Хренеть есть с чего. В портфеле аккуратно уложены желтоватыешашки, брусочек к брусочку.
Пироксилин? Динамит? Тротил?
Аккуратно скребу одну из шашек пальцем, облизываю. И тут же сплёвываю. Мерзкая химическая горечь — шимоза, известная так же, как мелинит. Японская взрывчатка. Очень чувствительная к ударам, к тому же при взрыве выделяющая не хило так ядовитых удушающих газов…
А вот и взрыватель: внутри стеклянной посудинки, заполненной прозрачной жидкостью, туго натянута проволочка, удерживающая подпружиненный ударник. Зуб даю — в посудинке какая-нибудь кислота, постепенно разъедающая проволоку. Разъест — ударник сработает и ба-бах! Вот только где этот ба-бах должен был сработать?
Слава богу, тут и сейчас пока ещё не додумались делать не извлекаемые детонаторы, инициирующие срабатывание адской машинки при малейшей попытке их извлечь.
— Что здесь происходит?
Поднимаю голову — передо мной поручик с парой вооружённых солдат.
— Вы кто?
— Штабс-ротмистр Гордеев. Пытались задержать японского агента с «адской машинкой», — киваю на останки портфеля «Рассохина», набитые шимозой, — Проводите меня в контрразведку к подполковнику Николову.
— Конечно, господин штабс-ротмистр… — Поручик с тревогой смотрит на портфель-бомбу.
— Не бойтесь, поручик, взрыватель у меня в руках, — демонстрирую офицеру стеклянную посудинку с проволочкой. — Портфель безопасен. Но ронять его всё-таки не рекомендую. Шимоза очень чувствительна к ударам.
Солдатам своим поручик не стал доверяться, с величайшим бережением потащил портфель со взрывчаткой собственноручно.
— Умеете вы отличиться, Николай Михалыч,- хмыкает Николов, оглядывая мой некогда парадный мундир, а теперь грязные и рваные лохмотья.
— Приключения сами меня ищут, Сергей Красенович, — развожу руками. — А что делать?
— Продолжать в том же духе, — улыбается он.
Открывается дверь кабинета Николова, солдат вносит поднос с тремя стаканами чая в подстаканниках, сахарницей, тарелкой с бутербродами, ставит на стол, рядом с расхристанным портфелем лже-капитана со взрывчаткой.
— Угощайтесь, — Николов делает приглашающий жест, — и вы, мадмуазель Серебрякова.
— Благодарю, господин подполковник, — Соня благодарно кивает, — а то, господин штабс-ротмистр только обещал бедной девушке угостить её обедом в ресторане.
Вроде и упрёк, а в глазах так и пляшут лукавые бесенята.
— Я распоряжусь доставить еду из ближайшего приличного заведения, — обещает Николов.
Смотрит на меня с печалью.
— А вот, что делать с вашим мундиром, штабс-ротмистр, даже не представляю… В таком виде показаться командующему и наместнику Дальнего Востока… Просто невозможно.
— Командующему? Наместнику?
— А вы не знали причину вашего вызова в штаб?
— Нет. Сказали только — быть в парадном мундире.
Николов хмыкает.
— И вы просто выполнили приказ, не поинтересовались в честь чего нужно явиться при параде?
— Н-ну… — бросаю взгляд на Соню, деликатно отщипывающую крошки от бутерброда, словно птичка клюёт, — я человек военный. Есть приказ — выполняю, не спрашивая.
— Не кокетничайте, штабс-ротмистр, — усмехается контрразведчик, -когда вам было надо для дела, вы приказов не ждали или задвигали их в дальний уголок. Ведь победителей не судят, так?
Покаянно развожу руками:
— Всё-то вы, Сергей Красенович, прозреваете насквозь, словно рентген.
— Рентген? — удивлению Сони нет предела, — Вы имеете в виду нобелевского лауреата девятьсот первого года по физике доктора Рёнтгена и его Х-лучи?
Вот ведь, опять чуть не спалился. Хорошо Рентген или Рёнтген уже сделал своё открытие.
— Да, Софья Александровна, именно его. Они же всё просвечивают насквозь, как проницательный глаз господина подполковника.
— Так вот, Софья Александровна, — ваш командир штабс-ротмистр Гордеев вызван в штаб армии для вручения ему ордена Святого Владимира 4-й степени с бантом и мечами за проявленный в боях героизм.
Соня непроизвольно охает. А Николов, выдержав некоторую паузу, словно корифей подмостков Московского художественного театра, продолжает:
— И для торжественного вручения новых погон следующего воинского чина — ротмистра.
Офигеть… растём, однако. В моих новых погонах при одном просвете звёздочек уже не предусмотрено.
— Вот скажите мне, ради всех святых, любезная Софья Александровна, возможно ли представить перед светлы очи генерал-адъютанта Куропаткина и наместника государя на Дальнем Востоке адмирала Алексеева такого оборванца, пусть и героя до мозга костей?
Соня строго мотает головой, а в глазах так и пляшут смешинки.
— Никак невозможно, господин подполковник.
— И что прикажете делать? У нас до назначенного времени полтора часа. Отстирать и починить?.. Или построить вашему командиру новый парадный мундир?
Соня окидывает меня критическим взглядом.
— На спасёт только чудо… Или кто-то из офицеров схожего телосложения и роста, кто согласился бы одолжить Николаю Михалычу на непродолжительное время свой мундир.
— Видите, штабс-капитан, сколь ценно у вас пополнение? Мадмуазель санинструктор не только хороша, но и практично умна и находчива.
Николов тянется к звонку, чтобы вызвать адъютанта и отдать соответствующее распоряжение…
— Стойте! — меня осеняет неожиданная мысль, — Мундир не уйдёт. У нас другая проблема — кого хотел взорвать лже-капитан Рассохин своим портфелем с шимозой?
— Неужели вы думаете, что… — кажется, Николова посетила та же мысль, что и меня.
Подполковник бледнеет.
— Конечно. Одним портфелем двух зайцев угробить: и Куропаткина, и Алексеева, обезглавить армию.
Николов хватает колокольчик со стола и ожесточённо трясёт им. В распахнувшуюся дверь влетает адъютант.
— Немедленно проверить, не записан ли сегодня на приём к Командующему и Наместнику капитан Рассохин из…
— Из сибирских стрелков, — подсказывает Соня.
— Выполняйте.
Адъютант щёлкает каблуками, наклоняет в лёгком поклоне голову с аккуратным пробором и испаряется из кабинета. Его сменяет пара солдат с исходящими паром судками.
Есть не хочется, ковыряюсь в еде, в отличие от Николова с Соней, проявляющих завидный аппетит.
— Господин подполковник, простите, что отвлекаю от еды… Если бы вы планировали ликвидацию вражеского командования, к чему бы вы его приурочили?
Вилка Николова с куском мяса замирает на полпути ко рту. Подполковник бледнеет.
— Думаете, японцы готовят удар?
В моём мире японцы ударили 24 августа, когда прекратились двухнедельные дожди, грязь и хляби просохли и стало возможно нормально наступать без боязни увязнуть в грязи. Здесь дожди уже выпали, 24 августа было три дня назад, но тогда японцы не ударили, видимо, сказался наш рейда по японским тылам, выбивший у врага пару полков и изрядное количество запасённых боеприпасов. Но они могли подтянуть недостающее к фронту за эти дни.
— Уверен, господин подполковник.
Николову непросто принять решение. Прокукарекаешь тревогу, а японского удара не случится.
— Сергей Красенович, я понимаю, не ваша зона ответственности. Не ваш уровень принятия решений. Хотите, я всё возьму на себя и лично сообщу об этих предположениях Куропаткину с Алексеевым? — предлагаю я.
В кабинет врывается запыхавшийся адъютант.
— Господин подполковник, капитан Рассохин есть в сегодняшних списках представлений командующего и наместника.
— Кто внёс капитана в список?
— Полковник Кривицкий. Именно он составлял все списки представлений.
— На какой час ему назначено?
— На четверть пятого по полудни.
Не сговариваясь, смотрим на часы. Стрелки приближаются в трём часам дня. Николов поворачивается ко мне.
— А у вас на который час назначено?
— На половину четвёртого.
— Поручик! Встаньте рядом с господином штабс-ротмистром.
Недоумевающий адъютант Николова встаёт рядом со мной. Контрразведчик придирчиво рассматривает нас.
— Как полагаете, Софья Александровна, у поручика с вашим командиром есть сходство в фигурах?
Соня встаёт, обходит нас кругом. Думает.
— Рост у них почти одинаков, в плечах и талии различия невелики…
— Софья Александровна, оставьте нас ненадолго. Можете скоротать время в приёмной.
Вот что значит — хорошее воспитание. Соня беспрекословно выходит.
— Поручик, раздевайтесь! Это приказ, — командует контрразведчик.
Адъютант Николова густо краснеет, хочет что-то возразить, но подполковник поясняет:
— У штабс-ротмистра безнадёжно испорчен парадный мундир. Вы же не откажете боевому товарищу? Одолжите Николаю Михайловичу свой на пару часов.
Адъютант мямлит что-то, но, в принципе, не возражает.
— А мне что же, в исподнем остаться? — наконец, выдавливает из себя он.
— Пошлите за полевым мундиром, и всех делов.
— Я иду в штаб с вами! — Соня решительно поднимается с дивана, на котором она только что листала столичные газеты недельной давности, стоило нам с Николовым появиться в приёмной.
— Софья Александровна, не может быть и речи.
— Вольноопределяющаяся Серебрякова, у вас были какие-то дела в госпитале?
— Господин ротмистр… Ну, Николя… — закусила нижнюю губку и смотрит оленьими глазами, этакий оленёнок Бэмби… И тут же добавляет решительности в голос:
— Я вас одних не отпущу. А если там будут раненые? Мой долг оказать им первую помощь.
Вы когда-нибудь пробовали спорить с женщинами? Даже начинать не стоит. Всё равно останетесь виноватыми.
— Хорошо, Софья Александровна, но вот вам мой приказ: самой никуда не соваться. Скажу «лежать» — исполнять не медля. Ясно?
— Так точно, господин ротмистр.
Вот лиса. Ладно хоть Николов не возражает.
— Не будем медлить. Время дорого! — слова подполковника звучат, как приказ.
В штаб армии успеваем прибыть за пять минут до назначенного мне для преставления времени.
По-быстрому осматриваюсь. Вдруг лже-капитан явился пораньше?
Но его, слава богу, нет. Приёмная Куропаткина полна таких же, как и я офицеров, вызванных для награждения и тождественного производства в новый чин. Где-то среди них — люди Николова.
То и дело ловлю взгляды, бросаемые господами офицерами на мадмуазель Серебрякову. Очень и очень заинтересованные взгляды. Чувствую, как начинают гореть щёки. Я, что — ревную?
Из кабинета выходит очередной новопроизведённый капитан. Он улыбается и сияет как начищенный самовар.
Штабной офицер сверяется со списком:
— Штабс-ротмистр Гордеев!
Пора!
Оправляю чужой мундир, вхожу в двери начальственного кабинета. Подполковник Николов входит следом.
— Ваши высокоблагородия, штабс-ротмистр Гордеев по вашему приказанию прибыл.
На меня оба высокоблагородия смотрят с любопытством, а вот друг на друга с неприязнью и какой-то ревностью. И это не просто традиционное армейское противостояние флотских и сухопутных. Тут всё круче закручено.
Куропаткин эту кампанию начал командующим Маньчжурской армии, Алексеев, бывший на начало войны Наместником Дальнего Востока, стал Главкомом сухопутными и морскими силами на всём Тихом океане.
Если всё будет идти, как шло в моём мире, в октябре после сражения на реке Шахэ, Алексеева отодвинут от командования и назначат Главкомом Куропаткина. Но Куропаткин Главкомом пробудет только до марта следующего, 1905-го, затем из-за неудач его снова низведут до командующего 1-й Маньчжурской армией.
Куропаткин и Алексеев довольно казёнными фразами поздравляют меня ротмистром и Владимиром четвёртой степени с бантами и мечами. Отвечаю не менее казённо — мол, служу Государю и России-матушке.
— Вопросы, господин ротмистр? — интересуется Куропаткин.
Нет бы мне ответить: «никаких вопросов, ваше высокопревосходительство»! Но чёрт меня дёрнул за язык.
— Почему мы столь неактивны в наступлении, ваше высокопревосходительство? Выучка и моральный дух солдат и офицеров позволяют не просто на равных противостоять противнику, но и громить его.
Наместник аж крякает от моего вопроса. Куропаткин хмурится, и, похоже, злится. Слышу, как Николов за спиной досадливо вздыхает.
— Вам, в окопах, конечно виднее, чем нам тут в штабах, — голос Куропаткина аж сочится ядовитым сарказмом. — Но, что толку было французам в доблести при катастрофе под Седаном, когда в плен угодил даже их император? Я не позволю вверенным мне войскам попасть в окружение и пережить катастрофу разгрома.
Конечно, лучше постоянно отсыпать и пережить другую катастрофу — разочарования и упадка воинского духа.
— Ваше высокопревосходительство, — вступается за меня контрразведчик, — ротмистр Гордеев делом доказал свои слова и преданность воинскому долгу. Только сегодня он разоблачил очередного японского агента, имевшего целью, по всей видимости, взорвать вас с Наместником в этом кабинете.
Николов выкладывает на стол портфель с шимозой.
Куропаткин и Алексеев синхронно бледнеют.
Наместник касается портфеля пальцами, словно ощупывая. Пальцы заметно дрожат.
— Ротмистр, — голос Куропаткина заметно теплеет, — не судите строго нас, стариков. За нашими плечами опыт и высокая ответственность перед государем за исход кампании. К тому же… — Куропаткин бросает едкий взгляд на Алексеева, — не всё зависит от меня. У меня в сейфе рапорта на имя государя от отстранении ряда нерешительных и косных воинских начальников от должностей, однако, рапортам моим хода не дано. Ещё раз, благодарю за службу.
Куропаткин даёт понять, что разговор окончен.
Покидаем с Николовым кабинет.
И едва переступив порог приёмной снова ловлю на себе полный ненависти взгляд. Оглядываю набитое офицерами помещение. Показалось? Нет, не могло.
Пытаюсь найти глазами источник этой ненависти.
— Николя, поздравляю, — шепчет Соня мне в ухо.
Её волосы щекочут мне шею, внутри всё замирает.
— Капитан Рассохин! — выкликает штабной офицер очередного посетителя кабинета Командующего.
Вот оно! Лже-Рассохин уже у дверей.
— Сергей Красенович! Это он!
— Господа офицеры, здесь японский шпион! — рык Николова заставляет всех замереть.
Лже-Рассохин оборачивается и выхватывает револьвер. Ему всего несколько шагов до заветной двери.
Врёшь, не уйдёшь!
Хватаю стул и кидаю его в голову шпиону. Немного промахиваюсь — стул прилетает злодею в плечо.
Он пошатывается и этого мгновения хватает многим из присутствующих, чтобы выхватить оружие и направить на лже-Рассохина.
— Взять его! — командует Николов своим контрразведчикам.
Несколько человек с наганами в руках бросаются к шпиону.
Грохочет выстрел. Один из офицеров со стоном хватается за простреленную ногу. Галифе быстро темнеет от крови.
Лже-Рассохин хватает какого-то пухлого полковника, явно из интендантов, прикрываясь им, приставляет ему к голове ствол своего револьвера.
Ситуация патовая.
— Рассохин, или как вас там, на самом деле, — звенящую тишину нарушает голос Николова, — у вас нет шансов. Бросьте револьвер и сдавайтесь.
В глазах шпиона отчаяние, но не страх.
Неожиданно он выхватывает из кармана металлическую трубочку и закидывает в рот таблетку.
Яд?
Секунда и тело шпиона стремительно трансформируется в огромного полосатого… тигра. Страшный удар когтистой лапы отбрасывает пухлого полковника в сторону. Из его разорванного горла хлещет кровь.
— Соня! На пол, живо! — ору я что есть силы, толкая девушку вниз и разряжая в чудовищного оборотня весь барабан револьвера.
Стреляю не только я. В зале грохот пальбы, в воздухе повисает резкий кислый дым сгоревшего пороха. Видно, как пули попадают в тело тигра. Вот только демоническому оборотню они, как слону дробины.
— Стрелять серебром! — Николов пытается перекричать пальбу.
Странно, что мой амулет никак не реагирует на демона. А демоническое создание рвётся к дверям кабинета.
Выхватываю трофейный вакидзаси и бросаюсь вперёд. Успеваю достать противника в последний момент — у самых дверей кабинета.
Магический клинок пробивает шкуру чудовищного создания, входя в мякоть задней лапы
С диким рычанием тигр разворачивается — чудовищные когти со свистом проносятся в миллиметрах от моей груди, распарывая заёмный мундир бедолаги-поручика. Успеваю ткнуть клинком в бок оборотня. Кажется, что скрип, с которым металл скользит по рёбрам противника, слышен на всю приёмную.
Тигр отступает от меня и двери в кабинет командующего на пару шагов, приседает для прыжка. Всё, мне кранты.
Бах! Бах! Серебряные пули бьют чудовище в правый бок рядом с лапой. Кажется, Николов успел перезарядить свой револьвер противодемоническими пулями.
Жуткий вой боли и рёв ярости сотрясает стены. Хромая тигр-оборотень крутится по залу, питаясь увернуться от летящих в него пуль, а затем с рёвом кидается в окно. Грохот и звон разбитого стекла и чудовище выскакивает из штаба на улицу.
Вслед ему летят пули, но тварь, петляя зигзагами, словно заяц стремительно исчезает из виду.
Помогаю подняться с пола Соне. Она в ужасе смотрит на располосованный на груди мундир — орденский знак Святого Владимира болтается на одном честном слове.
— Николя, вы целы? Не ранены?
— Чудом.
Из кабинета наконец появляются благоразумно пересидевшие там всю суету Алексеев с Куропаткиным с револьверами в руках. За окном слышен нарастающий гром. Гроза? Нет… это японские орудия начали свою канонаду.
В приёмную из коридора вбегает кто-то из штабных.
— Господа! Японцы перешли в наступление!