Сборник рассказов

Дмитрий Щербинин

Сборник

Автобиография ВИЗИТЫ В МЕРТВЫЙ ДОМ ВОСКРЕСЕНЬЕ ВСЕ КРУГИ АДА ГРАНИТНЫЕ БЕРЕГА ДРАКОН (ПОЭМА) ЕРЕТИК ИСПЫТАНИЕ (ПОЭМА) МИЛЛИОН Я ОТСУТСТВИЕ ПОНИМАНИЯ ПУТЕШЕСТВИЕ ООРА СВЕЧА СОЗДАТЕЛИ СЫН ЗАРИ (ПОЭМА)

Автобиография

Мое творчество включает в себя произведения, написанные в жанрах: фэнтези, фантастика, драма, но их объединяет одно - большая доля романтизма. Проза во многом поэтична, также характерной особенностью можно назвать неистовый, порой совершенно умоисступленный накал страстей...

На данный момент завершено 4 романа, около сотни рассказов и повестей, а также несколько поэм и множество стихов. Обучаюсь на 2 курсе Литературного института им. Горького.

Предложения от издателей очень приветствуются.

Писательством я начал заниматься в восьмилетнем возрасте, и в то время это были какие-то короткие рассказы, собранные мною в толстую тетрадь, озаглавленную "Ужас". Тетрадь не сохранилась, и я могу примерно вспомнить сюжет только одного рассказа - он явно был навеян повестью Волкова "Семь подземных королей"...

В дальнейшем, мы с другом Сергеем разрабатывали концепцию некоего фантастического мира: извели не одну тетрадь, начертили множество карт, придумали десятки, а то и сотни причудливых имен; ну, а главным героем всех тех историй был мой младший брат, которому тогда было год или два (ха-ха!). Тогда только и разговоров у нас было о том мире - могли проговаривать часами...

Не осталось и тех тетрадей, и получилось так, что на некоторое время позабыл я о своих творческих порывах. Я читал, и любимым моим жанром становится фэнтези, а "Властелин Колец" я перечитывал пять раз, хотя многие, конечно, могут похвастаться и большим числом. Перечитал почти всего С. Кинга, Муркока, Желязны, многих иных.

Итак, в девятнадцать лет, а это был конец декабря 1994 года, посещая ДК им. Горбунова , известное, как "Горбушка", я увидел обложку альбома одной группы (слышанной много раз до этого, и любимой по сей день) - и вот эта обложка и послужила толчком к моему пробуждению. Кому интересно, сообщаю, что - это была группа "NOCTURNUS" альбом "The Key". Сейчас эта обложка передо мной в СD буклете, а тогда единственное, что запомнилось мне - там был кто-то вздымающийся из ада на черном троне...

До нового 1995 года я написал повесть "Создатель". После - месяц ничего не создавал, но, перечитав Толкиена, взялся за роман "Назгулы", и даже помню день, когда начал - 8 марта. Летом того же года по некоторым причинам забросил. Осенью покупаю компьютер и начинаю заново переписывать "Cоздателя". Первая версия была написана корявым языком, да и вторая, если попытаться перечитать ее сейчас - немногим лучше. В то же время создается еще несколько повестей и рассказов (один из лучших, пожалуй, "Еретик", вдохновленный композицией группы Helloween "I believe").

3 декабря 1996 года начинаю писать роман "Одинокая береза" - это романтическая фэнтези, навеянная русскими сказками, а еще - фильмом "Гостья из будущего", который и по сей день является одним из любимейших моих фильмов, и который я даже записал на кассету. Роман был закончен к лету, тогда же, воодушевившись Булгаковским "Мастером и Маргаритой" я взялся за роман "В Пламени" - тоже фэнтези, но с некоторой претензией на историю - своих героев я поместил в Италию 16 века, времен разгула инквизиции. Роман был закончен в ноябре, когда я уже обучался в Лицее при Литературном Институте.

В декабре 1996 я начал роман "Пронзающие небо" и завершил его к июню 1997, когда благополучно провалил экзамены на дневное отделение Лит. Института. Тем летом написал еще несколько повестей и рассказов, а также усиленно готовился к повторным экзаменам. В августе был принят на заочное отделение, а в сентябре - пишу повесть "Падаль", действие которой происходит во время второй мировой войны - наверное, на меня оказал влияние роман Фадеева "Молодая гвардия", который я в числе иных произведений перечитал в то время. Во всяком случае, следующий роман "Лебеди" я опять-таки начал писать как фэнтэзи на русской основе, но основное действие разворачивалась на захваченной вражескими войсками территории... Роман не был закончен, так как зимой того года я увлекся поэзией, и после некоторого количества стихов первой моей поэмой стал "Сын зари"...

Весна, лето, осень 1998 года... - никогда я не писал так много. Создано множество повестей, рассказов, поэм, бессчетные стихи. Я написал первую часть романа "Обреченные", который является продолжением "В Пламени" - этот роман будет завершен сразу же после "Назгулов"

"Назгулы", заброшенные мною в 1995 году - сейчас я отдаю все творческие силы именно им. Роман был начат в июле, и до Нового 1999 года было написано около 1000 страниц. Сначала я предполагал, что это конечный объем, однако, теперь чувствую, что объем превысит 2000 страниц...

СВЕЧА

Я на ночь запылаю свечою,

Разгоняя весь холод да страх,

И объятый, о вечность, тобою,

Весь сгорю, испылаю в стихах...

Закат выдался красивым и в то же время, тревожным. Солнце уже погрузившись за лесные стены, наполнило недвижимые облака цветом темно-розовым, и, казалось, что это выступила молодая, нежная и невинная кровь майского неба.

Спрятался не только ветер, но, несмотря на теплую погоду, и птицы. Молодые, но уже пышные травы, а так же кроны деревьев - все прибывало в состоянии недвижимом, но воздух полнился живыми запахами этих растений. Да и все было как-то незримо напряжено, во всем чувствовалась младая, вместе с маем всходящая сила - тишина была обманчивой, тишина была предвестницей бури, которой суждено было разыграться в ту ночь...

* * *

Юноша двадцати лет, именем Пьеро весь день провел, шагая по дороге через дремучий, старый лес. Дубы исполины, вязы с мешковатыми наростами, черные ели - все эти, и многие другие деревья целые день сцепляли ветви над главою Пьеро, или же кривились корнями по сторонам дороги. За целый день Пьеро встретил лишь одну повозку, да и та, катилась к нему навстречу.

Повозкой правил некий старец, - увидев Пьеро, он вздрогнул и подхлестнул лошадей, чтоб они скакали быстрее.

- Эй, уважаемый! - нарушая напряженное лесное безмолвие окрикнул согнувшегося старца Пьеро, когда повозка поравнялась с ним. - Вы так испугались, приняв меня, видно, за разбойника. Но я не разбойник - я странствующий музыкант. - Он показал лютню, что была закреплена на его спине. - Понимаете, за целый день я не встретил ни одного человека. Хотел бы узнать...

Старец взглянул на него, а Пьеро вздрогнул, ибо увидел в глазах старца ужас - казалось, что сейчас тот завопит.

Вот раздался надтреснутый, быстрый голос:

- Кто б ты ни был музыкант иль разбойник - дальше не ходи! Слышишь, заклинаю - если не хочешь лишиться жизни, а то и души - не ходи дальше... Садись в повозку!

- Да что такое, вы объясните мне! - изумился Пьеро.

Старец, не останавливая повозки, скрипел через плечо:

- Быстрее же!

Повозка доехала до дорожного изворота, вот уже и скрылась за ним.

Пьеро оставался на месте.

- Вот еще. - молвил он, поправляя свою лютню. - Я человек вольный куда хочу, туда и иду. Что там такое, - какая смерть - разбойники? Да у меня и нет ничего, кроме лютни.

И он пошел дальше, между застывших, в ожидании бури деревьев.

И вот в час закатный, когда на небе младая кровь выступила, вышел Пьеро на широкое поле.

И сразу Пьеро увидел молодую девушку.

Она стояла шагах в двадцати от дороги - стояла возле векового раскидистого клена, и шептала. У Пьеро, как у музыканта, был хорошо развит слух и, он смог различить ее слова:

- Прощай, мой милый клен. Вспоминай меня каждую осень, роняя золотистые и бардовые листья. Вспоминай меня и каждую весну, возрождаясь в молодой зелени; прощай соловушка, свившая себе гнездо в кроне; прощай и Солнце - ведь это последний закат, а впереди ждет меня ад...

Пораженный столь необычной речью, Пьеро замер, внимательнее вглядываясь: девушка была не высока ростом, у нее были густые, волнистые темно-каштановые волосы; и, хоть и стояла она в пол оборота к нему - хорошо видно было и личико ее: оно было светлым, с ясными, некрупными чертами, а глаза же были столь весенне чисты, что одно счастье в эти глаза смотреть было. Одета девушка была в длинное черное платье, без всяких украшений...

- А это не сообщник ли ее? - раздался тут грубый голос, и тут только Пьеро увидел троих королевских гвардейцев, причем, в полном боевом облачении, да с обнаженными мечами.

- Эй, ты кто?! Назовись! - потребовал тот же гвардеец.

- Меня зовут Пьеро. Я странствующий музыкант...

- Ну вот и проходи дальше!

- Я бы хотел поговорить с этой девушкой.

- Проходи, коли не хочешь изведать стали в своем тощем желудке!

А девушка обернулась на голос Пьеро, вздохнула...

Не обращая внимания на солдат, Пьеро все-таки направился к ней:

- Извините - глупо, конечно, но я просто не могу пройти мимо, не поговорив с вами... не узнав в чем дело.

- Эй! - окрикнул его гвардеец, но другой заступился за Пьеро:

- Да, дьявол с ним...

- Не поминай сейчас дьявола!

- Какая разница - не видишь - это, действительно, странствующий музыкант. Пускай поговорят напоследок.

А Пьеро остановился в двух шагах от девушки. Верно, он разглядывал, лицо ее довольно долго, да и не замечал этого, пораженный духовной силой, которая сияла от этого девичьего лика. Но глаза - никогда не видел он такой ясности - это была даже не небесная, но некая невиданная, не от этого мира ясность.

- Да, что бы вы хотели узнать? - спросила она - и голос у нее был необычайной. С какой-то девичьей хрипотцой, он отливался, чеканился, опять таки выделяя душевную силу.

- Проходя мимо, я услышал необычайные ваши слова. Так, точно вы прощались с жизнью.

- Да, действительно - я прощалась с жизнью.

- Но почему? Вы, ведь, такая молодая... Неужто же вас тяготит какое-то преступление?

- Единственное преступление - это то, что в этом году жребий выпал на меня и я не ропщу, так как на моем месте могла бы оказаться любая другая девушка, и так же вот говорить последнее "Прощай" Солнцу. Вы, верно, ничего не слышали про город Лиэр?

- Нет...

- Вы можете увидеть его, если оглядитесь повнимательнее.

Тут Пьеро оглянулся и увидел, что за полем, за темнеющей гладью реки, на которой застыли несколько рыбацких лодочек, высился на холме, взметался к небу островерхими башенками, обнесенный высокой каменной стеною град, видны были даже и флаги, которые застыли в безветрии над башенками.

- Эту историю вам может поведать любой житель Лиэра, но уж если вы хотите услышать ее от меня, так что ж - пожалуйста. Полстолетья назад отец нынешнего нашего правителя - Рорика печального, седовласый Динор, прибывал в тяжких раздумьях. У него была жена - светлокудрая Элна, и он любил ее всею душою, и не было на земле любви более крепкой, чем между ними. Но беда - у них не было детей. Сокрушался Динор: "Кто же будет наследником? Неужто начнутся распри между братьями?.." Ни какие средства, ни какие советы не помогали - в скорби прибывал Динор, видя в кошмарах обагренные кровью, озаренные пожарищами земли. И вот, однажды, отправился этот правитель на охоту. Так случилось, что он отбился от своей свиты и заплутал в лесу. Близилась ночь, а конь нес его среди древних стволов, и дивился Динор, ибо никогда в этих местах не был. Уже черно стало под ветвями, когда впереди, между стволов замерцал огонек. "Наверное - это дом лесника!" - обрадовался Динор: "Вот переночую у него, а утром он укажет мне дорогу".

В избушке он обнаружил одного старца, столь древнего, что и не смог он подняться - лицо у старца столь сильно было изъедено морщинами, что не видно было ни носа, ни рта - только глаза - то не человечьи глаза были, но глаза ворона.

- Хочешь ли ты, чтобы родился у тебя умный сын, который мудро правил бы твоими подданными много-много лет? - спрашивал старец скрипучим голосом.

- Неужто можешь ты мне помочь, старый кудесник? - подивился Динор.

- Я один и могу помочь. Скажешь свое согласие и, вернувшись завтра, узнаешь, что Элна твоя ожидает ребенка.

- Если бы исполнилось такое, мог бы пожелать ты любую награду, любые почести.

- Э-э-э! - покачал тут кривым пальцем старец. - Мне многое не нужно. Должен ты только подписать договор, что каждый год, одна молодая девушка и юноша должны отправиться погостить на денек в мое королевство.

- В твое королевство? - изумился Динор. - Неужто есть такая земля, где ты старик правитель?

- Да, в этой вот избушке. - был ответ.

Решил тогда Динор, что кудесник на старости лет тронулся умом и впрямь почитает эту маленькую, покрытую паутиной избушку. Решил он, что старец просто хочет хоть бы раз в году общаться в своем глуши с молодыми людьми, и потому, рассудивши, что вреда от этого все равно никому не будет, согласился.

- Хорошо же. - молвил старик. - Теперь скрепим наш договор кровью, и запомни, что в тот год, когда двое не будут избраны, умрет твой наследник, и начнутся кровавые войны.

- Нет ли здесь подвоха?

- О нет - мое королевство в этой избушке, а гостить они у меня будут лишь один день.

Достал старец черный лист, махнул рукой и тут, из пальца Диора выступила кровь, на тот лист пала, и запылала там его подпись.

- Все! - зашелся тут каркающим смехом старик. - Ты свободен, но перед тем, как уезжать, загляни-ка в мой подвал.

Он махнул рукой, и, откинулась крышка в подвал - она оказалась железной, и очень толстой - с громом рухнула она на пол, а по горнице забегали тут кроваво-огненные сполохи и раздались вопли.

- Подойди, подойди к крышке! Загляни в мое королевство!

Побледнел Диор, покачиваясь, точно пьяный, подошел к проему, заглянул туда, да и вскрикнул, ибо понял, что заключил договор с нечистым. Открылась там, под ним, адская бездна - кровь, боль, цепи, чудища - да не опишешь того!

А старец смеялся:

- Я не обманул тебя - и бесконечность может помещаться в одной пылинке, и весь ад в моей избушке, в подвале. Так же и привычная тебе течность времени совсем иная - бесконечно иная там. В одной секунде этого дня, сливаются там, тьмы тысячелетий. Ну а привычный для вас день - то есть вечность для ада. Хотя ты и не поймешь этого, Диор!

- Я бы хотел отменить договор!

- Поздно! - засмеялся старец.

Тут проход в ад стал огромной пропастью, а сам старец - драконом цвета запекшейся крови и был он столь огромен, что мог бы разом поглотить старого короля. Избушка же разрослась в черную залу, у которой не было видно ни стен, ни сводов.

Поднявши ветер, взмахнул дракон крыльями и, стремительным вихрем, канул в свой ад, оттуда услышал король его хохочущий вопль:

- Помни, что, ежели, хоть раз договор не будет выполнен, исполнится проклятье: наследник умрет, королевство твое затопится кровью на многие годы!

Тут нахлынула на Диора тьма, повалился он без сил, ну а когда очнулся - уже светало. Он лежал на земле, между корней деревьев, и, поднявшись, увидел своего коня, который купался в солнечных лучах на цветистой полянке.

Узнал Диор те места - это неподалеку от нашего Лиэра было. И все столь мирно там было: птицы щебечут, где-то звери кричат, ветер в листьях поет, что решил Диор: "Приснился мне просто ночью кошмар".

Вот вернулся он в город, а там узнал радостную весть - оказывается, у жены его Элны наконец-то ожидается ребенок.

И тут он никому не стал рассказывать про то, что было ночью, успокаивая себя, что это, все ж таки, был просто сон.

Через девять месяцев родился наследник - здоровый, румяный мальчик, и великий, по этому случаю, был праздник во всем королевстве.

А еще через три месяца пришел ужас: разверзлась пред городом земля и из нее, вместе с огненными сполохами, вырвался кровавый змей. Он пролетел на площадь и, сложивши крылья, уселся возле дворца.

- Где двое моих гостей? - усмехнулся он. - ...На первый раз я даю вам день, чтобы выбрать этих счастливцев! - сказал так, а сам отлетел на это поле, разлегся - на том месте, до сих пор земля черная, словно до самой сердцевины выжженная.

Словно черное облако нахлынула на наш Лиэр, когда король, собравши люд на площади, поведал им всю правду.

Тогда и нашлось двое, самых, наверное, прекрасных наших жителей - молодые влюбленные. Они поклонились правителю и заявили, что готовы пожертвовать собою, ради родной земли Они знали, что впереди их ждет вечность страданий и, все же, несмотря на это, готовы были ради счастья людей, ради мирных красот земли родной - пожертвовать всем. На следующий день дракон забрал их.

Теперь, каждый год прилетал он за своею жертвою, но отныне введен жребий, который может выпасть на любого юношу и любую девушку из нашего города, или из владений Рорика печального.

В этом году жребий выпал мне, что же - я не ропщу, против того - как я уже говорила - на моем месте могла бы оказаться любая другая девушка. Мне претит сама эта неизменность - не желание изменить, что-либо! Ведь нет ничего такого, чего нельзя было бы изменить. Полстолетья прошло от подписания договора - сто молодых душ томятся в аду... Вскоре и я присоединюсь к ним.

Рассказ был закончен; девушка вздохнула, и подняла свою личико к яркой, в темно-голубом небе Луне, молвила негромко своим сильным голосом:

- Скоро уже...

Пьеро, пораженный этой удивительной и страшной историей, с нежностью, с любовью смотрел на нее.

В голове молодого музыканта вспыхивали потоками огненными мысли: "Как же эта прекрасная молодая девушка, с таким сильным льющимся из очей светом душевным, вся она такая чистая, светлая - такая необычайная, что никогда раньше и не встречал я подобной, как же ее сегодня уже не станет отправиться она в ад..." - и мысль о том, что раз встретив, он никогда ее больше не увидит, показалась Пьеро столь ужасающей, что он тут же и сказал, от всего сердца:

- Я отправлюсь с тобою.

- Что, в ад?

- Пусть в ад... - он со страстью взглянул в сияющие могучими родниками очи. - Знаете - ад для меня раем станет, коли буду видеть там вас... Нет-нет, что я говорю - мы придумаем что-нибудь - непременно придумаем... А вас как зовут?

- Меня Аннэкой. Но вы... молодой... ведь вы говорите так, потому что не представляете, что ждет вас!

- Но и вы не представляете, никто из людей не представляет. Послушайте, Аннэка, я уже твердо решил, потому что... потому что - я люблю вас!

Тут раздался окрик гвардейца:

- Эй, пора уже!

- ...Любите... Вы так говорите, будто знаете меня, но ведь мы только познакомились. - промолвила девушка.

- Этого - одного мгновенья, одного взгляда на вас достаточно. Взглянув, я увидел чистую, огромную, неземную душу, такого я никогда не встречал, никогда не чувствовал. Ради вас я готов создать новый мир это ли не Любовь? Ради вас я готов на все - это ли не искреннее чувство?! А что дало бы более ближнее знакомство - узнал бы ваши интересы, узнал бы побольше про вашу жизнь - но вот она, предо мною, душа ваша - всю ее, необъятную, как небо, вижу в ваших очах. Чего же желать боле? Только хочу сказать, что, глядя на вас, любовь моя возрастает, все больше - так стремительно...

Пьеро задыхался от нежности, от огромного, все растущего мировым дубом чувства, для которого века пролетали в мгновенье.

- Ах... если... если это чувство будет расти так же и дальше мне скоро уже станет тесно в этом космосе... Дайте мне руку мы взлетим... нет крыльев... Аннэка, мы разорвем ад!

- Эй, вы! - подошедший гвардеец довольно сильно встряхнул Пьеро за плечо, голос его был напряженным, испуганным. - В полночь мы должны быть на том месте, где поднимается ОН из земли. Иди своей дорогой, музыкант, а ты Аннэка иди с нами...

- Нет, подождите. - твердым голосом молвил Пьеро и тут дальняя часть небосклона высветилась зарницей. - Вы уже избрали юношу?

- Да.

- Где же он?

- Да вот он. - тут только Пьеро увидел бледного, трясущегося юношу, закованного цепью - он сидел на земле и что-то жалобно лепетал, глядя на небо. - Пытался бежать - пришлось посадить его на цепь.

- Вместо него пойду я.

- Что? Ты безумец?

- Считайте, если хотите, меня безумцем, но, вместо него, пойду я.

- Что ж, никто не спорит...

Юношу освободили, и он, несколько раз переспросив у гвардейцев о своем счастье, завопил безумно и, размахивая руками, бросился в сторону леса.

Вскоре, по тропинке, среди колышущихся на свежем, предвещающем бурю ветру, трав - пошли они в сторону Лиэра. Впереди Аннэка, за нею - Пьеро, а позади, шагах в десяти - гвардейцы.

Пьеро не страшила встреча с драконом, не страшил его ад - он был счастлив от того, что рядом - Аннэка, что он может слышать ее голос, видеть, как взметаются ее плотные, похожие на волны, волосы.

Аннэка шла молча, шла быстро, подобна была черному лебедю летящему сквозь ночь.

- Извините. - молвил, подрагивающим от чувства своего голосом Пьеро.

- Да, да - я вас слушаю. - у Аннэки голос сильный и теплый, облаченный в облако, каких-то раздумий.

- Когда я увидел вас - в тот первый миг - вы прощались с кленом. У вас, видно, какие-то воспоминания с этими местами.

- Ах, да. Когда батюшка был еще жив, мы часто приходили сюда, здесь еще неподалеку ручеек течет - вы не видели. Мы играли, бегали, потом запыхавшись сидели, или лежали в травах, смотрели в небо, и батюшка рассказывал мне волшебные старые сказки, а потом я ходила, собирала луговые цветы. Я так люблю луговые цветы. Признаюсь вам - прижмешь к лицу этот живой букет, и словно в мир любви небесной погрузишься. Словно бы в объятья самого Творца...

Аннэка вздохнула, и Пьеро нагнал ее, рассекая травы пошел рядом, вглядываясь в очи - там сияли две огромные, пышущие Лунным пламенем слезы.

- Не бойтесь - мы обязательно, что-нибудь придумаем.

Аннэка еще раз вздохнула и с ясной, печальной нежностью взглянула на него.

Они больше ничего не говорили - быстро шли, да все хотелось им побежать - побежать все быстрее-быстрее, отсюда да и в звездное небо взмыть. Они не чувствовали ног - они летели сквозь ночь. Они не смотрели больше друг на друга, но чувствовали присутствие близкого духа рядом.

И вот вышли они в черный круг, где от выжженной земли взметался при каждом шаге сухой пепел. До стен Льера оставалось не более получаса ходьбы - но города почти не было видно во мраке - он казался вымершим ни единого огонька не горело ни на стенах, ни за стенами...

- Сегодня все попрятались в погребах. - пояснила Аннэка. - Все ждут не дождутся завтрашнего утра, молят у неба, чтобы дракон не сжег родной город, а их не забрал в Ад.

Тут по полю пронесся дальний рокот, а отсвет молнии, перекатившись через все небо, высветил величественные контуры надвигающихся, клубящихся, поглощающих звезды дождевых стен - рванулся прохладный, несущий влагу, ветровой порыв.

В это же время земля в центре выжженного круга зашевелилась, начала вздыбливаться, вырвался оттуда наполненный огненными сполохами дым, раздался скрежет, отдаленные вопли, и близкий, оглушающий вой - словно несколько сот разъяренных волков великанов, рвались навстречу небесной бури.

- Все уходим! - раздался переполненный ужасом крик гвардейца - и вот эти воины были поглощены ночью.

Аннэка глубоко вздохнула и взяла за руку Пьеро...

- Ничего, не бойтесь. Я уверен, что мы найдем выход... Аннэка, ведь нас не вместит ад, хоть он и бесконечен.

Вот земля рывком распахнулась - взметнулся из нее, заходясь пронзительным воплем, многоглавый змей - был он ужасен, но Пьеро его не боялся, так как не его видел, но вспоминал красу очей Аннэки. Так же и Аннэка выглядела спокойной - ладошка ее оказалась маленькой, почти детской, теплой, нежной.

И вот дракон, сложивши крылья, уселся у входа в свое королевство, множеством своих пронзительных черных глаз буравил он Пьеро и Аннэку.

- И вновь молодые влюбленные! - прогрохотал его пронзительный вопль, перерезанный громовым раскатом. - Готовы ли вы погостить у меня денек? из кровавой пропасти долетел протяжный, нечеловеческий вопль.

Дракон стал приближаться, вот протянул к ним когтистую, залитую кровью лапу...

Тут Пьеро громким и свободным, сильным голосом крикнул:

- Ты как-то заключил договор. Теперь договор предлагаю тебе я!

- Да кто ты такой, чтобы предлагать мне договор?! - заскрипело насмешливо чудище. - Что ты мне можешь, когда единственное, что мне надо душа твоя уже принадлежит мне.

Пьеро несколько не смутился - да он чувствовал себя уверенно - перед этим стоглавым чудищем, он чувствовал, что своим чувством он и Аннэка сильнее этой злобливой плоти.

- Я предложил бы развлечь вас своим пением...

- Ха-ха-ха! Ты будешь развлекать меня им в аду веками.

- Все же предлагаю повременить до утра. Ежели заставлю забыться тебя, ежели с пением моим ты вспомнишь, что есть любовь, тогда оставишь ты и нас, и этот город навеки.

- Ха-ха-ха! Любовь! Ты говоришь, чтобы я вспомнил, что такое Любовь?! Ха-ха-ха! Я согласен! Я, клянусь, что оставлю этот город и вас... О, нет - если ты заставишь меня вспомнить, что такое любовь - а это совсем немыслимо, то я возьму тебя в ад, ну а возлюбленную твою - Ха-ха! - так уж и быть - оставлю для неба.

- Я согласен! - сильным, уверенным голосом изрек, словно бы договор подписал Пьеро. Нет - все ж тоска сжала его сердце - ад, муки его вечные - все это вовсе не страшило, от понятия того, что этой ценой будет спасена Аннека. Больно было от осознания одиночества, от понимания того, что там - в бессчетных веках, он никогда больше не увидит ЕЕ единственную, которую полюбил он, да полюбил всем сердцем...

Пьеро поднес ручку Аннеки к своим губам, поцеловал ее осторожно, а потом встретился с ней взором и увидел, что вся глубина, вся ее бесконечная глубина обращена теперь нежным чувством к нему.

И тогда он засмеялся! Он засмеялся, ибо вновь почувствовал, что Ад никогда не вместит его, что Ад со всей его болью - лишь ничтожная пылинка, против Любви их.

И вновь раскатился гром, а Пьеро, отпустивши руку Аннеки, но продолжая смотреть в ее очи, достал лютню, вот провел по ней своими длинными, музыкальными пальцами. И, наигрывая, запел сильным, одухотворенным голосом.

О, что это было за пение! Каждая фраза взмывала все выше на крыльях чувства. Пьеро обладал прекрасным голосом, но так проникновенно, так искренно никогда он еще не пел. Он смотрел на Аннеку, и он любил ее все больше и больше и не было конца, тому духовному росту. До этого он рос медленно: день за днем, год за годом - как обычное дерево. Но тут плеснулась из бездны очей живая вода, и вот он растет стремительно и беспрерывно...

Вот слова той баллады, как помнят их ныне, - но ни при чтении, ни при пении, никогда и никому не удавалось достичь той же высоты чувств:

В глуши лесов,

Во час закатный,

Все в свете нежных облаков,

И льется свет, душе приятный.

Меж веток не листва,

Но поцелуи мягкие парят,

И на земле то не трава,

Но очи теплые горят.

И, кажется, что глубина лесов безбрежна,

За древом - целая страна,

Страна та столь огромно-нежна,

Что бога в ней душа видна.

В такой вот час закатный,

Шел по лесной тропе,

Крестьянин младый, статный,

Нес хлеб младой жене.

И тут разверзлись корни,

Открылась глубь земли,

Уходят туда торни

Ступени - тьма вдали.

"Ну, что ж. - вздохнул крестьянин.

Ступени - не беда,

Быть может - это погреб, где много сладких вин?

Иль камень драгоценный сияет, как звезда?"

Сказал так, пошатнулся:

Не удержался то ж:

Чрез главу обернулся,

И понял - это ложь.

Да поздно он хватился,

Теперь не удержать,

Он про себя молился,

Чтоб жизни не терять.

Но вот конец ступеням,

Вокруг - железный сад.

Закрылся ход ко дверям,

О боже - это ж ад!

Кругом все из железа,

Во ржавчине, в крови,

Скрипит во мраке реза,

Тут бога не зови!

Текут огнисты реки,

Озера из свинца.

Прикрой от жара веки,

Не вымолви словца!

И тут, из ржавой пасти

Выходит дух большой,

Скрыт во крыльях страсти,

Мотает головой.

Вот голосом скрипучим

К крестьянину изрек:

"Не бойся - мы не мучим,

И радостен твой век.

Тебе дадим мы царство,

Тебе дадим мы трон,

Получишь ты богатства,

И много сладких жен.

Получишь уважение,

Получишь и почет,

Получишь вдохновение,

И много - все не в счет!

Ведь, ты не глуп, я вижу,

Хоть и крестьянский сын,

Не бойся - не обижу,

Ведь ты такой один.

Итак, ты все получишь,

Взамен - лишь пустота,

Лишь женошку отпустишь

Она вам не чета!"

Собрался сын крестьянский,

Я твердо так сказал:

"О дух, о демон адский,

Пред чувством ты, ведь, мал!

Ты думаешь дарами,

Сим тленным кошельком,

Растравишь дух с мечтами,

Забыл ты об одном!

Забыл со дня паденья,

Что свята есть любовь,

В ней сила вдохновенья,

И в ней святая кровь!

Ты думаешь - палаты,

Красивые леса рук,

Каменья, троны, златы,

Мне ближе голый сук!

А речи! Речи - лживы,

Льстецов, глупцов почет

Милей мне голос нивы,

Да птаха как поет.

И, чтоб не предлагал мне,

Все будет плоть да плоть,

Все для душевной бойни,

Прикрыто лаской хоть.

Да, - троны и богатства,

Прелестные тела,

Все то - душевно рабство,

Все дьявола дела.

Во мне нет искушенья,

От тленного - вратит,

К любви мои моленья,

К жене, что небо чтит."

Тут демон рассмеялся,

Со злобой говорит:

"Ты с лесом не расстался?

Мой ад тебя сгноит!

Не знаешь, что есть голод,

И, что есть адска боль,

Наивен ты и молод,

Но ты сыграешь роль!"

"Не испугаешь мукой,

И голод не в нови!"

"А я тебя разлукой,

С женой твоей любви!"

"Ее перед женитьбой,

Я десять лет искал,

Держал с летами бой,

О ней одной мечтал.

А после нашей свадьбы,

Готов годы прождать,

Да и столетья, кабы,

Не шло тут время умирать."

"И боли не страшишься,

Разлука не страшит,

Но вот ты покривишься,

Коль боль ее ранит!

Нашлю на дом проклятье,

Болезнь в нее нашлю,

Из крови будет платье,

И скажешь ль ты: "Люблю"?

Согнется мукой долгой,

Лишится красоты,

Уродливостью колкой

Покроются черты!"

"Да, тяжко испытание,

Но я стерплю его,

За плотью, ведь, пылание,

Любимого всего.

Ведь, я искал едину,

В кой часть моей души,

Не на ночь хворостину,

А звездной свет выши.

Ты можешь тело мучить,

Но душу ты не тронь!

И души не разлучить,

В них бога, ведь, огонь.

Да - плоть твое призванье,

В любви же власти нет.

Для плоти истязание,

Но во душе, ведь, свет!

Смотри в глаза, нечистый,

И знай, что и такой,

Свет глаз ее златистый,

Сияет мне звездой!

И за согнутой плотью,

За шрамами лица,

Увижу святу ладью,

Священного венца!

Она меня дождется,

Она - то часть меня,

Пусть в смертии вернется,

Любовь взойдет, храня!

О ты, хозяин плоти,

Душа творцом дана,

Она, как в малом гроте,

Любовь - вот она!"

Тут покачнулся демон,

И злобно зашипел:

"Иди, иди же вон,

Раз ты того хотел!

Не ждал такой отваги,

Не ждал такой любви,

В крестьянской то коряге,

Могучей столь крови!"

Вот двери распахнулись,

За ними - уж Луна,

И крыльями взметнулись,

В борце том: "Где ж она?!"

Бежит он по ступеням,

Он оставляет ад,

К дубовым то коленям,

Вот он - древесный сад.

Под звездами до дома

Скорее он бежит,

И громче майска грома,

Уж в дверь свою стучит.

Но вот порог распахнут,

Пред ним ОНА стоит,

Ах, как цветами пахнут,

Как нежно говорит!

Обнялись - тихо, нежно,

И в дом, в тепло вошли,

И светло, безмятежно

Беседу повели...

"Ты опоздал, любимый..."

Да, было - ерунда,

Какой-то нечистивый,

Хотел, чтоб молвил "Да".

Давал мне безделушки,

О коих я забыл,

То тленные игрушки,

К тебе мой вечно пыл!

В тебе я вижу космос,

И бога, и себя,

К тебе чрез годы рос я,

Любя, любя, любя!

Не спрашивай, что было,

Что было - то прошло,

Ты душу мне обмыла,

И стало хорошо!

Я рад, что мы с тобою,

И в сердце так светло,

Как с девою святою,

Мне в доме все мило!"

Пока Пьеро пел, начался ливень; дождевые потоки прорезались молниями, гром вспыхивал небесными барабанами и, вовсе, не мешал пению, но подыгрывал ему, вплетался в музыку; как бы еще добавляя силу в голос певца. Подпевал ему и дождь, а в некоторых местах - своим сильным голос Аннэка.

Но вот прозвучала последняя строчка, и Пьеро ждал теперь, что дракон возьмет его душу, ну а Аннэку оставит - он очень на это надеялся; для того, чтобы спасти душу Аннэки он так и изливал свою душу.

Когда дракон заговорил, голос его изменился. Раньше насмешливый, теперь в нем совсем не осталось иронии - он говорил, как равный с равным.

- Не знал, что на земле остались столь хорошие певцы... Но, знай, что не заставил ты меня вспомнить, что такое любовь! Если хочешь пробудить в моем сердце любовь, так знай, что это не под силам даже самому Богу! Я слишком далеко от его рая! Ты, все же не выполнил то, что хотел - а хотел ты не возможного... признай...

- Подожди! - глядя в очи Аннеки, крикнул Пьеро.

Дракон то потянул было к ним свои окровавленные лапы, да вздрогнул от этого голоса. Какая сила душевная! Какая небывалое чувство!

И дракон почувствовал в себе тревогу - что это за богатырь, со столь могучей душой? Что же это за сила в его голосе, которая заставляет его, стоглавого повелителя преисподней вздрагивать и останавливаться?

- Что же ты еще хочешь?

- До рассвета еще далеко, а я сказал, что заставлю тебя вспомнить Любовь до первых лучей Солнца. Сейчас ты услышишь следующую песнь...

Пьеро неотрывно смотрел в глаза Аннеки, и вот вздохнул... От того, что он уже спел, от тех чувств - много сил ушло из тела - душа то выше взошла, и вот, теперь, тесно ей было в теле, не чувствовал Пьеро больше своего тела.

Капли дождя сбегали по щекам Аннэки, но все же видно было, что она плачет - это глаза ее печальными, теплыми озерами среди дождя серебрились.

- Все выше... - вздохнул Пьеро. - Тела не сдерживают этого пламени... Тела сгорают, как всякая плоть...

И он провел рукой по струнам, и он запел - запел и голос его гремел с громом, сверкал с молниями, глаза пылали столь ярко и пронзительно, что и Дракон не мог в них смотреть. Он не разу не остановился - пел не человеческим голосом, но голосом пространства; казалось, что пение такое дается ему легко, но на самом то деле, выливаясь в каждую строчку, он рвал что-то в своем теле - нечеловеческая страсть - разрывала, иссушала человеческое тело...

Слова баллады, конечно, не могут передать того, что звучало под дождем - там не слова - но чувства, но пылающие ярче Солнца образы переплетались, и голос могучий гремел так, что Аннэка, вздрагивала, и все время песни плакала, неотрывно глядя на него, целуя его взглядом - и вновь, и вновь вздрагивала от приливов чувства.

Буря, начавшись, не унималась, но возносилась все выше, и громче ревели обрушивающиеся, вновь, но еще выше восходящие валы:

Тому преданью много лет,

Тогда лишь мир родился,

Но и поныне пышет свет,

О том, как он стремился...

В безбрежье миров,

В темной бездне,

И в вое холодных ветров,

Начало печально сей песне.

Родился один, одинокий,

Один во всей бездне миров,

Дух ясный, прекрасный и звонкий,

Дите тех пустынных оков.

Он глянул вокруг - только темень,

Гонимая светом души,

Веков безысходная племень,

Хоть болью во мраке пиши!

Века одиночеств угрюмых,

Безумий и жажды любви,

Столетья мечтаний причудных,

Да пусто все - хоть ты зови!

Как чувствовать - ты одинокий,

Нет больше нигде, никого,

Весь космос, бездонно-широкий,

И в нем лишь огонь одного.

Веков мириады терзали,

Пока не увидел он свет,

"О, новые годы настали,

О - вижу свет сладостных лет!"

И облаком ясно-певучим,

Он к свету тому полетел,

Он чуял себя уж могучим,

И вот, что он там углядел:

Во тьме, струиться нежным синем светом,

Нет не стремиться - не грохочет, не бежит,

Святая дева слитая с душевным летом,

И ласку и любовь небесную струит.

Вот подлетел к ней первый дух,

И все собой почуял:

Она есть неба, времени спокойный пух.

И вот его огонь Творения обуял.

И говорил он гласом мощным,

От коего качнулась тьма,

"И будешь ты Твореньем точным,

Ушла навек холодная зима!

В тебе, прекрасной чистой деве,

Я вижу образов спокойных глубину,

Взойдут они в Созданья первом севе,

И птичьи трели пусть наполнят тишину!

В тебе я вижу музу всем твореньям,

Ты есть Любовь - ну а Любовь, есть Жизнь,

Есть нынче неугасный хворост всем моим стремленьям,

Ты только это все скорее вынь!"

Раздался голос тут покойный,

Во тьме, что светом зажурчал:

"Ведь в нас самих есть пламень стройный,

Не станет ярче, чтоб не создавал.

Расти в себе, расти стремленья,

Расти движенья к тишине,

Что б не создал - то лишь моленья,

Столетий одиноких вышине.

Те образы, что ты создашь

Все будет тленно, игрушка времени, богов,

Все в окончании ты пустоте отдашь,

И все заполнится тут холодом ветров."

"Нет, не понять тебе, о свет, о дева

Они стремятся, рвутся из меня,

И все гремит создания напева,

Пусть же появятся, но славя - не виня!"

"Постой, - мои вобравши силы,

Ты выпускаешь капельки себя,

Они тебе и злы и милы,

Но создаешь ли их любя?

В конце времен, они тобою станут,

И, настрадавшись, вновь войдут в тебя,

Ну а пока столетья грянут,

Где будет боль струиться, о тебе скребя!

Ведь тленное, создашь ты на потеху,

Или на скорбь себе,

Создашь ты мнений разных веху,

Чтоб было созерцать чего тебе!"

"Нет, пусть в боли они взрастают,

И выше став, в меня огнем войдут,

Пусть между войн о вечности мечтают,

Пускай невиданное раньше создадут!"

Так он сказал и запылал зарею,

Весь космос свет той страстью возлюбил,

Огнистою стремительной мечтою,

Там первый дух звездою закружил.

То первый сын зари, он богу почти равный,

В нем дух огня, и первый дух борьбы,

И тут возжег ему кусочек Богом данный,

До ослепительной, пылающий свечи:

"Эй ты! Ты, возомнивший себя главным,

Отдай мне пламень бытия,

Я стану править сим творением начальным,

И мужем девы стану я!

Ты, чую, хочешь стать владыкой,

Игрушек бесконечных, тварей и святых,

И хочешь, чтобы Я, побитой горемыкой,

Касался в страхе ног твоих.

Нет, нет! Мы жаждем все творенья,

Все жаждем что-то создавать,

Во все вдыхать сердечное биенье,

А после то - любить и угнетать!

Чем больше создадим себе подобных,

Тем больше хаос разных мнений наплывет,

Не будет больше сих просторов ровных,

Но все там боль да кровь зальет!

Нет, ты не наполнишь жизнью космос

Ты лишь частички в бесконечность разорвешь,

Пока нас трое - каждый разных мнений космос,

Но вскоре в миллиарды одиночества вольешь!

Отдай мне деву - первую, святую,

А сам лети и странствуй дальше в пустоте,

А я ее навечно поцелую,

И будем вечность мы расти в душевной чистоте.

Творить в себе, творить без разрыванья,

На мир ненужных, тленных форм,

В себе растить веками сны, мечтанья,

Пусть будет то единый духа дом!

Пусть хаос первозданный окружает,

Но будет он лишен проклятой суеты,

Пусть в бесконечность диск спокойствия взрастает,

Вот таковы зарей рожденные мечты!"

Как рассердили речи эти Бога!

Он ослепительно и гневно запылал:

"Умерь капну ты пламенного стога,

Ишь, первенец, о чем ты замечтал!

Ты будешь мне служить в любви, в почете,

А я тебя за это лаской награжу,

Ты будешь годы проводить во сладостном полете,

Иначе наказаньем поражу!

О деве - роднике сим чистом, изначальном

И не мечтай - она моя.

И будь веселым, да не будь печальным

Смирись - уж такова судьба твоя!"

Но тот, рожденный первым, не желал смиряться,

Расправил крылья тысяч зорь,

На Бога стал он устремляться,

Уж чуя океаны боли, горь.

Они схватились перед девой,

Сплелись страдающим клубом,

Победа тут досталась первой,

Тому кто заселить замыслил кровью дом.

А сын зари, рожденный первым,

Был скручен в цепи, но не побежден,

Смотрел на деву взором светлым,

И был ее словами осветлен.

"Я буду ждать тебя, рожденный первым,

В тебе горенье Бога - боль его и страсть,

Ты на века останешься мне светлым,

Хоть ждет тебя страданий злая пасть.

Но ты отважен - ты отважней всех потом рожденных,

Осмелился подняться на Творца,

Там - впереди, так много пустотою побежденных,

Но ты незыблем - ты из одиночества венца.

О знай и помни, милый сын рассвета,

О первый луч пылающей зари,

О знай в бреду веков - там без любви , без света,

О там мечтою обо мне гори!

О ты, сын мужества, сын света,

Сквозь времена мечту свою неси,

В конце родится из души твоей сонета,

Которая взметнется до небес выси.

И боль твоя такою станет,

Что рухнет в крике мир обманных форм,

И вот тогда час единения настанет,

Утихнет буря и утихнет боли шторм!"

"Что говоришь ты - ты зачем его смущаешь,

И силы подливаешь для борьбы,

Зачем ненужные мечтанья ты вливаешь,

Ведь ты все мои любимые рабы!..

Ты не покаешься, я вижу, сын мой первый?

Да, - ждет тебя темница пустоты,

Но и в конце ты не услышь голос светлый,

Ты распадешься - не спасут мечты!"

"Я чую силы - выдержать эпох давленье,

И вопль будет в сердце и копиться, возрастать,

И сокрушит в конце твое творенье,

Мой глас - его то из души вам не забрать!"

Тут вздрогнул Бог, почуял начертанье,

Веков, судьбы, времен и пустоты,

Почуял, что в конце ждет полыханье,

И мир без образов, но полный единенья, чистоты...

Он вздрогнул, и не в силах с волею бороться,

Безмолвно в клетку боли, одиночества его пустил,

И дух зари веками стал уж там молоться,

И начал глас его взрастать из духа сил.

Он там, в давящей клетке, огненным бураном,

За разом раз все яростней в душе ревет,

И к деве рвется он бурлящим станом,

И в силе одиночества растет.

И сам того не зная, силы из любви черпает,

Вновь вспоминает изначальный, ласковый родник,

О единенье, росте духа в бесконечности мечтает,

И все растет в нем разрушенья крик.

И где-то в боли помнит первое стремленье:

Любить всегда, любить спокойный тот родник

Хоть в нем огня бурящее движенье,

Любви хрустальной голос не поник."

И вот Пьеро закончил эту страстную песнь. И, когда пропел он последнюю строчку, - в последний раз в отдалении раздался раскатистый голос грома.

Буря ушла, вновь высветилось во всю свою серебрито-звездную высь небо - нет - не небо, но бесконечность - не представимые, и чарующие красой своей пустоты.

А Дракон, когда пропел Пьеро последний куплет, вздохнул, и вырвались из сотни его глоток, вместе с раскаленными облачками стоны - стоны от которых вздрогнула земля, а с неба посыпался обильный и яркий звездопад.

- Я помню... - раздался неожиданно жгучий, страстный глас - казалось, что каждое слово - это копье. - Та песнь сложенная кем-то из людей, не так ли?

Пьеро чуть покачнулся, но вот взяла его за руку Аннэка и почувствовал он сил достаточно, чтобы выстоять. О, сколько страсти он вылил в пение, - но, смотря все это время на Аннэку, вобрал в себя неизмеримо больше чувства. Тело его горело, сердце стремительно наливалось в груди - все шире и шире. О, как он сам жаждал пронзить теперь все творенье - вместе с Аннэкой пронзить, и расти, расти где-то там, за пределами вечно.

Голос могучим, в котором каждое слово, словно гром сотрясающей небо звучало, он заговорил, взглянув прямо в сотни огненных очей дракона:

- Да, - эту песнь придумал ЧЕЛОВЕК. Его звали Антонио, и он был моим ровесником. Он знал, что не признание, но муки и смерть его ждут, ибо не было в песни той слепого поклонения перед Богом, но была страстная попытка взглянуть на все эти незыблимые устои по новому. И он писал песнь эту искренне, как только может верящий в Любовь человек. Он пел ее людям и был схвачен инквизиторами - теми, кто и есть Зло - этой подлой трясине подлости людской. И его ждали муки, а потом сожжение на костре. Но, как бы не терзали его, он остался верен своей идеей - он остался борцом до конца. Когда же грозили ему адом, - он, истерзанный до неузнаваемости, смеялся им в лицо, и говорил, что их Рай - это ад для него. Ну а истинный Ад одиночества, - что ж, он готов был пройти и через него, чтобы стать потом свободным, чтобы любить вечно. И, когда сжигали его на костре, он запел эту песнь перед людской толпой. Инквизиторы хотели заткнуть ему кляпом рот, да не смогли от жара пламени, который уже подошел к нему. И последние строки проревел уже не юноша, но сжегшее его тело пламя... Текст песни остался, его записал один из слушателей, - в дальнейшем мой, так рано скончавшийся учитель Лука. И вот я спел эту песнь для тебя, Дракон, повелитель, иль слуга ада. Не знаю, есть ли ты Сын зари, но, скажи, - что дрогнуло в тебе, что ты вспомнил? Неужто юноша был прав, неужто он, единственный увидел то, что было в начале времен?

Дракон весь застыл и очи его, изжигая пространство, ослепительными болевыми шильями прорезались в ночи, - Пьеро глядел в них неотрывно, он чуял, он понимал страсть этого стоглавого.

- Ты спрашиваешь - я ли сын Зари, так ли было? Но я не помню! - в болящем страдании вспыхнул его стоглоточный голос: звездопад усилился все небо чертилось стремительными шрамами, а горизонт вспыхнул беспрерывной, яростной зарницей. - Я не помню, что было в начале. Но я помню боренье, я помню начальное стремленье к чему-то недостижимому - да, это я помню! Я помню время, - бесконечное время одиночества, - миллиард веков... Это вспышки ада - это вопли порожденной мною боли! Там, в моей бесконечной избушки, - я не знаю, есть ли я повелитель той, давящей на меня бесконечности - или же слуга ее! Твоим пеньем я вспомнил, что было что-то за тьмою этих мучительных веков; было что-то столь прекрасное, что, не в силах этого вспомнить, я страдаю сейчас так, как давно не страдал! И это страдание принес мне человек... я благодарен тебе!.. Что же это было - о как мучительно жажду я вернуться туда - за этот ад веков... О-о-о-о!!!

От вопля этого из ушей Пьеро и из ушей Аннэки кровь хлынула, однако они даже не вздрогнули, и, вновь смотрели в очи друг другу, чувствовали себя Богами, способными, питаясь из бесконечных родников друг друга, расти бесконечно...

И вновь глас Дракона:

- Помнишь ли ты наш уговор, певец? Помнишь ли, что, ежели заставишь ты сердце мое всколыхнуться, вспомнить про ЛЮБОВЬ, то я навсегда оставлю этот город, оставлю и эту девушку, но возьму в Ад тебя. Так вот - что такое ЛЮБОВЬ я не вспомнил, но ты принес мне в сердце сладостное, наполняющее меня какими-то неясными мечтами страдание! За тьму веков ты первым донес это до моего сердца!

- А юноша и девушка?

- Про кого ты?

- Про тех двоих молодых влюбленных, которые первые из этого города пожертвовали жизнью, пошли на вечные муки, ради свободы своей земли родной, ради детства, ради пения птиц!

- Про тех... я не знаю, где они... Но я возьму в ад тебя! Слышишь - я оставлю этот город, я оставлю эту девушку - я исполню свою клятву! Ты пойдешь в ад со мной, навечно!

- Да, я готов...

- Что же... - в страдании прошептал дракон, медленно приближая свои огнистые очи.

- Но подожди. - остановил его Пьеро. - Мы уговаривались до рассвета, а он еще не наступил - у меня еще есть время, о страдалец одинокий!

- Но, какой тебе в том толк, певец? Часом больше, часом меньше; все одно - тебя ждет вечность в аду, все одно - вечность ты будешь петь для меня все новые песни...

- Но я увижу в последний раз зарю! Я прощусь с этим миром на рассвете, когда все пробудится к жизни новой. - он смотрел на Аннэку, которая плакала - плакала безмолвно, и лик ее в звездном свете, не был ликом плоти - но был ликом духа - бесконечного и чистого родника. - ... И с тобой мы простимся. - шепнул он.

И вот он вновь провел пальцами по струнам, - глядя на Аннэку, он видел и небосклон за нею - извлекая эту, последнюю свою песнь, он видел, как с каждым его словом разгоралась за нею заря. Как эти могучие огненные потоки страстью по небу разливались, - он огненным вихрем, видя Любовь и Деву, мчался навстречу заре. И дух его парил над телом, он не на Земле ныне стоял - нет он был духом могучим и свободным. И, зная, что Аду Никогда не вобрать его, он свободным голосом пел. Он пел то, что вырывалось потоком, те строки, которые в этом парении изливал дух его строки не придуманные раннее, но извлеченные для вечности прямо теперь, перед зарею, перед смертью тела.

Среди звезд, в бесконечной пустыне,

Расправляя крыл светлую стать,

В серебристо-холодной святыне,

Змей летел и не знал, что сказать.

Он не знал, кто такой он, откуда родился,

И зачем он, - но жаждал узнать,

В нем, ведь, разум нетленный вихрился,

А не космоса тихая гладь.

Вот пред ним, среди звезд, черный замок,

А из замка чуть слышится стон,

"Вот изгиб, вот судьбы моей рок,

Ну, вперед и сомнения вон!"

Вот влетает он в черные залы,

Холод их, как клещами щемит,

Но для крыльев просторы те малы,

Он быстрее на голос летит!

Что за чудо! - так, будто, весь космос,

Нет весь Бог, Жизнь, Печаль в тех словах,

"Нет, не зря в одиночестве рос я,

О неясном грезил в мечтах!"

Вот, пред ним, вся из холода зала,

Ну а в центре, на черной цепи,

Клеть, которая в прутья вобрала,

Ту, что только Любовь назови!

Да, - за прутьями, крылья сложивши,

Пеньем бьется из света душа,

О свободе так долго моливши,

Нежным светом и страстью дыша.

Крылья птицы летавшей сквозь вечность,

Глава девы божественных снов,

А в очах - всего сущего течность,

Также - гул запредельных ветров.

"Кто ты?" - грянул тут змей чистой страстью,

"Кто посмел тебя в клеть заковать?

И какой же, ответь мне, напастью,

Мог так низко он в сердце то пасть?!"

"Ах, ты, змей, ах ты странник крылатый,

Не к чему тебе долгий мой сказ

И довольно - а то будешь ты смятый,

Не найдешь на свободу ты лаз!

Он могучий кудесник, нет равных,

Да и ты, милый мой, обречен!

О, не надо страданий напрасных,

О, лети, пока ты окрылен!"

"Разобью эту клетку сейчас же!

Вместе, в вечность с тобой убежим,

Не узнает кудесник сей даже,

Где любовь мы свою сохраним!"

"Нет! Он сразу узнает дорогу,

Нас догонит в мгновенье одно,

Нет ведь равных ему - нет и Богу,

Начертание лишь боли дано!"

Змей ударил своими крылами,

Клеть разбил, путь к своде открыл,

И, пылая своими мечтами,

Вот, что в страстном полете провыл:

"Что же, пусть так горит начертанье,

Не приемлю спокойствия мглу,

Ненадолго возьму я мечтанье,

Эту думу мою присвяту!

Что ж - пусть ждет впереди наказанье

Наказание тягостней нет,

Чем веков в пустоте истязанья,

Без любви среди холода лет!

Пусть нагонит - но я, ведь, старался,

И, как мог, для Свободы пылал,

Нет - не вором в темницу прокрался,

Просто свет в свое сердце вобрал!

Пусть нагонит, навеки разлучит,

Но я честен был, я вас Любил!

Пусть меня он и скрутит, замучит,

Победить жажду нету в нем сил!

И за свободы несколько мгновений,

Презрев оковы рока и судьбы,

Готов отдать бесцельных океан стремлений,

Ах, было вечно это - ах, кабы!

Но презирая то, что должен сделать

То испугаться, бросить и бежать,

Предателем Любви сердечной стать,

Я сокрушу Его - хоть вечность буду там страдать!"

Позади черный замок остался,

Окружает их звездная пыль,

Да вот рок тут же к ним и подкрался,

И судьбы уже впилась тут быль!

Лишь мгновенье, с любимой полета,

За мгновенье свободы - весь Ад,

И мгновенье иль вечность - нет счета,

Он в мгновении вечности рад.

И без лишних тут слов, звездной дланью,

Протянулась созданья рука,

Легкой, сильной, стремительной ланью,

Крылья смяла - пришла тут тоска.

Повеленье без слов, но едино,

Змея сжало, скрутило всего,

Прежних черт в нем отныне не видно

Камнем длань обратила его.

Черным камнем в безвольном полете,

Он века, во страдании плыл,

Среди звезд в этом давящем гроте,

Бился дух его, жаждущий пыл.

А потом, притяженье позвало,

И летел он падучей звездой,

Много сил то горенье забрало,

Но остался он с вечной мечтой.

И упал он на поле широком,

Черной глыбой навечно там встал,

И к земле то притянутый роком,

Ах, как камень душе его мал!

Подойдет кто к прожженной той глыбе,

Тронет - хладом себя обожжет,

Прикоснулся, к бескровной как рыбе,

И не знает, что пламень ревет!

Там под черным, зажатым заклятьем,

В клетке тесной пылает душа,

Одиночество стало уж братьем,

Им живет он, о Деве дыша.

И лишь только на звездное небо,

Выйдет в вечной печали Луна,

Средь колосьев взошедшего хлеба,

Слышна песни печали одна:

"Я навеки вас, Дева, запомнил,

Ваши крылья, очей ваших свод,

И в темнице они придавали сил,

Бегу времени, тягостных вод.

Вижу небо, и знаю - разлука,

На века - но века, ведь, пройдут,

Изгорит Богом данная мука,

Крылья наши друг друга найдут!

Из темницы я к небу взываю:

Не вберет Ад уж скоро меня,

Я уж к звездам в горенье взмываю,

Я люблю, в сердце вечность храня!"

А заря разгорелась во всю силу! Нет - не во всю! Не было окончания тем силам!

Во весь небосвод поднялось огненно-кровавое, высокое, чарующее своим грозным величеством зарево.

Вложивши в эти, вырванные из души строки все силы, Пьеро стоял теперь совсем бледным; ноги не держали его, не держал его и воздух, весь разодранный его пеньем.

Но он, все же, еще держался на ногах - тело - это жалкое, против души тело, уже было мертво, но еще как-то держалось. Дух еще бился, пред освобождением в очах.

Да - это были очи!

На этом бледном лице, в синих полукружьях - это были две утренние звезды. О - это был сам Дьявол, возросший настолько, что мог бы теперь захватить огонь созданья!

А Аннэка, глядя в этот нечеловеческий лик - прекрасная Аннэка, родник бесконечный - услышала гремящие в воздухе слова самого неба:

- Не забывай меня! Мы встретимся - пусть за гранью времен - но мы встретимся - Дева! Вечность, создание, любовь - я лечу к заре!

Тут издал Дракон горестный стон, и две сотни пылающих слез прожгли землю - въелись до самого ада.

И Дракон взмыл стремительно, рыча на весь мир:

- Да, я вспомнил, что такое ЛЮБОВЬ! Какое это страдание! Я жажду пронзить, расколоть небо! О ты - ты уже оставил меня, ты уже взмыл выше всех этих сфер, как и те другие! Опять меня ждут века одиночества, в этой клети, где гуляют отголоски моих воплей, а внизу кипит какая-то безвольная слизь! О эти сладостные мгновенья полета вместе с молодыми душами вверх - хоть немного вверх, хоть раз в году! Теперь я лишен и этого!.. Ну что же, прими меня, мой Ад, раз иного пока не дано!

И, вновь, разверзлась земля и стоглавый дракон - этот бесконечно одинокий, страдающий дьявол был поглощен в свою клеть, в эту обветшавшую готовую рухнуть избушку.

Земля закрылась - лишь черный круг остался на том месте...

А Аннэка стояла - эта невысокая девушка, лик которой и раньше был прекрасным, чистым, - за эту ночь осветился красой неземною, и в ней виделась бесконечность.

Ветер - сильный, упругий ветер, колыхал ее плотные волосы, в которых появилась теперь проседь...

И она поклялась своим сильным, чуть хрипловатым, бьющим чистым родником голосом:

- Я буду помнить тебя. Каждое мгновенье жизни души своей - я буду помнить тебя.

* * *

Великий праздник пришел в город Лиэр в тот день. Город, наконец-то, был освобожден от дракона!

Аннэка рассказала, как все было правителю - Рорику печальному...

Через день были устроены торжественные похороны героя - Пьеро-освободителя. Место его захоронения, по просьбе Аннэки, было на высоком, окруженном дубами холме, в отдалении от шумного города.

В тот день, люди и, радуясь свободой, и печалясь по молодому, прекрасному юноше провожали, положенное в черный гроб тело, до самого холма. Многие молодые девушки плакали. А сколько цветов было положено на его могилу в тот день!

Через неделю, изготовили, по просьбе Аннэки, и надгробие - статую черного ангела, расправившего свои широкие крылья, взмывающего от этой земли, да к самому небу...

Король Рорик приглашал Аннэку поселится во дворце, в числе придворных дам, однако, она отказалась, попросила лишь об одном: чтобы позволили ей построить домик в уединении от людей, поблизости от могилы любимого человека - конечно, героине, не было отказано в такой малости.

Да, - молодые девушки плакали по герою. И часто, особенно в первые месяцы после освобождения, появлялись на его могиле цветы. Еще приходили разные люди - вздыхали, мечтали. А кто-то приводил учеников и читал им возле могилы торжественные речи об отваге и мужестве героев...

Но проходили годы - и подвиг, который был когда-то у всех на устах забылся. Девушки плакали по иным причинам, появлялись новые герои. Умер Рорик, стал править его наследник...

Некогда нахоженная тропинка к лесному, окруженному вековыми дубами холму, заросла травою, - и теперь уж только старожилы могли рассказать страшную сказку про стоглавого дракона, и отважного Пьеро...

А над лесом, над певучими, похожими на облака кронами дубов, раскрыл свои крылья к небу черный ангел.

Птицы, парящие в небе, часто видят у ее подножья небольшую фигурку в черном платье. А раз в году, в майский цветущий день, в годовщину его вознесенья, - Аннэка восходит на холм не одна, но с букетом живых луговых цветов.

Она восходит медленно, ибо долгие годы согнули ее спину... Ветер ласкает ее плотные, совершенно белые, как первый снег, волосы.

Она мягко положит цветы на черный гранит и поднимет свои очи к небу в свет - в очах горящий родник, в них - Дева. Из этих родников, словно две вечности, два мира любви, вспыхнут две слезы, падут на гранит, а высоко в теплом небе запоет ей черный ворон: "Я люблю тебя, люблю..."

21.05.98

ВСЕ КРУГИ АДА

Женечке этот рассказ посвящаю.

Вновь мир погибнет и вновь возродится

И целую вечность этот ад будет длиться.

Год 1490. Рим. Италия.

- Проклятая духота, проклятая вонь! - с такими словами вскочил с кровати юноша лет двадцати и чуть было не ударился затылком о низкий потолок. Да, юноша был прав, вонь стояла та еще - она проникала в его комнатку с улицы через приоткрытое окошко которое не мыли наверное со дня Великого потопа!

Но духота в комнате стояла жуткая и потому юноша подбежал к окну резким движением распахнул его полностью и перевесившись через подоконник глубоко задышал смрадным городским воздухом.

Вот над головой его затрещали раскрываемые ставни и он едва успел увернуться от летящих помоев... Отошел от окна и быстрым шагом прошелся по своей комнатке. Он был высок, этот юноша, черноволос, а звали его Антонио. Два года жил он уже в Риме в услужении у ткача Жака к которому устроил его отец - бедный крестьянин в надежде на то что сын вернется мастером....

- Духота! Как же душно здесь! - воскликнул Антонио, выскочил из двери на скрипящую лестницу, промчался по ней перепрыгивая через несколько ступеней и вот выбежал, нет вылетел на узкую улочку... Он сморщился от непереносимой вони... Эта вонь особенно сильна была в этот, только что наступивший жаркий летний день. Вонь и духота.

За спиной Антонио раздался крик ткача Жака:

- Эй ты! Куда это ты собрался?! Давай-ка назад, сегодня работы много!

Антонио согнулся от отвращения когда представил грязный подвал в котором шумел ткацкий станок. Не оборачиваясь он крикнул:

- Скоро вернусь!

И не слушая проклятья и угрозы Жака, который с утра уже успел порядочно набраться, рванулся вверх по узкой улочке... Его влекло что-то вперед...

Рев толпы. О да, теперь он слышал: голоса кричали на Круглой площади. Антонио знал этот рев, этот звериный, безжалостный людской рев. Толпа ревела в преддверии зрелища - сожжения человека. Антонио ненавидел этот кровожадный рев! Ненавидел он эту толпу, жестокую, безумную! Да право, какая толпа не безумная - в любой толпе нет отдельных людей, нет личностей, а есть только одна масса... толпа.

"Что орут эти безумцы?"

Антонио прислушался:

"-Ведьма! Ведьма!"

Сколько ненависти в этих криках, Антонио зажал уши и тут увидел ее... Он полюбил ее. Просто полюбил. Она была прекрасна, чиста, и ее тело было изуродовано инквизиторами.

В каком-то лихорадочном бреду, шатаясь Антонио расталкивал что-то кричащее, что било его и толкало.

Но для него не существовало больше ни грязного города ни толпы, он шел за повозкой, смотрел на нее, страдал... О как он страдал! Мира не было больше, только он и она... Ее глаза - она смотрела на него. И он с жадностью смотрел на нее и вдруг начал говорить:

- Меня зовут Антонио, а тебя?

"Маргарита" - прозвучал в его голове ответ.

- Маргарита, знаешь чего я хочу?

"Чего же?" - голосок был таким тихим, нежным, понимающим.

Голосок этот зажег в Антонио пламя:

- Хочу я чтоб мы были вместе. Чтобы всегда мы были вместе, что бы не было никого, только я ты и бесконечный мир: поля, реки, озера и звездное небо. Ты ведь любишь смотреть на звездное небо?

"-О да," - прозвенел голосочек, "-А еще я люблю закаты, когда большой красный диск солнца окунается в пелену облаков."

- И я тоже люблю закаты! - подхватил восторженный Антонио. О, он не страдал более, душа его почти что отделилась уже от тела... И он все шептал, или говорил, или кричал не в силах оторвать взора от прекрасного личика Маргариты, от ее глаз:

- Как здорово! Мы всегда значит будем вместе! Как же я раньше жил без тебя не представляю! Родная ты моя!

С ужасом он увидел что Маргарита объята пламенем. Кожа на лице ее надувалась и лопалась от чудовищного жара. И голос, милый голос сменился пронзительным воем.

Антонио понял что сам кричит. Орала и толпа...

Он рванулся, вперед к ней, крича:

- Не уходи! Меня подожди! Прошу подожди!

Но она ушла и он остался один. Что-то пинало его и било, что-то в черном подхватило его уже у самого костра к которому он пробивался и отбросило назад, он вновь рванулся и вновь его отбросили...

Очнулся он на пустой площади, залитой раскаленными лучами полуденного солнца. Вновь вонь, духота и одиночество.

О какая это адская боль - одиночество!

- МАРГАРИТА!!! - заорал он пронзительно, роняя из носа капли крови. Вскочил на ноги, огляделся ища ее и зная что ее нет, что он один! Да он был один, что-то правда шевелилось вокруг него, что-то говорило какие-то слова, но ее не было.

Но образ ее все еще стоял перед глазами юноши. О как он желал вновь услышать ее голосок, как желал! Но была только вонь, духота и одиночество, мучительное жуткое одиночество!

- Что же мне делать дальше! - прокричал он в отчаянии, терзаемый такими муками что все пытки инквизиции по сравнению с ними были ничем...

- Что же мне вернуться сейчас к мастеру Жаку? В этот душный подвальчик, прясть там... а потом, потом вновь спать в душной комнатушке... Нет!!! Этого уже не будет, никогда это уже не вернется! Я не смогу больше жить! Не смогу! Она ушла, но я... я догоню ее!

Крича так он рванулся по городским улицам и прыгнул в реку. Вода сомкнулась над его головой и он пошел ко дну...

Год 1943. Бухенвальд. Германия.

Андре стоял и с ужасом, не смея даже пошевелиться, взирал на бесконечный поток тел что протекал подле него. Скрюченные, сгорбленные, в каком-то грязном рванье, такие тонкие что казалось это скелеты восставшие из могил. Восставшие за тем лишь чтобы спустя какое-то время быть обращенными в пепел... Метрах в ста вздымались в низкое серое небо черные трубы из которых валил густой-густой дым и вливался в серые облака. Андрэ вздрогнул когда ему вдруг подумалось что неба - высокого синего неба на которым он еще в детстве любовался в деревне у дядюшки Ганса, нет больше. А вместо него всю землю застилает это ужасное облако поднявшиеся из печей концлагеря - тысячи, миллионы сожженных...

Андре сжал покрепче ружье и вздохнув опустил глаза: страшно ему было смотреть на эти измученные лица, жутко было смотреть на этот поток обреченных на мучительную гибель в пламени людей.

"О господи, да что же я здесь делаю?" - проносилось в его голове, "Что же за безумие это?! Зачем все это?! Как могут люди так ненавидеть друг друга? И я... я ничтожество, частица этого безумия. Я простой парень, натянули на меня форму, дали в руки ружье, внушили что все так и надо, и вот теперь я стою здесь не в силах изменить что либо..."

- Эй ты! - окрикнул его приятель - Питер, тоже охранник, тоже малая частица большого безумия, - Что приуныл то? А?!... Что спрашиваю приуныл?! Пойдем сегодня напьемся, девок возьмем..."

Андрэ сделалось тошно от этого голоса, голова его раскалывалась: "Да, напиться и забыться в объятиях шлюх, вот он мой удел - удел ничтожества...". В мольбе задрал он голову к небу, словно ища там спасения, но небо было скрыто серой тучей, все было затянуто этим грязным покрывалом.

Вновь он глянул испуганный взгляд в толпу смертников и увидел ее: девушка лет двадцати, лицо худое, под глазами синяки. А глаза от этого кажутся такими большими-большими и черными, в них кажется собралась вся боль, все отчаяние и вся надежда этих людей... Она совсем ослабла, едва на ногах держалась и что бы она не упала ее поддерживал какой-то человек - быть может ее отец, может брат, а может любимый, трудно было сказать ибо лицо его было обезображено шрамами, а волосы стали седыми от пережитых мук...

Еще не понимая что делает Андрэ рванулся к девушке и схватив ее за руку выдернул из толпы, и заговорил ей с жаром:

- Кто бы ты ни была, знай что я... я... Да, черт, да полюбил я тебя! - и по щекам его покатились слезы, - Место то жуткое какое, да, да?! выпаливал он быстро-быстро, - А мы вот встретились в нем... я знаю, знаю, все это отвратительно, мерзко, мне это мерзко до смерти и я знаешь, знаешь я тоже убежать отсюда хочу, нет, улететь, улететь! Не уходи, спаси меня! Спаси - любовь не уходи! - кричал Андрэ в исступлении.

А она вдруг плюнула ему в лицо и сказала несколько гневных слов на незнакомом ему языке. Тут подбежал тот с изувечнным лицом, оттолкнул Андрэ в сторону и нежно спросил что-то у девушки - Андрэ понял только имя ее - Маргарита.

Появились охранники - штук десять, они налетели на двоих, стали избивать их ногами и прикладами... кровь... кровь. И Маргарита и тот кто был с ней все уже были окровавлены.

Дико крича Андрэ бросился к Маргарите, растолкал, схватил ее за окровавленную, слегка вздрагивающую ручку и попытался вытащить, но кто-то ударил его в спину, и отбросил в сторону.

Он упал в грязный снег и словно в бреду увидел склонившегося над ним Питера, тот что-то говорил ему, но Андрэ не слушал его, он только видел лицо - лицо той девушки Маргариты.

Вот встал он пошатываясь и увидел как ее окровавленную, едва живую подхватили и волоком, за ноги, потащили в сторону собачника - Андрэ знал, там ее ждет жуткая смерть в клыках специально обученных псов.

- Да вы звери, оставьте ее, вы гады! - заорал он.

На него закричали что-то и поволокли Маргариту дальше.

- Да вы...вы! - Андрэ задыхался, слова застряли у него где-то в горле, в глазах его потемнело и он зашептал качаясь из стороны в стороны в сторону от разрывающей его боли душевной, - Да ведь это же ад. АД!! За что я здесь... - и заорал вновь поднимая свой автомат, - Оставьте ее, оставьте, вы, ничтожества! Да как вы смеете... - и он нажал на курок выпуская в их сторону заряды смертоносного свинца, и вновь кровь, кровь весь снег уже был залит кровью, а потом что-то ударило Андрэ в грудь и еще и еще, отбросило назад и он почувствовал что тело не принадлежит больше ему. Он лежал в окровавленном грязном снегу, а в остекленевших глазах его застыло низкое серое покрывало.

Год 1997. Москва. Россия.

Антон стоял у входа на станцию метро и беседовал со своим другом. Подле него проплывал бесконечный людской поток. Этот поток, стекал сюда с улиц, как грязная вода стекает в сточную канаву после дождя. Поток этот, гудящий словно растревоженный улей, просачивался меж турникетов и по эскалатором стекал куда-то в рычащую преисподнюю.

Антон старался не смотреть на это бесконечное мельтешение лиц, смотрел он на своего друга Сашу и слушал его рассказ о художниках эпохи возрождения. Антону приятно было слышать голос друга: не так то часто он общался с кем либо, к тому же Антон сам был художником...

Что-то заставило оторвать его взгляд от лица друга и он увидел ее ее лицо мелькнуло в толпе и что-то вспыхнуло в Антоне.

Все вдруг: и толпа, и друг его, как бы расплылись и стали ничем, осталась только она одна.

Он летел за ней не слыша и не видя ничего нагнал ее уже у самого эскалатора...

- Меня зовут Антон, - выпалил он восторженно вглядываясь в светлые черты ее лица, в глаза ее, где-то в глубинах которых была спрятана вечная любовь и гармония.

- Очень приятно, - сказала она холодно, но молодому художнику показалось что голос ее слаще всего что есть на свете. Он даже весь засиял от своей радости...

- А вас как зовут? - спросил или даже скорее выкрикнул он восторженно.

Она смутилась, и проговорила нехотя:

- Маргарита.

- Маргарита! Маргарита! - Антон несколько раз пропел это имя, оно ему казалось самым дивным, самым чудным именем на всем свете.

- Маргарита как здорово что мы встретились! Я так счастлив, так счастлив. Ведь мы теперь никогда не расстанемся! Маргарита!

Девушка еще более смутилось, но Антон не замечал этого, он был переполнен любовью и счастьем и никого кроме нее не существовало для молодого художника на всем белом свете.

С каким-то неземным упоением смотрел он как откинула она со лба прядь волос. "О как совершенны ее черты, что-то блеснуло на ее пальце и это чудесно, чудесно. Вся она есть вечная любовь!"

- Мы ведь теперь всегда будем вместе! - восклицал он, - Ну вырвемся сейчас из этих стен и на простор полей и лугов, к морю, к горам, к звездам, правда ведь?! Ну конечно же, как же может быть теперь иначе то... о как счастлив я, как счастлив!

- Да что вы вообразили себе такое молодой человек! - в крайнем смущении и растерянности проговорила она, но Антон не понял ее слов, он услышал только прекрасный звонкий голос поющий какую-то дивную песнь.

- Осторожно! - воскликнула она и Антон почувствовал что споткнулся обо что-то и падает... Конец эскалатора.

Кто-то подхватил его под руки... все вдруг завертелось, закружилось перед глазами молодого художника. Нахлынула вдруг со всех сторон толпа, лица, лица стремительно мелькающие, стремительно говорящие что-то друг другу. Он оглядывался выискивая взглядом ее... Подпрыгнул, закричал:

- Маргарита!

И вот увидел мелькнула она, садясь в электричку. Антон рванулся к ней. Что-то мешало ему, но он расталкивал это что-то и прорывался к ней. Он видел ее лицо, она стояла в набитой электричке держась за поручень.

"Б-бах!" - звук закрываемых дверей показался Антону пронзительным криком, он и сам закричал: "-НЕТ!!!", когда электричка, набирая ход, скрылась в черной дыре туннеля. В отчаянии он забегал по платформе, повторяя без конца:

- Маргарита, Маргарита...

Вот подъехала другая электричка и Антон впихнулся в нее. Сердце колотилось быстро-быстро, оно готово было выскочить из его груди, он то хватался за поручни то отпускал их, бился головой о стекло с надписью "НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ".

Наконец эта дверь распахнулась и Антон выбежал на другую платформу, зовя ее по имени, во весь голос. А вокруг него все та же толпа, тысячи лиц, шум, рев, грохот...

- Любовь моя где же ты! - заорал Антон с полными слез глазами. - Да что же это... ее эта толпа поглотила, она теперь в этой массе, как мне найти ее... как?

Антон плакал... Его окрикнул кто-то. Какой-то мужчина в форме... Антон бросился бежать все выкрикивая ее имя, высматривая ее в толпе...

Вновь эскалатор, он бежал теперь по нему вверх перепрыгивая сразу через несколько ступеней. Вот и улица он словно порыв ураганного ветра вылетел на нее...

Ох, вечерний зимний город, грязный снег, улицы полные машин, улицы полные чего-то текущего куда-то. Как же много лиц, как же много! Он схватился за голову и долго метался по улице выискивая ее. Он горел, он кричал, а все вокруг было так равнодушно к его боли, к его чудовищной боли. Сердце разрывалось от боли, гудела голова из носа текла кровь...

- МАРГАРИТА!!! - его надрывистый крик потонул в реве машин и вновь он бросился в метро сметая все на своем пути.

Что-то взрывалось и лопалось в его голове, вот мчится электричка, он втискивается в нее... новая станция, вновь толпа и вновь он мечется, выкрикивая ее имя.

А боль в сердце все увеличивалась, он один, один, вновь он один! Он не мог переносить эту боль, она была чудовищной всепоглощающей.

Заревела приближающиеся электричка и Антон схватившись за голову прокричал:

- Почему нет любви! Почему?!! Я ведь хочу любить, хочу гореть, я не могу жить дальше без нее, без Маргариты, без вечной любви, ни минуты! О этот АД! Где же выход из этого круга! Где?!! Маргарита-А-Ааа!

И с этим криком он бросился на рельсы. Его тело было разрезано надвое.

Год 2278. Лос-Анджелес. Содружество свободных государств.

- Холодно, как же холодно! - с такими словами вскочил с кровати Альберт и подбежал к окну. Там он остановился с ненавистью глядя на улицу - он ненавидел улицу. Она словно грязная, распутная шлюха лежала зажатая меж небоскребов. По ее покрытой грязью поверхности текла бесчувственная масса из плоти и железа. Ревели машины, они проносились в отравленном воздухе...

Альберт посмотрел вверх - там где исполины из стекла и стали терялись в плотном грязно-сером облаке которое накрыло весь мир еще в те незапамятные времена когда погибло последнее дерево...

Альберт вдруг сам того от себя не ожидая со всего размаху ударил кулаком по стеклу; кулак был разбит в кровь, а стеклу ничего не сделалось - еще бы! Стекло не пробил бы и боевой бластер модели А-15. Оно предназначалось для защиты его жилища от кислотных дождей которые терзали шлюху-улицу каждый день.

За его спиной включился телеком и голос его друга Джонни проговорил:

- Эй "старик" как дела?...

Да его звали "стариком". Альберт вполне заслужил это свое прозвище, и не имел ничего против, ибо он хоть и был молод, но в душе чувствовал себя стариком. О, он чувствовал какую-то страшную усталость, и часто казалось ему что все он уже видел и жизнь его повторялась уже много-много раз... Он чувствовал усталость и какую-то страшную тоску. Он никогда не смеялся ибо смех казался ему чем-то совершенно противоестественным, каким-то диким насилием над собой. Сидел он часто один, погруженный в себя с глазами полными слез и смотрел в одну точку. Если бы в такой миг спросил бы у него кто-нибудь о чем он думает, он бы пожал плечами и сказал бы что ни о чем. На душе и на сердце его были только боль, одиночество и усталость... Страшная усталость...

- Да-да! - крикнул он раздраженно Джонни, хотя и не понял о чем тот говорил, отключил телеком и вновь подбежал к окну. Там сжал он окровавленные кулаки и вжался лицом в холодное стекло:

- Как же стар этот мир! - воскликнул он, - Как же он мертв и я тоже мертв! Да мертв! Что, разве я живу?! Но я хочу большего, о как же я хочу большего! - глотая слезы прошелестел он, глядя на низкое ядовитое облако, которое вот уж два века заменяло человечеству небо...

В дверь постучали:

- Войдите! - крикнул не оборачиваясь Альберт. По ровному шороху он понял: въехал робот привез на завтрак пиццу...

Спустя пол часа Альберт уже топтал ногами грязную шлюху-улицу. Он топтал ее с остервенением, с самой настоящей ненавистью. Он шел в защитном костюме, и мир за мутным стеклом представлялся расплывчатым, словно грязевое пятно...

Над головами пролетела проекция из лазерных лучей изображающая пятиметрового космопроходца Джона и голос доносящийся из этой проекции вещал:

- Сегодня! Спешите на премьеру пятой серии голографического фильма "Джон-космопроходец -Битва с Русзами!" спешите не пропустите. В главной роли супер звезда наш несравненный Урбан Егорт!"

Альберт бросил взгляд на улыбающегося Джона и заспешил дальше. Город гремел и стонал, все вокруг перемешивалось в какой-то безумной пляске. Мелькание, мельтешение, что-то рвущееся куда-то, стонущие и пустое. О как много раз он видел уже все это раньше!... У него закружилась голова - каким же он чувствовал себя старым и одиноким...

Он проходил подле огромного сверкающего небоскреба из которого лилась приятная музыка и слышались громкие голоса объявляющие что-то...

И за большим прозрачным стеклом он увидел ее - она прекрасная, такая прекрасная как то истинное небо которое Альберт никогда не видел, она прохаживалась там в одиночестве...

Альберт рванулся к двери, но там его остановил массивный робот на котором красовалась многоцветная надпись: "Джон космопроходец 5...". Он объявил Альберту что в здании проходит премьера голографического фильма и что ему придется заплатить полмиллиона кредиток за вход. Да это только для элитной публики. Но что деньги! Деньги для Алберта в этот миг ничего не значили, он стремился во внутрь, к ней...

Он протянул роботу руку и тот сравнив отпечаток его пальца связался с банком и снял со счета деньги - полмиллиона кредиток, почти все накопления Альберта.

- Проходите! - проговорил вежливый голос и Альберт в нетерпении вбежал в переходное помещенье где был окутан очищающими от ядовитых уличных паров потоками и мягкий голос сообщил ему:

- Вы можете войти и сдать свой защитный костюм роботу гардеробщику.

Альберт вбежал в помещение, нажал кнопку на рукаве после чего защитный костюм сложился...

Альберт в своем заношенном свитере и потертых брюках смотрелся как нищий на фоне роскошно одетой публики что собралась в просторном холле. Впрочем он и не замечал этого, он высматривал ее и вот увидел.

О, она показалась ему еще более прекрасной. Никогда, никогда раньше не испытывал он столь прекрасного, столь возвышенного чувства! Как часто забилось его сердце! Как жарко вдруг ему стало и он, сгорающий от переполнившей его радости, полетел через весь холл к ней!

Вот она уже совсем близко, и он уже весь горит жаждя услышать ее голос. И вот он услышал, и как это было блаженно - ее голос был таким милым, полным любви, Альберт знал что не ошибается - действительно в голосе ее звучала любовь, и доброта, и нежность. Голос ее был тихим и таким... таким волнующим что Альберт понял что их души должны слиться воедино, сейчас же тут же, иначе он не выдержит...

Она сказала:

- Здравствуй милый.

И Альберт уже хотел пасть пред ней на колени взять руку и целовать и целовать ее в упоении...

Но тут другой голос басистый, сытый прозвучал словно гром в тиши:

- Здравствуй Маргарита!

Альберт не видя еще обладателя этого голоса рухнул пред своей королевой на колени. И тут его подхватило что-то и отбросило назад:

Прямо на ухо ему зашипели голоса:

- Ты что рвань?! Куда лезешь?! Посмотри...

О да теперь он видел - рядом с прекрасной Маргаритой стоял тот которого звали Урбаном Егортом... Он говорил ей что-то и она смеялась, а на него, на "старика" Альберта даже и не смотрела...

Его оставили и он стоял теперь посреди этого большого холла, который вдруг показался ему необычайно душным и пустым... Он видел еще ее, жадно впивался в нее глазами, слышал ее отдаленный звонкий и нежный голос... Но вот она развернулась и пошла под руку с этой звездой, космическим первопроходцем, в темноту зала...

Альберт заплакал, никогда раньше он не плакал, разве что в детстве, но то не в счет. Он подошел к лифту и за три секунды вознесся на трехсотый этаж... Последний этаж...

Он выбежал в пустой коридор, взбежал по лестнице на крышу и там остановился пораженный.

Это был один из самых высоких небоскребов в Лос-Анджелесе и крыша его возносилась выше смогового облака - над головой Альберта сияло звездное небо и Млечный путь протянулся сияющий дорогой где-то в безмерной выси...

Альберт пораженный красой и величием этой бесконечной сверкающей глубины простоял долго, но ему показалось что лишь один миг...

Потом он подошел к краю и встал над пропастью из глубины которой доносился отдаленный шум и грохот большого города... За многометровой пеленой он не видел грязную улицу-шлюху, не видел и не хотел видеть никогда больше...

- О небо, - заливаясь слезами проговорил он, не чувствуя холодного ветра который давно уже трепал его волосы... На такой высоте и дышать было трудно но и этого не замечал Альберт. По прежнему плача он говорил: - Вот я стою здесь сейчас над этим мертвым старым миром, одинокий - да я один - ведь мир мертв, давно уже мертв. И я стар, стар так же как и этот мир. И что же может быть после того что я пережил? О какие это были блаженные мгновенья, как они были упоительно прекрасны, лишь краткие мгновенья истинного счастья, они слаще этой спокойной вечности, о да! Эти краткие мгновенья, которые бывают лишь раз в жизни! А вечность, к черту вечность... Но и жизнь тоже к черту, единственное чего я хочу, чего я молю у кого-то высшего кто пронизывает всю эту холодную бесконечность это то, чтобы эти мгновенья повторялись вновь и вновь. Ради них, ради этих кратких мгновений истинной любви, не жалко и жизней прожитых в этом аду!

Он все плакал, глядя на Млечный путь, простирая к нему в мольбе руки, и не руки даже, а всю душу свою исстрадавшуюся, истерзанную бессчетными кругами Ада.

И он шагнул...

СОЗДАТЕЛИ

Кате этот рассказ посвящаю.

Человек, которого звали Дмитрием, в величайшем нетерпении охватывал взглядом прибор, которому отдавал он все свои силы физические и душевные в течении вот уже нескольких лет. И трудно было поверить, что все эти неимоверные усилия уместились теперь в этом черном, двухметровом яйце из глубин которого доносилось добродушное урчание.

Дмитрий поднялся со своего старого, скрипучего стула, и медленно, словно опасаясь чего-то, подошел к сфере, провел по ее холодной, совершенно недвижимой поверхности рукой и, глубоко вздохнув, перевел взгляд в окно.

А там, за окном, как и вчера, как и на прошлой неделе, все падал и падал из низких туч серый плотный снег, мертвые хлопья его невесомо и беззвучно опадали вниз по стеклу, потом, утомленные долгим паданием с неба, желали остаться полежать на подоконнике, но летящий волнами ветер сдувал их дальше, в холодное марево...

- Какой странный мир, - прошептал Дмитрий задумчиво, провожая взглядом особенно крупную снежинку, напоминающую по форме конскую голову. Почему здесь все так, как есть, как установлено по каким-то странным законам? Почему люди так с многим могут смириться - смириться с ужасным, неприемлемым? Почему они так часто бывают равнодушны к окружающему миру и к собственному одиночеству... Одиночество... одиночество, какая же это страшная, все-таки, вещь - одиночество! Это оно - одиночество, придавало мне силы, да еще и еще любовь к этому дрянному, так много о себе возомнившему, и все-таки великому человечеству... все эти долгие годы...

Черты его бледного, иссушенного лица заметно оживились и он нервно провел тонкими длинными пальцами по редеющим, блеклым волосам.

Затем он включил видеокамеру и начал уже было говорить, обращаясь к ее мертвому стеклянному зрачку, как дверь негромко приоткрылась и в проеме появилось изъеденное морщинами лицо маленькой старушки:

- Внучек, внучек, - мягким, грудным голосом проговорила она, - завтрак то я тебе уж третий раз разогреваю. Давай-ка, иди, а то совсем ты себя без еды в скелет превратишься... а то я и не уйду, пока ты не пойдешь...

Дмитрий при первых же ее словах бросился к видеокамере выключил ее, и затем уж подлетел к двери, остановился там в величайшем раздражении перед бабушкой и проскрежетал невнятным отрывистым голосом (он только шептать мог внятно, и даже глубоко):

- Иди, иди, не отвлекай меня! Не отвлекай, слышишь, не смей меня отвлекать, своими этими... едой!

Он вздрогнул весь и осторожно оттолкнул ее вглубь темного коридора; затем захлопнул дверь и еще приставил к нему тяжелое дубовое кресло, и вновь зашептал, смотря на бесконечную снеговерть за окном:

- Ну вот, зачем же я так... Ну и она тоже хороша - знает ведь, что нельзя ко мне, а все норовит заглянуть... ну вот - отвлекла меня...

Он вновь включил видеокамеру и, встав прямо перед ней, заговорил так сбивчиво и глухо, что его едва можно было понять, хотя, не смотря на это, самому ему казалось, что речь его летит весьма стройно, без всяких изъянов; вот что он хотел сказать изначально: "Сегодня великий день для всего человечества. Знаю - сказано громко и, должно быть, многие так говорили и до меня. Но, все же, я повторю - сегодня великий день для всего человечества. Ну в том, конечно, случае если все это заработает, ну а если нет, тогда и жизнь моя ничего не стоила и никто этого и не услышит. Так вот она, эта темная сфера, за моей спиной, урчит мягко и кроет в себе бесконечность. Когда я, сняв с себя одежду, залезу в нее и закрою дверцу, оборвется всякая моя связь с этим странным миром, и если кто сейчас подумал, что это простая компьютерная система - нечто вроде виртуального шлема, то он ошибся. Здесь мне удалось собрать не только компьютерные блоки, но и системы поддерживающие бесконечный цикл деятельности организма. Это значит, что те ресурсы, которые есть во мне сейчас, бесконечно будут циркулировать во мне, вырабатывая энергию для работы клеток мозга - это будет, как бесконечное горение, как Солнце. И я целую вечность смогу прожить в глубинах сферы без еды и без воды, я навсегда уйду из этого СТРАННОГО мира, в ее глубины, и там мельчайшие импульсы и желания моего мозга подхватят процессоры и преобразуют в видения столь яркие, что их невозможно будет отличить от реальности... Нет - они будут даже более яркими чем вся эта бесцветная, одинокая реальность. Там, только своим воображением я смогу создать свою бесконечность, полную любви и света, хотя, что я говорю - сто, миллиард бесконечностей! И я мог бы уже никогда не возвращаться сюда, а остаться навсегда там, в своем мире, с ней... Но я вернусь - испытаю и вернусь: как бы не был прекрасен тот мир - я все равно вернусь сюда, в эту суету, в этот мир умирающих тел и принесу всем вам, люди, это. Для всех, слышите - для всех! Каждый из вас должен получить по такой сфере, создать свою бесконечность и жить в ней вечно! Это ведь то, о чем мечтали создатели всех религий - это рай: место где дух может жить вечно, творя или же созерцая. И я верю, что счастье будет, я верю, что мой эксперимент закончится удачно! Если он закончится удачно, то каждый получит в подарок по бесконечности... Если я сойду там с ума или погибну, все чертежи все эти формулы найдете в памяти моего компьютера... и используйте их во благо."

Таков был смысл его сбивчивой речи. Потом он выключил камеру и, глубоко вздохнув, разделся и подошел к сфере. Сказал негромко, дрожащим от волнения голосом:

- Откройся.

Часть черной поверхности послушно отъехала в сторону, обнажая внутренности сферы. Там, в проеме ведущем через покрытую черным пластиком толщу механизмов, в самом центре сферы виднелась внутренняя полость заполненная желткообразной жидкостью, которая испускала сияние столь яркое, что комната разом наполнилась ярким светом, будто к Дмитрию заглянуло погостить солнце. Жидкость вздрагивала, словно живая, и от этого по стенам и по потолку и даже по полу, отражаясь от потолка, бежали световые волны.

- Ну что же, не будем терять времени. Сейчас все и решится, - прошептал Дмитрий и, нырнул в проем.

- Верни меня через час... А теперь закройся, - раздался из яркого сплетения солнечно подобных лучей его шепот, и мгновенье спустя сфера уже вновь была без единого изъяна, а яркие лучи пылали в ее глубинах там же где был теперь и Дмитрий, ушедший из этого мира...

* * *

Желтая, светящаяся жидкость объяла его со всех сторон, и тогда ему стало страшно - захотелось вернуться назад, но вот он уже вдохнул в себя это плотное скопление лучей и разом все погрузилось во тьму кромешную.

Чернота, чернота и ничего кроме нее не было вокруг.

- Где я? - прошептал он негромко, и вдруг, не услышав своего голоса, закричал уже во все горло, как никогда не кричал, - Да где же я?! Что это за место?!... - потом уже тише, - так, надо успокоиться, в начале ведь был свет так пускай он будет...

И в глубинах его сознания мелькнул мимолетный образ, который был подхвачен компьютерными системами где-то в ином мире и вот уже запылал, радостным светом прямо перед ним огромный, тысячегранный живой камень, чем-то напоминающий бриллиант, но в тоже время несравненно более красивый. Гонимая яркими лучами, тьма отхлынула в стороны, а на лице юноши, вспыхнула улыбка.

И вдруг обрисовался вниз огромный горный склон покрытый снегами, и бесконечный чистый, наполненный ветрами простор воздуха раздвинулся стремительно во все стороны, из небытия вырисовывались горы, склоны которых спускались стремительно в зеленеющую, пышущую тысячью ярких цветов долину, дальше золотилось море, высокие острова, тоже полные жизни поднимались из его таинственных глубин.

- Неужели... неужели, - юноша задыхался от счастья, то жар, то холод сотрясали его тело и в тоже время он испытывал невиданное раньше блаженство, - Неужели это все было во мне?! Неужели же только своим воображением я создал все это?! - голос его был теперь таким мощным, что сотрясались горы и пускали со своих склонов снежные реки.

- К морю! - закричал он восторженно и перелетел в одно мгновение на песчаный, сияющий в крупных янтарных россыпях пляж. - Я создал это! Господи!... Да ведь я сам теперь "господи!"... Ведь я же создал этот мир и он бесконечен, и я могу жить в нем целую вечность, созидая все время новое, никогда не останавливаясь! Все время новое, все время паря своим духом!

И Дмитрий упал на песок и целовал маленькие солнца живущие в глубинах янтаря, и ронял слезы, которые превращались в золотых рыбок и ныряли в глубины моря.

И вот уже стояла перед ним она, какая заполнилась она ему: стройная, с нежными тонкими чертами лица, с глазами сияющим нежностью и любовью ко всему сущему, ко всему миру, и в особенности к нему, белые с серебром звезд, длинные волосы пылали на ее плечах, и она едва заметно улыбалась ему и не было ничего лучше во всей бесконечности этой улыбки.

Он весь задрожал и стал облаком от счастья, и весь мир вокруг потерял свои цвета, стал ночным, звездным, и светила пылали в глубинах неба и моря.

- Это ведь ты, - прошептал он, - я ведь все это время помнил о тебе, - Нас ведь жизнь с тобою разлучила - помнишь, как все это было?...

- Да, конечно помню Дима, - прозвенел ее тихий, нежный, но в тоже время и отчетливый, стройный, как свет звезд, голос.

- Я ведь знал, что в том мире, нам не суждено было больше встретиться. Понимаешь, как это было бы ужасно - никогда больше не встретиться? Ведь после смерти в том мире нет ничего, просто пустота... А я хотел жить в своей бесконечности вместе с тобой - всегда, всегда жить вместе с тобой. Глупо было бы ходить в храм и молить о такой милости у бога, и я решил все сделать сам, я ведь ЧЕЛОВЕК, у меня есть разум и я создал это. Теперь мне не страшна смерть, и я вместе с тобой! Ведь это ты, правда ведь, Катя?

- Да это я, любимый. И ты знай, что я ждала тебя все это время. И я люблю тебя, люблю, все это время любила и теперь нас действительно ничто не разлучит.

И вот они уже сидят на каменном подоконнике старого увитого плющом замка, внизу под могучими, хранящими какие-то дивные тайны стенами журчит и плещет рыбами река, дальше высится дубовый, многовековой лес из глубин которого доносятся пение птиц, а в воздухе витают запахи трав и цветов.

- Мне скоро надо будет уйти, любимая, - шептал он, неотрывно вглядываясь в ее сияющий внутренним светом лик. - Я мог бы остаться здесь с тобой, навсегда, но не могу забыть о всех остальных людях, жалко мне их, они ведь все такие же создатели, такие же боги, как и я. У каждого из них есть бесконечный мир, как и у меня, и каждый из них достоин жить вечно, не боясь смерти и пустоты в этой своей бесконечности. Я должен донести это свое изобретение людям, иначе ведь столько бесконечных миров погибнет. Но я вернусь, жди меня...

- Да, я буду ждать, если надо я целую вечность буду ждать тебя, Дима!

* * *

И вот очнулся он в лучах желткообразной жидкости, и лучи эти показались ему теперь блеклыми, тусклыми, безжизненными. А потом, когда он дернулся вверх и вывалился на холодный, твердый пол - какой же отвратительной, безжизненной показалась ему комнатка, в которой провел он долгие годы истощив свое тело и обратив все порывы, все радости юности в научные изыскания! И за окном, как и вчера, как и на прошлой неделе, все падал и падал плотный снег, и летящий волнами воздух сбивал его с подоконника в морозное серое марево. Теперь за стеной, в соседней квартирке кто-то кричал и ругался, слышны были удары чего-то.

- Люди, люди, - зашептал, заплакал он, - что же вы беситесь в своих маленьких, узких норах?! Что же вы, кроящие в себе бесконечные миры, так легко примеряетесь с окружающим вас? Почему живете вяло, так много думаете о всем этом плотском, низменном, почему вы не способны изменить все? Почему вы так мало творите и расходуете свои эмоции в пустоту, в ничто...

Дубовый стул с тяжелым гулом задвигался по полу, дверь начала открываться и из темноты коридора уже доносился голос бабушки.

Но Дмитрий, не понимая, не желая понимать ее слов, рассмеялся и проговорил:

- Что - еда... ты зовешь меня есть... а ты знаешь, что пока ты разогревала мне в пятый раз завтрак я создал целую бесконечность. И ты, ба, не хуже меня, понимаешь, ты тоже можешь теперь создать свою бесконечность и жить в ней вечно и не совсем больше не думать о завтраках и обедах! И каждый человек сможет... скоро, скоро так и будет... Хотя, ты меня не понимаешь...

* * *

- Ну-ну... - в сотый уже, наверное, раз повторил полный мужчина, обладатель отвислых щек и редких усов, которые делали его похожим на хомяка. При встрече с Дмитрием он представился Андреем Николаевичем, первым приемщиком новых изобретений концерна "Электра" - крупнейшего концерна по выпуску новейшего электронного оборудования. Тогда, при встрече, этот похожий на хомяка человек без всякого удивления перевел взгляд с Дмитрия на черную сферу, которую ввез в широкую дверь робот погрузчик - видать, часто привозили к нему изобретения таких необычных форм.

Теперь же, спустя час с небольшим, он только и повторял это свое бесконечное: "ну-ну..." и судорожно скрещивал пальцы; наконец он неровным, возбужденным голосом перебил Дмитрия:

- Ну... вы изобрели... Как вы меня то в нее усадили, я ведь думал что, может, - вы уж простите теперь меня, - думал, может сумасшедший какой, думал, может и убьет меня в этом... ну такая уж у меня работа... ну вы гений... вы хоть понимаете, что изобрели?

- Да понимаю - я ведь всю жизнь к этому стремился.

- Нет вы еще не понимаете - вы говорите эта жидкость...

- Это не совсем жидкость, - в нетерпении прервал его слова Дмитрий, там больше световой энергии, она проникает во все клетки организма и защищает их от старения и разрушения...

- Ну-ну...

- ... Я всегда сравнивал это с солнцем, и это действительно как солнце, многие миллиарды лет может провести человек в центре этой сферы лучи ведь не стареют, и человек не постареет, как в утробе матери, как цыпленок в яйце он будет прибывать там в своем мире, не заботясь ни о чем, получая и чувствуя все, что он захочет, - никогда Дмитрий не говорил так красноречиво, но сейчас так долго хранившиеся в нем, невысказанные слова сами вылетали из него.

- Это гениальное, но и опасное изобретение - ведь вы это понимаете, Дми... - Дмитрий, да?

- Опасное, в чем же? Ведь...

- Нет, ну мы непременно начнем его выпуск - сегодня же собирается весь наш директорат - я думаю, все наши проекты будут закрыты, все силы будут брошены на освоение вашего изобретения, но ведь вы понимаете, что стоимость его должна быть очень высока - невозможно допустить, чтобы это стало общедоступным....

- Нет, вы не понимаете! Мое изобретение должно стать общедоступным, все люди - все кто живет на этом свете должен заполучить себе такую сферу!...

- Ваше изобретение гениально, но все же вы подумайте, что будет, если каждый сможет заполучить это? Кто останется тогда здесь, кто будет работать?...

- Каждый человек, независимо от того сколько у него этих бумажек денег, достоин жить вечно и созидать свой бесконечный мир! Каждый, слышите вы - каждый, а не только эти ваши избранные! - с гневом выкрикнул Дмитрий и схватился за голову, которая раскалывалась от боли.

- Это ведь вы меня вернули, Дмитрий? Она ведь слушается вашего голоса? А ведь если бы не вернули вы меня я бы там навсегда и остался - все, что я хотел стало там явью, я мог все чувствовать и уже назад хочу. Нет, вы понимаете, как это сильно - сильнее всяких наркотиков, я уже и забыл зачем жил здесь, жизнь здесь показалась мне блеклым пятном, прозябанием в болоте по сравнению с жизнью там! У меня ведь жена и дети, которых я люблю, так вот - я встретил их там и они были лучше, совершеннее чем здесь, я их всегда хотел такими увидеть. И я уже хочу назад - ведь я знаю, что я серьезный, деловой человек, и вот, как мальчишка какой рвусь туда!

- А я думаете не хочу - думаете стоял бы я здесь перед вами? Да я бы мог сейчас летать среди галактик, я бы в миры нырял, я бы... да что говорить, но я отдаю его вам, изучайте, а я буду ждать...

* * *

На кухне шипели и булькали сковородки - там бабушка готовила ужин, Дмитрий же сидел в своей комнате и смотрел на экран старого, впервые за несколько лет включенного телевизора. Там мелькали кадры старого фильма - кто-то убивал кого-то, кто-то куда-то бежал... "Ведь меня могут "убрать", как в этом блеклом, мертвом фильме" - решил он, когда на экране, "хороший" совершил убийство нескольких "плохих".

В это время с кухни раздался привычный голос бабушки:

- Отвез сегодня это... свое? Ну и как?... Ну иди, а то ужин уже готов.

Вот он сидит на кухне, ковыряет вилкой вареную картошку и не видит ни этой картошки, ни кухни, ни бабушки, которая как всегда крутится у плиты и перебирает там посуду.

Голова кружилась - страстно хотелось поскорее вернуться туда, в настоящий, его мир. Все же окружало его в этом мире представлялось ему застывшим и мертвым, уродливым даже.

- А ты хотела бы жить вечно? - спросил он вдруг глухо, не к кому не обращаясь.

Но ему отвечала бабушка, и он слышал ее голос, но не понимал, что она говорит; и казалось ему, что он разговаривает со всем человечеством.

- Жить вечно... так всем ведь людям изначально бессмертная душа дана, - отвечал этот голос.

- Да нет - это ведь сказки, людям просто хочется верить в то, что после смерти их ждет вечная жизнь в раю, и надо только не грешить и тогда и попадешь в этот рай. Но ведь это люди придумали, когда поняли как ужасно ничто, пустота, которая идет за смертью. Это ведь действительно ужасно, а людям свойственно находить себе утешение, а если нет его, так придумывать такое утешение, надеться, что кто-то добрый, светлый все сделает, спасет всех от зла! Какая это красивая сказка и как многие были обмануты ею! Ну чем мы, люди, лучше тех же собак или кошек? Ну скажи чем? Ну знаем мы всякие формулы да интегралы, цифры да деньги считать умеем, машины строим, ну и этим ли мы зверей лучше, скажи мне? Вон бежит, торопится куда-то по улице деловой человек, и что за мысли у него в голове - как бы заработать побольше денег, да еще как бы успеть по всем своим делам, а потом уже прокручивает в голове, как он вечер проведет в компании со своей девушкой, может, в ресторан ли с ней сходит, представит, как он есть там будет! А потом он ее целовать, да лапать будет! со злостью и безумными, горькими слезами на глазах выкрикнул он, - а вон рядом с ним и собака - тоже ведь думает где еду найти, о щенятах своих думает, ведь она тоже чувствовать может так же как и человек; а человек этот, чтобы совесть свою облегчить, когда убивает ее, говорит что у него вот есть душа, а у собаки нет! Да и деревья не хуже, а то и лучше этого человека, просто стоят безмолвные, единые с этим огромным миром, растут всю жизнь, а под их корнями мелькают, бегают эти двуногие да всю жизнь думают, как бы заработать побольше денег, облапать кого-нибудь, да поменьше грехов совершить, чтобы жить потом вечно. Так все и движется и умирает и уходит в некуда... И я понял это однажды, и ужаснулся, и решил восстать и все-все изменить. Ведь этот рай - это прекрасная задумка, но ведь его надо создать и я его создал! Я сам могу быть богом! Что, ты скажешь на это? Что ты можешь на это сказать?

В налившейся тяжестью голове его били колокола и он все ждал ответа ждал, что же может она сказать против того, во что верил. Но она долго ему ничего не отвечала, а потом он почувствовал горячий дух парного молока, который теплой успокаивающей волной коснулся его мозга. И она наконец заговорила где-то совсем рядом; говорила она негромко, но проникновенно:

- А помнишь, внучек Дима, как мы в деревню ездили? Ты тогда еще маленьким был и глазки у тебя так и светились, ну прямо, как две росинки были. Помнишь - мы шли по лугу к храму, что на холме стоял? И так то ты все радовался и смеялся и смех у тебя прямо, как колокольчик был. Пришли мы в храм божий, и лик у тебя прямо, как у ангелочка был, когда ты на образа то древние смотрел и на голубя и на облака. А потом, вышли мы из храма, ты по сторонам то на свет посмотрел и засмеялся, внучек. Там и собачка была, приютил ее сторож церковный, так ты собачку ту обнял и глазки то у тебя, как росинки сверкали.

- А ведь люди тот храм сделали, слышишь - люди, а не этот бог, о которым ты сейчас начнешь толковать! Да, люди, я то их хоть и с собаками сравниваю, а все ж и люблю и жалею безмерно, ведь эти все храмы и картины, все это из них вырывается в лучшие минуты их жизни, они хоть и звери развитые, но создавать могут. И несправедливо, что пустота, а не бесконечность ждет их в конце! Понимаешь?! Люди это и собаки и боги в тоже время!

- Ох, внучек, забил ты себе голову. Ведь все так просто...

- Нет, не говори, все сложно, все очень сложно! Тебе не переубедить меня! Да теперь уже и не изменишь ничего, все - поздно, великий перелом скоро ждет все человечество...

Он вскочил из-за стола и бросился в свою комнату и, упав там на кровать, провалился в какую-то черную пропасть, в которой не было ничего.

* * *

- Наш концерн собирается выпустить несколько сотен этих аппаратов, кстати название им вы, как изобретатель, можете придумать сами.

Эти слова говорил сытым голосом, высокий подтянутый мужчина неопределенного возраста - глава всей корпорации "Электра", спустя полгода после того памятного дня. Человек этот представился, но имя его Дмитрий не услышал, так как оно ничего не значило.

- Почему так долго? - хрипловатым голосом выдохнул бледный, страшный, похожий на мертвеца Дмитрий, - вы знаете, что я пережил за это время? Это кошмар для меня был! Я ведь только раз коснулся того мира, только начал создавать, только пожил, именно ПОЖИЛ недолго и тут вновь провалился в это проклятое небытие! Раньше то я хоть стремился, создавал эту сферу, а теперь то мне только ждать приходилось, я не мог ни спать ни есть. Когда уж чувствовал, что умираю так насильно эту еду в себя впихивал. Меня ведь там ждут, что если с ней случилась там что-то? А я в это время здесь, в этой каше торчу!

- Да мы вас понимаем, и приносим свои извинения, хотя, поверьте, мы приложили все усилия, чтобы провести все необходимые исследования, разобраться в вашем труде; да и вам была предоставлена прекрасная вилла на берегу моря и все, что вам могло потребоваться.... - с зевком проговорил человек неопределенного возраста.

- Ну теперь то все? Теперь то все ваши исследования проведены, да?! Я могу, хоть ненадолго, вернуться туда! - в нетерпении перебил его Дмитрий, - Именно ненадолго, ибо я хочу вернуться потом и видеть все до конца!

- Да, одна из сфер будет предоставлена вам, и помимо нее будет выпущено их еще несколько сотен для самых богатых людей земли. Для тех, кто может заплатить за нее, скажем, несколько десятков миллионов долларов... Впрочем, вся эта суета останется в руках моих приемников, для которых пользование сферой будет строжайше запрещено... есть здесь для этого кое-какие контролирующие органы, я же, дорогой мой, ухожу на вечность в рай...

- Я протестую...

- Вы можете не начинать сейчас высказывать свою точку зрения, она нам хорошо известна. Понимаете ли, Дмитрий, если вы попытаетесь протестовать, вас попросту не станет, и ваш мир так и погибнет... И, вообще, мне очень скучно это вам говорить, так как все эти дела меня уже совсем не интересуют... Так что выбирайте - либо бесконечность, либо пустота, - с полным безразличием проговорил он.

- Моя бабушка умерла, - вдруг спокойным, усталым и печальным голосом прошептал Дмитрий, - она мне все хотела о чем-то поведать, а я ее не слушал, и теперь она ушла и, кажется, я теперь совсем один...

* * *

Мысль о том, что бабушка, все хотела ему сказать что-то, а он так и не выслушал ее, терзала его все то время пока он погружался в долгожданное плотное скопление лучей и говорил, чтобы вернули его спустя месяц.

И вот он вновь сидит на кухоньке, как и в тот бесконечно далекий вечер, и за окнами валит густой плотный снег. Прямо перед ним сидит бабушка и ласково ему улыбается.

Дмитрий улыбнулся ей и молвил:

- Прости, что я не дослушал тогда тебя. Ты говорила тогда что-то про детство, про простоту, а я был слишком уверен в своей правоте и убежал, но теперь, бабушка, что-то испугало меня. Что не знаю, но это неизвестное очень тревожит меня. Кажется, что-то пошло не так, как замышлял я изначально... нет, я не о количестве сфер: несколько сотен или несколько миллиардов - не в этом дело. Просто что-то пошло не так и нет мне покоя, научи, как мне быть, успокой меня...

Неожиданно темный снегопад за окном прекратился и воздух разом прояснился, наполнился солнечным светом, окна распахнулись и морской ветер зашумел по кухоньке. Там, за распахнутым окном, плескались теперь на безбрежье волны, а бабушка, придвинула ему чашку полную парного молока и говорила мягким, грудным голосом:

- Ты прав был внучек, а вот я не права. Все ты верно говорил и люди теперь свободными станут и жить вечно будут. Вот увидишь, что все по твоему станет... Ну а я пойду, чтобы не мешать тебе...

- Да, да, конечно иди, бабушка, - прошептал Дмитрий, а бабушка уже стала светлым облачком и вылетела в окно и затерялась среди облаков небесных.

- Катя, Катя, как же долго я не видел тебя! - воскликнул он и вот она уже стоит перед ним и в бело-серебристых ее волосах играют прощальные лучи заходящего солнца, а вокруг легонько вздрагивает одетая приглушенными цветами березовая роща. Как легко и прохладно! И в целой бесконечности нет никого, кроме них и целая бесконечность принадлежит только им.

- Как долго тебя не было, - вздрагивая от нежности легонечко, словно луговой цветок, прошептала она и лицо приблизилось, - я так ждала тебя, я так волновалась. Без тебя мне здесь было так одиноко и вот ты пришел и все вокруг засияло... Дима...

- И я только и думал о тебе, как ты здесь. Я волновался - не обидел ли тебя кто?

- Нет, нет здесь ведь никого нет. Никого кроме тебя нет в целом мире...

Он уже обнимал ее и чувствовал легкий стан и трепещущий прохладный поцелуй на устах и, кажется, легкий задыхающийся от любви шепот, но что-то не давало ему покоя и он легонько отстранил ее.

Налетел вдруг ветер и все усиливался и усиливался и срывал с дрожащих березок листья. Эти стройные деревья клонились почти до самой земли и стремительно летели вокруг мертвые темные листья, становилось холодно, быстро темнело.

- А ведь это все обман Катя! - проговорил он вдруг, вздрагивая от ужаса, и земля вокруг вздыбилась и разорвалась выбрасывая вверх черные, стремительно вращающиеся потоки. - Ведь я же создатель всего этого, я ведь знаю, как все это работает! Ведь все это и ты лишь мое воображение!... - тут зашумело где-то совсем близко гневное черное море, огромные валы придвинулись совсем близко, нависли над ними громадными, взметающимися к самому поднебесью горами и медленно стали опадать на них, а Катя прижалась к нему и плача кричала:

- Нет, нет это я, это ведь все на самом деле, только унеси меня отсюда, ты ведь можешь! Дима, милый мой!

- Нет!!! - закричал он хватаясь за голову, но не в силах был уже вырваться из ее объятий, - Нет!!! - закричал он страшным голосом и миллиарды ослепительных молний вспыхнули вокруг, разрушая все.

- Я потерял тебя в том огромном мире, потерял навсегда, и невыносимо мне было сознание того, что нам никогда вновь не встретиться. Я не мог жить без тебя, но для тебя - для настоящей тебя, я никогда много не значил. Ведь ты - настоящая ты, давно уже забыла меня. И мне сознание этого было невыносимо - я хотел быть с тобою вечно. Но ведь ты нынешняя - это лишь мое воображение, не настоящая Катя, а лишь то, что хотел бы я видеть, лишь пустышка меняющаяся по малейшему моему желанию и даже облик твой все время разный, такой каким улавливают его компьютеры в клетках моего мозга... Уйди же прочь!

И вот он один среди бесконечно далеких звезд парит медленно среди грозных, наливающихся кровавым цветом туманностей. И мысли проносятся в нем, и вспыхивают время от времени зловещими виденьями.

"Что же создал я? Рай ли это для людей, или же ад вечный, что это? Вот я - остался один на один со своим воображением на целый год - целый год все вокруг будет полниться льющимся из меня образами. Если я захочу стать могучим героем, так пожалуйста - вот!"

И вот действительно в один миг он стал великаном воителем и разметал, растоптал в гневе целое воинство мерзких зеленых тварей и тут же вновь перенесся в беззвучную черноту наполненную болезненно пульсирующими рубинами.

"Я создал это для людей, но нужен ли им такой подарок? Ведь в нашем то мире у каждого человека есть какие-то свои кошмары, что если всплывут они здесь..."

И вот, при этой мысли о кошмарах, всплыло что-то туманное, расплывчатое из далеких детских снов... И вспыхнуло вдруг необычно, чудовищно ярко так, что Дмитрий закричал от ужаса...

Он стоял во тьме кромешной и не мог пошевелиться, он был прикован к чему-то холодному. В голове один за другим стали отдаваться шаги кого-то невидимого, приближающегося к нему в этой тьме. Он считал эти, все возрастающие шаги и не мог думать о чем-либо кроме того, что приближалось к нему. И вот стали медленно приближаться два блекло-белых глаза. Они все росли и росли и притягивали к себе взгляд и не было сил хотя бы отвернуть от этого голову. Из груди Дмитрия вырвался болезненный стон...

А из тьмы, прямо к его сердцу уже тянулся кривой, острый, как нож, отросток. И вдруг прямо перед его лицом в этой холодной тьме медленно стало разгораться бледное лицо страшной старухи с шевелящимися толстыми волосами. Она хрипела и лицо ее с каждым мгновением становилось все более и более ужасным; ее огромные блеклые глазищи были теперь совсем близко от лица Дмитрия. А потом холодный острый коготь распорол его грудь у сердца и он почувствовал страшную пульсирующую боль и закричал, но не услышал своего крика, зато чудовищная старуха хрипела теперь у самого его уха, он почувствовал зловоние разлагающейся плоти...