Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате

Глава двадцать вторая. Босоногий Лань попадает в тюрьму и в манифесты, железо уступает дереву

Во время пребывания в Шато мне то и дело вспоминались слова Яо Шаньфу о некоем удивительном открытии. Лишённый возможности расспросить его лично и не доверяя подобные вещи переписке, я пытался накормить любопытство фантазиями о чудесных предметах, коими изобиловали истории об эпохе воюющих равнинных государств. «Предания низин» повествовали о стеклянном щите, который позволял правителю Цзао видеть, что происходит во вражеском стане; о ларце-напёрстке, скрывшем стратега Тэнъюаня; о золотой ампуле, заменявшей индийским воинам пищу, воду и сон за трое суток. Мне хотелось верить, что всё это ближе, чем кажется; что всё это можно заполучить, и относительно легко — достаточно узнать правильные имена вещей. Мои догадки были, конечно, далеки от истины, но насколько далеки, я не мог понять ещё с месяц по возвращении на Дуншань.

Поначалу я ждал, что учитель Яо сам возобновит наш прерванный обстоятельствами разговор, но он молчал. В его внешнем виде появилась хмурость и какая-то тревога. От старого Чжана я выяснил, что дело в плохом самочувствии госпожи Яо. В моё отсутствие ей трижды вызывали врача, но подробностей болезни никто из слуг не знал. На моё предложение помощи Яо Шаньфу ответил вежливым отказом и, словно читая мои мысли, пообещал в самом скором времени рассказать нечто невероятное, но прошла неделя, другая, третья, а он почти не выходил из флигеля. По той же причине не получали продолжения и уроки с Мэйлинь.

Ум, распалённый ожиданием, жаждал узнать что-то новое, однако дома я разом лишился собеседников, а на службе главной темой для разговоров стали мало меня интересовавшие столичные скандалы, и я вновь решил нанести визит господину Су. Можете представить себе моё разочарование, когда пробковый мольберт в его флигеле оказался пустым, а архивариус, впившись в меня глазами, попросил рассказать, что́ слышно о событиях в Тайцзине. Привыкший держаться в курсе событий и при этом запертый собственными страхами в четырёх стенах, он был сейчас моим товарищем по несчастью: соседей политика не интересовала, а администратор Ли ещё не вернулся из Лияна.

Рассчитывая (сразу скажу — напрасно) выудить в ответ какие-то сведения о тайных чертежах, я начал пересказывать слышанное у ямыня — и сам очень скоро втянулся в эту тему. Сочные комментарии Су Вэйчжао, выгодно отличаясь от моей блеклой наррации, добавляли разговору достаточно контекста и глубины, и в итоге я вынес из него никак не меньше собеседника.

События, с которых начал я, произошли в области Цинь, но предпосылки связаны с борьбой элит при императорском дворе. В горной стране (как, уверен, и там, куда я следую) основой для пополнения бюрократии являются государственные экзамены, позволяющие на всех уровнях выявлять достойных и способных и определять их на подходящие вакансии. Но в истории они неоднократно оказывались отодвинуты на второй план, на первый же выходило покровительство того ли иного вельможного семейства. После возвышения Шэнов в центральном аппарате не осталось почти ни одной значимой должности, не занятой чьим-нибудь протеже, но если партии Сыма и Ляо расставляли верных им людей в надежде усилиться, то Шэн Янь, уверенный в своих позициях, попросту торговал чиновничьими поясами и печатями. Ходило даже анонимное сочинение о том, что в министерстве столичной безопасности якобы есть комнатка, где они, как в лавке, выложены по прейскуранту. Это уж очевидный пасквиль, но ведомство за несколько месяцев разрослось до неприличия.

Особенно привлекательной и для продавца, и для покупателя была должность чрезвычайного государственного докладчика. Министерство может плодить таковых почти неограниченно, по рангу и жалованью должность не слишком высока, обязанности сводятся к написанию отчётов и увещеваний об угрозах безопасности. Но по решению министра докладчика можно направить в любую префектуру для оценки ситуации на месте с правом проводить практически любые расследования. Круг вопросов очень широк — нет такой сферы, которую при должном красноречии нельзя подвязать к теме государственной безопасности. И это открывает пути для личного обогащения: если в делах префекта обнаружится недочёт, можно вымогать деньги напрямую, но это ещё не всё. В отличие от префектов и губернаторов, докладчики вполне могут вести работу не то что в родной области — в родном городе! Как тут удержаться от того, чтобы поправить дела друзей и родных и свести счёты с местным правителем!

Некий молодой человек по фамилии Бу, родом из циньской префектуры Пэйцзинь, получил место чрезвычайного докладчика именно с этой целью. Назначение так придало ему духу, что он, не дожидаясь министерских поручений, тут же отправился в свой город и пошёл в атаку на префекта — тот имел какие-то претензии к родственникам Бу, состоятельным торговцам. Нужно сказать, что этот префект, Лань Нэймяо из области Шу, имел репутацию человека смелого и честного. Помню, когда мы шли делегацией до Тайцзина, по рукам гуляла брошюрка, подписанная: «Босоногий Книжник». Были там такие стихи:

Молодые чиновники, восторженно меняя тоны и чёрточки иероглифов, читали по первым словам: «Янь и Э — воры, император предан», — и уверяли, что автор сих правдивых слов не кто иной, как Лань Нэймяо. Сам он от такой славы, разумеется, отнекивался, но заслужил-таки прозвище Босоногий Лань.

Родня Бу, наоборот, имела нехорошую славу, и Лань об этом знал. Едва новоявленный сотрудник министерства столичной безопасности заявился к правителю с шантажом, тот объявил его самозванцем, посадил до выяснения под арест, а сам отправил в столицу письмо, в котором излагал суть дела и спрашивал, действительно ли такой человек имеет государственный чин. Вот только отправил не в ведомство Шэн Яня, а в министерство гражданских назначений, подконтрольное семейству Сыма. Покуда там рассуждали, как лучше обойтись с вопросом-доносом, родственники Бу сгоряча подкупили тюремщиков и устроили ему побег — но неудачно, и горе-шантажист вновь оказался в руках у Босоногого Ланя.

Префект тут же объявил это доказательством вины и составил ещё одно письмо — циньскому губернатору, — заявляя о поимке опасного авантюриста, самозванца и бунтовщика и испрашивая дозволения на смертную казнь. На мой взгляд, обвинения, доказательства, да и адресат были выбраны некорректно. Наверняка Лань знал, какой ответ рано или поздно придёт из столицы, и в запале решил действовать первым. Губернатор, вероятно, также это понимал, но всё же выдал ему разрешение. Несчастного Бу под ликование местной интеллигенции казнили за воротами Пэйцзиня, имущество его родни изъяли.

Шэн рвал и метал. Босоногого Ланя привезли в столицу в деревянной клетке, но со странным эскортом из книжников, прославляющих отвагу префекта перед лицом бесстыжей несправедливости. К тому времени Сыма определились и передали его письмо в цензорат.

Как главный орган по борьбе с должностными преступлениями цензорат стоит особняком, вне системы министерств, и призван разбирать деятельность всего чиновничества, в том числе собственную. По этой причине его возглавляют сразу два начальника, но главный цензор левой руки уже давно стал персоной церемониальной (обычно это место перед уходом на покой занимал какой-нибудь вечно больной заслуженный чиновник в летах), оставляя всю полноту власти правому коллеге. Им на тот момент был Тянь Чуанфэй, человек авторитетный, компромиссная фигура для партий Сыма и Ляо.

Дело Босоногого Ланя стало быстро обрастать показаниями, давал он их охотно. Циньский и столичный учёный люд бойко провозглашал его страдальцем за правду. Особое рвение проявляли те, кто, желая снискать должность, уже махнул рукой на экзамен. Неустроенный человек так или иначе старается привлечь внимание тех, кто мог бы дать ему место, и если домашние слуги и мастеровые днями напролёт стоят на площадях с повязкой на лбу, то книжники проявляют бо́льшую изощрённость. Прозябая в чайных и кабаках, они нередко сочиняют и пускают в народ «личные манифесты» с перечислением тех, к кому питают особое уважение. Это могут быть стихи или эссе, но схема следующая. Вначале поклон учителям и паре-тройке общепризнанных нравственных ориентиров из числа давно умерших деятелей. Затем слова восхищения о видных людях той или иной партии (собственно адресаты послания). В завершение хорошим тоном будет упомянуть кого-то из таких же достойных соискателей:

Так вот, в то время манифесты пестрели именами префекта Ланя и его сторонников среди провинциального чиновничества.

Любой обвинительный приговор (а императорский шурин, говорят, поначалу хотел смертной казни) требует провести открытое слушание с прочтением всех материалов дела. Старания интеллигенции принесли делу такую известность, что в зал суда пришла бы вся столица, а энергичность цензората делала слушание крайне нежелательным для Шэн Яня, и дело в итоге закрыли. Лань Нэймяо лишился должности и вместе со сторонниками негласно попал в «чёрный список». Циньского губернатора Сунь Юшуя без скандалов перевели в Чжао — говорят, его спасла дружба с Вэйминьским князем. Но мой собеседник заверил меня, что это только начало.

За разговором мы уже давно спустились во внутренний двор и теперь негромко переговариваясь в тени рябин — под монотонный напев лютни и горячую декламацию стихов. Соседи Су Вэйчжао выступали якобы друг для друга, но было видно, что нас они почитают за благодарную аудиторию, пришедшую на встречу с прекрасным назло промозглой погоде. Краснолицый Линь Мо, держа в руках кубок с вином и пошатываясь, чеканил:

(Равновесие ему действительно не помешало бы.)

Су неожиданно с чувством зааплодировал:

— Превосходно! Кто из гениев прошлого написал эти стихи?

— Эти ничтожные вирши я, бесталанный, накропал сегодня ночью, — сияя гордостью ответил Линь Мо.

— Неужели? Что же, вы и впрямь видели комету, да ещё и в созвездии Высокого Чертога?

— У меня острое зрение. Через пару дней её увидит каждый. Знак недобрый, но чего и ждать в государстве, потерявшем путь!

Поэт осушил кубок, а Линь Хуаши взялся за очередной тоскливый мотив, играя теперь громче прежнего.

— Вот видите, всё только начинается, — тихо сказал мне Су.

— Вы же не верите в приметы?

— Я верю в наблюдательность придворного астролога, в добровольную суеверность двора, хитроумие Шэна и в то, что Тянь Чуанфэй засиделся на своём посту.

В истории горной страны хватает примеров того, как императоры под предлогом дурных предзнаменований отправляли неугодных сановников в отставку или даже на эшафот, и архивариус не преминул вспомнить пару-тройку эпизодов — в своей обычной спокойной, чуть насмешливой манере. Но я как-то заметил в нём напряжённость. Должно быть, он предчувствовал, что со сменой верхушки цензората учёное сословие начнут прореживать, а это принесёт дуншаньской гостевой слободе пополнение и, может быть, совершенно не нужное внимание столицы.

Проскользнувшее в разговоре имя Вэйминьского князя напомнило мне о Юань Мине. Я в тот же день навестил его и упросил впервые за столько лет выбраться из дома и быть у меня к ужину. Любезно согласился провести с нами вечер и учитель Яо, тем самым полностью избавив меня от забот о занимательном общении. Двое стариков нашли друг в друге приятную компанию и, хоть не были знакомы прежде, обнаружили разительную общность интересов. Они вспоминали прошлое, делились наблюдениями, озвучивали максимы, огранённые годами размышлений и путешествий. Во всей горной стране не осталось уголка, которого не коснулась бы тень от их летящей мысли. Я же, хоть и сидел на месте хозяина дома, чувствовал себя в блаженном детстве. Закрой глаза — и представишь себя на циновке в уголке, жадно ловящим слова из беседы отца с его учёным гостем.

Вот начался негромкий, но твёрдый спор о природе вещей. Учитель Яо, совсем как отец, не повышает, а понижает голос. «Дедушка Белая Шляпа» добродушно смеётся и беззлобно, как мама-кошка непослушных котят, вздумавших кусаться, разбрасывает все аргументы в стороны. Безусловно, философия — это его стихия. Но как на всякий случай проверить и фехтование? Как побудить мастера Шангуаня продемонстрировать своё мастерство, не вызывая у него подозрений?

Из восточного флигеля пришёл слуга, и Яо Шаньфу, сердечно извиняясь, попросил дозволения нас покинуть. Мы, напротив, вызвались проводить его до двери флигеля, а затем остались вдвоём во дворе дома. Уже стемнело, луны скрывались за облаками, и слуги, видя, что хозяин изволит гулять, спешно зажгли во дворе несколько фонарей.

— Зима будет недолгой, — сказал Юань Мин.

— Почему вы так считаете?

— Небо и горы тоже имеют лица, — бросил он как-то вскользь, так что мне это показалось не то идиомой, не то цитатой, но переспрашивать я не стал.

Мы несколько раз прошлись по дорожкам. «Господин Белая Шляпа» в этот раз опирался на изящную, даже щеголеватую трость — он пришёл из гостевой слободы пешком, хоть я и порывался заказать ему паланкин. Теперь я подыскивал доводы в пользу того, чтобы хоть обратный путь он проделал в паланкине.

— Благодарю вас за чудесный вечер, — произнёс он, в очередной раз поравнявшись со входом в главное здание. — Сегодня я не раз вспоминал о вашем отце и рад, что у него такой сын.

Я поклонился, повисла тишина. И в этой тишине особенно отчётливо прозвучал хорошо знакомый звук. Щелчок арбалета. Мгновение, и Юань Мин, резко взмахнул передо мною тростью. Мгновение — и на плитках дорожки поодаль зазвенел металл. Повернув голову, я успел увидеть на внешней стене с западной стороны фигуру, которая тут же спрыгнула то ли во двор, то ли в переулок — и растворилась в темноте.

На цветочной клумбе, поблёскивая в свете фонаря, лежала отбитая тростью арбалетная стрела. Не тратя времени на то, чтобы детально её рассмотреть, я сунул стрелу в рукав, громко позвал слуг и приказал обыскать дом, особенно западную сторону, а Минхёку особо поручил осмотреть всё снаружи. На всякий случай мы с Юань Мином вернулись в гостиную. Слуги ничего не нашли. Вернулся Минхёк и сообщил, что у западной стены даже нет свежих следов. А вот на южной, недалеко от ворот был приколот небольшой листок со странным рисунком: химера, свернувшаяся клубком вокруг схемы гексаграмм, слово «послезавтра» и цифра семь внутри цветка. Кто и когда оставил этот листок, никто не знал. Особенно сильно обеспокоили меня именно цифра и цветок. Мне показалось, что он похож на лотос, и я насчитал у него девять лепестков.

— Хотелось бы мне сказать, что это меня выследил кто-то из старых врагов, но стрела явно летела в вас, — произнёс Юань Мин, когда беспокойство в доме несколько улеглось.

Я встал на колени и трижды ему поклонился:

— Могу ли я как-то отблагодарить вас?

«Господин Белая Шляпа» рассмеялся, пусть и несколько натужно:

— Хорошо, хорошо! Вызовите мне паланкин.