Рука судьбы или Этюд о предопределенности

ГЛАВА III

Когда я пришел в себя, со мной был лишь мой старый товарищ. После ужасного эпизода в подземелье профессор с величайшим трудом дотащил меня до нашего жилища. Многие дни и даже недели он хранил молчание по поводу случившегося вслед за тем, как я потерял сознание. Наконец, однажды вечером он рассказал, что, как только я упал, незнакомец очнулся, открыл глаза и с удивленным, испуганным видом поспешно застегнул рубаху, затем вскочил на ноги и молча исчез среди развалин.

Но все-таки профессор не поверил в то, что я видел; напрасно я клялся и пытался переубедить его. В конце концов, решив успокоить и развеселить меня, он сказал, что такой эксцентричный путешественник вполне мог носить с собой в качестве домашнего животного змею, которую я и нащупал у него на груди.

Как-то вечером, когда мы сидели и обсуждали это странное происшествие, упомянутый путешественник медленно приблизился к нашей хижине. На мгновение нам показалось, что он собирался заговорить с нами — при виде меня в его глазах, казалось, блеснул радостный огонек — но вместо этого он лишь неторопливо приподнял шляпу, отвесил поклон и вновь удалился в направлении руин Эль-Карнака.

Профессор весьма обрадовался даже такому знаку внимания. Он успел решить, что таинственный незнакомец когда-нибудь и каким-то образом поможет разрешить столь занимавшую его загадку. Никаких реальных оснований для такого заключения у профессора не было — он просто чувствовал, что так и случите я. Вероятно, его душа, посредством какой-то неопределенной интуитивной силы, уже соприкоснулась с возможностями будущего. Он был уверен в том, что будущее сулит раскрытие тайны, однако же, хоть искренне стремился к этому, не испытывал радости. Возможно, при взгляде в будущее душа его видела такие испытания и страдания, что сочла подобные лишения слишком высокой ценой за обещанное знание.

Мое выздоровление позволило нам возобновить наши исследования в Фивах. Каждое утро мы переправлялись через Нил и порой возвращались в хижину лишь поздней ночью. Снова и снова мы встречали в развалинах нашего странного англичанина, но он, казалось, по-прежнему избегал нас; даже добродушный профессор начал было приходить к выводу, что мы с большим успехом могли бы попытаться завязать разговор со Сфинксом, но однажды утром, вследствие довольно заурядного события, стена оказалась пробита. Так часто бывает в жизни — успех ждет нас, когда мы перестаем строить планы.

Профессор уже долгое время делал слепки с некоторых иероглифов, обнаруженных на барельефах в коридорах. Соединив эти иероглифы вместе, он нашел, что они образуют некий ключ, и с помощью этого ключа начал перемещаться из коридора в коридор. В тот день, однако, он был совершенно сбит с толку иероглифом, выглядевшим достаточно несложным. Старик пытался так и эдак расположить слепки, надеясь продолжить работу — но решение все не приходило, и после многих неудачных попыток он со вздохом непритворного отчаяния бросил свое занятие. В эту минуту из бокового прохода показался не кто иной, как наш незнакомец. Он с первого же взгляда понял, в чем состояло затруднение профессора и, приподняв шляпу, обратился к старику:

— Если позволите, сэр, я покажу вам, где была допущена ошибка.

Не ожидая ответа, незнакомец изменил расположение слепков, и через несколько секунд все трудности остались позади.

Благодарность профессора не знала границ. Он рассыпался в восторженных восклицаниях, мешая английские и немецкие слова, и остановился только тогда, когда незнакомец спокойно произнес: «Вы находитесь только в самом начале; вы еще не решили загадку». Но надежду в сердце старика было не так-то легко убить. Он снова с благодарностью и радостью пожал молодому человеку руку и вернулся к работе.

Незнакомец исчез почти так же быстро, как появился. Но лед был сломан, и профессор нетерпеливо предвкушал новую встречу. Он буквально потирал руки от удовольствия, думая о том, что интуитивная догадка оказалась верна: этот странный человек владел тайной, потребовавшей столь долгих поисков. Незнакомец, заметил профессор, без малейших затруднений правильно расположил слепки, что было бы невозможно, не знай он значения иероглифов.

— Но на что, в конечном итоге, указывают ваши иероглифы? — поинтересовался я.

Старик указал на лежавшую перед ним таблицу со странными значками.

— Согласно этой таблице, — сказал он, — последний иероглиф, содержащий разгадку тайны, должен представлять собой комбинацию первых семи символов. Видимо, мы уже близко — пойдем и поищем его.

С этими словами он взял один из фонарей и двинулся вперед. Мы и впрямь были близки к концу пути. Сделав несколько шагов, мы очутились в той же маленькой камере, где побывали вместе с проводником во время первого посещения гробницы — и здесь, к моему изумлению, увидели вырезанный в центре потолка странный символ, который мы и искали, точную копию наброска профессора. Старик, с выражением удовлетворения и торжества на лице, дал волю своим чувствам, исполнив дикий танец — вероятно, казавшийся ему немецкой версией шотландского Хайланда[6]. Но египетская жара не благоприятствовала таким гимнастическим упражнениям, и престарелый и почтенный ученый быстро выбился из сил.

Отдышавшись, он приступил к осмотру любопытного символа. Язык был ему незнаком, однако он без особого труда установил, что символ, обладая собственным отличительным характером, в то же время являлся сочетанием первых семи знаков. С другой стороны, профессор был ничуть не ближе к разгадке, чем раньше. Он действительно обнаружил нечто странное и пропущенное другими археологами. Но, в конце концов, это был всего лишь занятный фрагмент резьбы в пустой камере — иероглиф, лишенный смысла, возможно, что и дверь, но без ключа. Профессор тщетно прощупывал стены в поисках отверстия либо потайного хода и простукивал молотком пол и потолок. Звук везде был одинаков. Старик лишь пробудил эхо — эхо, которое подняло на смех его надежды, истаяло в пространстве и оставило его в отчаянии.

Прошло немало времени, прежде чем профессор сумел заставить себя признать, что после всех этих дней и недель напряженных исследований зашел в тупик. Он так усердно работал, превращая обнаруженные им знаки в путеводную нить, что вела его через запутанные лабиринты и подземные ходы, и так надеялся, что последний знак, состоящий из семи иероглифов — если только он будет найден — станет сезамом, открывающим дорогу к тайной гробнице, Эльдорадо его мечтаний. Увы! Таинственный символ, вожделенный гептагон, был и вправду найден, но в самом невзрачном помещении, в простой глухой камере площадью не более десяти квадратных футов, выложенной фиванским мрамором и не отмеченной никаким другим знаком, надписью или иероглифом, кроме странного резного фрагмента в центре потолка. Вход в великую гробницу (при условии, конечно, что таковая существовала) оставался сокрыт и недоступен. В большом волнении профессор вновь ощупал каждый дюйм кладки, и его маленький верный молоток еще раз приступил к допросу пола и потолка. Все было напрасно. Я видел, как его глаза наполнились слезами, когда мы собрались уходить. Он не произнес ни слова, пока мы не подошли к нашей хижине, затем пожелал мне спокойной ночи, и я понял по его удрученному тону, что впервые в жизни он совершенно пал духом.

На следующее утро, однако, мы с новыми силами двинулись в путь, добрались до катакомб, нашли коридоры, по которым прошли накануне, и с некоторыми затруднениями вновь достигли маленькой комнаты, отмеченной единственным знаком, составленным из семи иероглифов. Снова и снова, призвав на помощь все свои способности и познания, профессор пытался вырвать у крепких стен ключ к тайному ходу и ускользающей цели, которую он надеялся — вопреки всему — все же достичь. Час проходил за часом без всякого результата; твердые гранитные глыбы отзывались жалобным эхо под металлическими ударами молотка, безжалостно отказываясь поведать свою тайну, пока наконец, усталый и измученный, бедный профессор не повалился на пол, предавшись на миг разочарованию и отчаянию. Мне не хотелось оставаться в камере и быть свидетелем его горя, и я, взяв фонарь, отправился на небольшую разведку в один из соседних коридоров. Я старался держаться главного прохода, не осмеливаясь в одиночку войти в какие-либо ответвления, так как боялся заблудиться в их запутанных лабиринтах. Не успел я углубиться в коридор, как наступил ногой на голое тело араба, отползавшего от камеры, где я оставил профессора. Очевидно, этот человек тайком подобрался к камере и слышал каждое произнесенное нами слово. Я с первого же взгляда узнал его — он принадлежал к той же шайке, из которой мы в первое утро по приезде выбрали себе проводника. Ожидая, что он бросится на меня, я быстро выхватил револьвер; но вместо нападения араб издевательски рассмеялся и, проклиная всех христиан, растворился в темноте. После этого происшествия я заторопился назад и был поражен и до крайности удивлен, услышав голоса, доносившиеся из камеры. Профессор остался там один! Я кинулся вперед, чтобы защитить его, если потребуется, однако же, к своему изумлению, обнаружил его не в окружении арабских злодеев, а в компании молодого англичанина. Профессор стоял в центре помещения, энергично пожимая обе руки столь заинтересовавшего нас молодого человека, и осыпал его искренними благодарностями.

Когда я приблизился, мой старый друг дрожащим от волнения голосом сказал, что незнакомец по собственной воле вызвался стать нашим проводником — и показать нам ту самую таинственную гробницу; ее местоположение было известно лишь ему и нескольким арабам.

— Да, — произнес незнакомец, обращаясь к профессору, — я покажу вам то, что вы ищете. Мне часто хотелось раскрыть кому-либо эту тайну, но я решил поделиться ею только с человеком, который осознает историческую и научную ценность гробницы, а не будет рассматривать ее лишь как сокровищницу, подлежащую разграблению. По этой причине я незаметно наблюдал за вашей работой. Я слышал все ваши разговоры. Сегодня я был так тронут вашим всепоглощающим разочарованием, что больше не мог удержаться и почувствовал себя обязанным сказать вам, что цель ваших усердных поисков находится совсем близко. Не благодарите меня. В иных обстоятельствах я, вероятно, использовал бы свои нынешние знания для собственной выгоды. Честь открытия, однако, бесполезна для меня на этом этапе моей несчастливой карьеры. Но поторопимся, нам некогда тратить время на слова — нас не должны видеть вместе, особенно здесь, иначе нам грозит опасность. Встретимся вечером у входа в эту гробницу, и я с радостью открою вам все.