Рука судьбы или Этюд о предопределенности

ПРЕДИСЛОВИЕ

Осенью 1896 года многие ведущие газеты описывали необычайный пример пренатального влияния, а именно случай с итальянской девочкой, которая поступила в больницу Бельвью (Нью-Йорк) со странной и быстро растущей опухолью с левой стороны шеи; нарост этот начал развиваться через несколько лет после ее рождения и мог быть объяснен только испугом, пережитым матерью за считанные месяцы до родов. Я располагаю всеми подробностями этого случая, но не стану приводить их в данном введении по причине их сходства с определенными деталями нижеследующей истории, написанной, однако, задолго до того, как упомянутый случай был представлен вниманию публики.

В качестве примера воздействия, производимого разумом на тело под влиянием пренатальных впечатлений, я могу привести и другой случай, имевший место несколько лет назад в Англии. Одна довольно известная дама, увидав на своей земле нищенку и шестерых ее детей, приказала той уйти со словами: «Убери свой выводок свиней с моих глаз». Тогда нищенка, которая сильно нуждалась и почти умирала с голоду, в гневе преклонила колени на дороге и воскликнула: «Если есть Господь на небесах, пусть ребенок, которого ты родишь, будет таким, какими ты считаешь моих».

Слова и поведение этой женщины, как полагают, произвели на даму глубокое впечатление, и примерно через полгода она родила девочку со свиным рыльцем вместо носа и рта; последняя, пока была жива, кормилась из серебряного корытца.

В качестве еще одного примера влияния разума матери на разум еще не родившегося ребенка я бегло упомяну случай с одним мальчиком из Бостона (США); родители его не умели ни читать, ни писать, но сам он обладал таким природным даром вычисления, что в возрасте пяти лет его демонстрировали как вундеркинда в Гарвардском университете, где он после секундной паузы на размышление правильно складывал колонки, состоящие из пяти-семи двух- и трехзначных цифр. Как оказалось, эта удивительная способность объяснялась тем, что мать ребенка, опытная вязальщица, за несколько месяцев до рождения сына получила заказ связать столько-то сотен пар носков, и ночью и днем была занята вычислениями, пытаясь понять, сколько ей понадобится шерсти и каков будет ее доход.

История, изложенная в следующих главах, была написана задолго до того, как мне указали на случай с итальянской девочкой — но, возможно, не появилась бы в печати, если бы ее случай не привлек такое внимание: без подобной параллели моя повесть, вероятней всего, показалась бы лишь причудой болезненного воображения.

Некоторые люди, возможно, сочтут ее слишком ужасной для публикации. Мой ответ на это состоит в том, что преступления, которые каждый день совершаются по незнанию — или, еще хуже, беспечности — в отношении таких явлений, как наследственное и пренатальное влияние, гораздо более ужасны, чем любой плод воображения. Мне доводилось видеть такие чудовищные примеры воздействия наследственности и пагубной предродовой неосмотрительности, что, будь это только возможно, я раскрыл бы их преступный характер в повествовании, каждое слово и каждый слог которого навеки впечатались бы в память читателей предупреждением, что не должно и не может быть забыто.

Когда-нибудь именно на религиозных фанатиков и чрезмерно чувствительных пуристов будет возложена ответственность за добрую половину умственных и физических уродств, наполняющих мир бесконечной болью и страданием, вырождением и стыдом.

Именно эти люди налагают печать молчания на уста докторов, строя больницы для излечения тех самых болезней, что порождены столь поощряемым ими невежеством, и окружают эти болезни безмолвием. Обманываясь, они убеждают себя, будто поклоняются Богу — забывая при этом, что Бог Знания не ведает стыда, и что Бог Природы и есть природа, разлитая в животных и человеке. Подобные люди пытаются обуздать христианство догмами и не признают добра, если оно не исходит из врат церкви, и мало того: церкви определенной конфессии со строго определенными догмами, церемониями и ритуалами.

Для них слова Христа: «Кто не против вас, тот за вас»[1] не имеют никакого значения, и всякий вольнодумец в их глазах — преступник, пусть даже он и строит больницы, является человеком честным и добрым хозяином, помощником и благодетелем для своих ближних.

Эти люди располагают властью налагать табу «неблагопристойности» на любого, кто осмелится возвысить голос или обратить перо к этой теме и отклониться в сторону от ортодоксальных истин; и никакого прокаженного в дни древнего Израиля не стали бы избегать так, как сторонятся в наши дни так называемого социального прокаженного, имевшего несчастье навлечь на себя подобное клеймо. Порой, что правда, такие консерваторы очищают дом терпимости или прогоняют обездоленных с одной улицы на другую, более темную, но они не готовы искоренить самый исток зла — зла, что поселилось в их собственных домах, в их браках без любви, благословленных государством и церковью! Слишком часто, исповедуя свою религию, они забывают о простом Христе-человеке и вместо Него воздвигают Божество, которому необходимо поклоняться со страхом и трепетом.

Эти люди были бы потрясены, скажи мы им, что они суеверны — но разве они не подвергают аресту карточную гадалку и с радостью не сожгли бы на костре того, кто читает по звездам? И однако, согласно их верованиям, солнце и луна остановились, дабы каких-то несчастных могли убить; движение звезды возвестило явление Христа; их младенцев нужно крестить посредством большого пальца, рисующего на лбу знак креста — но ни в коем случае не указательного; к Богу же следует обращаться с церемониями, основанными и построенными на элементах суеверий, которые они предпочитают считать таким злом, не замечая, что подобные суеверия составляют значительную часть жизни и верований людей.

Античеловеческие идеи религии, однако, снимают бремя ответственности за индивидуальные действия, и за редкими исключениями это вполне приятно для масс: если они ошибаются, можно обвинить дьявола, а если дети страдают по их вине, можно уклониться от ответственности, переложив ее на плечи Господа.

Такие убеждения принесли человечеству величайший вред, но они устраивают человечество, чересчур себялюбивое для перемен, всю ту эгоистичную массу, которая целую неделю обманывает соседей, а по воскресеньям молит о прощении и сперва ломает свою юность на дыбах распутства — а затем мечтает о детях, чтобы те увековечили их имена или унаследовали деньги, что невозможно унести с собой в могилу.

Стоит ли удивляться тому, что, пока существуют такого рода явления, мир повсюду наполнен болью, страданием, бесчестьем и вырождением? Ибо семена, которые мы сеем, дождутся жатвы, и жатва эта выпадет на долю если не нас, то тех, кто когда-нибудь займет наше место. Судьба человечества — это судьба творения, и в великой цепи жизни роль самого малого звена человечества не менее значительна, чем самого большого; нет спасения от судьбы, сотворенной для нас действиями прошлого. Как говорил сэр Эдвин Арнольд, «сильны узы прошлых существований»[2].

Ибо кто возьмется отрицать, что настоящее — лишь дитя прошлого; и поскольку настоящему, в свою очередь, предстоит породить будущее, я постараюсь показать, что великим уроком бытия должны стать помощь и забота о тех, кто придет после нас. Излагая естественные законы наследственности и пренатальных влияний и принцип сознательного повиновения им, я утверждаю в следующей ниже повести, что, какой бы суровой и неумолимой ни была Судьба, она все же не совсем бесповоротна; изменить ее можно, однако, лишь благодаря осознанию тенденций к злу и вырождению — что обязано в достаточной мере предшествовать действию, дабы позволить другим законам вмешаться и повлиять на результат.

Тем, кто готов оспаривать эти представления, не мешает вспомнить, что в последние несколько лет многие специалисты по мозговой деятельности стали приверженцами теории, в соответствии с которой в сознании должен возникнуть некий предварительный росток, прежде чем идея или мысль станут результатом. Поэтому вполне возможно, что в двадцать лет, например, в сознании зародится определенная тенденция, способная разрушить или возвысить человека в сорок, и сам он все эти годы даже не почувствует, что в нем совершается некая перемена, пока стремление к действию не заставит его осознать эту тенденцию. Мы словно прокладываем рельсы, по которым запускаем поезд действия, — но мы прокладываем эти рельсы или тенденции заранее, и они, я убежден, простираются далеко за пределы нашей жизни и отмечают путь судьбы для наших потомков. Боюсь, что потомки, как и мы, окажутся слишком невежественны или беспечны, чтобы думать о тех, кто последует за ними.

Возможно, кто-либо нуждается в более религиозном обосновании таких идей; что же может быть в этом смысле внушительней, спрашиваю я в заключение, чем слова, ставшие настолько привычными, что мы едва задумываемся об их смысле — слова о наказании за «беззаконие отцов в детях до третьего и четвертого рода»?[3]

И если моя повесть, несмотря на все ее несовершенство, заставит хотя бы нескольких человек немного серьезнее задуматься над законами, которые управляют жизнью и не могут быть нарушены без соответствующих наказаний, это послужит достаточным оправданием того, что я выпустил ее в свет — и станет лучшим оправданием ее публикации, нежели все остальное, что я могу предложить.