Сайт фараона

Глава шестая

Когда они с Лизой, переевшие и расслабленные, вернулись в купе, Максим, не забывший купить в ресторане сигареты (на всякий случай, не зная, куда занесет его беспамятство, он взял сразу блок, добавив к нему пару зажигалок), отправился на перекур, а Лиза извлекла из-под подушки какую-то затрепанную книжку и уселась поближе к окну, свернувшись в маленький узелок, — читать. Впрочем, Максим сомневался, чтобы девчонки хватило надолго — глаза Лизы сами собой закрывались после обеда с «Алазанской долиной». Ну, уснет — значит, уснет…

Что же это такое померещилось ему там, в ресторане, думал Максим, шагая по качающемуся коридору вагона к тамбуру, что же это было… Какое-то служебное помещение. Какой-то экран. Телевизор? Да, похоже… что же еще это могло быть? Но почему по этому телевизору показывали текст с непонятными символами? Наверное, кассета… нет, невозможно понять.

В тамбуре, у левой двери, стоял одинокий курильщик. Он плотно прижался лбом к стеклу, явно не желая ни с кем общаться, и Максим, также не стремившийся обмениваться пустыми фразами со случайным человеком, встал справа, и первым делом посмотрел на пепельницу. Она была все такой же пустой и чистой, и все так же привлекала взгляд плавностью своих линий и насыщенностью цвета. Да ну ее, рассердился вдруг Максим, вот еще предмет для размышлений — пепельница! Кусок пластмассы, роение молекул, пучок атомов… сгусток энергии, как и все вокруг… и распадется в свое время, как и все остальное. И незачем вообще о ней думать.

Он, как и курильщик в другом конце тамбура, прижался лбом к стеклу, всматриваясь в проносящиеся мимо деревья. Сигарета показалась ему на удивление вкусной — наверное, после вкусного обеда… До вечера еще далеко, думал он, ночь пройдет незаметно, а что будет завтра? Похоже, этому поезду долго еще мчаться вперед… ведь официант пообещал Лизе на обед суп «прентаньер», а значит, во время обеда они будут по-прежнему в пути… Но до какой станции едет он сам? До конечной?

Вот дурак, внезапно подумал он, ведь на вагонах написано, откуда и куда идет поезд… почему же я не обратил на это внимания, когда мы с Лизой выходили там, на технической стоянке, и даже еще раньше, когда покупали картошку и огурцы в Пешелани? Совершенно забыл… впрочем, в его уме тут же проскользнула другая идея. Ведь если он не сам потерял память, если кто-то стер его воспоминания, — то не внушил ли ему заодно этот «кто-то» некую направленность действий и поступков? Ну, это уж слишком… мистика пополам с ерундистикой. Кому и зачем могло такое понадобиться, глупость все это… а вот не глупость то, что в каждом вагоне (он вдруг вспомнил это!) висит на стенке расписание движения поезда. И там указано, откуда и куда мы едем. И должно это расписание висеть неподалеку от купе проводника.

Загасив в обтекаемой (снова его глаза вцепились в форму!) пепельнице окурок, Максим вернулся в вагон и торопливо пошел в другой его конец, на всякий случай осматривая все простенки между окнами — вдруг расписание съехало куда-нибудь в середину вагона?

Однако даже вплотную к хитроумно устроенному водогрею, пышущему жаром (как будто без него жары не хватало!), расписания не обнаружилось. Вместо него висели какие-то заумные плакатики, излагающие во всех никому не нужных подробностях особенности устройства электрооборудования вагона, а также схемы снабжения его водой. Мелкий шрифт и нечитаемые чертежи выглядели нелепо в полутемном закутке рядом с титаном, однако закон железной дороги был тем самым соблюден точно и неукоснительно.

Хмыкнув, Максим зашагал обратно, все еще не теряя надежды отыскать расписание, — но и второй этап исследования вагонных стенок результатов не принес. Недоумевая, Максим снова вышел в тамбур и закурил. Необщительный пассажир с сигаретой, крепко зажатой между двумя пальцами правой руки, все так же стоял, упершись лбом в стекло. Интересно, подумал Максим, сколько он уже вот так сигарет высадил? Стоит и стоит, даже с ноги на ногу не переминается…

Затянувшись, он уставился в потолок над собой, пытаясь осмыслить истекающий момент. В вагоне в целом — идеальный порядок. Проводник — явно работящий и аккуратный дядька. Даже нелепые плакатики, по инструкции обязательные к вывешиванию в вагоне, находятся на предназначенных для них местах. Почему же нет расписания?

Чудеса, да и только…

— Вот как вы думаете, — внезапно заговорил курильщик в другом конце тамбура, заговорил громко, перекрывая грохот колес, — что такое чудо?

— А? — вскинулся Максим, ошеломленный совпадением чужого слова с собственной мыслью. — Чудо? Почему вы спросили именно о чуде?

— А я только о чудесах и думаю в последнее время, — пояснил курильщик, не оборачиваясь. — Бывают они? Или нет? Что это вообще такое — чудо? Какие явления мы определяем данным термином?

— Не знаю… — растерянно сказал Максим. — Я как-то не задумывался об этом… не приходилось.

Не приходилось ли? На самом деле он не знал. Вполне возможно, что в той, потерянной жизни, он только и делал, что рассуждал о чудесах.

— Вообще-то по сути чудо — это нарушение природных законов, так? — продолжал курильщик. — Но законы природы не нарушимы, так? Значит, что выходит? Если нам что-то кажется чудом — то мы просто видим проявление каких-то законов, нам неизвестных. Так?

— Ну… наверное, так, — согласился Максим. — Мы многого не знаем и не понимаем.

В особенности я многого не знаю, добавил он мысленно. Уж столько всего вокруг, чего я не знаю и не понимаю…

— Вот и я о том же, — выкрикнул курильщик с противоположной стороны тамбура — и умолк.

Максим долго ждал, полагая, что разговор продолжится, но курильщик, похоже, высказался до конца, и большего ему не требовалось Когда Максим вернулся в свое купе, девчонка спала, как он и предполагал. Она закуталась в одеяло с головой и тихонько посапывала. Книжка упала на пол. Максим поднял ее и взглянул на обложку. «Эмпиризм и рационализм в философии Нового Времени». Он вытаращил глаза, не веря им, потом несколько раз моргнул — но это не помогло. По вконец изношенной кирпично-красной корочке бежали все те же тисненые блеклым золотом слова — «Эмпиризм и рационализм…»

— Ай да Лиза… — прошептал он, осторожно укладывая книжицу на верхнюю полку над девчонкой, рядом с ее «Никоном». — Ай да восьмое чудо света…

Что это такое — восьмое чудо света?

Он не знал. Слова сорвались с языка сами собой. Но это значило, что когда-то это выражение было привычным для него, хорошо знакомым и понятным… чудо. Снова чудеса. Нарушение природных законов, которого быть не может.

Дались ему эти чудеса!

У всего должно быть рациональное объяснение.

«Эмпиризм и рационализм в философии Нового Времени».

Он встал, достал книгу и раскрыл ее наугад. «…и тогда Декарт делает свой известный идеалистический вывод — „Я мыслю, следовательно, я существую“. Критики последующих эпох…»

Максим с треском захлопнул книгу, и тут же испуганно посмотрел на спящую девчонку. Она не шелохнулась. Максим снова ненадолго задумался. Они в поезде. Стук колес заглушает все… но спать никому не мешает. Ну да, это же ритмичный звук, ровный… а звуки, нарушающие этот ритм, привлекают внимание… Звуки… что такое звук? Волна, колебание воздуха, возник — и исчез навсегда, и ни один звук никогда не повторяется… даже если искусственно создается его подобие. Пусть на скрипке играет совершеннейший виртуоз, и равного ему нет и не было в целом мире, — но один и тот же концерт Паганини, исполненный им дважды, будет состоять из разных звуков… хотя бы потому, что второй комплект звуков отделен от первого неким временным интервалом, а это уже говорит о том, что они — другие… а вокруг скрипача — другая обстановка, которая изменяет звук… ну, например, погода изменилась, сыро стало… или атмосферное давление повысилось… другой зал… да если даже повторить в точности предыдущие условия (что, безусловно, невозможно, в чем-то они все же будут отличаться), все равно звуки будут другими, не теми же самыми. Да просто струны скрипки за это время чуть-чуть износились, и смычок тоже… или просто несколько пылинок налипло на них… А уж о звуках, записанных на пластинках или кассетах, и говорить не приходится. Они постоянно меняются — по техническим причинам. Конечно, наши примитивные барабанные перепонки не могут уловить самые тонкие изменения, однако это не устраняет факта самого по себе.

Максим тупо уставился на столик. Хрустальные закупки исчезли, девчонка убрала их, пока он курил, и теперь на столике вообще ничего не было. Полный порядок и абсолютная чистота… и это тоже перемена и изменение…

А существует ли вообще в мире что-то такое, что никогда бы не менялось? Если некий предмет выглядит устойчивым и прочным — таков ли он на самом деле?…

Вот этот столик… ну, безусловно, это предмет недолговечный. Но в течение своей жизни — он меняется? Еще бы! Каждый пассажир оставляет на нем свой след… крошечная царапинка, пятнышко… да если бы и не так, все равно в каждое последующее мгновение столик уже не таков, каким он был в мгновение предыдущее — ведь он состоит из молекул… а молекулы никогда не бывают неподвижными. Они мечутся, крутятся, колеблются… и каждая перемена их позиций означает перемену в общем состоянии данного предмета.

Неожиданно для себя Максим расхохотался. Ну, дела… нет чтобы сосредоточится на воспоминаниях, попытаться вернуть себе хотя бы малую часть сгинувшего, — так нет же, вместо этого он самым нелепым образом рассуждает о невечности вагонного стола! Хотя, конечно, сама по себе идея ежемгновенной переменчивости интересна…

А идеи?

Может ли родиться вечная идея? То есть действительно вечная, по-настоящему вечная, такая, которую самые разные люди самых разных исторических периодов воспринимали и понимали бы абсолютно одинаково?

Нет, это и вовсе ерунда. Люди настолько отличаются друг от друга (он почему-то уверен в этом, но так ли это на самом деле?), что даже один и тот же цвет видят по-разному… одну эпоху зачаровывает одна мысль, а следующую — совершенно другая, может быть, даже прямо противоположная… Нет, говорить о вечности идей вообще не приходится. Чушь все это, чешуя от дохлой рыбы…

Огромная сеть, полная упругих, панически бьющихся рыбьих тел…

Но идея переменчивости — разве не вечна?…

А это не идея, сказал он сам себе. Это факт. Просто факт. А факты не портятся от времени. Меняется лишь их истолкование. В зависимости от господствующей идеи.

Мыслю — следовательно, существую…

Он покачал головой. Да уж, мыслит. Вот только о чем? И стоит ли в нынешней форме его существования предаваться подобным размышлениям?

Максим встал и снова отправился в тамбур. С сигаретой как-то спокойнее, что ли… Зеркало, отъезжая в сторону, подмигнуло ему отражением крошечного облачка, промелькнувшего за окном. В вагоне было тихо — похоже, почти все пассажиры предавались послеобеденному сну. Да и в самом деле, чем еще заниматься в поезде? Есть да спать.

Все тот же курильщик торчал в тамбуре, все так же прижимаясь лбом к стеклу левой двери и держа дымящуюся сигарету наотлет, в двух кокетливо отставленных пальцах. Он что, не сходил в места все это время? Ну, почему бы и нет… Максим посмотрел на пепельницу (обтекаемую, шоколадную…) на своей стороне тамбура — чиста и незапятнанна… и перевел взгляд на пепельницу, прилепившуюся к стенке рядом с чокнутым. Та, как и следовало ожидать, была битком набита окурками, и длинные желтовато-коричневые фильтры топорщились, как обрезки изжеванных макарон, зачем-то набитых в стакан… Интересно, подумал вдруг Максим, если проводник регулярно выходит в тамбур и чистит вот эту пепельницу — почему он не прикасается ко второй? Мог бы хотя бы просто вытряхнуть окурки, освободив пространство для новых поступлений… ведь скоро уже этот мусор на пол посыплется.

Усмехнувшись, он повернулся к окну и уставился на небо, по которому были редко раскиданы мелкие непричесанные облака, тащившие за собой размытые клочья отставших от основной массы туманных сгустков. Нет бы собраться в эдакие кудрявые барашкоподобные комочки, радующие глаз богатством мягких линий и сложных переходов света и тени… Солнце, уже задумавшееся о ночном покое, висело где-то впереди, прямо по ходу поезда, не позволяя своим лучам заглядывать в окна вагона, и в тамбуре было почти темно. Скоро вечер… наверняка Лиза захочет снять темнеющее небо, а если еще и закат окажется удачным для фотографа, нальется красными и багровыми тонами, заиграет огнем оранжевых полос, — ну, тогда девчонка пропадет надолго. А он откроет наконец гигантский чемодан и поищет, во что можно переодеться. Ощущение грязи, налипшей на тело, неизбежно нарастающее с каждым часом пребывания в российских поездах, не устранишь, конечно, ничем, кроме хорошей горячей ванны, однако чистая футболка могла бы несколько улучшить дело…

— Что есть гармония? — внезапно во все горло закричал безликий курильщик с другого конца тамбура, и Максим вздрогнул, как будто ему в затылок плеснуло кипятком. Он обернулся и уставился на спину сумасшедшего (он теперь ничуть не сомневался в том, что человек у противоположной двери — сумасшедший). После долгой паузы, заполненной железным ритмичным стуком, ненормальный продолжил, так же надсаживая глотку: — Что есть гармония в представлении неандертальца — и в нашем представлении? Готовы ли мы принять гармонию арабского мира? Есть ли нечто, гармоничное в абсолютном смысле?

Курильщик замолчал, изложив тревожившую его мысль, а Максим снова изумился совпадению слов безумца с беспорядочным потоком его собственных рассуждений о возможности существования абсолютной идеи. Что бы это могло означать, подумал он, неужели это не случайность?

Случайностей не существует. Все обусловлено законом причины и следствия.

При чем тут закон причины и следствия?…

Докурив сигарету и с сожалением нарушив в очередной раз безупречность внутреннего пространства пепельницы, Максим пошел в купе, полагая, что Лиза еще спит. Но девчонка проснулась и сидела на своей постели по-турецки, таращась в противоположную стенку. Черные космы Лизиных волос были заведены за уши и прижаты к черепу плоскими малиновыми заколками. Купе заполняли сизые горизонтальные полосы пряного дыма — на столике Максим увидел круглую плошку с тлеющей в ней палочкой благовония. Максим задвинул дверь и замер, не решаясь шагнуть вперед. Томные дымные волны, возмущенные его вторжением, завихрились, опускаясь вниз, к полу, словно придавленные непосильным грузом чужой неустойчивой мысли.

— Входи, чего встал? — сквозь зубы процедила девчонка, не поворачивая головы. — Я не медитирую, просто задумалась.

— О чем, если не секрет? — негромко спросил он, осторожно пробираясь сквозь сизые пласты и садясь поближе к окну.

— Да так, о разном, — почему-то сердито ответила Лиза. — В ресторан пойдем? Ужинать?

— Ну, знаешь… после такого обеда! — удивился он. — Я лично не голоден.

— Через часик проголодаешься, — пообещала девчонка. — Мне там понравилось.

— Мне в общем тоже, — кивнул Максим. — Но это не значит, что мы должны объедаться до полусмерти.

— А мы и не будем. Возьмем что-нибудь совсем легкое. Так пойдем или нет?

— Если ты хочешь — пойдем, конечно.

— Хочу.

На этом разговор прекратился и наступило неестественно долгое молчание.