Самый лучший комсомолец. Том седьмой

Глава 25

Попался! На «потерянный» Вовкой «Тетрис» клюнул целый лейтенант КГБ, который с завидным простодушием понес игрушку не в бюро находок, а в английское посольство. Идиота поймали на выходе, пришили государственную измену и отправили в спецзону, лес валить до конца его дней. Такие вот нынче предатели — все тяжеловесы были упомянуты в «инфобомбе», поэтому и Поляков, и Резун, и Гордиевский уже давным-давно гниют в земле. Но и то хлеб — если у человека есть склонность к предательству, рано или поздно он предаст. Ну а «Тетрис» англичане с ехидными ухмылками — «ох уж эти пытающиеся выбрать свободу совки» — вернули в тот же день, у них в посольстве «база данных» имеющих интерес патентов имеется, проверили.

Виктор Беленко — угонщик МИГ-25П — тоже в «инфобомбе» был, поэтому его аккуратно подставили и отстранили от полетов навсегда. Где он сейчас — не знаю, но явно там, где никак навредить не сможет. С такими «товарищами» и врагов не надо — предал, семью бросил, и ради чего? Чтобы в «Волмарт» иметь возможность ходить? Да, в «СССР каноничном» изъянов столько было, что, если выстроить их в рядок и забить на достижения, грустно становится до тошноты, но вот такие вещи отмачивать может только полнейший мудак.

Ну а в реальности этой, где все идет привычно здорово, семнадцатого апреля я прибыл в Москву. Задач много, и в первую очередь, конечно, браться нужно за большое: идти выбивать АЭС. В прошлый свой визит я общался с высокоранговыми функционерами, но в этот раз решил пойти к самому главному — непосредственно Министру среднего машиностроения Ефиму Павловичу Славскому.

По пути я листал папочку и делился ее содержимым с Виталиной:

— Карьера у дедушки — он, кстати, аж прошлого века выпуска, 1898 года — невероятная. Вкалывать начал в четырнадцать лет, и не на одобренных для детей необременительных должностях, а от всей души — в шахтах Донбасса. В 18 году вступил в Партию и Красную армию. Гражданскую войну провел в Первой Конной армии, после чего, очень правильно разглядев башковитого парня, его отправили учиться на инженера. Дальше были заводы и «молотки» — в 36-м за дружбу с троцкистом вылетел из Партии, но вскоре товарищи из НКВД одумались и заменили «вылет» строгим выговором — такими кадрами, конечно, в те времена разбрасывались (что очень печально, но история вообще наука грустная), но здесь обошлось. В 45-м Ефим Павлович стал заместителем наркома цветной металлургии СССР, потом — замом начальника Первого главного управления при Совете Министров СССР. Параллельно, с 47-го по 49-й был директором и главным инженером комбината №817 — тот самый «Маяк».

— Один из столпов нашего атомного щита, — выразила Вилочка «респект».

— И с тех пор темпов не сбавляет — развивает «ядерку» нашу во всех направлениях, за что Родина заслуженно одаривает его наградами, — закрыл я папочку и бросил на заднее сиденье. — Во человечище, а! Надо воевать — будет воевать. Надо учиться — будет учиться. Куда поставь — везде справится наилучшим образом. Самый, блин, настоящий Коммунист с вот-такенной заглавной «К»!

— Как в одноименном фильме, — с улыбкой кивнула Виталина.

— Именно! — хохотнул я. — Фильм замечательный — герой в нем в кои-то веки не агитка на ножках, а живой человек с железной волей и стремлением жить во имя Родины и населяющих ее людей. Кому-то из нынешней молодежи…

— Пф!

Проигнорировав фырканье вредины-Вилки, я продолжил:

—…Может показаться, что таких людей не бывает, но их ведь, блин, натурально миллионы из горнила Революции выходили! Сверхдержаву на дерьмовом человеческом материале без ограбления всего мира не выстроить — вот такие мастодонты, как Ефим Павлович потребны, — ощутил, как намокают глаза. — А потом х*уяк — европейские твари пришли, и эти миллионы лучших на планете людей полегли в первые годы войны.

— Хочешь в «Пингвин» заедем? — тихонько спросила девушка.

— Это — слезы восхищения, — улыбнулся ей я. — Осознания великого подвига предков! Они — напитывают решимостью не сбавлять обороты и укрепляют веру в нашу правоту!

— У тебя неплохо на предков равняться получается, — сделала мне очень-очень приятно девушка.

— Высшего ранга комплимент! — возрадовался я.

Притворяюсь — внутри неискоренимое чувство вины сидит: я же на все готовенькое пришел, с читами и послезнанием. А еще — внук Генерального. Ну какой из меня коммунист? Так, симулякр. Но на Виталину это выливать не стану — я же не нытик, меня утешать и жалеть не надо. Ай, долой бессмысленную рефлексию — каждую приятную секунду в этом мире отработаю в тройном размере! И так-то «дебет» уже гораздо солиднее «кредита»!

Министерство среднего машиностроения занимало средней этажности — иронично! — здание. Миновав украшенный колоннами главный вход и показав бабушке-вахтеру документы, на лифте поднялись на последний — двенадцатый — этаж. Ефим Павлович обитал в по рангу большом кабинете, где, помимо привычных картотечных шкафов, нашлась полка со стоящей на ней моделью атома.

— Прямо как в школе! — прокомментировал я. — Здравствуйте, Ефим Павлович, спасибо, что приняли — даже представить боюсь, насколько много у вас дел.

Седой, сохранивший остатки седых волос, обладающий добродушным на вид лицом дедушка в очках с улыбкой поднялся из-за здоровенного стола и протянул мне руку:

— Здравствуй, Сергей. Ты же не просто так пришел, а по делу, значит можно и послушать. Здравствуйте, барышня, — пожал ручку Виталине. — Очарован!

— Спасибо, Ефим Павлович, — поблагодарила девушка.

— Ну-с, присаживайтесь, — указал на стулья для посетителей и вернулся в кресло, взяв со стола ручку и перелистнув толстенный блокнот на чистый лист.

Пока он выводил: «С. А., 13.15 17.04.1971», я кратко изложил цель визита:

— Мы с академиком Егором Львовичем Дерябиным космическую программу затеяли.

Подняв взгляд от блокнотика, Ефим Павлович кивнул — продолжай.

— И наткнулись на дефицит плутония.

— Больше дать не можем, — пожал он плечами. — Плутоний всем нужен, а ваша программа, уж прости, приоритетным направлением не является.

— Я понимаю, Ефим Павлович, — улыбнулся я. — Я по другому вопросу пришел — хочу построить на Дальнем Востоке АЭС, которая будет давать плутоний — и нам, и более приоритетным направлениям.

— Неужто сам собрался? — с улыбкой стебанул он меня и не глядя начертал в блокноте «Дальний Восток. АЭС. Плутоний-238».

— А хоть бы и сам! — вскинул я подбородок. — Котлован выкопаю, цемент замешаю — году к восьмидесятому фундамент будет готов. А по ночам физику изучать буду — реактор самому построить трудно, но буду стараться изо всех сил.

— Молодец! — одобрил мою решимость Ефим Павлович. — Половину миллиарда за четыре года потянешь?

— Потяну!

Кивнув, министр перевернул страничку блокнота, написал на чистом листочке: «Выдай юноше АЭС», расписался, вырвал и вручил мне со словами:

— Иди в 908-й кабинет. Еще чем-нибудь помочь могу?

— Пока нет, — покачал я головой, приняв листочек. — Спасибо вам большое, Ефим Павлович.

— Не за что, — отмахнулся он. — До свидания.

— До свидания.

Когда лифт вез нас на девятый этаж, я спросил Виталину:

— Может сразу надо было к нему идти?

— Может, — хохотнула она. — Представь — ты же с самого начала сразу к самым главным за помощью ходишь, а тут — к заместителю заместителя.

— Такие люди не обижаются, — покачал я головой. — Тем более — на подростков.

— Обида здесь не при чем, — с улыбкой пояснила Виталина. — Вывод товарищи атомщики сделали другой: если к главному не пошел — значит не сильно-то и нужно, а значит ресурсы можно приберечь для более приоритетных направлений.

— Понимаю, — вздохнул я.

Сложная штука эта физика.

Прихватив с собой дядей Сашу, Женю и привычного Семена — первые двое москвичи, а Виталина осталась в «Потемкинской деревне», где мы ночевали после посещения Министерства среднего машиностроения — я добрался до здания Государственного комитета Совета министров СССР по кинематографии и зашел внутрь.

— Здравствуйте, — поздоровался с бабушкой-вахтершей. — Вы не подскажите, где здесь наградами полюбоваться можно?

— Здравствуйте, — поздоровалась она в ответ. — На «Оскар» пришел посмотреть?

— В том числе, — улыбнулся я.

— Это на второй этаж, в выставочный зал, — ответила она. — По лестнице поднимешься, сразу направо — там не пропустишь, табличка висит.

— Спасибо, — поблагодарил я и повел дядей к лестнице.

Поднимаясь по ней, приветливо здоровался с идущими навстречу функционерами — кое с кем даже шапочно знаком. Здание у Госкино маленькое, поэтому до цели в виде двустворчатой деревянной двери с табличкой «Выставочный зал» добрались быстро. Открываем, заходим. Жесть народу — человек тридцать столпилось у застекленного шкафа. Ух накурено-то! Окно открывать не пробовали?

— Проход, товарищи, — попросил я КГБшников.

Дяди Женя и Саша начали аккуратно расталкивать функционеров. Внимание эта процедура, очевидно, привлекает.

— Извините, товарищи! — виновато улыбнулся я, продолжая движение. — И здравствуйте. Такая высокая награда — настоящий триумф отечественного кино! От лица Советской молодежи благодарю всех за усердный труд во имя воспитания Советского человека! Ура, товарищи!

Пока озадаченные функционеры на чистых рефлексах подхватили и начали скандировать «Ура!», я добрался до цели. Три полочки — на первой и второй снизу — награды европейские, они же находятся в других шкафах. Промытые антисоветчиками граждане из моего времени считают, что СССР — воистину окруженный Занавесом Мордор, но кинонаград у Родины реально много. На третей полке — два «Оскара», один из них, полученный Сергеем Фёдоровичем Бондарчуком, меня не интересует, а вот второй — очень даже.

— Дядь Жень.

КГБшник достал из внутреннего кармана плаща очень предусмотрительно заготовленную мной, полностью идентичную оригиналу, реплику статуэтки.

— Дядь Семен.

Товарищ майор — очень хорошо рядом с Сережей кадры повышаются — достал из кармана брюк отмычку и принялся вскрывать замок.

— Сергей, а что здесь, собственно, происходит? — пришел в себя один из функционеров.

— Происходит восстановление социалистической справедливости, — честно ответил я.

Замок щелкнул, и я открыл дверцы шкафа.

— Сергей, мы понимаем, что фильм был снят по твоему сценарию, но…

— Но мне статуэтка не нужна, товарищ, — перебил я его, взяв с полки «Оскар» и заменив его репликой. — По традиции награда за «лучший иностранный фильм» вручается режиссеру. С Сергеем Федоровичем разбирайтесь сами, но товарищ Меньшов проделал потрясающую для вчерашнего студента работу. Отбирать у него заслуженную награду — несправедливо и бесчеловечно.

Спрятав «Оскара» во внутренний карман дяди Жени, я аккуратно закрыл дверцы шкафа.

— Дядь Сём.

КГБшник при помощи отмычки закрыл шкаф обратно.

— Это — моя личная инициатива, — заявил я на прощание. — И я готов ответить за нее по всей социалистической справедливости. То есть — никак, потому что я целиком и полностью в этой ситуации прав. Расступитесь, товарищи, иначе придется пачкать моими грязными сапогами ваши замечательные импортные ботинки.

Лучше резиновых сапог для наших широт по весне обуви не сыщешь!

Функционеры расступились, из дальних рядов пара товарищей ломанулась в двери. Начальству жаловаться.

Председатель Госкино, Алексей Владимирович Романов, догнал нас у главного входа. Совестно немного — он седьмой десяток разменял, а приходится за мной бегать.

— Сергей, что случилось? — правильно сформулировал он вопрос.

Неправильно — это когда «что ты себе позволяешь»? Даже немного грустно, что такой формулировки я не слышал уже очень давно.

— Здравствуйте, Алексей Владимирович. «Москва слезам не верит» снималась без участия Комитета, сценарий согласовывала Екатерина Алексеевна. Я бы понял, если бы статуэтку забрали на «Мосфильм» — они ведь мощности предоставляли, но лишать очень талантливого молодого режиссера настолько важного приза ради того, чтобы на статуэтку любовались ваши сотрудники я считаю несправедливым, при всем уважении к работникам Комитета. Все они, и вы в том числе — замечательные, преданные Советской культуре, высокопрофессиональные товарищи. Извините за беспокойство, Алексей Викторович. До свидания.

— До свидания, — сипло отвесил он нам в спину.

— Жалко деда, — поделился чувствами дядя Женя. — Инфаркта бы от такой физкультуры не получил.

— Да он Брежневу и Юрию Владимировичу лично кино показывал, — успокоил напарника дядя Саша. — Была бы склонность к инфаркту — до таких лет бы не дожил.

— Я тоже так считаю, — хохотнул я.

Погрузившись в машину, направились к расположенному в Сокольниках неприметному кафе «Борька-обжорка», которое пользуется любовью пенсионеров за пятидесятипроцентную скидку по предъявлению пенсионного удостоверения. В целом — одна из самых вялых «моих» точек общепита, но такие тоже должны быть — в «Потёмкиных» теперь даже в вип-зале не спрячешься: эта франшиза нынче самая популярная, и новорожденный класс Советских охотниц на богатых мужиков лишь презрительно фыркает на приглашения пожилых кооператоров посидеть в старой-доброй «Праге». «Это же клоповник для совков, папик, ну ты чего?».

В кафешке нашлись двое лакомящихся пирогом-сметанником (с учетом скидки — пятьдесят копеек за шестьсот граммов вкуснятины) под душистый китайский чай (две копейки чашка, шесть — литровый чайничек) бабушек лет семидесяти.

— А я ему и говорю — у нового БХСС, или как там оно щас называется, не забалуешь: каждый день кого-то за налоги сажают, а он мне «не боись, теть Клав, я аккуратно»… — рассказывала обладательница вязанного коричневого свитера и черной юбки своей одетой в белую блузку и серую юбку подруге.

Увидев меня, осеклась, и обе расплылись в приветливой улыбке:

— Ой, Сереженька! Здравствуй, хороший, а ты чего здесь? Садись, чаю попьем. И вы тоже, товарищ, садитесь, — это для дяди Семена. — Сметанник здесь хороший, мы с Зиной каждую неделю приходим.

«Осеклась» не потому, что я такой страшный и сейчас начну карать кого-то за налоги (что очень хочется на самом деле — ишь че удумал, «аккуратно» он), а потому что не найдется в стране бабушки, которая такого хорошего мальчика не любит.

— Здравствуйте, товарищи дамы, — я приложился к пожилым, распухшим и затвердевшим от многолетнего труда, ручкам. — С радостью! — уселся к ним за столик. — Только я с товарищем здесь встретиться хотел, поэтому, извините, недолго. Это Семен Иванович, он из «Девятки», меня бережет.

Дядя Семен сел рядом, мы познакомились с дамами, подошла официантка, и я «уговорился» на пустые кружки — очень бабушки меня угостить хотят. Они налили нам чай, отрезали по кусочку пирога и расстроились, потому что дядя Семен достал из внутреннего кармана коробочку с колбами и лакмусовыми бумажками, принявшись проверять и то, и другое.

— Простите, Зинаида Игоревна, Зоя Алексеевна, я совершенно уверен, что вы меня травить не собираетесь, но вы же сами знаете, насколько меня капиталисты ненавидят — вот, даже перекусить как человек не могу, все проверять приходится. У Семена Ивановича работа такая, и, если я буду мешать, ему попадет.

Бабушки заверили, что все понимают, и Зоя Алексеевна спросила:

— А какого товарища ждешь, если не секрет?

— Не секрет, — улыбнулся я. — Владимира Валентиновича Меньшова, он «Москву слезам не верит» снимал. Смотрели?

Бабушки смотрели и им очень понравилось, поэтому я «уговорился» при появлении режиссера остаться за их столиком. Далее, под ожидаемо оказавшийся «чистым» сметанник и не менее «чистый» чай поговорили о жизни: старушки новые экономические реалии одобряют, потому что пенсии повышаются, криминал — давится, а жить стало лучше и веселее. Приятно такое слушать! Поговорили и о новом канале — шоу «Жди меня» трогает дам до слёз.

А вот и Владимир Валентинович, молодой и еще совсем не лысый. Натурально секс-символ! Компания в виде пенсионерок его не смутила, он с улыбкой отвесил дамам пару комплиментов и предложил угостить нас всех еще одним сметанником — старый-то кончился. Когда официантка, записав заказ, ушла, я выставил на стол «Оскара»:

— Добыл! Владейте, Владимир, по праву ваш.

Товарищ Меньшов с загоревшимися глазами цапнул награду:

— Как?

— А это чего? — спросила Зоя Алексеевна. — Приз какой-то?

— Ты чего? Это ж «Оскар», главная киношная награда, — авторитетно пояснила Зинаида Игоревна.

— Представляете, Владимир Валентинович за «Москву» «Оскар» выиграл, в номинации «лучший иностранный фильм», — заодно отвечая режиссеру, доверительным шепотом поведал я бабушкам. — На Родину вернулся, а у него козлы из Госкино застуженную награду отобрали, у себя в здании в сейф заперли, чтобы самим смотреть, а другим — не давать. А Владимиру Валентиновичу говорят — это чтобы не зазнался. Представляете, какая несправедливость?

— Да ты что⁈ — поразились дамы. — Вот же ж суки!

Меньшов сдавленно хрюкнул.

— Самые настоящие! — поддакнул я. — А мы с дядей Семеном сегодня ночью аккуратненько в окно взлезли, он сейфы взламывать умеет — из КГБ же, их там учат — и статуэтку сперли, подменив копией — чтобы тревогу никто не поднял. Только вы не говорите никому, хорошо?

Бабушки сделали «вот те крест» и засобирались домой, рассеянно с нами попрощавшись и забыв оплатить счет.

— К вечеру вся Москва гудеть будет, — хохотнул Владимир Валентинович.

— Ага! — радостно подтвердил я. — Так мифы и создаются. Вы теперь и так кумир миллионов, а будете еще и мученик. Но нужно, извините, отработать с пользой для всех нас: на Дальнем Востоке у меня один фильм снять — комедию сельскую, а во втором — в главной роли молодого энергичного председателя колхоза сняться. Договор? — протянул хорошему режиссеру и настоящему человеку руку.

— Договор! — с улыбкой пожал он.