Самый лучший комсомолец. Том седьмой

Глава 14

Дед таскал меня за собой еще неделю, и я невольно начал задумываться — а так ли много у Генерального секретаря работы, если мы, в целом, нифига полезного за это время не сделали? Да, Андропов временами звонил в Москву, по утрам разбирал доставленные фельдъегерями отчеты, ставил на них печати…

— Смотри, эта — официальная, ставлю после подписания приказов, рекомендаций и прочего, — сидящий за столом в майке и трусах в цветочек деда Юра оставил на чистом листе оттиск. — Эта — для входящих документов. Смотри — «в архив». Третья — для документов, которые нужно отправить кому-то еще: «для направления». Четвертая — моя любимая, — ухмыльнулся и оставил оттиск: «Читал. Ю. Андропов».

— А народ потом гадай, что ты после чтения подумал! — заржал я.

— Правильно! — заржал и дед.

В целом неделя получилась замечательная: столько времени рядом с Андроповым я не проводил никогда и многому научился. Надеюсь, что он тоже что-нибудь полезное для себя извлек. Много говорили о Родине и мире, об истории, о сущности врага, обсуждали «текучку». Словом — эту неделю дедушка Юра подготовил специально для того, чтобы я немного посмотрел на его работу «изнутри». Понял, принял, стал лучше. Спасибо, товарищ Генеральный секретарь! И никакой иронии — я же, блин, получивший читы прол, и всё это «биг полиси» видел только издалека. Читай — наблюдал показываемый податному населению театр. Что тут сказать? В целом примерно так я себе «кухню» и представлял, только, кроме этого, приходится иногда заседать с Политбюро, проводить чудовищно нудные съезды и встречаться с иностранными коллегами. Так-то последнее я уже освоил на твердую пятерку — вон как мир перетряхнул, любо-дорого посмотреть! И моя теория о том, что Андропов передает мне Дальневосточные дела оказалась верной — во всех посещенных городах дед говорил начальникам то же, что и Михаилу Петровичу: я, мол, далеко, а внучек — вот он, к нему и обращайтесь. Работы прибавится, но я рад — у меня-то ограничителей почти никаких, а значит улучшать Родину в масштабах региона получится гораздо эффективнее.

Ну и разумеется я не забыл, что где-то там, в Хрущевске, сидит брошенный и никому ненужный Андрей Андреевич Вознесенский — позвонил ему из Магадана:

— Здравствуйте, Андрей Андреевич. Ради бога извините, что так получилось, я в Хрущевск через пять дней вернусь, дедушка, блин, вмешался, а я отказаться не могу — он мне уши надерет.

Выслушав мою «тараторку», поэт решил, что не обиделся:

— Доброе утро, Сергей. Ничего, я понимаю.

— Вас встретили? Разместили? Абонемент в рестораны выдали? — спросил я.

— Встретили. Разместили. Выдали, — по порядку ответил он.

«Абонемент» — это право на кормежку за счет заведения.

— Отлично! — порадовался я.

— С кем разговариваешь? — нарочито громко, чтобы слышал собеседник, спросил Андропов.

— С Андреем Андреевичем Вознесенским, — ответил я. — Поэтом.

— Знаю, что с поэтом, — громко «пробурчал» дед. — Вознесенский у нас такой один.

— Какой «такой»? — с любопытством спросил Андрей Андреевич.

У него весь страх выгорел еще когда товарищ Хрущев его за границу выгнать грозился, лично и при свидетелях.

— А тебе его стихи нравятся? — перевел я для Андропова.

— Нравятся, — подтвердил он.

— В позитивном смысле «такой», — перевел и для Вознесенского. — Бежать пора. Еще раз извините, что так вышло.

— Ты же не нарочно! — совсем другим тоном успокоил меня Андрей Андреевич и повесил трубку.

Еще по телеку показали сорокаминутное интервью с Ленноном за авторством канала BBC — нам его у них покупать пришлось, благо не дорого и того стоило, потому что я вообще не представляю, почему его в принципе пропустили в эфир. Жара пошла с самого начала:

— Сегодня в нашей студии вернувшийся из долгой поездки по Советскому Союзу Джон Уинстон Оно Леннон, — представил комфортно развалившегося в кресле гостя ведущий. — Добрый день, мистер Леннон.

Пожимая руку ведущему, певец сразу же «набросил»:

— Добрый день, Рональд. Скажи — почему BBC врет, рассказывая ужасы про русских?

Дальше было еще веселее:

— Британский шахтер со своей зарплатой в сто двадцать фунтов стерлингов может себе позволить 480 пинт пива. Русский шахтер, получая минимум пятьсот рублей, может себе позволить 5000 стандартных кружек пива — русские пользуются литрами, в одной кружке — половина литра. Это больше четырех тысяч пинт! И в это время нашим шахтерам рассказывают о том, насколько русские — нищие!

— Быть забастовкам, — предположил сидящий рядом со мной на диване дед.

— Кинут пролам кость, — кивнул я.

Какие тут нафиг революции? Революция возможна только когда жрать нечего.

Еще интересное:

— Меня даже пригласили на свадьбу. Илья, Юля, привет! — помахал Джон в камеру.

— Вам не приходило в голову, что это — инсценировка КГБ? — спросил ведущий.

— Судя по тому дерьму, которое британцам льет в уши BBC, в России нет никого, кто не работал бы на КГБ! — фыркнул Леннон. — Знаешь, что самое удивительное в русских, Рональд?

— Что? — без особого энтузиазма спросил ведущий.

— Через несколько минут они забывают, кто перед ними — суперзвезда, посол или кто-то из их верхушки, и общаются так, словно все выросли в одном районе! Когда на свадьбе я забылся и потрогал девушку одного из русских, он сразу же мне врезал, и ему было совершенно плевать на последствия!

— К вам применяли насилие, Джон? — оживился ведущий.

— И я применял его в ответ, — гоготнул Леннон. — Точно так же, как делал это в молодости. Может ты не знаешь, Рональд, но, когда во время пьянки в пабе кто-то тебя бьет, ты просто бьешь его в ответ, а потом вы вместе продолжаете весело проводить время. В тот момент я испытал просто потрясающее чувство ностальгии.

Про меня тоже было:

— Сергей — самый странный человек из всех, кого я знаю. С его беспрецедентными возможностями он мог бы делать все, что угодно, но он предпочитает жить в маленькой квартире на окраине России — в тамошних лесах даже не медведи водятся, а настоящие тигры! — а все заработанные творчеством деньги вкладывает в студийное оборудование, строительство мест для отдыха детей и жилых домов.

— И немножко в производство! — добавил я.

— «Немножко»! — гоготнул дед.

— Однако почему-то не все русские звезды делают так же, — заметил ведущий. — Например, виртуоз-виолончелист Ростропович предпочитает жить в Париже.

— Сергея это смешит, — кивнул Леннон. — Он рассказал мне о такой штуке, как «карго-культ». Это… — Джон объяснил значение термина. — Когда-то, во времена Российской Империи, русская знать предпочитала жить за границей, возвращаясь домой только за деньгами, и нынешние русские звезды им подражают.

Так этих гастарбайтеров, Джон!

— Да, я был далеко на Севере. Настолько далеко, что добираться туда пришлось на лодке и оленьей упряжке. Сидя у костра посреди тундры под северным сиянием, я испытал такой покой, который не способны подарить даже индийские места силы. Там — настоящее безвременье, и весь остальной мир со всеми его проблемами словно исчезает. Меня приняли в свое племя якуты — одни из представителей малых народов, населяющих Север России. Часть из них живет в городах, ничем не отличаясь от русских, а те, кто остался в тундре, пасут оленей. Принявшее меня племя, например, владеет огромным стадом. Это — чертовски выгодный бизнес, Рональд: мне показывали выписку с банковского счета, на нем было четыре с половиной миллиона. И с такими деньгами они живут так же, как их предки много веков назад, а государство совсем не стремится поступать с ними так же, как мы обошлись с индейцами. О якутах пишут книги, поют песни, рассказывают об их культуре в музеях и выделяют деньги из бюджета на изучение и сохранение их истории и культуры.

— Нет, лично познакомиться с мистером Андроповым мне не удалось, но я ведь простой музыкант, а он — Генеральный секретарь, что-то вроде президента.

— Не по рангу! — согласился я.

— Может потом, если на Орден Дружбы наработает, — предположил дед.

И, конечно, про Йоко и Амаану.

— Я считал, что Йоко любит меня таким, какой я есть, но она просто использовала меня, чтобы прославиться, манипулировала и угрожала убить себя! Она и сейчас это делает, но мое решение развестись не изменится. Больше всего я корю себя за то, что послушал ее и перестал видеться с сыном. Малыш, если ты видишь это, прости меня — папа был ужасным дураком, и я клянусь наверстать все упущенное время с тобой.

— Амаана — необыкновенная, — на лице Леннона появилась мечтательная улыбка. — Возможно впервые в своей жизни я встретил женщину, которая не играла со мной в «горячо-холодно», вместо этого испытывая мою силу духа. Когда мы ехали к ее племени, нам пришлось заночевать в снежной норе. Я понимаю, о чем все подумали, — хохотнул. — Но греть друг друга теплом тел нам не пришлось — она выросла в тундре и умеет выживать в самых жутких условиях, поэтому развела костер и при помощи ловушки поймала зайца. Раньше я никогда не видел, как красивая женщина одним движением сдирает шкуру с животного, и именно тогда понял, что по-настоящему влюбился.

— Вас привлекла жестокость? — попытался зацепиться ведущий.

— Меня привлекло отсутствие страха запачкать руки и испортить маникюр! — хохотнул Леннон.

— Самый опасный момент, — прокомментировал дед. — Не ночевка в поле, а промежуток между отъездом нашего «жука» и следующей встречей в Монте-Карло. Будь дело в гормонах, Леннон бы пришел в себя и открестился от Амааны. Хорошо, что она настолько крепко запала ему в душу. Майора дадим после свадьбы.

Через пару дней после показа интервью Англия натурально встала — заводы, шахты, доки погрузились в забастовки и требовали повышения зарплат. Само собой, не обошлось без стычек с полицией и банальных грабежей. Разгромили три полицейских участка, вызволяя своих задержанных товарищей, а работа Парламента оказалась парализованной — протестующие тупо заблокировали здание. Находящийся в должности меньше года премьер Эдвард Хит, само собой, обвинял коварную Советскую агентуру и призывал протестующих разойтись дальше пахать за гроши во славу Британской Короны. Ждем развития ситуации, а пока возвращаемся в милый сердцу Хрущевск, к не менее милым делам.

Сидя за столом в ресторане азиатской кухни, Андрей Андреевич Вознесенский заканчивал читать свежее, написанное в Хрущевске, стихотворение:

— Прости ему. Он до гроба

Одиночеством окружен.

Пошли ему, Бог, второго —

Такого, как я и как он.

— Круто! — оценил я. — Как назовете?

— «Песня Акына», — ответил он.

— Это хорошо, дружбонародно, — покивал я и спросил. — А вам нравится в телевизор ходить?

— А кому не нравится? — хохотнул Андрей Андреевич.

— Приглашаю вас на «Парный прогон» тогда, — улыбнулся я. — Поаукаемся через степь немножко.

— Поаукаемся, — кивнул он и спросил. — Может мне тоже стихи на музыку начать читать попробовать?

— Это не «чтение», а «читка», — поправил я. — Симбиоз чтения и пения. Нужно попадать в ноты и выстраивать как бы речевой поток. Можем попробовать, у вас, я слышал, очень хороший слух, а это половина дела.

Рэп-альбом Вознесенского, ну не ржака ли?

— Я вам бобину с мелодиями дам — у меня много. Называется «биты́», текст нужно писать так, чтобы слоги попадали в такт. Лучше всего подходят куплеты в 12, 16 или 20 строчек. Стандарт строчки — половина такта размерности четыре четверти. Но творчество под стандарт подгонять необязательно, можно и повыпендриваться — лишь бы на бит хорошо ложилось и речевой поток был гладенький: этому способствуют полисиллабические рифмы — у вас они получаются замечательно.

Поэт важно кивнул — любят они похвалу, тем более — заслуженную.

— Но это — после того как с оперой разберемся. Мы, как ни крути, наследники Мусоргского и Чайковского, должны хотя бы пытаться соответствовать. Я вашему предложению очень рад — сейчас «хип-хоп», так я назвал этот музыкальный жанр, практически моя монополия. В США пожаром лесным вспыхнул — мне пленки кустарные присылают, неграм очень нравится, они ритм, метафорически говоря, генетически чувствуют.

— Я уже начал, товарищи со студии твою мелодию наиграли, — порадовал Вознесенский новостью. — Романс, настоящий шлягер будет.

— Сейчас на студию поедем, — пообещал я. — Продемонстрируете и сразу передачу заснимем. Извините, позвоню пойду — надо зрителей собрать.

Выбравшись из-за стола, позвонил на студию. Комсомол обещали собрать через два часа — нормально, как раз успеем.

— Удобно у тебя тут, — признал Вознесенский, когда я вернулся за стол.

— Экосистема! — глубокомысленно ответил я. — Спасибо Партии — предоставляют средства производства. На заводы ходили?

— Конечно! — кивнул он. — У нас без встреч с рабочими коллективами никак — там вкусно кормят.

— Опасный путь, — хохотнул я. — Там ведь и наливают.

— Когда болеешь с похмелья, стихи писать не получается, — хохотнул Вознесенский в ответ. — Стараюсь лишнего себе не позволять — что это за поэт, если он стихов не пишет?

— Говно, а не поэт! — согласился я.

— Говно! — с удовольствием плюнул в злоупотребляющих коллег Андрей Андреевич и спросил. — А ты у нас, значит, сталинист?

— Я Родину люблю, — пожал я плечами. — Пастернака мне жалко, но что такое страдания одного, пусть и гениального человека, по сравнению с тем, что аграрное, рыхлое, полуколониальное дерьмо при Сталине превратилось в сверхдержаву? Государство всегда кого-то гнобит, это плохо, но это — объективная реальность, и с этим ничего не поделать — зашоренные пожилые упыри так лояльность демонстрируют. Теперь это в прошлом, сейчас сборник готовят из бывших «самиздатовцев». Ваш персональный хейтер Всеволод Некрасов там тоже будет. Недоволен, говорят — с появлением в сборнике он потеряет ауру гнобимого кровавым режимом мученика. Это дедушка все — он Макиавелли любит, вот, принялся активно возглавлять то, что запретить нельзя.

— Гнида этот Некрасов, — поморщился Андрей Андреевич. — В работе на КГБ меня обвинял.

— Я папочку на вас видел, — кивнул я. — Агентом не являетесь.

Вознесенский поперхнулся китайским пельменем.

— Да ладно вам! — хохотнул я. — В папочке ничего такого нету — вы образцово-показательно держитесь, чести Советского поэта не роняете. На других там такое, что челюсть отпадает — такие затейники, в однокомнатной квартире оргии на двадцать тел устраивают.

Вознесенский прокашлялся и спросил:

— Кто?

— Извините, я под очень большим количеством подписок, — покачал я головой. — Да и зачем вам?

— Незачем, — подумав, согласился Андрей Андреевич.

Выпив через край тарелки остатки том-яма, я предложил:

— Идемте?

— Идем!

На студии Вознесенский, который, как оказалось, знает ноты и активно пользовался оставленным ему планом оперы и аранжировками, напел под рояль «Я тебя никогда не забуду».

— Страшной силы вещь! — сымитировал я радость.

Потому что по-другому получиться и не могло.

— Шлягер! — важно кивнул поэт.

— Успех неминуем, — подытожил я, посмотрел на часы. — Пойдемте.

— А что читать? — спросил он по пути в павильон для съемок телеконцерта.

— Без мата, если можно, — попросил я.

Ввалившись внутрь под ржач Вознесенского, прошлись через набитый комсомольцами зрительный зал, пожимая руки и иногда обнимаясь. Музыканты уже на сцене, куда забрались и мы.

— Концепцию передачи знаете? — спросил я Андрея Андреевича.

— Смотрел, — кивнул он.

— Я вас представлю, выйдете из-за кулис и прочитаете первое стихотворение. Дальше — по очереди.

— Понял, — кивнул он и ушел за кулисы.

Я подошел к микрофону:

— Мотор! Здравствуйте, товарищи!

Зал привычно ответил аплодисментами.

— С огромной радостью представляю вам своего сегодняшнего напарника, одного из лучших поэтов-«шестидесятников» и замечательного человека — встречайте, Андрей Андреевич Вознесенский!

Поэт вышел на сцену, поклонился, занял место у микрофона и объявил:

— Посвещается АТЕ-36–70, автомашине Олжаса Сулейманова, на которой мы попали в аварию. «2 секунды 20 июня 1970 г. в замедленном дубле».

Андрей Андреевич изобрел текстовое слоу-мо. Ну разве не гений?