Ротмистр Гордеев 2

Глава 12

Спиртное, хоть его и немного, быстро развязывает языки, особенно у моих «вольноперов». В принципе, понятно — люди молодые, организмы нетренированные. У офицеров — пусть они и, практически, сверстники, ситуация получше, разве что щёки слегка разрумянились. Чувствуется изрядный опыт.

А вот у лицеистов дела плохи.

Особенно развозит Канкрина. Лицо краснеет, становится одутловатым. Дотоле изящная линия пробора его причёски, которая делила пышную шевелюру на две почти одинаковых части, куда-то исчезает, вместо него торчит куча растрёпанных волос.

Думаю, что наливать ему больше не стоит, хочу максимально тактично это заметить, но тут «пробивает» Каульбарса. Корнет, назвавший меня социалистом, никак не желает успокоиться.

— Господин штабс-ротмистр, позвольте задать вам вопрос?

— Задавайте. Мы с вами — боевые товарищи, между нами секретов быть не должно.

— Прошу заранее извинить меня, но… не кажется ли вам, что вы несколько перебарщиваете, заигрывая с подчинёнными? Вы же сами понимаете, что, в своём большинстве, это необразованные серые люди, преимущественно, из деревни, которые прежде дальше родного села не выезжали и ничего толком не видели… Жили в лесу, молились колесу… Вы считаете, что они оценят ваши труды?

Тяжело вздыхаю.

— Начнём с того, корнет, что никто с подчинёнными не заигрывает и заигрывать не собирается. Это раз, — перевожу дух, чувствуя, что меня начинает распирать от злости.

Всё-таки некоторые выходцы из аристократических семей изрядно оторваны от жизни. Будем считать, что это в них играет юношеский максимализм и неверные психологические настройки, которые мне ещё предстоит сбить.

— Теперь — два: это наши, русские солдаты. Да, зачастую это простые деревенские мужики, взятые прямиком от сохи, но именно им предстоит идти в атаку, они будут прикрывать вас в бою, от них зависит то, ради чего мы здесь — победа! Поэтому к ним нужно относиться так, как вы бы хотели, чтобы относились к вам: с максимальным уважением и пониманием. Само собой — без панибратства и сюсюканья! Но — по-человечески, вникая в их нужды, прислушиваясь к их пожеланиям и не игнорируя их дельные советы. Запомните, вы за них в ответе!

— И всё-таки вы — социалист! — пьяно бросает Канкрин.

— Как вам будет угодно, — морщусь я и успокаиваю сам себя: ребята молодые, в голове гуляет ветер, но ведь они сами по своей воле отправились в действующую армию добровольцами.

Почти у всех влиятельные родители с кучей связей, впереди, после окончания престижного лицея, большие жизненные перспективы и карьерный рост. Но они по велению сердца идут на войну. Скажу больше — их родители одобряют такой шаг.

Взять того же Канкрина, который вроде бы осуждает меня за мои взгляды. Пусть ему исполнился двадцать один год и потому совсем необязательно при поступлении на военную службу запрашивать разрешения у родных, тем не менее, начальство лицея решило перестраховаться. По их просьбе юноша написал отцу и получил от того благословение.

Подобная история у каждого из этих ребят, поэтому я обязан, несмотря на их закидоны, превратить их в настоящих боевых офицеров и… вернуть родителям живыми и невредимыми, пусть сейчас и идёт война.

Если кто-то из парней погибнет — я себе этого не прощу.

Пока размышляю над столь непростыми вещами, барон как истинный дипломат ловко переводит общую беседу в другое русло.

Начинаем обсуждать обстановку на фронте. У нас пока не так горячо, как под Порт-Артуром, но все сходятся во мнении, что это всего лишь затишье перед бурей. Увы, стратегическая инициатива за противником, и японцы обязательно попрут в нашем направлении.

— Будет большое сражение, — изрекает аксиому Маннергейм.

Замечаю, что ему явно импонирует Канкрин, барон словно видит в этом юноше своё молодое отражение. И пусть между ними не особо большая разница: одному слегка за двадцать, барону нет и сорока. На войне день идёт даже не за три по выслуге, а за все десять, а иной и равносилен году.

— Как ваше мнение, господин барон — мы готовы к этой битве? — интересуется поручик Цирус.

Вопрос одновременно и простой, и сложный. Само собой, на месте никто не сидит, мы тщательно укрепляемся, но игра от обороны к победе не приведёт, а для решительной контратаки не хватает ресурсов. Вроде, и велика Россия-матушка, а полков, сколько нужно, почему-то нет.

— Благодаря действиям нашего отряда, нам удалось потрепать японцев и скорректировать их планы. У нас появилась короткая передышка. Думаю, мы используем её по максимуму, — отвечает Маннергейм. — Но расслабляться нельзя. Японцы щедры на неожиданности, а в штабе у них сидят далеко не дураки. Что-то обязательно придумают.

Киваю в подтверждение его слов. Никогда нельзя недооценивать противника и думать, что закидаешь его шапками. В этой войне японцы показали, что могут достойно сражаться и что совсем необязательно заваливать нас трупами, чтобы добиться прорыва.

Разговор плавно переходит в другую, более практичную плоскость. Начинаем обсуждать «штатку» эскадрона — как выяснилось, в меня настолько поверили, что по сути дали полный карт-бланш.

У меня, конечно, были свои соображения, но одна голова — хорошо, а если таких умных голов несколько…

Общий «котелок» сваривает примерно следующее: эскадрон делим на четыре взвода, причём не абы как, а в зависимости от предназначения.

Первый взвод — собственно будет выполнять те функции, ради которых и создавалось подразделение, то есть разведка и диверсии в тылу врага. В командиры ставлю того же поручика Каульбарса — молодой, энергичный, а то, что опыта не хватает, так это дело поправимое. Само собой, без пригляда не останется, буду присматривать и учить всему, что умею.

Второй взвод — штурмовики, сюда войдут самые «безбашенные» и физически крепкие. Всё-таки штурм, есть штурм, нужен определённый склад характера и неимоверная выносливость, чтобы «вывозить» нагрузки.

Прежде чем кого-то включить, обязательно просею бойцов сквозь мелкое сито. Скорее всего, буду брать ребят помоложе, способных пробегать десятки вёрст при полной боевой выкладке, да ещё и с кучей необходимого снаряжения.

Эх… где б мне раздобыть броников… Те кавалерийские кирасы, что я видел — штуки неимоверно тяжёлые и громоздкие. Будут больше мешать, чем защищать.

Зарубежная оборонка уже «пилит» броники скрытого ношения, собранные из стальных пластин, но до наших краёв доходят разве только упоминания в газетах. Да и то, из них следует, что эти спецсредства защиты, в первую очередь, предназначены для всякого рода «випов», вроде премьер-министра Болгарии, которого спас один из опытных образцов.

В общем, кое-какие идеи у меня имеются, но до воплощения в жизнь очень далеко — и без того в башке сразу миллион планов, можно просто порваться.

В комвзводы назначаю Измайлова. И по физическим кондициям в самый раз — я по сравнению с ним кутёнок, и здорового авантюризма хоть отбавляй. Вдобавок — умён и впитывает в себя полезную информацию как губка.

Третий взвод — моя огневая и при этом мобильная мощь. Пулемётные тачанки, ракетные установки на конной тяге, в самом, надеюсь, не отдалённом будущем — ещё и усовершенствованные миномёты.

Рулить им будет корнет Трубецкой. У парня генетика что надо, не одно поколение послужило на славу России. Думаю, и он справится, тем более, технически вполне подкован. Думаю, потянет князь, не оплошает.

Четвёртый — самое главное для солдата, его хозобеспечение. Боец должен быть одет, обут и накормлен. На плечи взвода ложатся баня, полевая кухня, обмундирование, ремонт техники и прочее в этом духе. Командир — унтер из вольноопределяющихся Трофим Старча. Есть у него хозяйственная жилка.

Универсальные солдаты бывают только в кино, но определённой взаимозаменяемости добиться нужно. Будем учить людей так, чтобы штурмовик на какое-то время мог подменить собой диверсанта, пулемётчика и наоборот. То есть, понадобится программа стажировки. Её я беру на себя.

А ещё мне нужен толковый зам, по сути — начштаба эскадрона. Останавливаю выбор на Цирусе.

Вроде всё, с этим разобрались. Наверху обещали не ставить палки в колёса, так что, думаю, «штатку» утвердят.

Напоминает о себе Лонгвинов. Он, оказывается, внук известного коннозаводчика, лошади — его стихия. Определяем его в третий взвод к тачаночникам.

Вольноопределяющийся Романов успел поучиться в немецкой гимназии.

— Скажите, а вы хорошо знаете язык? — спрашиваю у него.

Романов краснеет.

— Надеюсь, что да. В последний раз, когда были всей семьёй на курорте в Баден-Бадене, местные принимали меня за своего.

— Отлично! Тогда у меня к вам будет не приказ, а личная просьба — в свободное время позанимаетесь со мной немецким?

— Обязательно, господин штабс-ротмистр. Правда, простите за нескромность — а зачем он вам?

Ну не буду же я говорить, что через десять лет немецкий станет языком нашего врага. Вряд ли эта реальность полетит по какому-то иному пути, и Россия избежит Первой мировой.

— Изучение иностранных языков помогает развивать мозг.

Романов смотрит на меня с долей удивления. Ну да, верно считал меня каким-то солдафоном.

Канкрин владеет английским. Прошу и его поднатаскать меня. Та гремучая смесь из будущего, которую я выдаю за американский диалект, ещё не в ходу. Нужно быть аутентичным.

Расходимся довольные друг другом. Во всяком случае, так кажется мне.

Следующий день проходит обыденно и буднично, я провожу что-то вроде тестирования солдат и по результатам определяю в подходящий взвод.

Больше всего проблем с Лихом одноглазым. Такого брать в разведку или на штурм — стрёмно, даже если принять все необходимые меры безопасности…

Затем вижу, как ловко и непринуждённо он в одиночку ворочает тяжеленный «гочкис» и явно способен палить из него, как из «ручника». А ведь это талант! Сдаётся, боец нашёл своё призвание.

Решено!

— Будешь служить во втором штурмовом взводе пулемётчиком. И гляди за техникой в оба, то есть во весь глаз, — поправляюсь я.

Попутно даю задание взявшему над ним шефство унтеру Ипполитову.

— Поднатаскай бойца в русском, а то порой не сразу и поймёшь, что говорит на своём. В бою каждая секунда на вес золота.

— Слушаюсь, — козыряет унтер.

Вечером принимаю царский подарок от Маннергейма. Каким-то чудом барону удаётся раздобыть датский ручной пулемёт Мадсена, по сути, первый по-настоящему ручной пулемёт с коробчатым магазином сверху и сбоку от ствольной коробки.

— Ахренеть! — не могу сдержать радостный возглас и сразу же выпаливаю:

— А ещё есть?

Барон смеётся.

— Увы. Там, где я его достал — больше нет. Но, если появятся — постараюсь заграбастать раньше, чем доберутся другие.

По лицу барона вижу — рыбные места он выдавать не собирается, хотя мы вместе совсем ещё недавно воевали, причём довольно-таки неплохо.

У Жалдырина и Будённого при виде чудо-агрегата текут слюнки.

Смеюсь.

— Нет, ребята… Не обижайтесь, но игрушка не для вас. Ручной пулемёт пойдёт в штурмовой взвод. Там ему самое место. Но, прежде чем вручить его штурмам, вы должны освоить его сами, изучить матчасть и техническое устройство, а потом поработаете в качестве инструкторов.

Двух других более счастливых людей на свете в этот день не существуют. И мореман и будущий маршал Советского Союза готовы бежать с пулемётом прямо сейчас, я всё-таки останавливаю Будённого, чтобы напомнить о выступлении перед офицерским собранием.

— Доклад переписал?

— Ещё трошки осталось. Чуть-чуть.

— Ну-ну… Ладно, ступай — осваивайте машинку.

Память вдруг выдаёт новую подсказку: моим штурмовикам придётся орудовать в тесных окопах. С обычным оружием там не очень повоюешь — развернуться и то проблема.

В первую мировую неплохо себя показали дробовики. Вот бы снабдить ими второй взвод.

Понятно, что оружие нештатное, по официальным каналам хрен продавишь. К тому же, мне желательно заполучить дробовики вот прям щаз, крайний срок — завтра.

Выкладываю соображения Маннергейму. Тот задумчиво трёт затылок.

— Ох, Николай Михайлыч… Умеете ж вы озадачивать…

— Так я ж не ради себя!

— Только это вас и извиняет! Попробую пустить в ход кое-какие связи. Может, и выцарапаю вам дюжину дробовиков.

— Две!

— Побойтесь бога, штабс-ротмистр!

— Хотя бы полторы…

— Пусть будет полторы, — вздыхает Маннергейм.

Оба понимаем: хочешь получить хоть что-то — проси немыслимое в немыслимых количествах. Что-то да перепадёт. То есть штук на пять-шесть дробовиков можно рассчитывать.

Ещё день уходит на всякие мелочи и частности: этого — туда, этого — сюда. Ну и что — что не хочет?..

Зато теперь у меня полный расклад: кто, где и за какие заслуги.

Затыкать дыры на фронте эскадрон не бросают, значит, у меня есть время на подготовку людей. В первую очередь — офицеров и вольноопределяющихся.

Сначала гоняю их, они потом гоняют своих подчинённых.

Делюсь наработанным опытом, разъясняю непонятные моменты и всякие тонкости, вроде системы оповещения сигнальными дымами и птичьими криками. Показываю нашу импровизированную полосу препятствий, учу владеть разными видами вооружения, включая трофейные.

Настоящий офицер должен уметь делать всё и даже чуточку больше.

Ненавижу пустую беготню, поэтому занятия идут по строгому плану. Эх, мне б месяца два-три, да кто ж мне их даст!

Судя по оперативным сводкам, японцы накапливаются напротив наших позиций, не сегодня — так завтра, пойдут в наступление.

Но и изматывать солдат не хочется — ничего хорошего из того, если они пойдут отражать врага смертельно усталыми, не выйдет.

Ищу во всём золотую середину и, как мне кажется, нахожу, пусть и с большим трудом.

Бойцы вроде поднаторели и с «копыт» при этом не падают.

Опять же — хорошая и обильная кормёжка, после которой солдат не испытывает дискомфорт и не сидит в нужнике в позе орла часами.

Решительно отказываюсь от занятий строевой. Вот наступит время парадов, так тогда в полном объёме и сразу! А пока пусть лучше учатся броскам от наших окопов к вражеским.

Проверками мне не докучают, но нет-нет, да мелькнут на горизонте чьи-то золотые погоны с крупными звёздами.

Судя по выражению на лицах — приезжают не столько посмотреть, сколько полюбопытствовать, чем это тут занимается экспериментальное подразделение и что делает из того, что неведомо другим.

Хорошо, что у меня выработанная ещё из прошлой офицерской жизни привычка переносить такие вещи стоически, не выпадая из колеи. Тем более я сам заинтересован, чтобы наш опыт распространился как можно шире.

Одним эскадроном можно выиграть сражение, но точно не войну. Мы — всего лишь та соломинка, что способна переломать хребет верблюду, но надо, чтобы таких соломинок было много, не один тюк.

Поэтому я не жалуюсь и не прошу, чтобы нас оставили в покое. Наоборот, с охотой рассказываю про все нововведения.

Конечно, есть вероятность, что информация может уйти налево, к японцам, но, думаю, рано или поздно — это всё равно произойдёт. Сейчас важнее не сохранность секретов, а подготовка, причём в массовых масштабах.

В часть приезжает репортёр с фотографом. Лицо репортёра кажется мне подозрительно знакомым, особенно пухлые обвисшие усы.

— Гиляровский, Владимир Алексеевич, «Русские ведомости». Пишу фронтовые заметки, — представляется он и с любопытством смотрит на меня:

— Слышал о вас много необычного, господин штабс-ротмистр. Признаюсь, был изрядно заинтригован и потому приехал, чтобы увидеть всё собственными глазами. Ну и узнать вас получше.

Точно! Теперь вспоминаю, где его видел. Это же сам король российской журналистики, дядя Гиляй! Большой знаток Москвы и патриот Родины!

Он-то мне и нужен.

— Давайте по-простому, без чинов и званий. Николай Михайлович Гордеев, — улыбаюсь я. — Рад вашему визиту! Думаю, нам есть о чём с вами поговорить, Владимир Алексеевич!