Секира света

Глава девятнадцатая Битва

Военная дорога вела в северо-западный предел, именуемый Тайей. Затем примерно день пути она проходила по узкой долине. Пронизанные расщелинами отвесы, склоны, усеянные скальными обломками, и поросшие скудной растительностью холмы поднимались по обе стороны дороги. Красная почва долины да растрепанный кустарник у подножия гор, сухая трава и к ней несколько кособоких деревьев… Небо было в тот предполуденный час окрашено ультрамарином, и уже сейчас жара, как в раскаленной печи, исторгала пряный аромат у карликового можжевельника.

Скрытые кустарником, на склонах лежали люди и пристально смотрели вниз. Расстояние делало фигуры проходящих по долине людей крошечными, однако не скрывало их численности. В авангарде шла кавалерия, боевые колесницы гремели следом, за ними выступали, плотно сомкнув ряды, пехотинцы, после них, защищенные арьергардом, тряслись повозки с провиантом. Вся эта живая лента заполняла всю ширину мощеной дороги на две-три мили. Сверкал металл, развевались вымпелы, над головами вздымались штандарты; копья и пики колебались, как колосья на ветру. Даже здесь, наверху, до наблюдателей доносились звуки шагов, гром копыт, грохот колес и беспрерывный барабанный бой.

Конан присвистнул сквозь зубы.

— Ваши разведчики не ошиблись, — пробормотал он. — Скорее, они еще и недооценили их численность. Это, должно быть, все боевые силы средней Стигии, со всеми резервами, какие они смогли мобилизовать в спешке…

— И если только их возглавляет Ментуфер… — Авзар не закончил фразы.

— Ты действительно думаешь, что это так? У тебя нет никаких данных, кроме слов этих разведчиков, простых горцев.

— Они отличные наблюдатели, а я достаточно побродил по стране, чтобы понять то, что они описывают. Только король носит знамена с серебряной змеей на черном фоне и бронзовым коршуном на острие древка. Он намерен покончить с нами раз и навсегда.

— Да, — сказал Конан свирепо. Его взгляд блуждал по армии. Дорога огибала холм, который скрывал то, что происходило за поворотом. Поднимался высокий столб дыма, и в небе не кружило ни одного стервятника — вместо этого все они сидели на земле и набивали животы. Еще вчера там располагалась живописная мирная деревня Рашт среди полей, фруктовых садов и лугов. Люди Авзара не предупредили жителей, чтобы те бежали, потому что никак не ожидали резни. Они полагали, стигийцы будут спешить изловить поскорей Авзара.

— Он истребит всех тайянцев и после этого заселит страну своими людьми.

— Этого не будет! — поклялась Дарис. — Сегодня придет конец его владычеству!

— Будет так, как решит судьба. — Голос Авзара был искажен мукой. — Если мы, несмотря ни на что, проиграем, тогда вспомните о том, что я решил. Я прикажу всем вождям дать распоряжение их кланам спрятать оружие, после чего сам сдамся, дабы Тайя не была уничтожена полностью.

— Сперва, — сухо сказал Конан, — мы, вероятно, должны все же провести в жизнь наш план. Вы вряд ли знаете точное количество наших воинов, но их наверняка больше, чем врагов. И если им недостает солдатской выучки и боевого снаряжения, то этого не скажешь об их мужестве, а кроме того, у нас преимущество в том, что мы имеем отличную позицию для нападения. Да еще с нами легендарная Секира.

Авзар и Дарис взглянули на него с таким почтением, что он почувствовал себя неуютно. Проклятье, он вовсе не воплощение легендарного героя, он простой варвар, искатель приключений.

Однако случай, или предопределение, или соперничество между богами превратили его в символ, в героическую личность, чтобы сплотить вокруг себя повстанцев и вдохнуть в них мужество и надежду одним лишь своим присутствием. Уже не раз в этой горной стране случались волнения, но никогда прежде не разрастались они лесным пожаром, как нынче. Во время своего похода на запад Авзар провозгласил, что поблизости от границы он встретил Носящего Секиру. Весть эту разослал он со скороходами, что от стойбища к стойбищу несли стрелу войны, ее передавали друг другу охотники и пастухи, она загорелась в сигнальных кострах на вершинах гор и гребнях холмов, и, вероятно, не обошлось здесь без древних загадочных чар. Повсюду в стране юноши, мужи, крепкие старики и ловкие девушки брались за оружие и запасали продукты на дорогу, чтобы примкнуть к главе клана Варуны. Дикая орда то была. Конан мог лишь надеяться, что ему удастся с помощью опытных тайянских воинов хоть немного привнести в эту пеструю армию основные представления о воинском искусстве.

Между тем Шуат со своим отрядом продвигался без помех и в такой спешке, что встречавшиеся по пути тайянские поселения он оставлял нетронутыми. Вероятно, он получил от своего монарха некий приказ, присланный с почтовым голубем или каким-то другим образом, изменить свои планы, потому что на границе провинции он остановился и стал ждать королевскую армию. Теперь его отряд был лишь частью огромного соединения, которое находило время для убийств и опустошений, двигаясь навстречу Авзару.

Но здесь, в горах, они не нашли ничего, что привлекло бы их внимание, и стигийцы из долины не заметили бы ни малейшего следа тысяч людей, собравшихся вместе для того, чтобы поставить заслон захватчикам.

— Идем, — буркнул Конан.

Он и его спутники отползли немного назад. Когда уже не оставалось никакой опасности, что их случайно приметят снизу, они поднялись на ноги.

В ложбине за гребнем холма ждали около сотни конных и столько же пеших солдат. Больше в одном месте собраться не могло, чтобы не выдать своего присутствия. Кроме этих, всадников было очень немного, однако отряды примерно той же величины притаились в засаде по всей долине. Их план был таков: напасть на стигийцев в многочисленных разрозненных точках, разбить королевскую армию на отдельные части и задушить их по отдельности.

Отряд Конана должен ударить первым и напасть на авангард врага, это станет сигналом для остальных. Поэтому люди Конана были вооружены лучше, чем все прочие. У них были шлемы, кирасы или кольчуги; у некоторых имелись даже железные перчатки и поножи.

Дарис вскочила в седло. Одетая лишь в тунику, она вооружилась луком и кинжалом. Она потуже затянула пояс — свой добрый талисман. Перекинула через плечо колчан, полный стрел, и приняла у седоволосого старика из своего клана штандарт. Знамя было соткано в храме Митры и изображало золотой солнечный диск в венце лучей на небесно-голубом поле.

— Вот ведь времечко, — ворчал Сакумба. — Все так скучно и монотонно, никаких тебе женщин, да и пива не вдосталь. Можно только надеяться, что сегодня возьмем хорошую добычу.

Конан усмехнулся. Он взял субанца в свое отделение, потому что тот единственный мог с ними объясняться — через их предводителя. Сделал он это еще и потому, что знал, какие они великолепные бойцы. Кроме того, негры сделают отряд более устрашающим. Темная кожа, казалось, впитала в себя лучи горного солнца, а чужеземная одежда делала их внешность еще более пугающей.

— Не могу себе представить, чтобы король Стигии путешествовал как нищий, — сказал киммериец, — как насчет тарелок и ложек из благородных металлов, украшенных драгоценными камнями? Или редких вин и пряностей? Роскошных шелковых одежд? Ларцов, полных золота? Нам нужно всего лишь победить, и тогда вы сможете неплохо послужить себе.

Сакумба пронзительно рассмеялся и передал своим людям содержание разговора. Они испустили ликующие вопли, все, кроме Гонги, их медика. Он тоже вооружился для боя, однако свое покрытое шрамами тело разрисовал мистическими знаками, на шею повесил ожерелье из человеческих зубов и пальцев; при нем посох, трещотка, а на поясе висела кожаная сумка с различными чародейскими средствами.

Фалко скакал рядом с Дарис. Он отдохнул и не страдал больше от боли, но нога поправилась еще не окончательно. Но он уверял, что это не играет никакой роли, пока он сидит на крепком стигийском мерине. Кроме доспеха и каски, украшенной султаном из перьев, на нем был развевающийся на ветру багряный плащ. Пика в его руке дрожала, как осенняя листва по весне.

Конан, роскошно облаченный в кольчужную рубаху, крылатый шлем и шаровары, заправленные в сапоги с металлическими пластинами и золотыми шпорами, повернулся к Авзару. Он был так же серьезен, как и тайянец.

— Поднимается буря, и никто теперь не скажет, в каком направлении задует ветер. Если будет на то милость богов, мы встретимся вновь — победителями. А если нет, вождь, то благодарю тебя за доброту и прошу Митру взять тебя к себе.

— И я благодарю тебя от имени всей Тайи, — откликнулся Авзар. — Что бы ни случилось впредь, покуда жив народ, жива будет память о тебе.

Они обнялись. Авзар должен был атаковать стигийский арьергард, с тем чтобы врагу не удалось провести обходной маневр и ударить с флангов. Отец и дочь крепко сжали друг другу руки, и вождь выступил.

Конан сел в седло. Мятежники нашли для него благородного боевого жеребца: роскошный вороной конь, ржавший в нетерпении и встающий на дыбы. Киммериец потрепал его по горячей шее.

— Хорошо, хорошо, — сказал он коню, — скоро у тебя будет много дел, обещаю.

Он сжал бока коня и поскакал навстречу тому, что ему предстояло.

Дарис направила свою кобылу к нему. Знамена развевались над ее головой. Фалко примкнул к ней с правой стороны. Для каждого, кто плохо знал Сакумбу, было удивительным, что старый негр со своим чудовищным брюхом без труда держался вровень с ними пешим. Его люди следовали за ним шаг в шаг, возглавляя отряд воинов, вооруженных копьями, топорами, мечами, луками и пращами. Перед киммерийцем в центре скакали конные с пиками, построившись в излюбленный тайянцами клин. Хотя они не могли тягаться с хорошо обученными, опытными стигийскими кавалеристами, но надеялись по крайней мере остановить их, после чего рассчитывали спешиться и биться привычным для себя способом.

Хрустели камни, шуршали желтая трава и пыльные кусты: звенела сбруя, звякали на ней крошечные колокольчики. Шум, производимый продвигающейся колонной врага, стал громче.

Конан, конечно, не тешил себя иллюзией, что ему удастся обрушиться на противника прямо с воздуха, но он заранее хорошо изучил лежавшую перед ним террасу и нашел тропинку, по которой отряд мог скатиться лавиной. Без этого врагам было бы сравнительно легко осыпать нападающих стрелами прежде, чем те сумели бы приблизиться. Едва они перевалили за гребень холма, он погнал коня рысью.

И — вниз! И почти сразу армия, марширующая внизу, перестала казаться муравьиным парадом. Поднялись солдаты, и теперь можно было различить их оружие. Позолоченная боевая колесница, ослепительная в солнечном свете, могла принадлежать только королю — а Конан намеревался захватить королевские штандарты так быстро, как это только возможно. Раздались крики, запели тревогу трубы, зазвенели первые стрелы.

— Ай-йя! — взревел Конан. — Кром и Воля!

Он схватил Секиру Варуны, висевшую у луки седла. Она запела и засверкала, когда он крутанул ее над головой. Не от всякой секиры был бы прок в кавалерийской атаке, но эта прямо-таки жила в руке, она была остра и страшна и, казалось, жаждала боя.

Долина уже близко. Конан помчался галопом. Его всадники следовали за ним. Бегущие пехотинцы немного поотстали, однако скоро они вновь догонят своих товарищей. Теперь нужно было следить за вражескими стрелами.

Со стрелой в горле рухнул с коня тайянский всадник и прокатился несколько футов по земле, вздымая пыль. Конан заметил это краем глаза. Он знал этого человека, они когда-то вместе выпивали, обменивались шутками у погасших лагерных костров под полночным небом. Киммериец слыхал о его жене, детях, о его старой матери. Но что с того? Никому Кром не дает большего, чем мужество умереть с отвагой.

Вот уже копыта стучат по плитам дороги. Конан натянул поводья, смиряя бег вороного. Его всадники сомкнулись рядом со своим вождем, глядя на коней, доспехи, шлемы, опущенные пики стигийской кавалерии, превосходящие их численностью в десять раз.

Однако стигийцы не могли атаковать их все одновременно, стесненные горными склонами и откосами с их скальными обломками, колючими кустарниками и мышиными норами, весьма опасными для непривычных к горным террасам лошадей.

И снова Конан завертел Секирой над головой.

— В атаку! — взревел он и дал жеребцу шпоры.

Враг помчался рысью ему навстречу и наконец перешел в галоп. Стук копыт гремел, заглушая непрерывный рокот барабанов. Знамена, султаны, плащи развевались от стремительной скачки. Высоко поднялись щиты, пики взяты на изготовку. И чем ближе сходились люди и животные, тем больше они казались размером.

Дарис, следуя приказанию Конана, держалась за ним. Фалко прикрыл расстояние между ними, положив пику поперек холки своего гнедого.

С громовым ревом битва началась.

Острие пики было направлено в грудь Конана, защищенную кольчугой, — его хотели выбросить из седла. Но прежде чем пика коснулась киммерийца, Секира перерубила древко. У стигийца не было никакой возможности обнажить клинок. Удар Конана перерубил его шею. И непроизвольно киммерийца пронзила мысль о том, что этот человек, кем бы он ни был, имел честь пасть от Секиры Варуны — первым за пять сотен лет.

Фалко пробил горло нападающему, опустил пику, выхватил саблю из ножен, поднял щит и встретил так следующего врага. Конан раздробил череп лошади, ее всадник упал под копыта. Фалко отразил удар меча и при этом отсек пальцы грозившей ему руки. О штормовом натиске теперь не могло быть и речи. В тесной мешанине схватились противники, они наносили удары, кололи, разбивали, взмахивали звенящей сталью, ревели, хрипели, визжали, стонали, ругались, истекали кровью и потом.

С высоты своего огромного боевого жеребца Конан все время краем глаза наблюдал за тем, как развивается битва. Как и ожидалось, тайянским всадникам пришлось тяжело со стигийскими кавалеристами, однако едва горец спешивался, и он становился вдвое более опасным, а его животное блокировало врагу продвижение вперед. И вот в битву устремились тайянские пехотинцы, смуглые и чернокожие.

К ним уже катились боевые колесницы, в них летели стрелы. Лошади, возничие, даже тяжеловооруженные солдаты падали. За дело взялись кинжальщики: дико завывая, они перерезали подпруги и упряжь, вскакивали на колесницы и закалывали находившихся там людей. Теперь в битву вступили все боевые силы тайянцев.

Конан видел ряды стигийцев на много миль, извивающиеся, как змея с перебитым хребтом.

— Бэлит! Бэлит! — кричал он, ни на мгновение не давая отдыха своей Секире.

— Сенуфер! — крикнул Фалко и взмахнул саблей, как косой.

Они очистили пространство вокруг себя, оставив кучу изувеченных тел и истекающих кровью раненых. Тем временем к солнечному стягу и сверкающей Секире присоединились сотни тайянцев. Они пробили узкий коридор в рядах стигийской кавалерии. Шар Сакумбы летал по кругу вокруг своего владельца так стремительно, что видно было лишь сплошное мерцание. У него был свой хитрый прием: он наносил удар всаднику по колену или лошади в нос, а затем, пока его жертва на миг цепенела от боли, вонзал кинжал, который держал в левой руке.

Внезапно Конан обнаружил, что перед ним больше нет противников. Он огляделся. Повсюду были тайянцы — они рассыпались цепью, карабкались через трупы стигийцев. Воодушевленные, они испускали свой боевой клич — волчий вой, стряхивали кровь с клинков. Некоторые перевязывали своих раненых товарищей, кое-кто оплакивал погибших, остальные преследовали по склону бегущего врага — они двигались куда быстрее усталых лошадей, спотыкающихся на крутой горной тропе.

Немного поодаль пустые колесницы загромождали дорогу. Несколько из них были перевернуты, и охваченные паникой лошади волокли их за собой. В значительном отдалении от отряда Конана царил рукопашный бой — повстанцы набросились на стигийскую пехоту. Звенело и гремело оружие, вопли разрывали воздух. А между яростной схваткой и баррикадой из колесниц стоял непоколебимо стигийский полк, окруженный валом трупов павших тайянцев. Этот полк прикрывал золотую колесницу, и над головами солдат развевался змеиный стяг.

Конан знаком подозвал к себе товарищей: Дарис, Фалко и Руму, командира авангарда. Он хотел мстить за клан Фарази.

— Это, должно быть, отборный королевский отряд, — сказал варвар, указывая на стигийцев. — Надо полагать, его лейб-гвардия и, без сомнения, часть армии Шуата, хорошо знающего эту местность. Неожиданное нападение не могло смять таких солдат, как эти. — Он нахмурил лоб. — Я думаю, здесь мы победили большей частью потому, что враг не подготовился по-настоящему ввести в бой свою кавалерию и колесницы. Естественно, их пехотинцы также значительно стеснены в своих действиях, но, если они соберутся, то смогут отбросить назад наших необученных солдат.

— Что нам делать? — спросил Рума.

Конан бросил взгляд на горцев. Громовой хохот вырвался из его груди.

— Нападать, — ответил он. — Прорвать стену защиты вокруг короля; тех солдат, что не будут убиты, обратить в бегство, насадить голову Ментуфера на копье и носить ее всем напоказ. И если это не лишит стигийцев желания сражаться, то я ничего не понимаю в войне.

Фалко испустил ликующий крик, подбросил саблю в воздух, поймал и, полный надежды, взмахнул клинком.

Дарис смотрела встревоженно.

Если мы попытаемся сделать это, и нам не удастся… — пробормотала она. Я боюсь… Я знаю моих людей… тогда степным пожаром пронесется среди тайянцев, что Секира твоя не настоящая, — и тогда может так статься, что они побегут.

— Но ведь это подлинная Секира! — вскричал Рума. — И Конан — избранник Митры!

Киммериец обхватил оружие обеими руками.

— В этом я сам больше не сомневаюсь, — сказал он спокойно. — Так что, собираем воинов?

Это заняло какое-то время и потребовало много криков, пронзительных звуков горна, призывов. Люди короля наблюдали за этим равнодушно, в плотно сомкнутом строю, с натянутыми луками. Рукопашная схватка за их спиной продолжалась. Тут и там ломались стигийские отряды под натиском тайянцев. Иногда королевские гвардейцы отбрасывали назад подбегавших слишком близко мятежников, которые после этого присоединялись к другим отрядам. Конан немного поднялся по холму, чтобы лучше видеть. Да, сказал он сам себе, если мы сейчас не свалим их короля, стигийцы смогут собраться и перестроиться, и это принесет им победу.

Но он позаботится о том, чтобы до этого не дошло. Конан поскакал вниз. Он не чувствовал ни усталости, ни боли, хотя в больших количествах получил легкие повреждения. Он весь пылал радостью боя. Единственным его желанием было разнести в клочья все, что стояло между ним и Бэлит.

Он, Дарис и Фалко были последними из конного отряда Таити, кто еще оставался в седле. Его жеребец мог достать своими копытами кого угодно, в то время как всадник на его спине работал оружием; но если случится так, что конь погибнет, Конан может сражаться и пешим. Главное — Секиру он ощущал продолжением самого себя.

Тайянцы были готовы — не регулярный полк, но дикая орда, однако, возможно, именно поэтому не менее опасны. Гордо развевались знамена Дарис. Конан вновь взял на себя командование. Как маяк, горела его секира. Он дал вороному шпоры. Загремели по камням копыта. Рысь перешла в галоп. Стигийцы опустили пики и положили стрелы на тетиву.

Внезапно Конана пронзила сильная боль. Как будто миллионы раскаленных добела игл вонзились в его кожу, вены, плоть. Он точно заживо горел. Желудок свело страшной судорогой. Мускулы сокращались без всякой его воли и едва не ломали кости. Черной пеленой застилало глаза. Угрожающий грохот потряс его слух. Гнилостный запах, словно прилетевший из древних склепов, ударил ему в ноздри. Сердце стучало, как безумное, кузнечным молотом в груди, и он уже был близок к смерти.

Секира выскользнула из его рук и, звеня, упала на плиты мостовой, а вслед за ней и он рухнул с коня, перевернулся и скорчился от боли на земле на глазах своих воинов. Испуганные, они остановились.

Дарис позабыла о солнечном стяге, который тоже упал в пыль. В отчаянии она бросилась рядом с Конаном на колени и хотела положить его голову себе на колени, но он в агонии бился так сильно, что она не решилась подойти ближе.

— Конан, Конан, что с тобой? — спрашивала она дрожащим голосом. — Ради Митры, скажи мне! Это я, Дарис! Дарис, которая любит тебя!

Он слышал ее еле-еле, как будто ее голос доносился сквозь шум урагана, но в муке и ужасе, державших его в плену, не находил для нее ответа.

Тайянцы забеспокоились. Они опустили оружие, дрожа всем телом. Раскрыв рты, они уставились на Конана.

Рума потряс копьем над головой.

— Будьте наготове! — взревел он. — Горе тому, кто попробует удариться в бегство! Разорву собственноручно!

Фалко поднялся в седле, взмахнул саблей и хрипло поклялся:

— Или я сделаю это за тебя, Рума!

Слезы Дарис текли на лицо Конана, искаженное страданием.

— Вернись, — молила она, — приди в себя. Я зову тебя… во имя… во имя Бэлит, вернись назад, к Бэлит.

Несмотря на бушевавший в нем ад, он слышал ее. Что-то пробудилось в нем: каким-то образом мог он вновь вспомнить, понимать и говорить. Но каждое вымученное им слово само по себе было страданием и стоило ему чудовищного напряжения:

— Сам… виноват… встретил… Рахибу… в Птейоне… Могла меня… и… взяла… платок… с моей… кровью… с собой… и…

Сказать что-то еще он был уже не в состоянии. Он скорчился от непереносимой боли и захрипел.

Один из тайянцев заверещал и бросился бежать. Рума швырнул в него копье, и человек рухнул на землю. Побелев, Фалко подъехал к нему, чтобы добить и избавить от мучений. Горцы роптали, однако остались стоять где стояли. Стигийцы взирали на них с насмешкой.

И тогда неожиданно над змеиным стягом взмыло вверх что-то сверкающее. Это была бронзовая боевая колесница, без колес и лошадей, и в ней стояла женщина. Прозрачные, как дуновение ветерка, одежды и волосы цвета полночи развевались от быстрого полета. Маленькое зеркальце горело на ее груди. В руках она держала маленькую фигурку, которую тискала пальцами и терзала кинжалом и пламенем. И она смеялась серебристым ясным смехом. Вверх взлетела она, потом опустилась и помчалась прочь.

На много миль смолкли шумы битвы. Тайянцы заскулили. Недолго оставалось ждать той минуты, когда все они, исполненные ужаса, ринутся в бегство.

— Сенуфер! — закричал Фалко.

Конан видел ее сквозь окутавшую его черноту. Она явилась перед ним, как Дэркето собственной персоной, выводящей из подземного царства целый сонм женских духов.

— Рахиба! — застонал он.

Дарис вдруг ощутила рядом чье-то присутствие. Она скосила взгляд. Сакумба!

— Я что слышал, — говорил негр на ломаном стигийском. От ужаса он вспотел, мокрым было даже его обширное брюхо, но голос звучал твердо. — Я видеть, что они иметь чары тела над ним. Его кровь в кукле. Она его мучить. Скоро его убить.

Отчаяние пронзило Дарис.

— Значит, она заранее задумала заманить нас сюда, — тупо пробормотала она. — Чтобы навеки лишить нас нашей веры… О Конан!

Она хотела поцеловать его, страдающего невыразимо, но он так яростно бил вокруг себя руками, что она не поспела.

— Сенуфер, любимая! — кричал Фалко, точно лунатик.

Он развернул своего мерина и сильно ударил его шпорами. Галопом промчался он по трупам, перепрыгнул через обломки боевых колесниц, устремляясь туда, где в воздухе парила Рахиба на своем колдовском возке. Взгляд Конана прояснился, в одно мгновение боль перестала быть такой невыносимой, и он увидел ее. Не было никаких сомнений в том, что это входило в намерения ведьмы. Конан должен был осознавать, что его предали.

Когда Фалко был уже в пределах досягаемости колдуньи, она дала стигийским лучникам знак не выпускать стрелы. С торжествующим лицом она опустила свой колдовской возок так, что он почти касался дороги. Левой рукой она крепко держала изображение Конана, а правую простерла навстречу юноше, мчавшемуся к ней. Их поцелуй стал бы концом тайянских мятежников. И тогда стигийский солдат принесет Секиру Варуны на алтарь Сэта.

— Фалко! Добро пожаловать, Фалко! — ликовала она.

Всадник остановился перед ней. Одно мгновение смотрел он в ее сверкающие глаза.

Взлетела сабля. Еще миг оставался ведьме, чтобы ощутить сталь в своей груди и закричать. Потекла кровь — в солнечном свете она казалось светящейся, — но ее было мало, как будто боги не хотели запятнать эту красоту. Ему удалось нанести удар точно в сердце. Она упала и теперь казалась невероятно маленькой. Ее колесница ударилась о дорогу.

Фалко оставил клинок в теле убитой. Он схватил куклу и снова ударил гнедого шпорами. Назад, скорее назад!

— Вот, — пробормотал он и сунул фигурку в руку Дарис, потом с опущенной головой медленно отъехал в сторону и слез с коня.

Сакумба громовым голосом подозвал Гонгу. Медик выбрался из толпы мятежников, стоявших с распахнутыми глазами и разинутыми ртами. Солдаты короля бежали, дрожа и крича.

Бесконечно бережно вложила Дарис фигурку в протянутую ладонь Гонги и снова заботливо склонилась над Конаном. Теперь он лежал спокойно и только тяжело дышал. Чернокожий целитель уселся рядом с ним на корточки. Он бормотал непонятные слова, сыпал на киммерийца порошок из кожаного мешочка, тряс своими погремушками и размахивал посохом. Спустя короткое время улыбка осветила серьезное лицо Гонги. Его соплеменники, которые попадали вокруг на землю, поднявшись, принялись размахивать своим оружием и вопить: «Ваконга мутузи!»

Конан широко открыл глаза и сел.

— Мне снова хорошо, — пробормотал он удивленно, как человек, исцеленный от тяжелого недуга.

— Ведьма мертва, — сказала Дарис сквозь слезы, — ты вновь свободен.

Гонга вынул кинжал, сделал надрез на своем запястье и уронил несколько капель крови на изображение, тут же поглотившее их. При этом он бормотал заклинания. Конан поднялся. Он чувствовал себя так, будто проспал целую долгую ночь и теперь встает, чтобы выпить воды из чистого горного ключа.

Гонга что-то сказал Сакумбе, который тут же перевел это для Конана на «лингва франка».

— Он дал тебе часть своей собственной силы, дабы излечить недуг, которым тебя поразили. Он не сможет сражаться, пока не отдохнет, но куклу избавит от зла, сделает чары бессильными и уничтожит их.

Громовой хохот вырвался из груди киммерийца.

— У меня тоже остались здесь кое-какие дела! — Одной рукой он обнял Дарис, другой обхватил обширную талию Сакумбы. — Верные друзья мои, я никогда не смогу вас достойно отблагодарить и никогда не забуду, что вы для меня сделали!

Он поднял Секиру и вскочил в седло.

— Вперед! — загремел он. — Джихан!

Его люди восторженно взревели. Не обращая внимания на поющие вокруг стрелы, они последовали за своим вождем.

Опережая их по всей дороге, где схватились в смертельной битве враги, летела весть о том, что Секира и стяг вновь вознесены к небу. С новыми силами тайянцы бросились на противников.

Предсказание не говорило с очевидностью ни о том, что Конан убьет короля Ментуфера, ни о том, что Рума сразит в бою ненавистного Шуата. Оба этих стигийских военачальника пали в огромной рукопашной схватке, и только боги знают о том, чья рука принесла им смерть. Конану было довольно и того, что Секира со свистом крушила врагов направо и налево. Он был счастлив видеть, как на копье несли коронованную голову и как бегут разбитые стигийцы.

Ни слова в осуждение не сказал он Фалко, который все это время просидел на обочине, отвернувшись и безудержно плача.