Сети Госпожи ужаса

Глава 13

В тоже самое время. Сифнос.

Остров напоминал один гигантский пчелиный улей, которых много стало на островах. Люди растерянно смотрели друг на друга, не веря новостям. А новости поступали из ряда вон. Государь взял Энгоми, а потому торговый люд нутром чуял, что с крошечного островка, ставшего домом родным, скоро придется уезжать. Ахейцы, карийцы, троянцы и ханаанеи из Угарита прекрасно понимали, что именно туда переместится вся жизнь. А Сифнос останется местом, где стоит священный храм Поседао, и где добывают железо, серебро и золото. Десятки семей купцов и ремесленников из пришлых вовсю прислушивались к тем новостям, что приходят из порта, да только мало их пока было. На горе, в царском дворце, знают больше, и новости оттуда идут самые нерадостные. Царица Креуса собирает вещи, готовясь к переезду. И чудная школа, где готовят писцов для государя, переезжает тоже. Тут уж и простолюдины затосковали. Там детей кормили, а это немалое подспорье для бедной семьи.

Феано отстраненно наблюдала за поднявшейся суетой. Ей все едино, что на Сифносе сидеть, что в Энгоми, что еще где. Лишь бы не в Спарте и не в Микенах. Она отлично понимала, что люди не дураки, и рано или поздно о ее роли в той истории с Ифигенией догадаются. А потом и Кассандра, старшая сестра госпожи, как-то поддела ее острым словцом, да так, что у Феано даже мурашки по коже пробежали. Знают люди, кто слух пустил, и не все поверили в божественный промысел. Кассандра вот не верила ничуть, о чем ей и намекнула. Ну а раз так, то и остальные могут оказаться не глупее.

Надо сказать, все нужные выводы Феано сделала, а потому вела себя, словно мышка, став тихой, почтительной и незаметной. Она много общалась с царицей и ее сестрой и, будучи девушкой наблюдательной, немало почерпнула из их умений. По крайней мере, когда знатные дамы острова собирались за ткацким станком, чтобы почесать языки, госпожа и ее сестра, забрасывая какую-нибудь кумушку несвязанными вроде бы между собой вопросами, вызнавали у нее всю подноготную. Феано даже в восторг пришла, когда из пелены дурацких слов, где фигурировали мужья, дети и блудливые соседки, явственно проступали контуры вопросов серьезных и важных. Крошечных фактов, из которых начинало складываться целое, было достаточно, чтобы собрать целостную картину.

Впрочем, у Феано, наконец, появилась подруга. Такая же одинокая душа, которая жила в полнейшей тишине среди нескончаемого шума острова. Нефрет, жена мастера-строителя, которая сдружилась с сестрой купца Рапану, теперь тосковала не на шутку. Анат выдали замуж, она недавно родила, и теперь даже поболтать по душам египтянке было не с кем. Так вот они и сошлись, а поскольку Нефрет говорила на здешнем наречии плохо, то Феано попросила ее научить языку Земли Возлюбленной, впитывая слово за словом и фразу за фразой. Язык оказался несложен, а вот то, как понимали жизнь эти чудаки, вызвало у Феано настоящую оторопь. Она и не подозревала, что их жизнь подчинена такому количеству странных обычаев, непонятных ей самой. Каждое свое действие верующий египтянин должен был сверять с множеством строгих правил, иначе плохо ему придется на суде Осириса. Но она и это приняла, почти полюбив эту взбалмошную девчонку, тоскующую вдали от родной земли.

— Семерка червей, — небрежно бросила Феано тонкую пластину из слоновой кости. Государь научил их играть в карты, и легкая промышленность острова едва не рухнула. Невозможно ведь одновременно ткать и резаться в подкидного дурака. Руки заняты.

— Девятка, — осторожно ответила Нефрет, морща тонкий носик. Гладкая и чистая, словно полированный агат, кожа девушки приводила бабье Сифноса в завистливый трепет. И лишь то, что привезенная из немыслимой дали египтянка была лысой, еще хоть как-то примиряло с действительностью женскую половину острова.

— Бито, — равнодушно сбросила карты Феано. — А как на вашем языке будет хлеб?

— Та, — ответила Нефрет, пристально вглядываясь в карты. — Но если хлеб круглый, то он называется кет. У нас много вида хлеба. Бывает мука тонкого помола, бывает грубого. Иногда хлеб пекут с медом, иногда с финиками. Для всего этого есть свои слова.

— Научишь? — спросила Феано. — Семь пик.

— Научу, — пожала плечами Нефрет. — Ты любопытная, прямо как я. Про Микены расскажешь? Правда, там так красиво, как говорят? Взяла.

— Только в мегароне, — махнула рукой Феано. — Остальное — как здесь. Камень и кирпич из глины с соломой. Восемь пик.

— Опять пики! — закусила губу Нефрет. — Ладно, козырем побью.

Так они проводили почти каждый день, и каждый день Феано узнавала все больше и больше новых слов. Она должна заговорить на языке египтян, и об этом не должны узнать посторонние. Зачем? Ей велел господин, и она, не рассуждая, склонилась перед его волей.

— А как на вашем языке рука? — спросила она.

— Аа, — протянула Нефрет, и Феано запомнила еще одно слово.

— Но если нужно сказать «кисть руки» или «хватать», — поправилась Нефрет, — то нужно сказать «джерт».

— Джерт, — покорно кивнула Феано. — До чего же сложно все… А ты читать умеешь?

— Нет! — удивленно посмотрела на нее Нефрет. — У нас иногда учат женщин грамоте, но отец посчитал, что мне это не нужно. Да я и сама так думаю. Если нужно что-то, муж прочтет. Я тебе скажу, дорогая, это так сложно! В камне одни знаки высекают, а если нужно на папирусе написать, то совсем другие. Я, наверное, и не смогла бы всю эту премудрость понять. Да и зачем мне это? Дело женщины — детей рожать и о доме заботиться.

— Действительно! — загрустила Феано, которая знала, что научиться писать на языке египтян ей придется тоже. — И зачем это женщине? Валет пик…

В то же самое время. Вавилон.

Двухэтажный дом из желтовато-серого кирпича, расположенный у ворот Ураша, что на западе города, стоял в тесном ряду десятков таких же. Здесь жили купцы-караванщики средней руки, лавочники из тех, что побогаче, и умелые мастера. Рядом раскинулся речной порт, куда день и ночь шли корабли с зерном, финиками и шерстью, вывозя из центра мира металлы, ткани и красивую посуду. Тут-то и жила семья ненаглядной супруги купца Кулли, который выбор места одобрял полностью. Район за стеной, но не слишком дорогой. Именно такой и приличествует торговцу, бережно считающему каждый сикль.

Впрочем, тут был небольшой внутренний дворик, укрытый навесом от палящего солнца, и даже крошечный садик, где росли гранаты и инжир. Сад для Вавилона — роскошь неимоверная, и лишь богатые вельможи и жрецы могли наслаждаться зеленой тенью в городе, напоминающем по тесноте муравейник.

Свадьба прошла тихо и без излишеств, что не могло не порадовать прижимистого Кулли. Почти неделю у него заняло согласование брачного договора, ибо, как гласит закон: «Если человек возьмет жену и не заключит с ней договора, то эта женщина — не жена». Так повелел царь Хаммурапи, и жители Вавилона следовали этому правилу свято.

Один день отвели на свадебный пир, куда прибыли трое братьев невесты, звали которую Цилли-Амат. Недолгие пляски танцовщиц, поедание баранины и возлияние богам закончились быстро, и семейство перешло к тому, ради чего, собственно, все это и затевалось.

Благородное купеческое семейство не слишком нуждалось. По крайней мере, длинные рубахи-канди, которые надели братья, расшиты яркими цветами, а тюрбаны, накрученные вокруг голов, украшены драгоценными брошами и перьями. Да и невеста, щеголявшая в нескольких рубахах, одна поверх другой, была укрыта роскошным покрывалом, сверкавшим мелким жемчугом и золотом нитей.

— Итак, зять, — произнес Балассу, отец семейства, который блестел благородным серебром седины, сильно кашлял и был слаб ногами, но отнюдь не головой. — Ты теперь родня нам. Расскажи, что мы будем с этого иметь. И что хочешь иметь с этого ты. Я далек от мысли, что это прелести моей ненаглядной Цилли толкнули тебя на этот брак.

Братья понимающе потупились, пряча усмешку в густых бородах, завитых и уложенных в сложные ярусы, как и пристало уважаемым людям. Они тоже не слишком высоко оценивали чары своей сестры, но сохраняли благоразумное молчание. Кулли был готов к этому разговору. Он несколько дней оттачивал каждое слово, любовно полируя речевые обороты, цифры и сведения, что собирался дать своей новой родне. Да и женушка его должна узнать ровно столько, сколько нужно, и ни словом больше. Они уже довольно близко познакомились, и он был о ней весьма высокого мнения.

Кулли разливался соловьем, а четверо купцов и его свежеиспеченная супруга внимательно слушали, не перебивая и даже не меняясь в лице. Они жадно впитывали каждое слово, делая зарубки в памяти. Знания для купца порой дороже серебряных колец.

— Значит, Угарит все-так ожил, — проскрипел отец семейства. — И скоро оживет Эмар. Если это так, то мы сможем снова оседлать это путь. Еще мой отец и дед вели дела с тамошними купцами, да и я, когда был немного моложе, ходил туда. Я имел дело с купцом Уртену, царским тамкаром.

— Я дружен с его сыном, — кивнул Кулли. — Редкостный пройдоха, я вам скажу. Поискать такого жулика и проходимца.

— Весь в отца, — важно покивал Балассу, отдавая должное прекрасному воспитанию отпрысков в купеческих домах Угарита.

— Эмар восстанет из руин еще нескоро, — сказал Кулли, — но я знаком с царем племени ахламу, который пасет свой скот в тех местах. — Он обещал мне свободный проход за двадцатую часть груза.

— Неплохо, дорогой зять, неплохо, — качнул бородой Балассу. — Теперь расскажи, как мы будем зарабатывать? Мы торгуем на свое серебро, но ты ведь царский тамкар, а значит, не хозяин себе.

— Объемы, мои дорогие родственники, — ухмыльнулся Кулли. — Объемы будут такие, что даже моя скромная доля сделает нас богачами.

— Что ты повезешь сюда? — спросил Балассу, и Кулли молча высыпал на блюдо мину золота в сифносских статерах.

— Ка-ка-я хо-ро-шая шту-у-ка, — нараспев произнес Балассу, а потом, взвесив на руке несколько монет, добавил. — Вес — один сикль, и они совершенно одинаковы. А сердце подсказывает мне, что это золото чисто, как реки страны Дильмун. Великий Набу, помоги мне! У вас что, платят такими слитками? Если так, то я уже готов целовать ноги вашего царя. Он велик, как Хаммурапи.

— У нас серебром больше расплачиваются, — ответил Кулли так, словно стоимость нескольких домов в торговом районе Вавилона, лежащая перед ним, — дело совершенно обычное. — На золотой статер нечего купить, он слишком дорог. Им только крупные сделки проводят. Я заберу отсюда олово и жемчуг. Мне пока больше ничего не нужно. Дорога назад будет трудна, я не хочу рисковать, везя с собой громоздкий товар.

— Разумно, — качнул бородой Балассу. — Сколько олова ты готов брать?

— Все, что есть в Вавилоне, и еще столько же, — весело оскалился Кулли. — И я готов платить за это золотом.

— Цена? — впился в него взглядом Балассу.

— Любая, — усмехнулся Кулли. — В разумных пределах. Если вы скупите все олово, что есть в Вавилоне на треть дороже от того, что есть сейчас, то я заберу и его.

— Мардук, помоги нам, — растерялся Балассу. — Прошло всего несколько лет, как пал Угарит, а мы уже не понимаем, как нужно вести дела на западе. Шузубу-нацир, ты поедешь с нашим родственником в Угарит. Надо понять, что там происходит.

— Да, отец, — склонил голову младший из сыновей, малый лет двадцати с небольшим. — Что взять с собой?

— Синий камень и олово, — ответил за тестя Кулли. — И поверь, ты получишь за них хорошую цену.

Первая брачная ночь закрепила супружество Кулли и Цилли-Амат, чье имя значило: Милость рабыни бога. Ни составленный по всем правилам договор, ни клятвы перед лицом бессмертных, ни даже ритуальный обмен одеждой не делают мужем и женой. Только проведенная вместе ночь скрепляет священные узы. Таков закон. И вот теперь Кулли прислушивался к своим новым ощущениям и находил их весьма приятными. Он был доволен своим выбором, и жена не обманула его.

— А теперь расскажи мне то, что не сказал моим братьям, — куснула она его за плечо. — Только не говори, что размяк, как базарный стражник после кувшина пива. Если ты вывалил им все, что знаешь, то я немедленно подаю на развод. Я даже минуты с таким болваном не проживу.

— Конечно же, нет, моя дорогая, — лениво ответил ей Кулли. — Есть вещи куда более денежные, чем олово и лазурит.

— Говори скорее, — нетерпеливо ткнула его острым кулачком Цилли. — Не томи. Видишь, я вся в нетерпении! Я вся горю!

— Люди, — ответил Кулли. — Умелые мастера, лекари и жрецы, сведущие в движении звезд. Мой господин готов платить золотом за каждого их них. Особенно если вместе с семьей.

— А семья-то ему зачем? — изумилась Цилли.

— Так он привязывает людей к себе, — пояснил Кулли. — Я сам не понимал этого раньше, но жену и детей мастера-кузнеца он привез из неведомой дали, заплатив за это своим серебром. И я тебе скажу, моя дорогая, это работает. Тот мастер дал господину все, что от него хотели, и он предан ему как собака.

— Ну надо же… — задумалась Цилли. — Я поинтересуюсь, мой дорогой муж. Сейчас времена тяжелые, и немало хороших мастеров попадают в рабство за долги. Я могу выкупить их. Сколько мы сможем заработать?

— Мина серебра за хорошего мастера, — не задумываясь ответил Кулли. — А если найдем того, что умеет перегонять ароматные масла, то все пять.

— Зачем твоему хозяину тот, кто готовит ароматы? — подозрительно посмотрела на него Цилли. — Он покорен своим женам и хочет им угодить? Тогда ты выбрал не того господина. Беги от него со всех ног, муж. Ты с ним пропадешь!

— Да нет же! — помотал головой Кулли. — Просто нужен умелый мастер. А перегонять он будет нефть, а не выжимку из розовых лепестков.

— Чего-о? — приподнялась на локте Цилли и глупо захлопала жидкими ресницами. — Это ему еще зачем?

— Вот чего не знаю, того не знаю, — ответил Кулли, взбивая попышнее солому подушки. — Этого он мне не сказал. Кстати, нефть тоже будет нужна. Много.

— Хм… — задумалась Цилли. — Нефть найти нетрудно. Здесь даже обсуждать нечего. Кстати, у меня есть выход на дешевый кунжут и тмин.

— Возьму на пробу, — зевнул Кулли, обнимая тощие телеса жены. — Давай спать.

— Лентяй несчастный, — пробурчала Цилли. — Я только во вкус вошла. Стой!

— Чего? — приоткрыл один глаз Кулли.

— Никак не могла понять, что же не дает мне покоя! — поднялась на постели Цилли и села, обняв колени. — А вот теперь поняла. Ты говорил, что жил в Сиппаре, и что твои отец и мать умерли. Ты ведь не мальчишка. Неужели ты никогда не был женат?

— Ну… понимаешь… — произнес Кулли ту самую фразу, после которой каждый мужчина узнает истинное лицо ангела, который только что клялся ему в вечной любви.

— Говори, негодяй! — маленькая рука приподняла его за шею, сдавив горло стальными клещами нежных пальчиков.

— У меня была жена, — вздохнул Кулли. — Я занял серебро в храме и пошел с караваном. Но я попал с самое пекло. Живущие на кораблях разграбили Хаттусу, а я потерял все. Даже рабом стал ненадолго. Господин позволил мне выкупиться и сделал своим тамкаром. А моя жена… Не знаю, что с ней. Меня нет больше трех лет, а значит, по закону я признан мертвым. Надеюсь, храм взыскал мой долг с нее и с ее семьи.

— Проклятый дурак! — взвизгнула Цилли. — У тебя теперь две жены, и по закону ты обязан обеспечивать их одинаково. Ты что, богатый вельможа?

— Но… три года… — попытался оправдаться Кулли.

— Десять! — пребольно стукнула его кулаком любимая. — Для купца-караванщика срок, после которого он признается мертвым, равен десяти годам. Три года — это только для тех, кто попал под набег разбойников. И то, если были свидетели. Кто-то из твоего каравана вернулся и сказал родным, что тебя убили? Не знаешь? Я так и думала. Ты должен семье своей бывшей жены целую кучу серебра, олух! Поверь, если они найдут тебя, то взыщут каждый сикль. Проклятый неуч, не знающий того, что знают даже малые дети!

— Да не каждый ученый писец это знает, моя дорогая? — Кулли даже рот раскрыл, пораженный новыми гранями талантов своей жены.

— Ладно, я займусь этим, — Цилли-Амат снова уютно устроилась у него подмышкой. — Чтобы ты делал без меня, муженек! Вернешься назад через Дур-Курильгазу. Даже не вздумай показаться в Сиппаре. Ты же скрылся с чужим серебром и теперь ведешь торговлю как ни в чем не бывало. Тебя обвинят в мошенничестве и утопят в Евфрате. Или распнут… Нет, скорее утопят. В Сиппаре жулье почему-то любят топить. Хотя… в законе есть одна оговорка… Если докажешь, что не имел умысла и пытался расплатиться, то могут просто рабом сделать. Или заставят вернуть долг в шестикратном размере. Прибила бы тебя, дурень! Кстати, а что ты думаешь насчет фисташки? У вас же ее нет, а везти этот орех легко. Он дорогой и не занимает много места. Может быть, мне прикупить участок, где растут эти деревья? У меня очень хорошее предчувствие насчет фисташки, муж мой. Я сделаю завтра орехи в меду и испеку лепешки на миндальной муке. Ты проглотишь свой язык, Кулли. Эй, ты не спишь? — и она вновь пребольно ткнула его кулаком в бок.

— А? Что? На нас напали? — вскочил на кровати ошалевший Кулли, который уже сладко дремал, утомившись после тяжелого дня.

— Не спишь, спрашиваю? — зевнула Цилли-Амат, устроилась поудобней на его плече и забормотала. — Ну и зря. А я вот спать хочу. Мне тебя еще вытащить нужно из той ямы, в которую ты попал по своей глупости. Вот только лепешки испеку, в лавке посижу, и сразу же начну думать… Я этой стерве устрою веселую жизнь…