российской императорской армии Суворов Александр Васильевич.

Народ загудел, зашумел. Атаман кивнул головой:

— Слыхали мы про твое геройство в Царьграде. Славное дело вышло. И к миру турку склонило изрядно. А куды теперь путь держите?

Суворов замялся. Говорить правду было опасно. Намерений этих казачков он пока не понимал. Потому ответ был округлый:

— По делам службы следую в Полтаву.

Писарь Глоба усмехнулся и достал из седельной сумы свернутый в трубку лист бумаги.

— Не по этим ли делам? — спросил он, развернул лист и торжественным голосом зачел: — «Киевской губернии Генерал-губернатору, Новороссийской губернии Главному Командиру. Генерал-аншефу Воейкову Федору Матвеевичу. Во исполнение высочайшего повеления императрицы и самодержицы всероссийской Екатерины Второй уведомляем вас о назначении генерал-лейтенанта Суворова Александра Васильевича высшим начальствующим лицом над воинскими силами Новороссийской и Киевской губерниями, Днепровской линии, а також воинскими частями, выводимыми из земель Крымского Ханства. Возлагаем на вас обязанность всячески способствовать генерал-лейтенанту Суворову в его подготовке к походу против войск мятежников. Для чего поручаем вам…»

Писарь прервал чтение и уже обычным голосом прокомментировал:

— Ну там далее про передислокацию гарнизонных частей и обеспечение провиантом и порохом похода. Так что нам ведомо, что за дела службы у вас, Александр Васильевич. Против истинного царя Петра Федоровича выступить поспешаете.

Казачки вокруг угрожающе загудели. Стали раздаваться крики: «На гиляку барина!».

Атаман воздел к небу свой пернач и крикнул:

— Тихо, козаче! Не нам решать, что с генералом делать. Чую Государю жизнь этого генерала небезразлична. Была мне о том цидуля. Так что ни единый волос с его головы не должен упасть по нашей вине. Отвезем его прямо к Петру Федоровичу. Поклонимся ему таким знатным пленником.

Казаки одобрительно закричали, а Суворов с тоской опустился на сиденье своего возка. Жизнь снова сделала крутой поворот. И впереди была полная неизвестность.

Весна в Санкт-Петербурге не баловала жителей теплом и покоем. Сильный ветер с Балтики завывал в трубах, трепал флаги на шпилях и мачтах кораблей и нагонял в Неву воды Финского залива. Наводнением это ещё не было, но жители столицы опасливо смотрели на темные воды реки, скрывшие под собой ступеньки спусков к причалам.

Двадцатилетний секретарь уважаемого Леонарда Эйлера, Николай Фусс, забрав корреспонденцию академика в почтовом дворе, что был расположен напротив Эрмитажа, не без содрогания пошел по качающемуся и скрипящему плашкоутному Исаакиевскому мосту. Сегодня он один раз уже преодолел его по пути за почтой, теперь следовало повторить этот опасный путь снова.

Плашкоуты, на которые опирался мост, раскачивались порывами ветра и делали это несинхронно. Доски настила хлопали и подпрыгивали в такт колебаний своих плавучих оснований, норовя оттяпать неосторожному пешеходу ноги. Приходилось подгадывать момент, когда наступать на них безопасно.

В доме Эйлера на углу набережной и десятой линии Васильевском острова секретаря встретил запах выпечки и тепло от растопленных голландских печей. На буйство природы обитатели особняка особого внимания не обращали. Всемирно известный математик сидел, как обычно, перед камином, утопая в большом, мягком кресле. Он мог чувствовать приятное тепло пламени, слышать треск и вдыхать тонкий аромат горящих березовых дров. Но увы. Оценить красоту огненного танца уже не мог. Болезнь отняла у него возможность видеть, а следовательно, читать и писать самостоятельно. Николай снова почувствовал в сердце укол острой несправедливости бытия. Как жаль, что Господь так суров к лучшим из лучших в роду человеческом.

Подавив неуместную жалость, Николай бодрым голосом начал отчитываться о полученной корреспонденции. Её было немало. Письма шли из Берлина, Лондона, Парижа и прочих городов Европы. Два увесистых свитка содержали книги и витиеватые просьбы написать рецензии на них. Была и периодика, как научная, так и общесветская на нескольких языках. Впрочем, у Николая никаких проблем с чтением не было. Он свободно владел несколькими европейскими языками и в текущий момент усердно изучал русский.

Перечисляя адреса отправителей, Николай был остановлен Эйлером на фамилии Гюльденштедт.

— Хм! Интересно. А откуда он пишет?

Фусс зашуршал бумагой, привычно осматривая заголовок и подпись письма.

— Учитель, тут странность. На конверте указан Стокгольм. Но в самом письме приписано, что отправлено оно из Нижнего Новгорода.

Академик потер подбородок и произнес:

— Очень любопытно. Он отправился в экспедицию на Кавказ почти шесть лет назад. И этой зимой корреспонденция от него перестала поступать. Поскольку он был в Казани в то время, когда бунтовщики Пугачева захватили город, мы решили, что случилось непоправимое. Так что я рад, что Иоганн жив. Зачитай же мне скорее его письмо.

Николай поднес плотный лист бумаги ближе к свету и приступил к чтению.

'Знаменитейшему и ученейшему мужу Леонарду Эйлеру, заслуженнейшему королевскому профессору и члену славной Берлинской академии наук, а также почетному члену императорской Петербургской Академии Наук и Лондонского королевского общества. С поклоном и почтением пишет вам ваш верный соратник в деле служения Храму Науки Гюльденштедт Иоганн Антон.

Если провидение не вмешается в планы людей, взявшихся доставить это письмо, оно должно подоспеть как раз к дню вашего рождения, уважаемый мой друг и коллега. И потому поздравляю вас с шестьдесят третьей годовщиной. Желаю вам ещё долгих лет здравия и труда на благо науки.

Пребываю в неуверенности, что предыдущие мои письма, написанные этой зимой из Казани, достигли адресатов в Академии. В связи с известными вам событиями работа почты испытывает крайние затруднения. Потому свой рассказ о событиях, невольным свидетелем и в некоторой степени даже участником коих я стал, я повторю в письме, адресованном в Академию. А лично вам я хочу рассказать о том, с какими интересными загадками я столкнулся за это короткое время.

В конце декабря прошлого года судьба свела меня с весьма загадочным лицом, коего одни называют Емельяном Пугачевым, а иные — императором Петром Федоровичем. Но я, не погрешив перед истиной, назвал бы его Arcanum. Ибо это имя подошло бы ему гораздо лучше прочих. Ибо он воистину Загадочный человек.

Удивил он меня с первых же минут знакомства. Предметом, в коем ему потребовалась моя помощь, оказалось разделение нефти на фракции, кипящие при разных температурах. Позже я узнал, что это нужно было ему не только для нужд освещения, но и для составления зажигательных смесей, с успехом примененных им при осаде Нижнего Новгорода, о чем вам, мой друг, должно быть уже известно. Ещё одной областью применения фракций нефти оказалось питание того прибора, что нагревает воздух в воздушном шаре.

С гордостью и удовлетворением могу сказать, что я не только своими глазами наблюдал полет шара, но и смог испытать на себе весь восторг, связанный с этим. Случай же мне предоставился ещё зимой в Казани на испытаниях вышеупомянутого мной прибора. У меня нет слов, чтобы передать эмоции, охватившие меня, когда я увидел, как из-под моих ног уплывает земля. Как люди становятся маленькими, а горизонт раздвигается на немыслимую для нас, сухопутных жителей, ширину. Жаль, что полет длился недолго и второй оказии мне до сих пор не представилось.

Arcanum, отвечая на мои многочисленные вопросы после полета, раскрыл мне глаза на очевидное явление природы, которое он и использовал в создании своего шара. Полет на нем правильнее было бы назвать плаванием. Ибо горячий воздух имеет меньшую густоту, нежели холодный, и наполненный им шар всплывает в небе так, как всякое легкое тело всплывает из глубины воды. Меня приводит в священный трепет мысль о том, что когда-нибудь человек рискнет избавиться от привязного троса и вознесется в небеса. До самой поверхности того незримого и неощутимого воздушного океана, на дне которого мы все живем. Что узреет этот смельчак? Какие тайны раскроются перед ним⁈

Но прошу простить меня за столь греховные мысли. Я помню о каре, ниспосланной Господом на вавилонян, в гордыне своей вознамерившихся построить башню до тех самых небес, которые теперь стали так соблазнительно близки.

Теперь вы отдаете себе отчет в том, как поражен я был знакомством с предводителем крестьян. Выказываемые им знания об окружающем мире скорее соответствуют ученому, нежели вельможе или крестьянину. И в этом кроется загадка, о которой я уже писал выше и которая послужила поводом для сочинения псевдонима этой удивительной особе.

Когда армия повстанцев ушла в поход, я имел возможность ознакомиться и с другими примерами проявления знаний Arcanumа. Его лейб-медик Максимов рассказал много любопытного из области медицины, коей, как вы знаете, я не чужд. Во-первых, Его непременное требование обрабатывать врачебные инструменты, рану и руки хирурга спиртовыми и мыльными растворами. Мера эта, по словам Максимова, ведшего определенные записи, очевидно, положительно сказывается на количестве выздоравливающих после ранения. Объяснение этому феномену Arcanum давал следующее — на теле человека и в окружающем мире живут бесчисленные множества микроорганизмов, и часть из них, попадая в тело человека, пагубно влияет на него. Спирт, мыло, высокие температуры губят эти организмы и избавляют человека от рисков, с ними связанных. Мне не терпится вернуться в Академию и тщательно проверить это утверждение. Но сейчас я, увы, ограничен в возможностях.

Вторая новость, истоком которой был Arcanum, это новый способ защиты от оспы, этого вечного бича Господня, преследующего человечество. В отличии от вариоляции по Английскому методу, способ этот совершенно безопасен и заключается в прививании коровьей оспы. По утверждению Максимова, ни одного случая смерти ещё не было, а ведь им привито уже несколько тысяч человек как в войске, так и простых горожан.

Поверьте мне, друг мой, это знание стоит того, чтобы человеку, открывшему его, поставили памятник из чистого золота.

Из других источников стало мне ведомо, что Arcanum подсказал казанским купцам, как извлекать сахар из обычной свеклы. Подробности мне неизвестны, но если это так, то Arcanum подарил купцам Эльдорадо. Неудивительно, что они выказывают ему столь решительную поддержку.

После схода льда на Волге я и мои спутники перебрались в Нижний Новгород, где мне довелось увидеть ещё один пример необыкновенных знаний Arcanumа. Испытывая острую потребность в лекарственном средстве для своих солдат, страдающих кровавым поносом, Он распорядился продувать раскаленный древесный уголь паром. Уголь, обработанный таким образом, по словам медикуса Максимова, оказался поистине волшебным. Сам Arcanum назвал его активированным и в нескольких словах раскрыл мне тайну его эффективности. Увы, я не могу поделиться с вами этими секретами, ибо обязался их хранить до особого распоряжения автора.

Ещё один пример Его невероятного багажа знаний я получил, когда, исследуя процедуру получения этого угля, обратил внимание на то, что газ, выделяющийся при продувке угольной массы, горит ярким светящимся пламенем. Я указал на этот факт Аркануму, но ничуть его этим не удивил. Наоборот, он сам мне рассказал, как можно получать горючие газы для нужд освещения, как их можно хранить и как можно организовать дешевое газовое освещение городских улиц.

И после всего этого я впал в большую задумчивость о природе знаний этой выдающейся особы. Если полет на шаре ещё можно объяснить обычной наблюдательностью, а принципы разделения нефти работой некоего малоизвестного купца Прядунова, то выработка чудодейственного угля и знания о газах не могут быть объяснены случайностью или работой предшественников. Это проявление Истинного Знания в чистом виде.

Не так давно мне дали наконец намек, откуда это знание может проистекает. И я горд тем, что вступил в тот избранный круг людей, что имеют привилегию прикоснуться к тайне.

Я не могу доверить письму подробности, но поверьте мне, дорогой друг, что под сенью мудрого правления этого выдающегося человека науку ждет небывалый взлет. И нашим коллегам из Академии нет никакого резона волноваться. Их будущее будет обеспечено, и ученые мужи в обновленной империи займут достойные их места Аристократии Разума.

Сам Arcanum ещё сделает соответствующие публичные воззвания, но я уполномочен Им обратиться именно к вам как к ученому, коего Он безмерно уважает и перед именем которого преклоняется. Очень прошу вас использовать свой авторитет, дабы предотвратить возможный отъезд ученых мужей из столицы. Это будет потеря не только для Российской империи, но и для них самих. Ибо новые знания получат только достойные, ставящие поиск истины выше суетного и сиюминутного.

За сим окончу свое повествование и ещё раз пожелаю вам крепчайшего здоровья.

Если Господу будет угодно, то скоро свидимся и переговорим лично.

С бесконечным уважением, Гюльденштедт Иоганн Антон.

Писано в г. Нижнем Новгороде 19 апреля 1774 года от Р.Х.

p.s. К письму прилагаю рисунки, выполненные Его собственной рукой и предназначенные вам лично. Он сам просил меня переслать их в ваш адрес. В них ставится некая математическая задача, суть которой изложена там же. Я не стал вникать, ибо, как вы знаете, интересы мои лежат далеко от сферы чистой математики, где вы царствуете безраздельно'.

Николай Фусс повертел в руках листок и подтвердил:

— Господин, тут действительно есть листок с рисунками и текстом на русском. Читать?

Эйлер усмехнулся. Его секретарь за полтора года пребывания в России выучился вполне бегло говорить на языке аборигенов, но письменная речь давалось ему с большим трудом.

— Общий смысл текста изложи, Николаус. И что там нарисовано, поясни.

После паузы секретарь с некоторым удивлением в голосе произнес:

— Учитель. В тексте говорится о необходимости создать теорию расчёта мостов с большими пролетами между опорами из различных материалов, доступную для среднего разума. В рисунках приводятся примеры таких пролетов, составленных из перекрещивающихся деревянных или железных брусьев, а также пролетов, подвешенных на железных цепях.

Фусс замялся и добавил:

— Тут ещё приписка, что тот, кто возьмется за это дело, получит большую награду. И что автор текста не возражает, если этим делом займется кто-либо из ваших учеников.

Эйлер хмыкнул.

— У тебя есть желание заняться этой проблемой, Николаус? Работа не будет простой…

— Да, господин, — воскликнул секретарь, вспомнив минуты страха на качающемся наплавном мосту. — Если вы не против, я бы попробовал свои силы в этой задаче.

Эйлер усмехнулся:

— Я не против. Можешь даже рассчитывать на мою помощь. Но пока оставь меня. Мне надо подумать над письмом.

Звук удаляющихся шагов поглотила закрывшаяся дверь, и Эйлер откинулся в кресле. Интригующие новости и очень странная просьба. Он не считал себя таким уж великим авторитетом в академических кругах, чтобы своим мнением влиять на решения, принимаемые другими. Но возможно, что истинной целью письма было убедить именно его остаться в Академии. А может быть, даже присоединиться к тому «кружку избранных», в который вошел сам Иоганн.

Что ж. Вероятно, он именно так и поступит, если удача самозванца будет настолько велика, что он захватит Петербург. Время покажет.