Сайт фараона

Часть вторая. ЖИЗНЬ КРИСТАЛЛА Глава первая

С хрустальным граненым шаром, зажатым в кулаке левой руки, он остался на широкой асфальтированной платформе, а рядом с ним твердо стоял на четырех колесах огромный кожаный чемодан и завалилась набок спортивная сумка. Поезд, оглушительно прогремев мимо, мигнул на прощание парой красных фонариков и исчез в темноте, неведомо куда увозя Лизу.

Он посмотрел направо, налево… вот это место называется Сарань? Отлично. Но что это? Маленький городок или огромный населенный пункт, развалившийся на равнине где-то посреди России? Платформ несколько… он попал примерно в середину их бетонных полос. Справа над платформами нависал пешеходный мост, но Максим не видел необходимости подниматься на его ажурную высоту, таща за собой невыносимый груз огромного чемодана. Проще было дойти до конца платформы и двинуть напрямик к вокзалу, чье маленькое компактное здание, кирпичное, темно-красное, виднелось прямо перед ним, — окруженное высокими старыми деревьями, черными в ночи, мягко светящееся высокими узкими окнами, освещенное двумя фонарями, направлявшими свет на верхнюю часть фасада… да, старая постройка, очень старая. Он не знал, по каким признакам определяется возраст здания… точнее, знал, конечно, раз у него сразу возникло ощущение седой старины, просто не помнил. И это тоже — не помнил.

Он еще раз огляделся. Какой путь короче? Да, надо идти под мост, сразу за ним платформы заканчиваются. А потом что? Ну, видно будет…

Он сунул хрустальный шар в карман, повесил сумку на плечо и со вздохом протянул руку к чемодану — и только теперь заметил, что на толстом кожаном боку висит крепкая длинная петля. Чемодан можно было тащить за собой на поводке. Замечательно… так гораздо удобнее. Оставалось надеяться, что явно заграничного производства колеса выдержат специфические неровности русского провинциального асфальта (почему он решил, что чемодан импортный?…).

Осторожно шагая по растрескавшейся плоскости к мосту, он смотрел под ноги, стараясь не наступить на острые камешки, в изобилии валявшиеся вокруг. Последний фонарь из тех трех или четырех, что бросали жалкий рассеянный свет на центральную часть платформы, остался позади, и Максим наблюдал, как постепенно сливается с темнотой его длинная уродливая тень, еще несколько шагов назад бывшая густо-черной. Тень поначалу словно бы влекла его вперед, тащила за собой, понукая… но теперь утомилась, ей стало безразлично, куда он пойдет… ей хотелось нырнуть в ночь и отправиться по своим делам.

Но вот наконец платформа кончилась. Впереди смутно просматривалось обычное железнодорожное пространство — рельсы, то расходящиеся, то сплетающиеся, испачканная мазутом жесткая трава… С платформы вниз, к обожженной примитивными технологиями земле, вели бетонные ступени. Максим тщательно пересчитал их, спускаясь, — восемь.

Местные власти позаботились о том, чтобы жители города Сарани (если это был город) не ломали попусту ноги, карабкаясь на мост… впрочем, власти, безусловно, понимали, что никто из жителей без особой необходимости на этот самый мост не полезет, а пойдут жители напрямик, через рельсы. И потому поперек опутанной железными полосами земли проложены были деревянные мостки — неровные, местами провалившиеся от старости… но тем не менее вполне пригодные для хождения по ним.

Чемодан радостно завяз двумя левыми колесами в первом же провале старых досок, и Максим, негромко чертыхаясь, принялся давить на него и толкать, стараясь одолеть ситуацию с наименьшими потерями для чемодана и для мостков. Отлетела в сторону пара гнилушек, и чемодан наконец согласился катить дальше. Покатили. Сумка то и дело изо всех сил била Максима по почкам, но он терпел и сдачи не давал.

Наконец мостки довели их — Максима и чемодан — до основной массы асфальта, распластавшегося вокруг здания вокзала. Максим остановился, переводя дыхание — даже ведомый на поводке, чемодан отнял у него слишком много сил, взбрыкивая и бросаясь из стороны в сторону на каждом шагу. Да еще драчливая сумка…

Из— под черных деревьев справа от здания неторопливо вышла в свет фонарей сгорбленная темная фигурка. Он всмотрелся в нее. Старуха? Да, похоже… но что делает старуха на станции среди ночи? Не картошку же продает?

Фигура приблизилась, и он смог рассмотреть ее подробнее. Согнутые возрастом плечи. окутанная темным платком голова, обвисшая рваная кофта, вязаная, в дырках, с висящими на нитках пуговицами… юбка чуть не до полу, такого же неопределимого цвета, как и верхняя часть костюма… и здоровенные мужские ботинки, издающие при каждом шаге бабки странный звук — шлепающий, влажный… как будто не по асфальту тащилась аборигенка, а по осеннему болоту.

— Здравствуйте, — неожиданно звучным — низким, хорошо поставленным, — голосом произнесла фигура, облаченная в рванье. — Мне, знаете ли, не спалось, вот я и решила выйти к поезду. Случается иной раз, что приезжают люди, которых никто не встречает.

Ошарашенный Максим смотрел сверху вниз на темный платок, не понимая, наяву ли все это происходит, или он спит себе в поезде и видит безумный сон… А старуха (старуха ли? Голос звучал слишком молодо…) тем временем продолжала:

— Вы намерены отправиться в гостиницу? Или здесь у вас есть какие-то родственники, друзья?

— Нет, — откашлявшись, ответил он. — Нет.

— На оба вопроса — «нет».

Старуха наконец подняла голову, и Максим увидел маленькое сморщенное личико с неожиданно большими светлыми глазами, задумчиво смотревшими на него из-под обвисших тяжелых век. Даже в чахлом свете вокзальных фонарей видно было, что глаза эти давно лишились глубины… однако странным образом сохранили живость.

— Позвольте в таком случае пригласить вас на постой, — торжественно произнесла старуха. — Я живу неподалеку… впрочем, сейчас все равно никакого транспорта нет, так что любое расстояние вы были бы вынуждены одолеть пешком.

— А такси? — растерянно спросил он, чувствуя, что у него начинает кружиться голова от ирреальности происходящего.

— Такси? В нашем городе? В такой час? Ха-ха-ха. — Она произнесла последние три слога раздельно, почти басом. Максим фыркнул.

Город… значит, это все-таки город… велик ли он?

— Что ж, премного вам благодарен, — сказал он, невольно включаясь в игру. — Мне и в самом деле некуда деваться.

Фонарь за спиной скрипнул, предостерегая, и Максим вдруг увидел затаенную насмешку в поблекших глазах старухи. А вдруг это Баба-Яга, подумалось ему, и завлечет она меня в свою избушку на курьих ножках, и засунет меня в горячую печь… чтобы зажарить к завтраку…

— Идемте, юноша, — старуха величавым жестом указала в сторону деревьев, из-под которых она вышла на площадь. — Камера хранения, само собой, сейчас закрыта, так что вам не удастся избавиться от вещей. А я вам не помощница.

— Куда уж… — хмыкнул он, вешая на плечо сумку и хватая чемодан за поводок. — Спасибо за приглашение. Я готов.

— Готовность — это внутреннее состояние, — сообщила старуха. — Не бросайтесь словами понапрасну.

Разинув рот, Максим уставился в сгорбленную спину — старуха уже зашлепала к деревьям. Ну и…

Он двинулся следом за аборигенкой. Чемодан запрыгал по неровному асфальту, как юный бегемотик, сумка завела старую песню — раскачивалась и колотила по спине… но теперь Максим совершенно не замечал всего этого, стремясь не отстать от старухи, удиравшей от него с неожиданной резвостью. Черные деревья надвинулись и накрыли своей тенью платок, кофту, юбку… он перешагнул через границу, отделявшую свет от тьмы, и словно погрузился в другое пространство и время, в мир отсутствия телесности… но чемодан быстро напомнил ему, что это не так.

Что— то знакомое почудилось ему в узкой темной улице без единого фонаря, на которую он вышел вслед за старухой. В слабом свете едва народившейся луны виднелись деревянные невысокие дома с распахнутыми настежь окнами (жара, тишина…), с фасонистыми крылечками перед дверями… а между домами тянутся аккуратно выкрашенные заборы с нарядными воротами и калитками… узкий тротуар, вдоль которого пышнеет газон с черной травой и белыми даже в ночи березами… что-то не просто знакомое, а очень близкое…

Бельчонок с темными тоскующими глазами и сломанной передней лапкой… Юный белый крыс, умудрившийся так повредить свой розовый голый хвост, что половину этого столь необходимого крысу отростка пришлось удалить хирургическим путем… спокойный добродушный ветеринар — молодой, круглолицый, со смешными тонкими усиками, ни к селу ни к городу торчащими у него под носом…

Старуха остановилась возле одной из калиток и, задрав длинный подол кофты, начала ощупывать собственный бок, словно вдруг засомневалась в целостности своего тела. В следующую секунду послышалось металлическое бряцанье — откуда-то из неведомых областей своей одежды старуха извлекла связку огромных ключей. Она долго искала нужный, наконец нашла и принялась отпирать калитку.

— Вы уж извините меня, милейший, что вынуждена вести вас через двор, — заговорила она, продолжая ковыряться в замке, — но парадная дверь у меня сегодня не функционирует. Я решила произвести некоторый ремонт в сенях, ну, и по необходимости кое-какие вещи сдвинула к самому входу. Надеюсь, вы не в претензии.

— Ничуть, — заверил аборигенку Максим, млея от изысканности провинциальной речи. — Мне все равно.

— Даже если это не так, — пробормотала старуха, совладав наконец с калиткой и распахивая ее, — изменить что-либо в настоящий момент невозможно.

Кто она, эта удивительная бабка, думал Максим, втаскивая чемодан во двор, откуда она вообще взялась в этом мире, сухом и скучном… а вдруг в этом городе все жители таковы? Ну нет, тут же решил он, этого просто не может быть.

Сначала Лиза… фантастическое дитя с не в меру зрелыми мыслями… теперь старуха, изумляющая живостью ума, не угасшего с годами…

Калитка захлопнулась, и он ощутил себя в залитом чернильным мраком дворе. Жалобный свет тощего полумесяца не в силах был прорваться сквозь заросли неведомо чего, подступавшие вплотную к забору. Максим замер, вдыхая удивительные запахи. Глаза понемногу привыкали к отсутствию света, и вот уже проявился первый ориентир: едва заметная линия бледных звездочек, пахнущих пьяно и одуряюще…

— Ну, что вы окоченели, юноша? — Старуха стояла прямо перед ним, сливаясь с темнотой; только и можно было различить, что светлое пятно лица, как бы оторвавшегося от остальной плоти и плывущего в ночном воздухе.

— А… я не вижу, куда идти, — пожаловался Максим.

Старуха мрачно фыркнула и сказала:

— Ну, тогда стойте здесь и ждите, пока я свет зажгу.

И он остался стоять рядом со сброшенной на траву сумкой и чемоданом, улегшимся набок.

Он машинально сунул руки в карманы в поисках сигарет — и натолкнулся пальцами левой на подарок Лизы. Граненый шар притаился в мягкой трикотажной глубине, теплый и сонный на ощупь. А сигареты, как лишь теперь вспомнил Максим, были в чемодане. Он сунул их туда в поезде, второпях, узнав от проводника, что ему пора выходить.

Курить хотелось отчаянно.

Он задумчиво повернулся и уставился на чемодан. Открыть его сейчас? А почему бы и нет? Он присел на корточки и принялся возиться с замками. Через минуту сигареты и зажигалка были извлечены на свет… точнее, во тьму… и он встал и с наслаждением закурил. И увидел где-то вдали круглое пятно густого желтого света, полускрытое черными силуэтами листьев.

Старуха приблизилась совершенно бесшумно, словно прилетевшая по воздуху ведьма, и прогудела:

— Теперь видите?

— В общем, скорее да, чем нет, — ответил он, подхватил сумку и с сомнением посмотрел на оставшийся открытым чемодан. Старуха подала совет:

— Да оставьте вы это чудовище здесь, утром разберетесь!

— И правда, — согласился он, небрежно прихлопнул крышку и пошел за старухой, осторожно ставя ноги на утоптанную извилистую тропинку.

Они добрались до трех деревянных ступенек, ведущих к уже распахнутой двери, над которой висела маленькая замызганная лампочка, окруженная желтым ореолом. То, что старуха называла сенями, оказалось скорее длинной крытой верандой, прилепившейся к торцу дома и обладавшей двумя входами — с улицы и со двора. И еще там была дверь, ведущая собственно в дом, и из этой двери лился уже настоящий свет. На запыленные стекла веранды снаружи лезли какие-то резные крупные листья, а изнутри на них в изобилии висели дохлые мухи, запутавшиеся в давным-давно отжившей свой век паутине.

Старуха царственным жестом пригласила Максима войти.

Первым помещением оказалась просторная чистая кухня с двумя окнами. Справа от входа, у окна, стоял широкий крепконогий стол, накрытый яркой скатертью в крупную сине-зеленую клетку… скатерть чрезвычайно походила на шотландский плед (он видел когда-то такие пледы?… откуда ему известно, что они — шотландские?…). Слева, в глубине помещения, громоздилась обширная печь с плитой, а рядом с ней, прямо напротив входа, располагалась дверь, ведущая, надо полагать, в основное внутреннее пространство. Ближе ко входу в левой стене обнаружились еще две двери, и Максим подумал, что в кухне, как ни велика она, нет ни одной приличных размеров стенной плоскости. (Ну и что?…) — Значит, так, — басовито сообщила старуха. — Ваша комната — вот она. — Старуха указала на одну из дверей в левой стене, ту, что была ближе к веранде. — Это — ванная и туалет. — Темный морщинистый палец ткнул во вторую дверь. — Там, — взмах в сторону печи, — мои владения. Прошу не совать носа.

— Как можно! — немного даже обиделся Максим.

— Ну, можно или нельзя, однако многие представители рода человеческого страдают неуемным любопытством. А теперь позвольте спросить, как вас звать-величать.

— Максим.

— А отчество?

— Нет у меня отчества.

— Вы в этом уверены?

— Я вообще ни в чем не уверен. Даже в собственном имени.

— Это интересно, — резюмировала старуха. — Мне нравится.

— А у вас-то имя есть? — спросил он.

— Конечно же, у меня есть имя. И даже отчество. То и другое примитивно до ошеломления. Нина Петровна. Уж лучше бы меня звали Пистимеей Евлампиевной! — воскликнула старуха, явно возмущенная несправедливостью судьбы.

Максим расхохотался, и его вдруг охватило чувство покоя и уверенности, что он попал именно в нужный ему дом.

— Ну что ж, — величественно изрекла старуха, — желаю вам спокойной ночи. Хотя, конечно, от ночи остался лишь маленький огрызок. Однако это неважно. Утром поговорим.

И она скрылась за дверью своих владений.