Роман, в издательство

Глава 5 День второй

— Серж! Ты где? — раздался голос Романа, приближающегося к моей комнате. Он вошел. — Здесь, конечно же. Договорились? Нет? Я предлагаю тебе экскурсию по поселку! Может, последний раз видимся…

— Как это последний? — пытаясь очухаться от совсем непродолжительного сна, хрипло пробормотал я.

— А ухожу я от вас! От обоих, — мрачно кивнув в сторону кабинета деда, злобно проговорил Роман. — Надоели вы мне со своими сказками. Не пишу я ничего! Нечего писать! Остыл, нечего сказать миру, умер писатель, не было! Зачем вы ко мне пристали? Пойдем! Отдам тебе твою Софью и уйду!

— Как уйдешь? Он же убьет меня! — как брошенная собачонка бежал я за Романом, который размашистым, уверенным шагом шел к калитке. Я не видел его еще таким. Это был совсем другой человек нежели тот, которого я видел в эти дни. Он оказался гладко выбритым, подстриженным, в каком-то очень приличного вида костюме, и при этом жесткий и убежденный в своей правоте. — И что значит: отдашь мне мою Софью?

— То и значит. Я знаю о вас обоих все.

— Что «все»? — оторопел я.

— Все! — как-то так безапелляционно заявил Роман, что уточнять дальше не возникло никакого желания.

Мы беспрепятственно оказались за пределами участка, видимо, вместе с внуком дед позволял мне выходить, и направились на прогулку.

Роман в красках рассказывал мне обо всех жителях домов, мимо которых мы проходили. Рассказывал увлекательно и увлеченно, не пропуская деталей о самых отдаленных родственниках живущих поблизости людей. Наконец, мы подошли к скромному дому Софьи.

— Иди! Она ждет тебя. Она знает, что ты сегодня придешь. Она живет одна.

Отвлекшись на прогулке от мыслей о смерти и не в силах больше думать ни о чем, что было связано с призраком и его внуком, я вбежал к Софье, не оглядываясь и не размышляя о последствиях.

Спустя время пришло осознание, что договор не подписан, я на свободе, в доме любимой женщины, тело которой и душа, раскрывшаяся для меня нараспашку, принадлежали теперь только мне, и показалось, нет предела этому счастью, и что это может продолжаться вечно!

Но по мере того, как любовная лирика утихала, сознание возвращалось и требовало решить поставленную задачу! Не каждому ведь в жизни являются призраки. Не каждому открывают сроки. А что если он просто меня предупредил, и у меня осталось каких-то восемь, теперь наверное меньше, дней, и сделать из его внука писателя — это единственная возможность остаться в живых, подписав договор с одним с Того света?

Остаться в доме Софьи до смерти, а потом сделать ее до конца жизни несчастной, и самому всю вечность мучиться, что упустил свой шанс? Нет! Пока есть надежда, надо бороться! Где этот чортов Роман? Пойду морду ему набью, что ли! Вдруг полегчает?

— Софья, простите, мне очень надо уйти! — Да, мы так и не перешли на «ты», и это придавало шарма этому так стремительно и странно начавшемуся роману, хотелось верить, длиной в жизнь!

Она смотрела молча и понимающе, но по-прежнему в ее взгляде, кроме благодарности и теперь уже любви, читалось что-то странное, как будто она до сих пор злилась на меня за что-то! За что? Раздумывать не было времени! Пусть будет за то, что я так долго не появлялся в ее жизни! Так, кажется, пишут в женских романах? «Я ждала тебя всю жизнь! Почему ты так долго не приходил?» Нет времени на ее загадки! Потом, когда-нибудь, если это «потом» наступит…

Я выбежал из дома и наткнулся на машину скорой помощи. И вдруг какая-то старая бабка, завидев меня, заорала во все горло: «Убили касатикааааа! Рому убили! Он убил! Держите его! Оооон!» — переходя на визг, орала бабулька, тыча своим дряхлым пальцем в меня!

Не раздумывая, я бросился бежать! Куда я мог бежать в этом странном месте? Конечно, в лапы к призраку. Кто, кроме него, мог спасти меня от всего этого кошмара: от обвинения в преступлении, которого я не совершал?

Не позаботившись после себя прикрыть ни входную дверь, ни дверь в кабинет, я пулей влетел в кресло, закрыл глаза и чуть ли не заорал:

— Дед!

— Да здесь я, не ори! — сначала отозвался призрак, а потом явился.

— Что происходит? Ты знал, что его убьют, поэтому отпустил меня с ним?

— Ну, знал, что жизни его конец, а что убьют — не знал…

— Что значит, ты знал, что жизни его конец?! — растерянно спросил я.

— Ну, он же бесповоротно и окончательно отказался быть писателем… Согласился бы хотя бы подумать, выжил бы…

— А какой конец у него был, ты не знаешь?

— Меня вернули только в этот дом. Я не имею права выходить из него и бродить за вами по пятам. Я не знаю, что происходит за его пределами…

— И что орала та бабка, ты тоже не знаешь?

— Слышал. Она местная умалишенная. Ей никто не поверит! Ты же не убивал Романа?

— Нет, конечно! — воскликнул я.

— Значит, тебе незачем волноваться! Милиция разберется…

— Полиция… Не уверен я, что все так просто обойдется. Свидетель единственный, и она укажет на меня…

— Не поверит ей никто, не сможет она тебя вспомнить! Но если она действительно все видела… Наведайся к ней и спроси, что именно она видела и почему считает, что ты его порешил.

— Что за сленг, писатель? «Порешил»… Ладно, пойду. — Необъяснимым образом спокойствие призрака передавалось и мне. — Где она живет?

— Да, аккурат рядом с Софьей…

Я даже не стал спрашивать, что теперь будет с нашим договором и моей смертью, разобраться в убийстве Романа на данный момент казалось важнее. С тяжелым сердцем я подходил к дому Софьи. Зачем я пришел к ней тогда? Если я был уверен, что мне не уговорить Романа и жизни мне оставалось всего восемь дней… Зачем дал надежду на счастье хорошему человеку? А теперь меня, пусть и сумасшедшая бабка, обвиняет в смерти человека, которого самая дорогая мне женщина любила с юности.

Бабка сидела рядом со своим домом на лавочке. Не церемонясь, я вошел в калитку и подошел к старухе.

— А, это ты… — как-то совсем обыденно встретила меня бабуля. — Я даже рада, что ты его грохнул!

— Да не грохал я его! — возмутился я.

— Ну, как же? Я ж сама видела!

— Что ты видела? — не деликатничая, спросил я.

— Он тебя привел к дому Софьи, ты пошел любиться с ней, а в него вонзил ножик, чтобы убрать конкурента!

— Сначала пошел любиться, а потом вонзил ножик?

— Нет, ты не путай меня! Сначала ножик, а потом любиться!

— Да я руку ему пожал, чтобы попрощаться!

— Конечно, касатик, конечно! — Где-то это «касатик» я уже слышал, подумал я. — Только не руку ты ему пожал, а ножичком порезал. Да, и к лучшему это. Никогда он мне не нравился. Все к Соньке ходил, а толку ноль, только мучил девицу. Хоть бы любиться ходил, так нет же, все только за поговорить! Дурной какой-то, слишком умный в своих принципах! Сколько дед просил: напиши да напиши! Нет, болобол только болоболил. То ли дело ты: пришел и сразу быка за рога взял, то есть корову…

— Стоп! Про корову опустим…

— Хорошо, опустим корову! И вот ты его ножичком порешил и пошел к Соньке любиться.

— А зачем я его порешил? — решил полюбопытствовать я, понимая, что все слова бабки звучат как-то совсем нелепо.

— Знамо зачем, чтобы конкурента убрать!

— А какой же он мне конкурент, если ты говоришь, что любиться он к Соньке не ходил?

— Этого я уже не знаю!

— Ясно. Я пойду? — понимая, что делать здесь нечего, спросил я.

— Иди, касатик, иди!

Я вернулся к деду. Дом опустел и стал каким-то холодным и мрачным. Как я теперь здесь буду? Наверное же, полиция приедет! Опечатает… Что я им скажу? Надо бежать? А дед? Отпустит?

Я сел в кресло и закрыл глаза, дед не преминул явиться:

— Не переживай! Так быстро они за тобой не явятся! А я могу подделать документы и написать на тебя завещание. Хочешь?

— Нет. Тогда меня точно посадят, что я Ромку грохнул ради дома.

— Тоже верно. Ну, ладно, не буду подделывать… — ответил призрак, сделав вид, что он даже не угрожал мне несколько часов назад медленной смертью за восемь дней.

— И что теперь с договором? — решил я расставить все точки в наших отношениях при новых обстоятельствах.

— С каким договором? — плохо притворился дед.

— С тем, по которому я умру через 8 дней, если…

— Ах, с тем, — протянул дед. — С договором все в порядке. Как и договаривались.

— Но внука ведь теперь нет…

— А какая разница? Ты-то есть… Мы же при прошлой нашей встрече договорились, что из обоих вас будем делать писателей.

— Но я ведь ничего не подписывал…

— А это уже ничего и не меняет… Внучка-то ты моего грохнул, наследников у меня не осталось. Только ты теперь есть, непутевый. Нужен же мне теперь хоть кто-нибудь, кто разберет мой архив и опубликует его. Вся надежда была на Романа. Теперь на тебя.

— Стоп! Не грохал я его!

— А чем докажешь? Я не видел. Свидетельница говорит, что ты…

— Вы же сами сказали, что ей верить нельзя.

— Мало ли что я сказал… А она тебя видела!

— Вы на чьей стороне, писатель?!

— А на своей! Мне поручено было сделать из внука детского писателя, а ты его грохнул, спугнул, прогнал, убил… Не знаю что! Нет его теперь! Ты будешь отдуваться! Как твое имя настоящее — говори!

От такого напора я впал в ступор. То ли из-за шока сегодняшних обстоятельств, то ли из-за всех странных событий этих дней я не мог вспомнить своего настоящего имени. И сколько ни пыжился — не мог.

Через время сообразил, что можно было бы, конечно, обратиться в полицию и по паспорту восстановить… Но сейчас, после исчезновения Романа, в доме которого я живу, и пусть и сумасшедший свидетель утверждает, что я его убил, как прийти самолично в полицию с таким вопросом?

— Ха! Не помнишь? Вот я и говорю: никчемный ты человечишка. Зачем жил-то?

— Писал, — удивляясь вопросу и очевидности ответа, уверенно произнес я.

— Зачем? Чтобы явить миру этот свой бред, который даже не можешь теперь вспомнить?

— А вы зачем писали? — придумав, как вывернуться, спросил я.

— Я звал детей творить добро и не делать зла. Учил их отличать хорошее от плохого. Помогал выходить из запутанных ситуаций. Учил хихикать над собой, чтобы не быть снобами. Учил помогать там, где просят, и не вмешиваться туда, куда просят не вмешиваться. Учил верить в свои силы и следовать за своей звездой.

— Ну, и я типа того…

— Тогда, когда писал сказки… — настаивал призрак.

— Ну, да…

— Предъяви! Давай вместе почитаем! Какие имена были потом?

— Не помню, — совсем растерялся я и погрустнел.

— Думай, Федя, думай!

— Я напишу в издательства, — осенило меня. — Сейчас есть такие технологии, которые позволяют определить подлинность авторства.

— У тебя денег таких нет! Ты представляешь, сколько издается книг? Тем более, что, как ты утверждаешь, твои книги выходили то там, то сям по миру…

— А вдруг кто-нибудь узнает мой стиль?

— Так у тебя ведь нет новой книги…

— Так вы же мне ее обещали!

— Не успеешь, даже если лично отнесешь текст в издательство и уговоришь прочитать слету, никто за день не прочитает. А потом три дня никто не отменял. На четвертый день ходить ты уже не сможешь…

Я не стал дослушивать и пошел в комнату, которую определил мне Роман, чтобы понять и разобраться, что делать и как быть.

Не спав почти всю ночь, я провалился в какой-то полусон.

Привиделась Софья. Она ходила вокруг моего дома и никак не могла найти вход. Один был наглухо забит, а второй завален каким-то хламом, который у нее не хватало сил разгрести.

Очнулся я разбитым. «Один разбитый, второй убитый» — сочинил я… ха-ха!.. рифму и поплелся обратно в кабинет к деду.

В этот раз дед сидел в кресле, а я теперь получался в роли просителя у барина.

— А сегодня, между прочим, второй день уже, — произнес он каким-то необычным голосом.

— Как второй? — испугался я.

— А вот так: второй. Пора делать хоть что-нибудь… Начать писать что ли? Думать, как выкрутиться. Послезавтра отнимется левая нога.

— Ты говорил — правая, — когда я злился, само собой вырывалось «ты».

— Я говорил: левая.

— Правая, — с упрямством, достойным лучшего применения, настаивал я.

— А какая разница? — раздраженно спросил он.

— Никакой, — уныло пробормотал я.

— Ты не сможешь ходить. Ничего не надо завершить?

— То есть, вы хотите сказать, что моей жизни в любом случае оставалось всего восемь дней? И Роман был моим шансом выжить, если бы я угодил вам, сделав его детским писателем.

— Да. Мне про тебя ничего не говорили, кроме твоего срока. Мне поставили задачу сделать из внука детского писателя, чтобы он не профукал свой талант и предназначение, а про тебя я даже узнать ничего не могу. Ты не говоришь мне своего имени. Ты как — … старик запнулся… — как… — снова запнулся… — а, не важно! Ты не помнишь имени своего как охламон какой-нибудь несчастный! (Ругаться мне не положено! Нельзя нам ругаться! — объяснил свои паузы призрак.)

Вспомни! Отмотай назад и вспомни! — продолжил дед свою воспитательную речь. — А там посмотрим, я попробую узнать, почему ты больше нежилец здесь… Внук мой отказался, вот прям отказался выполнять поставленную перед ним задачу и отменил свое существование. Когда человек сам отменяет свою цель, ему становится незачем жить. И получается без разницы, как и умирать. Что с тобой, я не знаю. У тебя есть неделя. Иди, ищи себя.

Я вышел из дома ошарашенным и понял — то, чем я всегда гордился: написал, перешагнул, забыл, новый человек, — теперь играло со мной злую шутку.

Видимо, за каждое написанное слово мы в ответе, раз старик не видит другого выхода для меня…

Я бесцельно бродил кругами, силясь хоть что-то вспомнить, но стояла какая-то стена между моим прошлым и мной сегодняшним. Кто ее поставил? Я сам? Я не хотел помнить прошлого, чтобы не отвечать за него, как будто это не я все натворил?

Пришла Софья, села на крыльце и стала наблюдать за мной. Просидела минут 30, потом подошла:

— Что с тобой? — проникшись сочувствием, спросила любимая.

— Я писатель, — не придумав, что сказать еще, ответил я.

— Я знаю, — как-то очень естественно произнесла Софья.

— Откуда?

— Не знаю, откуда, — пожала она плечами. — Чувствую. Ты живешь в доме писателя, а я давно заметила, что неписателям здесь не комфортно. А ты ведешь себя здесь как рыба в воде.

— А ты? — удивившись такой логике, спросил я.

— А я обманула здешнюю действительность, — Соня улыбнулась.

— Как это?

— Я тоже пишу. Только не прозу или стихи, а картины.

— Понятно, — сказал я, лишь бы что-нибудь сказать…

— Что тебе понятно? Почему такой грустный? Что случилось? — с неподдельным участием и какой-то предельной искренностью спросила Софья.

— Мы теперь на «ты»? — как-то неуклюже поддержал разговор я.

— Думаю, тебе нужна помощь! А у «ты» расстояние между нами короче.

— Возможно.

— Так что же случилось?

— Я забыл себя, — вырвалось у меня от отчаяния.

— Как это?

И я рассказал ей все, что здесь написано, до встречи с Романом.

— А теперь, — продолжил я, — не могу себя вспомнить.

— Зачем тебе это сейчас?

— Чтобы показать тебе, — с лёту соврал я. — Раньше некому было.

— И если я не увижу твоих прошлых достижений, разве это что-либо изменит? Напишешь новую книгу… Вот я пишу картину и продаю ее, и вероятность того, что я ее никогда не увижу, просто чудовищная. И это сейчас, когда есть фотоаппараты. А 200 лет назад, как жили художники? Написал, продал и свободен. Так и ты! Молодец!

— Я тоже так думал раньше. Оказалось, со словом другая история.

— Ну как скажешь! Я могу тебе чем-то помочь? — ничего, видимо, не понимая в моих заморочках, поинтересовалась она.

— Вряд ли…

— Ты придешь сегодня?

— Боюсь, что пока я не найду себя в прошлом, я не смогу…

— Ладно! — Софья чмокнула меня в щеку и решила не мешать.

— Зайди ко мне, пожалуйста, послезавтра вечером, если я не появлюсь у тебя раньше… — попросил я на всякий случай, вдруг мне к тому времени уже понадобится помощь. Кто знает, что этот призрак теперь еще придумает…

— Хорошо! — отозвалась Софья и ушла.

— Дед, явись, — через минуту взывал я в кабинете.

— Ну что? Вспомнил? — мгновенно откликнулся он.

— Нет! Почему она ничего не спрашивает про Романа? Почему нет полиции?

— А я знаю? — прикинулся дурачком призрак.

— Может, он жив? Я ведь не видел его мертвым, я убежал. Мало ли, что эта бабка вопила…

— Эй, есть кто-нибудь живой? — раздался мужской голос у входной двери.

— Это еще кого принесла нелегкая? — не выдержал я и взорвался.

— Тарас Михалыч, — как-то странно улыбаясь, прокомментировал призрак. — Широкий…

— О как!

На правах единственного живого в доме, я пошел открывать.

— Здравствуйте! — сухо поприветствовал я посетителя.

— Здравствуйте, батенька, здравствуйте! — широко улыбаясь и раскрыв руки для объятия, радостно встречал меня довольно упитанный, лысоватый писатель — нескончаемая любовь Марго-Лены. — А я мимо проходил, дай, думаю, зайду к соседушке, похвастаюсь. Новую книгу несу из издательства. Подумал, что в доме такого великого писателя один экземплярчик будет как раз к месту и кстати.

— Спасибо от всего сердца! Премного благодарен, — решил я, не обращая внимания на условности (типа той, что мы как бы незнакомы), мимикрировать под обстоятельства. — Я, конечно же, поставлю на самое видное место домашней библиотеки. Польщен. Вы, конечно же, самый первый экземпляр занесли первым делом в наш дом?

— Безусловно! Вне всяких сомнений, батенька! Не попотчуете ли с дороги чайком?

— Обязательно! — решив не противиться обстоятельствам, ответил я в надежде выведать хоть что-нибудь о ситуации в поселке.

— И с Сонечкиным вареньем? — уточнил гость.

— Пренепременнейше! — в тон ему отозвался я.

— Я слышал, у вас с ней все наконец-то наладилось, — кричал он, расположившись в кресле, мне вслед, пока я пошел ставить чайник.

— Кто доложил? — с улыбкой в голосе, но нарочито деловым тоном спросил я.

— Ну, как кто? Баба Маня, конечно же!

— И больше ничего не говорила, кроме сплетен про Софью?

— Как же не говорила?!

Я в панике выглянул из кухонного окна на террасу.

— Обязательно говорила! Что вы замочили Романа? Конечно же, рассказала! Только я никому! Могила!

— Значит, уже все знают об этом? — не мог поверить я услышанному.

— Конечно, весь поселок, — подтвердил Тарас Михалыч.

— Весело! А где же тогда полиция? — реально удивился я, совсем не понимая, что мне теперь делать!

— Зачем полиция? — деловым тоном, я бы сказал, даже не спросил, а прокомментировал Широкий.

— Ну как же? Арестовывать меня!

— Помилуйте, батенька! Пока полиция сама не придет, никто никому ничего не скажет! — скороговоркой, как само собой разумеющееся, протараторил писатель.

— Как так? — не врубился я.

— А зачем?

— Что значит, зачем? Справедливость и всё такое…

— Да, какая уж тут справедливость! — снова размеренно, своим плавным и тягучим голосом, как будто объяснял первокласснику, начал Тарас Михалыч. — Справедливость заключается в том, что сейчас я вам помогу, а потом вы мне поможете. И еще справедливость заключается в том, что Ромка — этот никчемный отпрыск великого писателя — больше не будет слоняться со своей помощью по поселку вместо того, чтобы употребить переданный ему по наследству талант в дело, и перестанет мозолить глаза своим напускным благородством! Мы пашем как волы, а он только и делает, что шатается: там починит, тут подлатает. Никчемный человечишка, спустивший свой талант в канализацию мелких бытовых услуг.

— Да что вы знаете про Ромку-то! Он, может быть, был самым честным из вас! — вдруг почему-то я стал заступаться за Романа, хотя только вчера терпеть его не мог, да и не знал ни его жизни, ни его самого. — Он, может быть, почестнее вас всех. И хоть и не писал книжек, и спустил свой талант, как вы выражаетесь, зато не врал ни себе, ни людям. Вы вот с Леной живете, и вам не стыдно людям показываться, потому что совесть свою вы уже продали давным-давно! А ему было не стыдно, потому что она была у него чистой!

— Так за что же вы его такого праведника грохнули, а? — обидевшись и покраснев, прищурился Широкий.

— Да не убивал я его!

— Как же! Баба Маня никогда не врет… — считая это аргументом, ввернул писатель.

— Да слепая она!

— Видит она получше зрячих! Пойду я, батенька… А книжечку полистайте и на полочку поставьте, обязательно! — быстро откланявшись, пошел на выход Тарас Михалыч.

— Боже! Есть в этом поселке хоть один нормальный человек? — чуть ли не вскрикнул я, даже ничуть не заботясь, что меня слышит уходящий писатель.

— Конечно, есть. Обязательно есть. Только когда вы с ними встретитесь, несладко вам придется… — обернувшись и ухмыльнувшись чему-то мне пока неизвестному, произнес Широкий и, семеня своими короткими ножками, удалился.

— Дед! — надоело мне бегать в кабинет и закрывать глаза, взвыл я, сидя в кресле на террасе.

— Что? — отозвался призрак, устроившись в кресле напротив меня.

— А писатели в этом поселке все такие придурошные? Что с ними? Выродились? Что случилось? Здесь есть кто-нибудь нормальный, кроме Романа?

— Есть, безусловно! — серьезно ответил дед. — Я, например!

— Не смешно! — я почти обиделся.

— Думаю, что пока встретиться с ними не получится, — грустно констатировал писатель.

— Почему? — удивился я.

— Не в том ты состоянии, чтобы общаться с нормальными! О чем? Ты даже представиться по-человечески не сможешь! Давай вместе вспоминать, про что была твоя предыдущая писанина и как тебя звали?

— Я писал детектив про… не помню, японцы, интерфейсы, разработки чего-то нового, напрочь не помню. Нет, я пойду другим путем, я пойду и узнаю, кто убил Романа. Сколько я буду сидеть и дрожать? Сколько это будет продолжаться?

— Сбежать решил? — пристально посмотрел мне в глаза призрак.

— А хоть бы и сбежать? Тебе какая забота? — с вызовом спросил я.

— Никакая! — как будто совсем равнодушно произнес писатель. — А как же Софья?

— А что Софья? Кто я ей? Да и зачем я ей? Что я могу ей дать? Никчемный ничего не помнящий писака, который ничего не может ни написать, ни вспомнить? И жить которому осталась… неделя?

— Не кажется тебе, что этот текст ты уже где-то слышал?

— Как я мог где-то это слышать, если я это говорю сейчас?

Сбежать — это была не моя мысль, это была его мысль, призрака! Я честно хотел пойти в полицию и узнать все, что можно, про Романа. И если суждено было бы посидеть какое-то время, то и посидел бы, чтобы они разобрались во всем.

Но мысль «сбежать» показалась мне в данном случае интереснее камеры с решетками на окнах.

Не раздумывая ни секунды больше, я ринулся за сумкой, в которую по неведомой мне причине прошлым вечером собрал все только самое необходимое, и пулей вылетел из дома.

Мне почему-то кажется, что люди под наркозом оказываются в том же состоянии, в каком оказался я в данную секунду. Когда ты живешь, еще что-то думаешь, может, просчитываешь вероятность предстоящих событий, а потом бац! — белая комната, и зависаешь в тишине и пространстве…

Так же и я, выбежав из дома, застыл на пороге террасы. В шаге от меня стояла она. Софья. Спокойная и собранная. Уверенность в действиях чувствовалась даже в позе, в которой она меня встретила. Кожаная куртка и джинсы каким-то невообразимым образом подчеркивали ее решительность.

— Я с тобой, — невозмутимым тоном, не приемлющим возражений, произнесла любимая.

— Сама напросилась, — только и бросил я ей, схватив за руку и потащив за собой.

Я думал, что много чего видел в этой жизни, и хоть ни… ничего не помнил, но достаточно понимал о людях и бытии. Но жизнь оказалась намного непредсказуемее моих представлений и фантазий…

Перед калиткой стояла новехонькая миниатюрная Бэха. Такие я видел только в автосалоне в Германии.

— Откуда? — в шоке спросил я.

— Садись и не спрашивай! — скомандовала моя хрупкая и мягкая Софья — художница и нежный цветочек.

Это было… шокирующе! Все остальное стало неинтересно, любопытство узнать любимую было сильнее инстинкта самосохранения.

— Откуда? — повторил я вопрос, когда спортивная машина пулей тронулась с места.

— Сереж! Если я хожу в легком летнем светлом платьице и живу в поселке художников — это не означает, что я девушка-ромашка, ничего не смыслящая в жизни. Я очень известный в Москве и за ее пределами художник. Мои картины стоят достаточно, чтобы прям на этой машинке довести нас через моря и океаны прямиком до Австралии, спрятать там тебя и не отдать никому. Но это ведь не вариант, правда? Нам ведь надо понять, что случилось с Романом? Правильно я думаю?

Я кивнул, немножко оторопев от такой информации и лишившись на пару мгновений умения облекать мысли в слова…

— А теперь у тебя задание, — продолжила моя девушка-не-ромашка. — Вот ноутбук. Я тебя везу. Тебе ведь все равно, куда ехать, если ты решил удрать или сдаться полиции? А ты пишешь, самую смешную книжку в твоей жизни…

— Какую? — опять ввергла меня в ступор любимая. Почему она имеет на меня такое магическое действие? Ступор — теперь мое второе имя?

— Автобиографию, конечно же! Тебе жить-то осталось всего ничего, каких-то там шесть дней, не правда ли?

— Откуда ты знаешь? — с вызовом спросил я, не выдержав такой осведомленности.

— Мне Роман сказал, — как будто это очевидно, произнесла голосом девушки-ромашки Софья.

— Зачем эта биография? — не понимал я логики.

— А что я скажу нашим детям? — повернув ко мне голову, деловым тоном спросила, улыбаясь, моя красавица.

— Сонь, какие дети? Было-то всего один раз… — умоляюще произнес я, не ловя кайфа от интриги!

— Ну не совсем один, конечно… если ты помнишь, но день был зачетный, вне сомнений. Я всегда его знаю… И то, что у нас с тобой будет малыш, тоже вне сомнений!

— Сонь! А это честно? — осознавая, что она не шутит, почти простонал я.

— Что любимый? — идеально играя свою партию, спросила любимая.

— Вот так, не предупреждая…

— Конечно, честно! А как иначе тебя вытащить из той … ммм… ситуации, так сказать, в которую ты себя загнал?

— То есть?

— Ну, ребенку ведь нужен папа? Нужен! Значит, ты нам нужен, и без тебя никак! И это значит, что тебя надо спасать! А это значит, что нам нужен малыш, чтобы его папу надо было спасать! Какая-то такая женская логика…. Ее никак иначе не объяснить…

— Ладно! Зачем писать автобиографию? — понимая, что с женской логикой мне сейчас точно уж не совладать, промямлил я.

— Потому что начинать с конца и отматывать обратно — глупо. Надо писать с начала… Родился, выжил, жил, радовался, учился, тупил, грустил, выжил, работал, любил, выжил, ну и так далее… Потом допишешь до этого дня и поймешь: кто ты, зачем и как докатился до того момента, когда решил, что больше не жить лучше, чем жить… Да, и кстати… Ты не хочешь увидеть нашего ребеночка?

Я промолчал… Я помню всех своих женщин и мимолетных, и тех, с кем жил долго. Я ж не пью, и так, чтобы не помнить, у меня не было, но такой, как эта, сидящая рядом, у меня еще не было… Эта была какой-то невообразимо особенной!

— Куда мы едем? — не найдя, что ответить, спросил я.

— Я познакомлю тебя с прикольным человеком.

— И чем он прикольный?

— Он? Да мы почти приехали, сейчас увидишь!

Мы подъехали к громадному зданию, на котором я прочитал много слов, два из которых звучали так: следственный комитет…

— Ты решила привезти им на блюдечке с голубой каемочкой отца своего ребенка, чтобы отомстить за парня, которого любила всю жизнь?

Она взяла меня под руку и, наклонившись к моему уху, произнесла: «Всё намного хуже! Я люблю теперь тебя всю свою жизнь. Она теперь не делится на „до“ и „после“. Ты теперь в моем прошлом, настоящем и, надеюсь, в будущем. И никого там нет, кроме тебя! Не бойся. Я не предам тебя!». Это были те мои слова, которые я мог бы сказать ей, но произнесла их она, и мне пришлось поверить.

Нас остановила охрана, Софья показала паспорт.

— Да. Товарищ генерал ждет вас и вашего спутника. Проходите! — сухо отрапортовал дежурный.

— Так просто? — спросил я в лифте.

— Ну, то, что лифт тоже прослушивается, можно было бы и догадаться. Так что ждать до лифта, чтобы спросить, было совсем не обязательно. Генерал, конечно же, просто поручился, что ты не тот, не этот, и не эдакий…

Мы вошли в приемную, а потом и в обычный, по всей видимости, генеральский кабинет:

— Софья! — хозяин кабинета поспешно встал с кресла и распростер объятья навстречу этой непредсказуемой женщине. После таких разворотов назвать ее девушкой у меня не хватит никакой смелости! Столько мозгов не может помещаться в головку милой девушки-ромашки…

— Тихон Владленович, познакомьтесь, это мой жених, о котором я вам все уши прожужжала, скоро свадьба, и еще чуть-чуть, и наследника произведем на свет… Дорогой, это папа Лены Марго!

— О! Очень приятно! Она не далее как вчера рассказывала мне про вас… — решил я быть почтительным.

— Что же говорила? — искренне удивился генерал.

— Как вы, любя, подарили им домик в поселке, — абсолютно забыв, что обещал держать язык за зубами, отрапортовал я генералу не хуже того дежурного на посту.

— О, вас посвятили в такие обстоятельства. Чем же заслужили честь знать такие подробности?

— Прослушал весь фельетон Афиногена.

— Мда уж! Вы действительно героический человек, — улыбнулся мне этот важный, по всей видимости, начальник. — Мне Софья описала в общих чертах проблему. Я попросил привезти вас сюда, чтобы лично засвидетельствовать, что мы разберемся в обстоятельствах исчезновения Романа и что вас никто не тронет, раз вы к этому не причастны! И я рад, что Софья, наконец, обрела свое счастье, и почту за честь быть посажёным отцом на вашей свадьбе! Спасибо за приглашение!

— Спасибо, Тихон Владленович! — мило улыбнулась Софья и кротко добавила: — Мы пойдем?

— Рад знакомству, — генерал протянул мне руку.

Раскланявшись, мы вышли из кабинета.

Помня о прослушке и улыбаясь этому обстоятельству, я дошел до машины молча.

Но как только я сел в машину, меня прорвало:

— Сонь, а нельзя как-то попроще жить? Без таких шоковых ситуаций?

— Как ты себе это представляешь? Здравствуйте, Сергей! Меня зовут Софья, я художница, зарабатываю хренову тучу денег на картинах, у меня есть Бэха последней марки этого года выпуска, сегодня у меня овуляция, приходите, пожалуйста, ко мне, а завтра мы поедем к генералу и уладим все ваши проблемы, а потом сыграем свадьбу и сразу родим ребеночка. Так?

Начав по-тихому хихикать, через пару мгновений сдержаться было уже невозможно! Мы смеялись долго и весело. Сняв смехом напряжение этого дня, я спросил:

— И теперь куда?

— Ко мне? — как-то просто и мило то ли спросила она, то ли констатировала.

— В поселок обратно? — удивился я.

— Нет, я там редко живу. У меня квартира в центре.

— А как ты оказалась тогда на Сурикова? — теперь уже беззаботно поинтересовался я.

— А я всегда оказываюсь там, где мне необходимо быть для достижения своей цели. Поэтому, в том числе, я и успешная художница. Я знаю, где, когда и кого надо встретить, чтобы продать свою картину.

— Так художник или художница?

— Это в зависимости от обстоятельств, — улыбнулась любимая. — Роман сказал, что ты должен писать по 8 часов в день. Не очень поняла, зачем именно так, но я ему почему-то верю… Может, ты уже начнешь?

Я открыл ноутбук и погрузился в воспоминания. Строчки складывались сами собой… Счастливое детство, по мнению всех вокруг… Только почему-то оно затмевалось провалами в памяти. Потом детдом, армия, Литинститут и общага.

В детдом я попал сравнительно поздно и не хочу вспоминать о причинах этого. Но мне так было жалко тамошних малышей, что я начал сочинять для них сказки, да так втянулся, что это стало моей обязанностью. Каждый вечер я приходил в одну из младших групп и рассказывал им, что успевал написать за день. Это были волшебные миры с затейливыми сюжетами и развернутыми второстепенными линиями повествования. За три года в детском доме скопилось большое количество тетрадей. Уходя в армию, я отдал их другу, которого не призвали по состоянию здоровья. Друга звали Иван, Ванька — самый родной человек за годы жизни в интернате.

Пока я служил, он продал мои тетрадки за какие-то смешные деньги, и один умный дяденька на этом хорошо нажился.

Я вернулся и хотел подать в суд, так как у меня было много свидетелей, что это мои сказки. Но мне очень доступно объяснили, что станет со мной и всеми теми, кто попробует поддержать меня. И я простил этих убогих, решив, что напишу такое, что, конечно, затмит мои юношеские сказки.

Я упорно готовился к поступлению, работая в своем интернате. Литинститут окончил с отличием.

Потом первый роман и первый написанный роман, оба длиною в несколько лет. И первый разгром от профессора, прочитавшего, впрочем, мою писанину от корки до корки. Он высмеивал и глумился, говорил, что я зря просиживал штаны в институте и таких, как я — графоманов — миллионы…

До сих пор помню почти все эпитеты в свой адрес, поэтому, я, кстати, понимал чувства Романа, когда он отказывался выносить на суд публики свои произведения.

Это больно. Как песком по стеклу. Многим кажется, что писатель — он же ж писатель, для него раз плюнуть все это наваять, поэтому ему чихать, что о нем говорят, он послушает, послушается и все исправит, ему же проще пареной репы все переписать, или исправится и больше не будет писать, ибо не надо ему это вообще! И кажется, что стеклу не больно! Но на нем остаются царапины, и они не заживают, они навсегда, стекло тускнеет от каждой песчинки…

Да, к некоторым приходят мастера и шлифуют стекло, а у некоторых, как, видимо, случилось у Романа, такого мастера не находится! И он не оправился. И я бы мог не оправиться после критики того «светилы», но мне повезло…

Я несколько лет не мог подойти к письменному слову, работал то там, то сям, а потом вдруг однажды решил, что больше никогда не буду показывать свои произведения ни критикам, ни критиканам, и даже не буду узнавать, как будет принимать мои книги публика. Просто буду писать и публиковать, если будут брать к печати, под разными псевдонимами, чтобы никогда ничего не слышать, что скажут о моей предыдущей книге.

Первая моя свободная книга после той, которую я впопыхах разорвал на мелкие кусочки и спустил в Неву плыть подальше от меня, была о… Хммм! Не помню!

Флешбэки какие-то! Яркие, но очень короткие, не разобрать!

— Сонь! Я больше не помню ничего…

— А вот это? «Уговорить редактора прочитать пять-десять страниц». Хоть одного редактора помнишь? — пыталась помочь мне Софья. Мы поднимались на лифте в шикарном доме дорогого жилого комплекса в центре столицы.

— Да! Одну точно! Она была похожа на Марго. Я еще не мог припомнить, на кого Марго похожа. Редакторша плакала, от нее муж ушел, и я ее утешал и говорил, что я написал классный роман, и когда она начнет его читать, она забудет все свои проблемы. Так и получилось. Она потом меня благодарила и отдала роман в печать. Дальше не знаю. Я забрал гонорар и уехал.

Меня прервал звонок на телефон Софьи, она включила громкую связь, впуская меня в квартиру. Звонил Тихон Владленович:

— Софья Александровна, я должен вас обрадовать, — вещал генерал, — означенного числа в морги не поступало ни одного Романа из вашего поселка, и вообще по всей Москве ни одного. Более того, ни в одну больницу Роман означенного возраста не был доставлен. Напутала что-то ваша Баба Маня. Скорая была, ездила на вызов, но ко второму вашему соседу, у него был резкий приступ аппендицита, и его действительно в тот день оперировали. То есть резали ножиком, как уверяла Баба Маня, только не на улице и совсем не Романа. На мой взгляд, все, чем мог бы помочь, я сделал.

— Спасибо, Тихон Владленович, с меня картина в знак глубочайшей признательности за помощь!

— Не откажусь, Сонечка, не откажусь… от такого художника! До встречи… и жена очень ждет вас с женихом в гости!

— Договорились! Как только, так мы сразу. Всего доброго, Тихон Владленович!

Генерал отключился.

— Ты слышал. Выше уже некуда обращаться! Баба Маня…

Софья развела руками и пошла заваривать чай, а я остался наедине со своими мыслями. Хоть в этом доме можно было побыть одному и подумать… Квартира была оборудована новейшей техникой, и в ней была видна рука отличного профессионального дизайнера.

— Сонь! А что ты знаешь про Романа? Где его можно искать?

— Ничего не могу сказать… Я с ним последние два года не общалась.

— Как так? Он же говорил, что ты вокруг него кругами ходишь, влюбленная дурочка…

— Ну, мало ли что он говорил… Нет, мы с ним давно не виделись. Да, я когда-то была влюблена в него, но времена меняются, вылечилась…

— Как?

— Работой. Картинами…

— А с кем жила все это время? Молодой человек — в своей квартире, ты — в своей? Здесь не видно чужих тапочек…

— Типа того… Давай не будем обсуждать мое прошлое. Твое прошлое теперь важнее… Знаешь, мне почему-то тоже хочется, чтобы ты вернулся к волшебным сказкам для детей. Эти твои романы и кочевой образ жизни довели тебя до ручки!

— Это не они меня довели, все было хорошо до встречи с Романом и … — не смог я произнести… Не хотелось портить все историями о призраке… Софья оказалась не той Софьей-дурочкой, которую знал несколько лет назад Роман и образ которой он и я сам себе нарисовали в своей голове, поэтому не хотелось этой прагматичной современной женщине рассказывать байки про призраков-писателей.

Что было делать?

— А давай съездим в поселок, — предложила практичная часть моей волшебной Софьи. — Узнаем, может, кто-то видел Романа после того, как вы расстались. Не как Баб Маня, не пойми что себе придумала, а реальные свидетели?

Через час мы стояли напротив дома Софьи и стучались в калитку ее соседа, того самого Белого, которого недолюбливала Лена-Марго.

— Слав! — позвала Софья, открывая защелку калитки и заходя без церемоний на участок поэта.

Белый выглянул в окно и, увидев, что соседка не одна, обиженно и немного жеманно произнес:

— Сонь, ну не при посторонних же!

— Это он про свое имя так заботится, — чуть понизив голос, объяснила мне Софья.

— Не переживай, это свои, это мой жених — Сергей, мы к тебе по делу.

Поэт, не выходя из дома, через окно протянул мне руку и представился все равно псевдонимом:

— Саша, Александр Белый — поэт.

— А в вашей среде это нормально брать себе такие известные псевдонимы?

— А что, разве это торговая марка? Ивановых знаете сколько! И сколько тезок у них? Вот вы… Вы писатель?

— Ну допустим…

— Нет, так не годится! Писатель или нет?

— Ну писатель!

— Вот! — значительно протянул Слава. — А хотелось ли вам когда-нибудь назваться Антоном Чехонте?

— Нет, никогда! — не понимая, в чем прикол, возможно, слишком резко ответил я.

— А зря, братец! Чехов не застолбил этот псевдоним. Он не охраняется никаким законом. Запросто можно взять и использовать. Кто запретит?

— Не знаю, опустим! — не желая впутываться в сомнительные споры, прервал я поэта. — Мы действительно по делу. Скажите, вы не видели меня на днях, когда я заходил к Софье, и на улице стояла скорая.

— А баба Маня потом орала, что вы убили Ромку? — уточнил Белый.

— Да.

— Видел вас обоих, я сидел на крыльце, яблоки чистил, хотел варенье сварить. Помнишь, Сонь, я за рецептом еще к тебе в тот день заходил?

— Помню, — отозвалась Софья. — Скажи, куда пошел Роман после того, как они расстались. Ты видел?

— Конечно, видел, — с напускным безразличием ответил поэт.

— Куда? Налево, направо? — обрадовался я свидетелю.

— Назад, — ответил поэт.

— Назад — это куда? — опешил я.

— Назад — это ко мне, — закатил Белый глаза к небу, как будто мы были тупее тупых…

— То есть? — начал я закипать.

— Ну, когда вы жали друг другу руки, он стоял спиной к моему дому. Когда ты пошел к Соньке, он развернулся и пошел назад, то есть ко мне домой.

— Слав, не дури! Разговаривай по-человечески, пожалуйста! — вмешалась Софья.

— Да ладно, не бузись! Скучно ведь… Когда стихи не сочиняются, тоска прям берет. Хочется хоть кого-нибудь за нос поводить. В общем, когда вы разошлись, Роман пришел ко мне.

— Пришел, и что? — начала терять терпение и Софья.

— Ну, я полиции так и сказал, что этот, твой Сергей, его не убивал.

— У тебя была полиция? — реально испугался я, что меня уже ищут.

— Конечно, в тот же день! Я им сказал, что баба Маня — местная шальная, и верить ей нельзя. Я сказал, что Роман пошел в сторону метро.

— То есть? Ты им не сказал, что он к тебе заходил? — казалось, Сонька готова была его немножко придушить, если не сказать хуже…

— Не сказал. А зачем? — нагло улыбаясь, уставился на нас поэт.

— То есть — зачем? Логично сказать полиции правду, если тебе нечего скрывать! — взывала к разуму собеседника Софья.

— А мне, Сонь, есть что скрывать? — явно развлекаясь, спросил поэт.

— Я не знаю. Ты сказал, что он пришел к тебе, а теперь он пропал. Может, ты его и грохнул… — вышла из себя Софья.

— Ой, Сонь! Ты сама-то себе веришь? Ну кого я, поэтишка, могу грохнуть?

— Никого! — полностью уверенная в своих словах, продолжила допрос Соня. — Тогда почему ты ничего не сказал полиции?

— Потому что Роман оставил маляву…

— Роман оставил что? — Мне показалось, слово «что» должно было загнать поэта под землю, с такой силой и злостью моя Софья-цветочек его произнесла. Я и не знал, что она так умеет…

— Ладно, Сонь, ладно. Роман пришел и сказал: «Когда придет Сергей, отдай ему эту записку. И больше никому о ней не говори!» Но тебе ведь можно, раз ты с Сергеем? — снова прикинулся придурком Александр Белый, отлично понимая, что он говорит и как.

— О, боже! Почему ты, Слав, такой, а? Скажи на милость!

— Тоска, Сонь! Она… проклятая. Скучно! Вот записка.

Я развернул аккуратно сложенный тетрадный листок и прочитал: «Поехал пообщаться с твоими родителями, может они мне подскажут, что с тобой делать, чтобы ты от меня отстал!»

— Бред какой! — прокомментировал я прочитанное. — Пошли, Сонь, отсюда. Спасибо тебе, Слав, ты все правильно сделал. Молодец! Спасибо, что не отдал записку полиции.

— Всегда пожалуйста, ребят! Вы заходите как-нибудь… Может, чайку попьем? — заискивающе кричал нам вслед поэт — Саша Белый по имени Слава.

— Сереж, покажи записку! — уже в машине попросила Софья. Я протянул.

— Ты понимаешь, в чем бред? — спросил я.

— Твои родители погибли.

— Вот именно! — чуть ли не выкрикнул я. — И он поехал с ними пообщаться?

— Что он знает о твоих родителях?

— Что они погибли в Африке, что я не стал дотошно выяснять, что с ними случилось, а поверхностные поиски ничего не дали. И я не знаю, что обо всем этом думать.

— Поехали.

— Куда? — Мне казалось, что я отупел от всех этих событий. Моя голова, всегда умевшая выстраивать логику событий шагов на 20 вперед, отказывалась соображать. Казалось, что теперь не я решал, куда еду и что делаю, а меня вели по чьему-то неозвученному плану.

— К родителям, — ответила Софья, голосом обозначив свое отношение к моему сегодняшнему идиотизму.

— Сонь! К каким родителям? Померли они давно! Ты сама слышишь, что говоришь?!

— Серый, не тупи! На кладбище едем.

Я даже не стал комментировать ее реплику. Мое сознание медленно и верно начало погружаться в панику. Я отказывался вспоминать свое имя, все, что связано было с творчеством, стерлось из памяти, как будто и не лежало там никогда. Ячейки мозга с моим прошлым были заперты на какой-то замысловатый цифровой ключ, расшифровать который не удавалось моему разуму. А теперь еще и логика отключилась!

— Какое кладбище? — спросила, смягчив тон, Софья, заводя машину.

— Новодевичье.

— Ого! Как так? — удивилась Соня. Если бы я хотел произвести впечатление на девушку, то в этом пункте наших отношений мне это однозначно удалось.

— Не знаю. Я не был там никогда.

— Что ты за сын такой? Как так получилось?

— Я говорил, что был зол на них, и до сих пор не простил, и не очухался. Я просил их, умолял, настаивал, из дома уходил, чтобы они меня взяли с собой в эту долбаную Африку. Они готовились к поездке полтора месяца. Делали документы, прививки. Я полтора месяца надеялся, что они передумают. Они уехали, сказав, что поступить иначе не могут. Они даже не объяснили, почему так! Три дня, всего три дня, и человек, с которым меня оставили, пришел и сказал, что они погибли!

— И тебе не хотелось узнать, что произошло?

— Тогда — нет. Я был в шоке. А потом не смог найти никого, кто с ними работал.

— И не было никаких друзей?

— Никто не захотел со мной говорить.

— Как так?

— Не знаю. Я не смог найти всех, а кого нашел… Не хочу вспоминать… Прости!

— Ладно. Как мы найдем их могилу?

— Однажды в интернат пришел человек и передал мне схему, как пройти к месту захоронения.

— Кто это был?

— Я не знаю. Я видел его мельком. Пришел человек в интернат, а потом мне сказали, что он принес мне записку, а в ней оказалась схема.

— Слушай! Почему ты такой? Почему никогда… — Софья с досады замолчала.

— Детские травмы, наверное, — единственное, чем мог я оправдать себя в этот момент.

Больше мы не проронили ни слова за всю дорогу до кладбища. Я понимал, что имеет в виду Софья, и отчетливо осознавал суть ее претензий ко мне. Я — взрослый человек 30 с лишним лет ни разу за два десятилетия не захотел по-настоящему узнать, что случилось с моими родителями, купаясь в детских обидах и комплексах.

И может, это и правда была именно та задача, на решение которой нужно было потратить отпущенные мне последние шесть дней жизни? И только это и имело сейчас значение? Найти себя и узнать то, что сделало меня таким, какой я есть, и поставило в ту ситуацию, в которой я сейчас и оказался.

— И? — вернула меня в настоящее Софья. — Что дальше?

Мы стояли возле ворот кладбища.

— Я помню схему наизусть. Пошли! — в темноте собственных мыслей, на ощупь, пошел я по кладбищу, как по закоулкам новой компьютерной игры.

Путь занял минут 20 от силы и оборвался в той точке, в которой в данный момент и при данных обстоятельствах я не захотел бы оказаться ни за что на свете. Паника, ярость, истерика, бессилие и злость завладели моим разумом одновременно. Хотелось орать и громить все вокруг, лишь бы не видеть эту приторную, мило улыбающуюся рожу писателя, стоявшего во весь рост на пути к могилам моих родителей.

Как он здесь оказался? Почему опять он? Почему снова это дикое напоминание, что жить мне осталось меньше недели?

Что он хочет от меня? И это имя, его имя…

Я смотрел на Софью, а потом на памятник, потом снова на нее, не в силах даже задать вопрос, не то что произнести что-либо осмысленное.

Не дойдя и пары метров до могил родителей, я рухнул на какой-то стилизованный сказочный пень напротив захоронения писателя, который обозначил рубеж моей жизни и в доме которого я теперь жил…

Софья стояла и внимательно смотрела на меня, по всей видимости, ожидая моих комментариев.

Я не мог произнести ни слова. Я ведь даже не удосужился узнать у Романа или у самого призрака его имя.

На памятнике значилось: Сергей Федорович Верхотуров.

— Ничего не понимаю, — как зомби твердил я про себя и, наконец, произнес это вслух. — Я откуда мог знать его имя? Как так получилось, что мой последний псевдоним совпадает с его именем?

Откуда Роман мог знать про могилы моих родителей? Призрак сказал, что это он отправил внука в чебуречную, чтобы тот привез меня в их дом. Это все подстроено? Кем? Призраком? Ты можешь в это поверить?

Софья молчала.

Мысль не работала, мысль хаотично скакала с предмета на предмет. Нет, не так. Мозг отказывался работать, перескакивая с одной мысли на другую.

— Сергей, о чем ты? Какой призрак?

— Садись, — попросил я ее в ответ, встав с пенька и усаживая ее на свое место. Присев на ограду могилы писателя напротив Софьи, я, наконец, рассказал ей всю историю своей встречи с Романом с самого начала.

Внимательно дослушав, и вместо каких-либо комментариев, набрав полную грудь воздуха, Софья на выдохе произнесла:

— Где похоронены родители? Пойдем.

Я махнул головой в сторону. Могилы родителей должны были быть ровно за памятником писателю. Я помню, на плане этого захоронения была надпись: Писатель.

Мы оба встали, Софья пошла первой и, как только обогнула памятник Сергея Федоровича Верхотурова, резко затормозила, круто повернулась ко мне и, взяв за плечи, глядя в глаза, скомандовала:

— Стой! Сядь обратно.

— Зачем? — ничего не понимая, опешил я.

— Не надо тебе сейчас туда. Пойдем, пойдем, — разворачивая меня и подталкивая идти обратно к пеньку, увещевала любимая.

Я послушался.

— Да объясни ты толком. Что там?

— Сядь!

Я сел и закрыл глаза. Я уже понял, что там еще один сюрприз судьбы, к которому она хочет меня подготовить.

— Говори, — почти простонал я.

После новости о скорой смерти мне казалось, что ничего страшнее уже не может со мной случиться. Но та решительность и резкость, с которой моя спутница меня остановила, испугала меня.

Софья снова выдохнула после глубокого вдоха, как будто воздух помогал ей собираться с мыслями и с духом.

— Ты главное, не кипишуй сразу, я помогу тебе. У меня есть связи. Мы во всем разберемся. Я буду с тобой. Ты не один, помни об этом, пожалуйста.

— Сонь, я готов. Говори.

— Там могила вскрыта, пустая. Ну, то есть одна из двух. Я предлагаю сделать ноги и не подходить даже. Давай я вызову спецов, и пускай они разберутся. Тем более ночь почти…

Она протянула мне руку, и я, не сказав ни слова, снова послушался. Взяв ее за руку, я без оглядки пошел за ней.

Честно говоря, я даже не думал: правильно ли я поступаю и правильно ли рассуждала Софья. Я просто понял, что еще и такое моя психика точно не выдержит.

Да, собственно говоря, что я мог поделать? Если верить словам призрака, у меня оставался только завтрашний день, а потом начнут отниматься ноги. Если уж она решила, что у нее получится хоть что-то узнать, то пускай и узнает. Жизнь все равно кончена, днем раньше, днем позже.

Вот и еще на один день я стал ближе к родителям.

Уснул я как убитый. К утру приснился отец. Подошел и пожал руку. Что это могло значить и значило ли вообще что-то — я не понял. Но это был первый раз, когда я видел хоть кого-то из родителей во сне. Они никогда не снились мне после своей смерти.