Сети Госпожи ужаса

Глава 3

Год 2 от основания храма. Месяц второй, называемый Дивойо Омарио, богу Диво, дождь приносящему, посвященный. Февраль 1174 года до н. э. Сифнос.

Третий месяц зимы, который мы, слегка подумав, посвятили Зевсу Дождливому, в этом году случился необычайно теплым. В лицо бил соленый ветер, который насквозь пропах весной, а журавлиные клинья, потянувшиеся с юга, курлыкают радостно, возвращаясь в родные места. Море еще неспокойно, но совсем скоро отчаянные ребята вроде Кноссо уже пойдут на промысел, не в силах дождаться восхода Плеяд. До них еще ох как нескоро, целых десять недель! Я и сам вот-вот уйду к своему войску, в Милаванду, выбирая погожие деньки и прыгая от острова к острову. Я, конечно, любимый сын Морского бога, как верят местные, но даже отца не стоит искушать излишней самонадеянностью. Он не любит этого. Зима — это то время, пока еще можно поваляться в постели.

— Может, останешься ненадолго? — Креуса, живот которой уже не позволяет покидать дом, прижалась ко мне пышным задом.

— Не могу, — покачал я головой. — Меня воины ждут. Все хорошо будет.

— Я Великой Матери жертвы богатые принесла, — вздохнула Креуса, тяжело поднимаясь на постели. — Ой!

— Что такое? — вскочил я.

— О-ой! — Креусу скрутило в узел. — Мокрая вся, видно, воды отошли. Рожаю я, господин мой. Я сейчас… служанку кликну… а та повитуху позовет… Ой!

— Да лежи, не вставай! Я сам! — я вскочил, оставив собственную жену в полном недоумении.

— Не надо! — резко оборвала меня Креуса и крикнула. — Алуна! Гания!

Она права. Царю бегать для того, чтобы звать служанку — это что-то из разряда невозможного. Примерно, как президенту страны за пивом для личного водителя мотнуться. Тут и так не принято спать с женами в тягости, но Креусе, месяцами живущей без мужа, захотелось почувствовать теплый бок рядом, и я не смог ей отказать. В гаремах восточных владык заведено так, что рабы всегда находятся под рукой, даже в спальне. Вдруг царственной чете вина захочется в разгар утех, или в жару кто-то должен будет опахалом помахать. И тогда служанка сбегает за водой с вином, а крепкий раб из рожденных во дворце доставит разгоряченным телам немного приятной прохлады. А почему нет? Рабов ведь не стесняется никто. Они же не люди, а что-то вроде говорящей козы.

Только вот я, искалеченный комсомольским прошлым, таких высот в рабовладении пока не достиг, а потому посторонних в спальне не терпел. Служанки сидели за дверью, в соседней комнате, раскладывая вчерашнюю работу. Креуса ни на день не бросала ткацкий станок. Услышав крик госпожи, две тетки, привезенные еще из Трои, кинулись в комнату и закудахтали, окутав мою жену своей заботой. А я, постояв пару минут для важности, удалился. Толку от меня все равно никакого. Тут модных тенденций не придерживаются, и роды почитают таинством, мужам недоступным. Я с этим полностью согласен.

— Калхаса позови, — бросил я служанке, попавшейся на пути, и та убежала, шлепая по полу босыми пятками.

М-да, дворец мой на дворец непохож вовсе. Нужно челядь набирать, которая должна будет ограждать меня от общения с низшими. Селить ее уже некуда, да и не хочется что-то. И так жизнь одинокая стала. Даже поболтать не с кем. С Креусой говорить не о чем, кроме домашних дел, а умница Феано дичится меня, и лишь в нечастые ночи обливает короткими потоками беззвучной страсти. Она совершенно явно, до дрожи в коленях боится мою жену, но при этом испытывает к ней совершенно искреннее почтение. Не пойму я этих баб, сложно с ними.

Здесь есть толковые мальчишки из школы, Филон с сыновьями, Анхер и Калхас, но и тут дистанция сродни пропасти. Поговорить с этими людьми я не могу. Они либо внимают мне, жадно ловя каждое слово, либо скупо отвечают на вопросы. На войну хочу! Надоело все!

— Государь, звали? — Калхас поклонился и вопросительно уставился на меня.

— Раздели со мной хлеб, — сказал я, и тот робко присел за стол, отломив кусок лепешки. Положить ее в рот он забыл.

— Как твои успехи в учебе? — спросил я его.

— Читать выучился и считать, государь, — ответил тот, сверля меня взглядом.

— Пора пришла узнать, для чего ты здесь, — сказал я ему, и Калхас сделал стойку не хуже охотничьей собаки. Данный вопрос его давно мучил, а я все делал загадочный вид, изучая этого странного мужика. Он и впрямь неуживчив и склочен, но только там, где видел какую-то несправедливость. Бывают такие люди, любящие искать правду даже тогда, когда их об этом не просят. Вот он как раз из таких. Мужиком Калхас оказался на редкость порядочным и справедливым, а что характер до крайности неприятный, ну, так я ему не жена. У него, кстати, семьи нет. Жена его когда-то давно в родах умерла, а новой он так и не взял.

— Ты видел тот свод обычаев и законов, что Филон собрал? — спросил я его.

— Видел, государь, — оживился Калхас. — Я бы добавил кое-что. В наших землях, к примеру, блудных жен камнями не бьют. Это личным делом мужа считается. А вот вора, в доме пойманного, хозяин невозбранно убить может.

— Должность твоя будет называться «Око государево», — сказал я ему. — Судья, несущий мою справедливость дальним землям. Защитник обиженных, вдов и сирот. Защитник тех, кого незаконно в рабство обратили, или у кого имущество отняли. Оку государеву любой сможет жалобу принести, невзирая на то, сколько у него коров и земли.

— Хорош я буду судья, — расстроенно хмыкнул Калхас, когда осознал масштаб задачи. — Плешивый, как колено, и глаза нет. Да у любого раба волос на голове больше. Люди считают, что боги наделяют красотой сообразно тому, что у человека в душе. Смеяться будут над таким вельможей, господин.

— А это решаемо, — ответил я. — Голову ты бритвой выскоблишь и станешь на египетского жреца похож. А глаз… Вот, смотри!

Я встал, подошел к столику, на который было наброшено полотно, и откинул ткань. Бронзовый шлем с витыми бараньими рогами и маской демона, почти полностью закрывающей лицо, до верхней губы. Так ничто не помешает говорить. На месте правого глаза — отполированная стеклянная линза, придающая маске совершенно потусторонний вид. И все это, включая рога, покрыто слоем позолоты. Жутковатая штуковина получилась, откровенно говоря. Одна служанка из юных даже оконфузилась, когда меня в таком виде узрела. В общем, если требуется произвести впечатление на неграмотное податное население — это именно то, что нужно. Коллективные обмороки и потоки правдивых показаний обеспечены. Особенно когда пустим слух, что через хрустальный глаз на подсудимого смотрит сам бог.

— Ну, как тебе? — спросил его я, надев на голову это чудо промышленной кооперации. — Только не говори, что плохо. Ты даже не представляешь, сколько мастеров над ним трудилось, и сколько я за него отдал серебра.

— Это что… мне? — неверяще смотрел на меня Калхас. — Я в таком буду твою волю нести, царь? Да я… да…

— Примерь, — снял я шлем и протянул отполированное до блеска бронзовое зеркало, на время конфискованное у жены. Ей оно пока ни к чему.

Калхас трясущимися руками нацепил шлем на шишковатую башку, украшенную десятком волосинок, и уставился в зеркало.

— Они все обделаются, государь, — с чувством глубочайшего удовлетворения произнес он через несколько минут.

Долго же он возился. Морской бог свидетель, моя жена с примеркой нового платья справляется намного быстрее.

— А нам только того и надо, — уверил я его. — Так что, принимаешь мою службу?

— Принимаю, государь, — торжественно ответил Калхас. — И клянусь, что службу твою буду править честно и справедливо. Ничто от моих глаз не укроется.

— Пока будешь один, — сказал я ему. — Потом понадобятся помощники.

— Из знати взять некого, — скривился Калхас, который всех учеников школы помнил поименно.

— Так возьмем не из знати, — пожал я плечами. — И всегда будем брать не из знати. Из самых бедных возьмем. Из тех, кто не предаст того, кто его накормит. И унаследовать эту службу будет нельзя. Только получить как награду за праведную жизнь.

— Я вина выпью, государь, — дрогнувшим голосом сказал Калхас и плеснул себе кубок. — Нехорошо мне что-то. Небывалое дело ты затеял. Благородные на дыбы встанут. Чтобы какой-то босяк эвпатрида с множеством знатных предков судил! Да от начала веков не бывало такого.

— Эвпатридов, скорее всего, сам буду судить, — тут мне пришлось урезать осетра. — Только сначала определим, что такое знать. Сколько у нее должно быть земли и скота, чтобы она знатью называлась. А то всякая горластая шваль будет себя потомком бога Посейдона объявлять. А у меня на них всех просто времени нет.

— Это дело, государь, — весело оскалился Калхас. — Надо каждую семью записать, и их имена в камне высечь. Тогда никто себя благородным не объявит.

— Так и поступим, — кивнул я. — На столбе высечем у храма Посейдона. Столбовые будут, хм… Ты уходишь сразу же, как только море откроется. Для начала Милос, Парос и Наксос возьмешь. Получишь жезл, знак своей власти, а басилеев и архонтов я предупрежу.

— На Милосе великая госпожа, царица Гекуба живет, — прозрачно намекнул Калхас. — Как там быть?

— Как везде, — жестко предупредил его я. — Она не хозяйка там. Она в гостях. Ей тот остров в кормление дали, но размер подати определен мной. И изменить его никто не может. Даже царица.

— Понял, — проглотил тугой комок Калхас. — Все исполню, государь. Только вот что делать, если в писаном законе не будет того, что мне судить придется?

— Тогда сердце свое слушай, — развел я руками. — Судья руководствуется не только буквой закона, но и его духом. Я потому-то именно тебя на эту службу избрал. Только когда решение вынесешь, запиши его. Мы обсудим и подумаем, добавить его в новый закон или нет.

— Угу, — Калхас задумался и поклонился в пояс. — Все понял, государь. Духом руководствуется, ишь ты… Нипочем бы не догадался…

Когда он ушел, в мои покои заглянула Кассандра, единственный человек, с которым я ощущал хоть какое-то родство душ. Она и впрямь была не от мира сего, а невзгоды еще и надломили девушку, заставив уйти глубоко в себя. Я ее иногда по целой неделе не видел. Кассандра в такие дни сидела в своей комнатушке и ткала в одиночестве. Она наотрез отказалась ехать на Милос в компании сестер и жен покойных братьев. Она не выносила общества этого бабья. Царевне пришлось нелегко, и все же она понемногу оттаивала, приходя в себя после пережитого. На ее лицо возвращались краски, и она снова начала наряжаться и покупать на рынке украшения и ароматные масла.

— Разреши войти, государь?

— Проходи, конечно, — рассеянно кивнул я, укрывая полотном страхолюдный образ будущего прокурора и судьи. — Вина налить?

— Я сама.

Надо же. Она не боится меня, и уже не стесняется ничуть, пользуясь обширными правами свояченицы. Она решила остаться в моем доме и наотрез отказалась выходить замуж. Двое ее женихов погибли за недолгую осаду Трои, а первое близкое знакомство с мужчиной оказалось, скажем так, не слишком приятным. Она даже слышать не хочет о том, чтобы стать чьей-то женой, увидев в произошедшем волю богов. Ее брат-близнец холост, он тоже приплыл сюда и теперь мечтает стать жрецом в Храме Поседао. Вот и Кассандра хочет себе такой судьбы.

— Ты скоро уходишь в Милаванду? — спросила она как бы невзначай.

— Да, — кивнул я. — А потом пойду с войском на Кипр. Я хочу взять Энгоми. Сифнос стал слишком тесен для нас.

— Ты хочешь подмять под себя медь, — задумчиво протянула Кассандра. — А что будет с теми басилеями, что живут там сейчас?

— Да плевать мне на них, — недоуменно посмотрел я на нее. — Я возьму Кипр себе. Весь! А они могут плыть куда глаза глядят.

— Мне кажется, их глаза будут глядеть в сторону Египта, — внимательно посмотрела на меня Кассандра. — На Кипре поселились тысячи мужей, которые уже обзавелись женами и детьми. Им нужно место для жизни. Египет — наилучший выход и для нас, и для них. Там они или погибнут, или найдут то, что хотят.

— Возможно, Египет, — кивнул я. — Я не стану им этого запрещать.

Эпической битвы в Дельте Нила тут еще не было, а поплыли «народы моря» туда именно с севера. Разноязыкую орду, скопившуюся на острове и в городах Ханаана, выплеснуло чудовищной волной, которая едва не смыла Египет. Древняя страна устояла, но надломилась так, что пришла в полнейший упадок, а потом покорялась абсолютно всем, кто бы туда ни приходил. Даже тем, кого сейчас считают дикарями — ливийским берберам и суданским кушитам.

— Они пойдут в Египет, — продолжила свою мысль Кассандра, — а в это время там будут наши купцы. Представляешь, как будет обидно потерять целый караван с зерном и золотом.

— Проклятье! — остолбенел я, осознав эту простую мысль. — Я твой должник, сестрица. Как-то не подумал…

— Обращайся, — с притворной важностью произнесла Кассандра и улыбнулась, показав задорные ямочки на щеках, впервые за очень долгое время.

— Чего ты хочешь? — спросил я ее прямо. — Я ведь знаю, что болтать с другими женщинами дворца и ткать ты не любишь. Знаю, что уже выучила буквы и научилась читать. Чего ищет твоя душа, Кассандра? Подумай и попроси. Я могу дать тебе это.

— Моя душа ищет знаний, — абсолютно серьезно посмотрела она на меня. — Я хочу слышать новое. Хочу узнавать людей и решать, как они поступят потом. Хочу разгадывать их скрытые мысли и самые потаенные желания.

— Будешь делать это для меня? — спросил я ее. — Для тебя тайн не будет.

— Только если не станешь выставлять меня полной дурой, как это делал отец, — задумчиво наклонила она голову, украшенную короной из затейливо уложенных кос.

— Только если не будешь болтать по всем углам, как ты это делала в Трое, — в тон ей ответил я. — Твои мысли должен буду слышать только я.

— Годится, — легко согласилась она. — Я уже устала от того, что все шепчутся за моей спиной и показывают пальцем, словно я полоумная.

— Тогда жду от тебя донесений с каждым кораблем, — совершенно серьезно произнес я. — А если я во дворце, то раз в неделю. Сразу после дня, посвященного богу Солнца. Надеюсь, ты не думала, что будешь радовать меня своими умозаключениями, когда тебе это в голову взбредет? Я всегда считал тебя неглупым человеком.

Судя по ее изумленному лицу, именно так она и думала. Кассандра рассчитывала жить в свое удовольствие, болтаться по рынкам, без счета тратя мое серебро на всякое барахло, и раз в пятилетку делать умопомрачительно точный прогноз, сведя воедино услышанные сплетни и болтовню матросов в порту. Да черта с два!

— Но как я смогу? — растерялась она.

— Очень просто, — ответил я. — Мы обяжем всех тамкаров отчитываться тебе после каждого рейса. Ты будешь расспрашивать их обо всем, не упуская ни малейшей мелочи. И тебе будет дано право наделять их поручениями, что именно нужно узнать в следующий раз. Тебе будут докладывать из харчевни в порту, а еще рекомендую познакомиться с веселыми вдовушками, продающими свою любовь за обол.

— Мне общаться с этими отбросами? — с гадливостью на лице посмотрела на меня Кассандра. Да, тут я малость перегнул палку. Все же царевна.

— Отбросов нет, сестрица, — развел я руками. — Есть кадры.

— Кадры? — она наморщила лоб. — Это еще что такое?

— Или, лучше сказать, полезные люди, — поправился я. — Служанку толковую к ним пошлешь. И вот еще что! Ни одна новость не может быть принята на веру, если ее принес один человек. Все, что попадает ко мне, должно быть перепроверено. А если весть слишком важна, то ты говоришь, что это слух, и что пока не ручаешься за его достоверность. Поняла, сестрица?

— Поняла! — Кассандра посмотрела на меня как-то странно, а потом выдавила из себя. — Знаешь, кого ты напоминаешь мне сейчас? Батюшку покойного. Он именно так всегда и говорил. Жаль только, к концу жизни сильно ошибся. Не поверил мне.

— Государь, — Филон просунул голову в дверь. — Царица почтительно просит вас прийти к ней. Родила она.

— Пошли, Кассандра! — вскочил я.

Измученная родами Креуса, бледная, и искусанными губами, лежала в душной комнатушке, где кислорода, по-моему, не осталось вовсе. Окошки, и без того крошечные, заткнули тряпками, а тяжелый чад от тлеющих жаровен живо напомнил мне сауну. Жена смотрела на меня виновато и, по-моему, даже плакала только что.

— Все хорошо, царица? — спросил я ее, присев рядом. — Где ребенок-то мой?

— Унесли, — голос Креусы дрогнул, а по щеке прокатилась одинокая слеза. — Прости меня, господин мой. Не вышло у меня ничего. Я в следующий раз лучше свой долг исполню.

— Да что случилось-то? — не выдержал я. — Кого ты родила? Ребенок здоров? Почему унесли?

— Здоров, — отвернулась Креуса, стыдливо смахивая слезу. — Дочь я родила. Прости! Прости! Я еще много крепких сыновей тебе рожу. Клянусь! Не получила я благословения Великой Матери. Видно, малы мои жертвы были.

— У меня дочь? — не на шутку обрадовался я. — Так это же хорошо!

— Как хорошо? — непонимающе посмотрела на меня жена. — Дочь — это плохо! Долг царицы — сыновей-воинов рожать своему господину. Дочерей пусть рожают наложницы.

— Слушай, — поморщился я, — ты думай, как знаешь, а я рад. Я всегда дочь хотел.

— Да как же так! — Креуса, мир которой только что рухнул, совершенно растерялась.

— Да вот так! — пояснил я и повернулся к рабыням. — Бегом! Несите сюда мою дочь. И окна раскупорьте. Тут дышать нечем.

— Я сейчас! — Креуса начала подниматься с ложа, но я прижал ее к подушке.

— Ты с ума сошла! Лежать нужно пару дней. Кровью истечешь! Лед бы приложить, да где бы его тут взять…

— Да как же… — в очередной раз Креуса посмотрела на меня с тупым недоумением. Она не понимала, что происходит. Да и остальные не понимали тоже. В родах умирало несметное количество женщин, особенно тринадцатилетних девчушек, которых сбывали с рук сразу же как только они начинали ронять свою первую кровь. И это считалось делом более чем обычным.

— Елки-палки, — покачал я головой. — Как все запущено-то. Ни асептики, ни антисептики. Мне Рапану врача из Египта обещал, да что-то все никак. Дикое время! Вот ведь угораздило меня. И этим придется заняться.

— Вот, господин! — рабыня протянула мне крошечный красный комочек, замотанный в полотно.

Я взял дочь на руки, подержал немного и передал ее Креусе, которая тут же приложила ее к груди.

— Как же нам ее назвать? — задумался я.

— Как будет угодно моему господину, — в первый раз за сегодня улыбнулась Креуса. — Ей любое имя подойдет. Она ведь дочь прославленного отца.

— Дочь прославленного отца… Или слава отца…что-то знакомое, — я перевел эту фразу на ахейский. — Ну, конечно же! Клеопатра! Я назову тебя Клеопатрой, дочь моя.