Ротмистр Гордеев 2

Глава 4

Бегство от противника — почти всегда слабая позиция, признак проигранного сражения, особенно, когда солдат охватила паника.

А вот убегать с целью сманеврировать и нанести новый удар в неожиданном месте — совсем другое дело.

Помнится, в училище пичкали всякими байками из жизни великих полководцев. Про Нельсона одноглазого рассказывали, что когда ему доложили, мол, на горизонте превосходящие силы противника, он приставил подзорную трубу к выбитому глазу и заявил, что ни видит никакого превосходства.

Но к нашей ситуации больше подходит история про Александра Васильевича, свет Суворова. В одном из боёв противник был силён и крепко вдарил по суворовским богатырям. Те не выдержали и давай отрицательно наступать в сторону собственных тылов. А Суворов вместе со своими солдатушками бежит, да прикрикивает — «Веселей, братцы, веселей! Заманивай!».

Солдаты понять ничего не могут, что же их командир творит. А Суворов, знай себе, — «Заманивай!».

Добежал до какого то одному ему ведомого рубежа, когда решил, что преследующий их враг несколько выдохся бежать за ними взапуски, развернулся, махнул шпагой:

— В атаку, орлы! Бей басурмана!

И побежал со своей шпагой на врага.

Богатыри переглянулись, почесали репы — непорядок, командир один в атаку пошёл. Развернулись и вдарили штыками.

Я вот не раз думал, а, может, Александр Васильевич, и сам из наших будет? В смысле, из попаданцев? Сами посудите, показуху армейскую терпеть не мог, к солдатам по-человечески относился, не то, что большинство офицеров в его время — чуть что — кулаком в морду или под розги за малейшую провинность. Кашу из солдатского котла ел, сам со своими чудо-богатырями и в марш-броски, и в бой бок о бок ходил. На авось не полагался, а занимался тактическим тренингом.

Мы бежим, или правильнее сказать, тактически перемещаемся, чтобы оставить преследующего нас врага позади и снова вырваться на оперативный простор японских тылов.

Ну, как бежим? С конями и тачанками по предгорьям, заросшим густым лесом не сильно побегаешь. Но стараемся выжимать максимум и придерживать хороший темп.

Преследователю тоже не позавидуешь.

За нами гонятся два пехотных батальона из 5-й бригады Ямагучи. Навскидку человек пятьсот, может, больше.

Лобовой дневной бой с превосходящими силами в условиях ограниченного маневра для нашего мобильного отряда нам не выиграть, даже при наличии пулемётов, боезапас которых уже изрядно поредел, а пополнять его негде — японские патроны для наших «максимов» не годятся.

Поэтому вредим по мелкому — оставляем ловушки: волчьи ямы на тропах, несколько растяжек с гранатами, запас которых тоже недостаточен. Нескольких лучших стрелков я отрядил в отрядные «кукушки» — забирается такой снайпер в своей «лохматке» на дерево и садит по противнику, который не ожидал боевых действий на разных плоскостях.

Спасибо за идею Маннергейму — глядя на тролля, вспомнил о придумке его аналога из нашего мира времён «Зимней» войны. В моём мире она сработала против Красной армии, а здесь — на пользу России.

И пусть сами финны говорили, что мол — это всё сказки, не было никаких «кукушек», причём в товарных количествах, я предпочитал верить рассказам фронтовиков.

Времени на отдых почти не остаётся — мы петляем и тратим время на устройство ловушек, а противник преследует нас, более или менее, по прямой. Зато мы движемся и днём, и ночью, а японцы по ночам не воюют.

— Николай Михалыч, мы так и будем, подобно лисе убегать от охотника? — Карл Густавович присаживается на поваленный ствол кедра во время короткого привала-передышки.

Я ждал этого вопроса и уже подготовился.

— Мы не просто убегаем, Карл Густавович. Смотрите. — Я достал карту и обвёл наше примерное местоположение на этот день — юго-западные отроги Цяньшаня. — А вот здесь, по данным нашей собственной разведки, — я крестиком пометил селение Сюянь, — квартирует 21-й пехотный полк 5-й дивизии японцев.

— Предлагаете атаковать их? — Тролль задумчиво подёргал усы. — Попахивает безумием. Нас всего шесть десятков, даже при четырёх пулемётах.

— Возможно, это было бы самоубийством, учини мы такой манёвр среди белого дня. Но ночью…

Глаза Маннергейма зажглись блеском азарта. Он хлопнул меня по плечу, чуть не свалив с кедрового ствола на землю.

— С вами не соскучишься господин штабс-ротмистр. Что, ж, приступим к планированию операции?

Мы склоняемся над картой. Как говорится, дна голова хорошо — две лучше.

Скинуть преследователей с нашего следа так и не удалось, но получилось значительно оторваться от них, что стоило нам двух бессонных ночей и беспрерывного движения.

21-й пехотный полк полностью занял китайскую деревеньку Сюянь. Фанзы пошли под квартиры офицерскому составу, сараи, хлева, и прочие хозяйственные службы приняли сержантский и рядовой состав японцев.

Хозяева? Китайцев японское командование просто отселило подальше — в шалаши и какие-то самодельные халабуды в полях. Тем лучше, мирным жителям ничего не грозит, под наш огонь не попадут.

По границам деревни выставлены часовые, на дорогах, на въезде и выезде — настоящие блокпосты: барьеры из мешков с песком и землёй, шлагбаумы. В полночь караулы сменились.

Что ж у нас есть пара часов до новой смены. Отряд разбит на группы, каждая из которых имеет свой маневр и задачу.

Смотрю на часы — пора.

Дотрагиваюсь до плеча Скоробута, ординарец рядом со мной и исполняет роль транслятора приказов. Он понимает без слов.

Резкий трещащий крик коростеля трижды разносится над ночной деревней. Почти бесшумно щёлкают арбалеты моих бойцов. Оседают без вскриков наземь пронзённые смертельными стрелами японские часовые. Некоторых, впрочем, моим ребятам приходится снимать ножами — часовых у японцев оказалось поболее, чем у нас арбалетов.

С разных концов деревни доносятся ответные крики коростелей. Часовые, в том числе, и на блокпостах, больше не проблема.

Входим в деревню с разных концов. Тачанки занимают свои позиции, выверяют сектора обстрела.

Тем временем на соломенные крыши фанз и прочих строений летят горящие факела, а в окна особо богатых домов — вряд ли командование полка станет на постой а лачугах бедняков — гранаты. Бойцы берут под прицел окна и двери.

Грохочут взрывы. Огонь с треском и рёвом разгорается всё сильнее, охватывая не только крыши, но перескакивая на стены зданий и соседние строения.

Крики, неразбериха и паника царят среди личного состава 21-го полка императорской японской армии. Наверняка, многие японцы спросонья решили, что прямиком оказались в огненном аду.

Нет, ад ещё только начинается.

С криками, в одном исподнем выскакивают японцы из охваченных огнём строений — прямиком под пули моих бойцов: только успевай перезаряжаться.

Пулемёты косят мечущихся и ничего не понимающих солдат и офицеров противника, словно косой смерти. Почти никто не пытается оказать сопротивление. Лишь в отдельных местах вспыхивает редкий одиночный ответный огонь.

— Это не бой, Николай Михалыч, это какая-то бойня, — тролль, хоть и морщится, но метко всаживает пулю за пулей в мечущихся бестолково по улице японцам.

— Война, не спорт, Карл Густавыч, — отвечаю, занимаясь тем же самым.

Маннергейм только хмыкает — не до досужих разговоров. Целься, жми на спусковой крючок, перезаряжай и всё по новой.

Страшный рёв потряс деревню. Взлетел в воздух и разметался по досочкам какой-то сарай, а из-под его обломков попёрло на нас гигантское полуголое человекоподобное демоническое существо с синей кожей и гигантской пастью полной, крупных и острых зубов. В лапах у него устрашающего размера палица, окованная железными шипами.

Взмах, и пара бойцов, кинувшихся ему наперерез, отлетели, словно тряпичные куклы, на десяток метров.

Чудовище разворачивается, распахнув устрашающую пасть в сторону бегущего не него с обнажённой шашкой казака. Бойцу удаётся увернуться от удара палицей, казак рубит наотмашь. Заговоренная на демонов, видимо, сталь отсекает демону пару пальцев с кривыми острыми когтями. Хлещет синяя дымящаяся кровь.

На этом везение казака иссякает. Щёлкают гигантские челюсти, и верхняя половина бойца исчезает в гигантской пасти чудовища. Меня чудом не тошнит, да и тролль сереет зеленоватым лицом.

— Что за?..

— Это они-хитокути, — Маннергейм зло сплёвывает, — Живоглот, по-нашему. Говорят, создание буддистского ада.

— Приходилось сталкиваться, господин подполковник?

— Государь рассказывал. Он цесаревичем путешествовал в Японию, случилось лицезреть там это страшилище.

— Вы близко знакомы с императором?

— Я же кавалергард, приходилось во время дежурств во дворце пересекаться. Хотя с матушкой его знаком гораздо ближе.

Чёрт! Не до светских разговоров.

Живоглот прёт прямо на нас, и мой амулет печёт грудь, как борщ, только что снятый с плиты.

Выхватываю наган, снаряженный серебряными заговоренными пулями. Бац-бац! Одна из пуль попадает демону в глаз. Он с криком боли, хватается за своё ужасающее лицо. И кидает в нас с бароном свою палицу, словно городошную битку.

Еле успеваем пригнуться, чудовищное оружие со свистом, вращаясь, пролетает над нашими головами.

А демон совсем рядом. Из разинутой на нас с Маннергеймом пасти (она таких размеров, что кажется, может поглотить сразу обоих) вырывается зловонное дыхание — сквозь разверстую глотку, кажется, можно увидеть сам Ад…

Рев монстра закладывает уши.

Раз серебряные пули для него всё равно, что слону дробина, нужна «артиллерия» большого калибра.

Нашариваю в подсумке гранату, начинённую заговоренным серебром, дёргаю кольцо и закидываю её прямо в широкую глотку.

Раз, два, три… Они-хитокути разносит на части. Нас с Карлом Густавом забрасывает склизкими вонючими ошмётками и обдаёт потоками синей крови.

— Живы и, слава Богу, — Тролль крестится на лютеранский манер.

Осматриваемся в багровых отсветах догорающих домов.

Бой стихает. Деревня завалена телами мёртвых и раненых японцев. Наши потери — пять двухсотых, из них трое приходится на долю живоглота. Ох и попортил же он нам крови…

Масса пленных, растерянных и полуголых японских солдат и офицеров. Заставляем их под конвоем собирать по деревне и сносить в кучу вражеское оружие и боеприпасы.

На площади выросла большая куча — «арисаки», несколько станковых «гочкисов» на лафетах (я с завистью смотрел на эти вдвое более лёгкие, чем наши «максимки» французские пулемёты, хотя всё же недостаточно лёгкие, чтобы использовать их как ручное оружие, и их второй плюс — воздушное охлаждение — однозначно затрофеим), офицерские «смит-и-весоны», абсолютный аналог одноимённому русскому револьверу (однозначно трофеим, вооружу своих унтеров и пулемётчиков), штыки и офицерские сабли.

И пленные… Из почти трёх тысяч личного состава 21-й пехотного полка уцелела едва половина, большая часть из них — раненые в том числе, и тяжело.

— Кузьма! — оглядываюсь в поисках ординарца.

— Здесь, вашбродь! — Скоробут, как обычно в нескольких шагах от меня.

— Найди кого-нибудь из уцелевших старших офицеров, кто понимает по нашему.

Кузьма растворяется в темноте. И вскоре возвращается, подталкивая в спину раненого в руку японца средних лет в офицерских штанах и исподней рубахе.

— Штабс-ротмистр Гордеев, — представляюсь, — с кем имею честь?

— Тайи Мицуи Такатоси, командир второго батальона, — говорит по-русски с сильным акцентом.

Тайи на наши дрожжи — это штабс-капитан или штабс-ротмистр.

— Ваше коварное нападение противоречит всем законам войны, — горячится японец.

— Хотите об этом подискутировать? Победителя не судят. Такатоси-сан, я не чудовище, как вам может показаться. Организуйте оказание вашим раненым первой помощи. Соорудите носилки для тяжелораненых. У вас час, после чего я требую, чтобы вы покинули Сюянь.

— Куда же мы пойдём среди ночи?

— В любом направлении — все дороги для вас открыты.

Тайи злобно зыркает на меня своими узкими глазами. Но выбора у него нет. Отправляется исполнять.

А теперь самое интересное: надо решать, что делать с трофеями. Их так много, что все не утащить, а жаль. Приходится выбирать самое ценное.

— Кузьма, унтера Бубнова и Жалдырина ко мне!

— Бу сде, вашбродь! — Домовой козыряет и снова растворяется в темноте.

А я пока поворачиваюсь к Маннергейму. Тролль задумчиво курит, глядя на суету японцев, перевязывающих своих раненых и мастерящих носилки из подручных материалов под руководством Такатоси.

— Отпустите японцев? — спрашивает он с недоумением.

Пожимаю плечами.

— А куда нам девать полторы тысячи человек, большая половина из которых ранена? Предлагаете расстрелять? Это несложно: выстроить тут на улице и вдарить пулемётами…

Тролль смотрит на меня изумлённо и с возмущением.

— Господин штабс-ротмистр…

Ну вот, ещё немного, и он вызовет меня на дуэль. Понимаю, что перегнул палку.

— Вот и я, господин полковник, на такое всё-таки не способен. Одно дело использовать ночь и фактор неожиданности, и совсем другое — цинично расправиться с безоружными. Это уж совсем не по-людски, что ли. Так что пусть идут и молятся своим японским богам, что уцелели.

Барону ответ приходится по душе.

— Я рад, что не ошибся в вас, Николай Михалыч, — Маннергейм пожимает мне руку.

А вот и Бубнов с Жалдыриным. Они-то мне и нужны.

Водоплавающему начальнику моей пулемётной команды ставлю задачу как следует затрофеить «гочкисы»: размонтировать с лафетов пулемёты, забрать с собой все патроны для них и ЗИПовские комплекты.

Бубнову приказываю отобрать сотню «арсиак» с хорошим запасом патронов и все «смит-и-весоны». А остальные винтовки сжечь. Найти керосин и запалить жарким огнём всю эту кучу оружия.

— Что придумали сделать с трофейным оружием? — интересуется шведско-финский троль.

— В самое ближайшее время использовать против врага.

— Хотите устроить рейд ещё на какое-нибудь расположение японцев?

— Не успеем — до рассвета всего пара часов. Чтобы вы сделали, барон, если бы на соседний с вами полк ночью напали?

— Выдвинулся бы на помощь.

— Думаю, японцы поступят так же. Ближайшие части у «джапов» вот здесь, — показываю Маннергейму карты с отметками, — Гунцзиво и Танчун.

— Двадцать две версты до одного пункта и двадцать девять до другого. И там и там — пехотные части. Как раз к рассвету прибудут проверить, что за ночной переполох. Встретим с огоньком.

После сегодняшнего разгрома барон на подъёме. Думает, что нам теперь вся японская армия по плечу.

Сразу после окончания ночного боя в Сюани я отправил по обеим дорогам вёрст на пять по каждой тройки разведчиков. Их задача — обнаружить подход к японцам подкреплений и вовремя предупредить, откуда именно ждать супостата.

Собственно, я уверен, что первыми сюда доберутся японцы из Гунцзиво. Вряд ли двинут весь полк, скорее всего, отправят два батальона. Для нашего небольшого отряда многовато будет, но, коль взялся за гуж…

Не знаю, где старший унтер раздобыл керосин, но гора японских винтовок бойко запылала в ночи, осветив даже самые тайные закоулки центральной площади деревни.

Пока они горят, в душе всё просто переворачивается. Эх, как же хреново, что приходится уничтожать такую кучу добра!

Снова подзываю Бубнова.

— Савельич, надо заминировать подходы к деревне со стороны Гунцзиво. Метрах в трёхстах от околицы. Бери Ипполитова, и кого сочтёшь нужным.

Унтер козыряет и испаряется исполнять поставленную задачу. Его сменяет Жалдырин.

— Вашбродь, — мореман весело щерится, — ваше приказание выполнено, пулемёты затрофеены.

— Отберёте с Семёном для них и для себя вторые номера из бойцов.

— А наших куда?

— А ваши вторые станут первыми номерами для «гочкисов». Разместите их вот здесь, здесь и здесь — показываю Жалдырину на карте примерные точки по обе стороны от дороги на Гунцзиво.

— По кому стрелять собираемся, господин штабс-ротмистр?

— По японцам. Жду пару батальонов из Гунцзиво. Должны же были они слышать наш ночной бой. Обязательно отправят разузнать, как и что. Тут мы их прихватим.

— Любопытная эволюция намечается, вашбродь.

— Что?

— В смысле, маневр. Это по морской привычке так назвал.

— Сигнал на открытие огня — взрыв на дороге. Уяснил?

— Так точно. Разрешите выполнять?

— Дуй.

Маннергейм бросает взгляд на карманные часы.

— Время, отведённое японцам, вышло.

— Благодарю, что напомнили, Карл Густавыч. Кузьма!

Скоробут тут, как тут.

— Здесь, вашбродь!

— Найди главного над пленными. Этого… Такатоси.

Домовой козыряет и растворяется в темноте. Через пару минут возвращается, подталкивая прикладом винтовки Такатоси.

— Вы готовы выдвигаться, Такатоси-сан?

— Да, господин Гордеев, кивает японец.

— Выдвигайтесь колонной в направлении Танчуна. Чем быстрее вы это сделаете, тем вам же будет лучше. — Поворачиваюсь к Скоробуту, — Уведи его.

Через пять минут колонна японцев под командованием Такатоси с ранеными и деморализованными ночным разгромом бойцами скрывается в ночной мгле в направлении Танчуна.

Надеюсь, с их стороны проблем у меня не будет.

Ещё через десяток минут Бубнов докладывает, что фугасы на дороге из Гунцзиво заложены и будут взорваны по первой команде.

Ипполитов и один из разведчиков, посланных на дорогу Гунцзиво, подходят почти одновременно.

Выслушиваю их доклад.

Пулемёты расставлены по моему указанию. На дороге замечены приближающиеся японцы. Три батальона, винтовки на плечах, но штыки уже примкнуты — стало быть, готовы сходу вступить в бой.

Отправляю посыльного к разведчикам, ушедшим на дорогу в Танчун — пора им вернуться. Занимаем позиции в темноте по обе стороны от дороги. Все бойцы в дополнение к собственным карабинам вооружены японскими винтовками с большим количеством боеприпасов к ним. Пусть японское оружие послужит против своих хозяев.

Скоро снова в бой…

Сперва слышится отдалённый лёгкий гул, переходящий в приближающийся мерный топот множества бегущих ног. Это они, три батальона, посланные из Гунцзиво на подмогу.

Голова колонны показывается из-за поворота. Японцы бегут побатальонно трусцой, винтовки уже в руках, штыки примкнуты. До околицы им метров пятьдесят.

И тут дорога, буквально вздыбливается под ногами второго батальона. Закладывает уши от грохота взрыва — срабатывают оба заложенных нами мины. Летят в воздух комья земли и части разорванных человеческих тел.

Хвост колонны — третий батальон тормозит. С флангов по нему бью пулемёты Будённого.

А с фронта включаются в симфонию ночного боя пулемёты Жалдырина. Трещат винтовочные выстрелы. Это не бой, это мясорубка.

Враг настолько растерян, что не успевает сообразить, что к чему и выстрелить в ответ.

Десять минут и всё кончено. Дорога на подходе к Сюани покрыта ковром мертвых и раненых тел. Восток розовеет, ещё немного и взойдёт солнце. Нам пора.

— А теперь, Карл Густавович, уходим. И как можно скорее — надо успеть уйти как можно дальше до наступления дня, — говорю я, вытирая с лица пот.

— Согласен, Николай Михалыч, не стоит искушать судьбу. Нам и так повезло по высшему разряду.