Самый лучший комсомолец. Том седьмой

Глава 27

— А Ленин всех погнал на Первомай… — напевая себе под нос, я надел джинсы. — И сам пошел на Первомай… — надел черную футболку с принтом в виде одетой в комиссарскую форму лолеобразной анимедевочкой, с решительной мордашкой вытянувшей перед собой катану вперед и вверх. — А там он взял бревно, взял бревно… — надел джинсовку, на спине которой был вышит профиль Ильича. — И поволок! И поволок! — продемонстрировал дарованный «выросшими» и старательно тренируемыми голосовыми связками харш-вокал.

Одевшая скромный юбочный костюмчик Виталина рассмеялась и обняла меня со спины. Глядя в наше отражение в большом зеркале на двери шкафа, заметила:

— Смотри, мы уже одного роста.

— Но по-прежнему шикарно смотримся вместе, — улыбнулся я ее отражению.

Обернувшись, поцеловал любимый столовый прибор, и мы пошли грузиться в машину. На выходе из дома дядя Дима вручил папочку.

— Не едь пока, — попросил я, забравшись на переднее сиденье и развязав тесемки.

— Мог бы и до вечера подождать, — заметила Виталина, заглушив заведенный было двигатель.

— Если тут плохое, это вытряхнет из головы Первомай, — пояснил я. — А если прочитаю вечером…

— Будешь всю ночь плакать? — иронично спросила Виталина.

— Спрятавшись в шкафу от злого мира, — гоготнул я. — Лист первый — вежливое недоумение товарища Цвигуна по поводу переименования одной из совхозных улиц.

Виталина мелодично рассмеялась. И чем им не нравится «Улица Политбюро»? Ладно, вечером в гости схожу, расскажу про «глубокую ироничность». На данный момент в составе Политбюро пятнадцать человек — недавно расширили, «добрали» бывших глав бывших республик — пряник так сказать. Меня такая практика расстраивает — чем больше народу обсуждает критически важные для страны решения, тем меньше скорость реагирования на вызовы. Ай, ладно, все равно все решает большая четверка: дед, Громыко, Косыгин, Гречко. Остальные так, симулякр. На нашей улице живут девять из пятнадцати — чем не повод переименовать?

— Далее привычная выдержка рассуждений Советских деятелей культуры о Сереже Ткачеве. Листочек второй, стенограмма экстренного собрания деятелей Госкино.

— Ну-ка, — устроилась поудобнее Вилочка.

— К. Г.: «Алексей Владимирович, ну как же так? Мы — один из главных органов Советской культуры, а получается проходной двор: приходи, кто хочешь, бери, что хочешь!».

— В. И.: «Товарищ Г… вы преувеличиваете — это не прецедент, а инцидент. Кроме того, нельзя забывать, что „внучек“ используется Генеральным для передачи сигналов. Как он там говорил? „С Сергеем Федоровичем решите сами“?».

— А. Р… Алексей Романович, видимо, председатель: «И нам нужно что-то решить, товарищи. Прежде всего я бы попросил всех воздержаться от уничижительного „внучек“, молодой человек, между прочим, неоднократно жизнью рисковал за наше общее дело. Нельзя забывать, что „Госкино“ в первую очередь призвано способствовать делу строительства коммунизма, а значит личные обиды и личное мнение нужно оставлять за порогом». Сразу видно опытного Советского деятеля! — хохотнул я. — Знает за КГБ и прослушку, перестраховывается.

— Или говорит то, что действительно думает, — поспорила Виталина.

— Было бы замечательно, — кивнул я. — Я тут который год жопу рву, улучшаю окружающую действительность, а пожилая х*ита, которая всю жизнь страниц пятьдесят текста другой пожилой х*ите пересказывает и коньяк кому надо заносит меня «внучком» погоняет. Несправедливо.

— Читай дальше, — велела девушка.

— Есть, товарищ майор, — охотно подчинился я. — Опущу, с твоего позволения, пять следующих строчек, в которых функционеры поддерживают распоряжение начальства. Далее: Ю. Д.: «Алексей Владимирович, а что Сергей сказал вам перед уходом?».

— А. В.: «Высоко оценил наши с вами профессиональные умения и намекнул, что мы с вами, товарищи, сами кино не снимаем, выполняя экономические и цензорные функции». Далее три с половиной минуты тишины, которую прерывает К. Г.: «Товарищи, позволю себе выразить личное мнение: Сергей совершенно прав! Да-да, не удивляйтесь — разве мы с вами пишем сценарии? Строим декорации? Играем роли? Выстраиваем свет?».

— В. И.: «Мы вас поняли, товарищ Г… Я с вами согласен — наш Комитет управляет экономической составляющей кинопроизводства. С точки зрения материализма — выполняем крайне важную, почетную, и даже, я не побоюсь этого слова — системообразующую роль! Без нас Советского кино не будет, но верно и другое — без наших замечательных деятелей культуры наша деятельность бессмысленна!».

— Б. К.: «Что было раньше — курица или яйцо?».

— К. Г.: «Не ёрничайте, товарищ К…! Товарищ И… говорит о серьезнейших вещах! И я с ним согласен — мы с вами, товарищи, всего лишь скромные пролетарии от кинематографа. А наши деятели культуры, извините, порой ведут себя как дети: капризничают, плачут, истерят и банально спиваются! Если для осознания собственной состоятельности им так важно видеть зарубежные награды в своих квартирах, значит мы должны обеспечить им такую возможность».

— А. Р.: «Выношу инициативу товарища Г… на голосование. Один воздержавшийся, принято большинством голосов. Предлагаю выслушать воздержавшегося товарища Л…».

— А. Л.: «Инициативу товарища Г… я считаю в целом правильной, но искусство, как известно, должно принадлежать народу. Международные награды являют собой оценку нашими союзниками и врагами заслуг нашего кинематографа перед всем человечеством. Если народ будет иметь возможность посмотреть на эти награды, он будет испытывать совершенно справедливую гордость за страну. Прежде чем отдать оригиналы наград нашим киноделам, предлагаю изготовить точные реплики, снабдив каждую развернутым описанием, и выставить их в доступном для посещения гражданами и иностранными туристами помещении.»

— А. Р.: «Выношу предложение товарища Л… на голосование. Принято большинством голосов. Товарищ З… почему вы воздержались?».

— Л. З.: «Предложение товарища Л… я полностью поддерживаю, но считаю недостаточным. Наша страна огромна, и не у всех будет возможность посетить Москву для ознакомления с наградами. Предлагаю увеличить количество реплик и создать специальную группу, которая будет возить экспозицию по городам, колхозам и совхозам, демонстрируя гражданам Советского Союза мощь их кинематографа, так сказать, на местах».

— А. Р.: «Выношу предложение товарища З… на голосование. Принято единогласно. Предлагаю назначить товарищей Л… и З… ответственными за практическое…»

— Л. З.: «Самоотвод!».

— А. Р.: «Причина?».

— Л. З.: «Я в отпуск завтра ухожу, Алексей Владимирович! Четыре года верой и правдой, не щадя себя! Да от меня жена уйдет — я ей море обещал!».

— А. Р.: «Предлагаю проявить понимание и отпустить товарища З… в заслуженный отпуск. Кто, так сказать, подхватит выпавшее?».

— Б. К.: «Предлагаю назначить добровольцем товарища У… — он ездит на море каждый год».

— С. У.: «В полном соответствии с трудовым договором!».

— Б. К.: «Я никоим образом не хотел укорить вас, товарищ У… Просто как так получается, что мы с товарищами регулярно жертвуем личным отпуском ради служения великой Советской культуре, а вы — нет?».

— С. У.: «Вы обвиняете меня в тунеядстве, товарищ К…?»

— Б. К.: «Предлагаю вам доказать делом преданность нашему общему делу, товарищ У…».

— А. Р.: «Предлагаю назначить товарища У… ответственным за организацию экспозиций в единственном лице. Товарищ З… тоже давно не был в отпуске. Вы не против, товарищ З?..»

— Л. З.: «Не против».

— А. Р.: «Выношу на голосование. Единогласно!».

— С. У.: «Товарищи, но ведь для организации выставки нужны фонды! Нужно здание, нужны сотрудники и ювелиры для изготовления реплик. Наш бюджет на этот год уже расписан. Я с удовольствием внесу сколько могу личных средств — всю тысячу четыреста рублей с моей сберкнижки, но этого ведь недостаточно!».

— А. Р.: «Ни в коем случае, товарищ У!.. Рекомендую вам обратиться в фонд Ткачева — они, как правило, не отказывают в выделении средств на подобные инициативы. Объявляю заседание закрытым».

— Они придумали, а я — плати! — восхитился я.

— По-моему хорошая инициатива, — заметила Виталина.

— Хорошая, — кивнул я. — На такое денег дать — святое дело.

Взяв из бардачка карандашик и блокнот, написал записку в Фонд с повелением помочь товарищу «У…». Не обломавшись выйти из машины, отдал записку дяде Диме и вернулся обратно.

— Лист третий, разговор Георгия Данелии с Любовью Соколовой — женой.

— Д.: «Вот почему так, Люба — мне детское кино про Электроника и комедию про грузина, а вчерашнему студенту — фильм на „Оскар“?».

— Л.: «Жора, ну откуда мальчику было знать, что „Москва“ „Оскар“ возьмет? Не пил бы ты, я понимаю, что в съемках перерыв, но второй день водку глушишь».

— Д.: «Это, Люба, не „мальчик“, а настоящее чудовище. Из хитрожопости сделан. Ты видишь, как мир трясет? Пятнадцать лет пацану! Представляешь, что дальше будет?».

— Л.: «Дальше ты снимешь Мимино и получишь за него „Оскар“».

— Д.: «Хрена с два! На него нынче вон, целый Куросава пашет. Где я, и где он?».

— Л.: «Куросава в 72-м году будет. А „Мимино“ — в 73-м».

— Д.: «Да он за этот год еще десять фильмов наштамповать успеет!».

— Л.: «Все! Хватит! Это я забираю! Я тут, значит, образцовую жену изображаю, от работы отказываюсь, измены твои терплю, блюда грузинские готовлю, а ты сидишь и ноешь!».

— Д.: «Как ребенок?».

— Л.: «Раз уж ты об этом заговорил — да, именно как ребенок! В руки себя возьми! Ты — гений, и у тебя большое будущее! Сам говоришь — Сергей из хитрожопости состоит, и, если он тебе сценарии доверяет, значит уважает и ценит!».

— Д.: «Нужно мне его уважение!».

— Л.: «Если два дня голову пеплом посыпаешь — значит нужно. Я, Жора, тебя люблю, но сейчас ты откровенно жалок».

— Две минуты тишины в стенограмме, дальше снова Л.: «Приглашение принесли, на свадьбу — тридцатого августа, в городе Хрущевске».

— Д.: «Кто?».

— Л.: «Так Сергей. На машинистке своей женится. *смеется* Тоже женщин постарше предпочитает».

— Д.: «Чем старше жена — тем вкуснее борщ. Что ж, съездим, поздравим. Забери это. Вылей. Всё, завязал».

— Л.: «Вот и хорошо».

Вздохнув, я перевернул листочек:

— Хороший человек Георгий Николаевич. И режиссер замечательный.

— «Мимино» правда «Оскар» возьмет? — спросила девушка.

— Я же не пророк, — пожал я плечами. — Фильм хороший, колоритный, про мечту, но гарантий в таких случаях никто не даст. Лист три, стенограмма заседания руководства «Союзмультфильма», посвященного соцсоревнованию со «Студией мультипликации имени Н. Н. Носова».

— А у вас соцсоревнование? — спросила Виталина.

— Я же рассказывал, — пожал я плечами.

— Ну извини, не у всех память абсолютная, — фыркнула она. — Сам меня книгой загрузил, а я взяла и втянулась — с тобой сейчас сижу, а думаю о том, что сценку вчера не дописала, спать пошла. Совестно.

— Виноватым себя не чувствую, — пожал я плечами. — Потому что вижу у тебя на лице улыбку, когда ты за машинкой сидишь. Улыбаешься, значит нравится.

— Нравится, — призналась она. — Но больше «я же рассказывал» не говори — мне обидно.

— Не буду, — пообещал я. — Итак…

— Р. Р.: «Что будем делать, товарищи?».

— Л. И.: «Роман Андреевич, протокол!».

— Р. Р.: «Любовь Юрьевна, подождите с протоколом, не до него сейчас, у нас здесь дилемма!».

— Ф. Т.: «Дилемма серьезнейшая: проигрывать обидно, а если выиграем — Сергей может обидеться и начать мстить».

— Р. Р.: «Товарищ Т… выразился в целом верно, но бояться нам нужно не Сергея — в конце концов, как только мальчика приняли в Союз писателей, первым делом он пришел к нам. Более того — именно ему мы обязаны новым зданием и выросшими в пятнадцать раз фондами. Какая здесь, извините, „месть“? Опасаться нужно другого: на данный момент нас спонсирует государство, а „Студию им. Н. Н. Носова“ — фонд Ткачева. Если мы провалим соцсоревнование, Министерство культуры может решить, что наша славная студия уже не та и перераспределить ресурсы в пользу конкурентов. Решат, что мы расслабились, и, извините, зажрались!».

— С. Д.: «В таком случае нам просто нужно поднажать».

— Р. Р.: «Получается так».

— Всё, чтоли? — расстроился я, осознав, что стенограммы закончились.

— А что за соцсоревнование? — спросила Виталина.

— Игра в поддавки, — улыбнулся я. — Критерий — получение за этот год международных наград. В «Союзмультфильме» новые способы мультипликации время от времени изобретают, заслуженно выигрывая за это фестивальные награды. Мы такой фигней не страдаем — просто рисуем приятные глазу мультики. Какие-то награды нам обломятся, но «Союзмультфильм» победит без вариантов.

— Зачем тогда вообще в соревнование влезать? — спросила девушка.

— Прецедент, — пожал я плечами. — Потешные схватки по отказу от курения и отсутствия ЧП — это замечательно, но мне и их буквально навязывать приходится. Нехорошо. Попытался в Хабаровске на завод сунуться — посостязаться в выполнении плана, так меня полтора часа чаем с конфетами кормили и рассказывали, как у них окна для еще одного соцсоревнования нету — все, мол, расписано. Боятся, — развел руками. — Сейчас «Союзмультфильм» нас победит, народ осознает отсутствие пагубных последствий и перестанет трястись. Больше товарищ Цвигун ничего не положил. Поехали.

Вилочка завела двигатель, и мы доехали до Таниного дома. Сигналить не пришлось — бывшая сводная сестра явно сидела в готовности номер один — у окошка — поэтому выскочила почти сразу. «Дресс-код» мы обговаривали, поэтому прикид на ней такой же, как у меня. На голове — косичка с вплетенным красным бантиком. В руках — самодельный плакат на палке с прибитой фанеркой с текстом: «Больше мультфильмов хороших и разных».

Выбравшись из машины, получил в лицо справедливое:

— Почему опаздываете?

— Извини, КГБшные дела, — покаялся я.

— Тогда ладно, — смилостивилась Таня, и мы по-дружески обнялись.

Дальше я открыл багажник — в нем лежит мой плакат, с текстом поофициальнее: «Такой молодежи, как у нас, во всем мире не сыскать». Цитата деда Юры — по телеку озвучивал, во время спича о важности работы с молодежью. Моего авторства, да! Еще там были пассажи: «У каждого поколения своя любимая музыка, свои любимые книги, свои любимые фильмы — они не хуже и не лучше тех, что любим мы, они просто другие» и «Если государство не поддерживает созидательные порывы своей молодежи, эти порывы будут извращаться и использоваться нашими врагами во вред нам».

Положив Танин плакатик, забрались в машину и поехали дальше, к дому Нади Рушевой. К ней приклеился «бонус» в виде полуказаха Феди, которого я когда-то забрал из японского посольства вместе с семьей. С тех пор его отец завязал с дипломатической карьерой и открыл кооперативную мастерскую по ремонту и изготовлению часов на заказ, его жена нормально себя чувствует на работе в МИДе, а сам Федя после переезда и установления в семье гармонии переквалифицировался в круглые отличники, ходит в кружок ЭВМ и налегает на математику — последнее по моему совету, подкрепленному разговором на тему: «Надя у нас мирового уровня художница, ей троечник не нужен. А вот толковый программист — другое дело, потому что к моменту окончания пацаном МГУ ЭВМы будут стоять по всей стране, и программист будет очень перспективной и уважаемой профессией. Особенно если этот программист — кандидат или даже доктор наук».

Обнялся с Надей, поручкался с Федей, погрузил в багажник их свернутый транспарант из кумача на двух палках, на котором в Надином коронном стиле был нарисован профиль товарища Косыгина и его изречение: «Планомерное улучшение уровня жизни граждан — неотъемлемая составляющая строительства коммунизма».

Все в сборе, можно ехать в Москву.

— Сережа, можно я пока комиксы рисовать не буду больше? — спросила Надя.

— Ты же сама решаешь, — обернувшись, с улыбкой развел я руками. — Можешь делать, что хочешь.

Кивнув, Надя пояснила:

— К нам Екатерина Алексеевна в гости приходила. Комиксы ей нравятся, но она меня немножко ругала за то, что своих картин мало рисую и на выставки не езжу. Нужно наверстывать.

— Правильно, — поддержал я генеральную линию партии. — С твоим талантом на комиксы размениваться все равно что гвозди микроскопом забивать.

— Но было интересно! Сейчас годик своими картинами позанимаюсь, а потом с Таней какую-нибудь мангу нарисуем. Да, Тань?

— Конечно!