Революция

Глава 19

Несколько дней не умываться и не чистить зубы — цивилизованному человеку неприятно и унизительно. Да еще пребывая в кромешной темноте.

Под тканью чесалось. Снять повязку с глаз не удалось, даже при попытке потереть головой о стенку купе. Друг сообщил, что намордник представляет собой мешок с прорезью для носа и рта и завязан он на шее. Видимо, Мюллер знал достаточно, чтобы обезвредить мага немагическими способами. Лишив зрения, он отобрал возможность сконцентрироваться на чем-то. Осталось только воздействие на собственный организм, например — согреться на холоде или залечить рану. Но ему и так тепло, а ран не имеется. Федор чувствовал себя довольно сносно, если говорить о телесном, а не душевном состоянии. На душе скребли кошки размером с тигра.

На помощь не придут — никто не знает, что с ним сталось. Если де Пре вдруг проведает, что Федора захватили люди кайзера, вряд ли у Сюрте есть возможность отыскать пленника в сердце Рейха и, тем более, освободить.

Если б не мешок на голове… Если б посадили в темную комнату… Тогда нашлись бы варианты. Например, дотянуться согнутой ногой до скованных рук и вырвать лоскут из брючины. Сконцентрироваться на ткани, зажатой в пальцах, и поджечь! Включится зрение, с ним — остальные навыки. Вошедшему тюремщику он проломит голову, ударив ей о стену, затем как-то извернется, чтобы снять с мертвого тела ключи от наручников… Дальше по обстоятельствам… Только тщетно. Единственный козырь, о котором похитители не знают, это Друг — неоценимый источник сведений о происходящем рядом и на удалении. Только, к сожалению, не способный воздействовать ни на что.

В Берлине вагон перецепили. Перед отправлением вошло несколько господ, они молча осмотрели Федора и удалились. По словам Друга, старшие были в черных мундирах с малиновой выпушкой. Ровно как тот же гауптман-магистр, угрожавший Федору огненным шариком под Гродно и убитый им из револьвера.

Что увидели посетители? Мужчину в пыльном сюртуке с плотно замотанной головой? Любого посади с кандалами за спиной, будет выглядеть как Кошкин-Мышкин или кто угодно — по желанию. Зачем, спрашивается, приходили?

Он узнал об этом скоро. Выйдя из вагона, посетители заговорили. Друг, конечно же, подслушал.

— Вы уверены, полковник, что это — именно он? — спросил пожилой желчный субъект со значком магии воздуха.

— Схвативший его фенрих уверяет, что при попадании пуль неоднократно возникал Зеркальный Щит, — ответил младший, с серебристыми выпушками.

— То есть все наши предположения строятся исключительно на показаниях какого-то фенриха и сомнительном портретном сходстве? Считаю, что докладывать кайзеру до всестороннего обследования задержанного в Вевельсбурге будет рано. Ну, а там…

Услышав финал разговора, Друг вихрем ворвался в сознание Федора, рассказал об услышанном и добавил:

— Тебя хотят убить!

— Что, опять?

— На этот раз, похоже, вывернуться не удастся. Тебе повесят амулет.

— Какая честь!

— Не до шуток. Если я правильно понял, амулет за шесть месяцев или больше приживается, сила мага возрастает многократно, но она становится зависимой от амулета, потому что через него осуществляется контроль. Амулет впитывает все способности владельца. Когда тот умирает, другой маг, завладевший амулетом в течение непродолжительного времени, перенимает дар, если не погибнет от потока силы.

— Тоже мне открыл Америку… Сам такое испытал, а еще видел, как де Пре перенял умение убитого германского мага. Погоди! На меня хотят насильно нацепить амулет, чтоб потом убить и снять с трупа амулет, заряженный Зеркальным Щитом? Ни хрена себе придумали!

— То-то и оно. Старший маг говорил с полковником и при этом обронил, что все можно провернуть по ускоренной программе, если нет цели усиливать таланты мага — только их забрать. Нам осталось две недели. Три от силы. Время «караул» кричать.

— Чтоб они уверились, что поймали Кошкина? Перебьются.

Немцы разобрались сами. В вдруг коридоре послышались шаги и голоса, распахнулась дверь. Грохнул выстрел. В малом объеме купе — оглушительный.

— Шайзе! Я ранен! — простонал стрелявший. — Револьверная пуля пробила мой стальной панцирь! Как такое можно?

— Натюрлих! — произнес другой голос. — Зеркальный Щит отражает поражающий объект с увеличенной кинетической энергией. Вот мы и встретились. Гутен морген, герр Юсупов-Кошкин!

Говоривший не представился. И его, похоже, совершенно не обеспокоило ранение коллеги, ценой здоровья которого он провел тест перед тем, как отправить Федора в Вевельсбург.

Вскоре вагон тронулся, снова потянулись томительные часы поездки, и по-прежнему — в кромешной тьме. Видеть мог только Друг, о чем рассказывал по возвращении. Свои нематериальные глаза предоставить Федору он не мог.

Наверное, нужно радоваться, что пока жив. Несколько недель — довольно осязаемый срок. Иным, тяжело больным или раненым, и такого не отпущено. Но наслаждения жизнью Федор не испытывал, вообще. Философски принять конец и смириться — это не для него.

Перед внутренним взором все чаще появлялось лицо Юлии. Куликов тогда говорил в Туле: коль барышня вернется — не смей прощать! Что мастеровому не зазорно, то офицеру — позор. Тем паче, по всем российским традициям, не престало князю, Осененному…

Но слишком многое изменила многолетняя жизнь с Другом, человеком двадцать первого легкомысленного века. Став менее строгими к себе, люди терпимее относились и к грехам близких. Друг как-то рассказывал историю про красавицу Серову, актрису-звезду синематографа, открыто закрутившую роман с красавцем-генералом Рокоссовским, в то время как за ней ухаживал скромный поэт, посвятивший ей строки, известные на всю Россию:

Но она не дождалась поэта-фронтовика и бросилась во все тяжкие. Но, возможно, про роман с генералом это были лишь наветы. А поэт с актрисой поженились. Знал ли он про ее реальные или мнимые измены — неизвестно. Видно, смог быть выше этого. Сам Рокоссовский, будучи женат, ко времени знакомства с Серовой завел роман с женщиной-военврачом, и от этой связи появилась дочь. Жена генерала все узнала, но с супругом не рассталась.

От таких историй и сложились убеждения Друга. Нет, измен он не одобрял. В прошлом атеист, но на личном опыте убедившись в бессмертии души, повторял завет из Библии: не судите, да не судимы будете[17]. Друг ничуть не возражал по поводу возвращения беглянки, больше пекся об ином — правда ли примчалась Соколова в Гамбург по велению сердца? Или все же был расчет? Вытащить Федора из западни, а затем устроить жизнь с наследником богатейшей княжеской фамилии? Даже отдалась ему до свадьбы, даже не спросив обещания жениться. Но, с другой стороны, спокойно восприняла весть, что Федор отлучен от наследства приемного отца и теперь не князь.

Поезд стучал колесами на стыках, а Друг, в струю грустным мыслям сотоварища, заметил:

— Если она быстро оправится от потери и заживет в собственное удовольствие на оставленные тобой миллионы, то расчета в ее поступках было более, чем чувств. Таковы женщины, их не переделать.

— Мне хотелось исключения, — хмыкнул Федор. — Наверное, как любому. Обещай, если меня грохнут, ты найдешь ее и все расскажешь.

— Как, дружище? Я бесплотен. И совсем не факт, что останусь в этом мире. Вдруг унесусь в параллельную вселенную, где Россию населяют рептилоиды. А не спеши ты нас хоронить, есть у нас еще дома дела[18]. Вот приедем в Вевельсбург, там и разберемся.

Прибытие в замок поначалу ничего не изменило. Лишь покачивание пассажирского вагона и шумы поезда сменились тишиной и каменной незыблемостью кельи, куда Федора затащили дюжие охранники. На глазах осталась прежняя повязка. Для отправления нужды следовало звать охранников. Мерзкие прикосновения к телу чужих рук… Полная несвобода.

Другу было проще — помешать ему никто не мог. Для начала он исследовал замок, заглянув в величественный Зал Баронов. И примчался оттуда как ошпаренный.

— Да япона ж твою мать! — поделился впечатлениями с Федором. — Ты себе такого не представишь. Под полом зала, но не ниже этажом…я не знаю, как сказать. Наверное, там другое измерение. Словно заглянул вулкану в жерло. Только там не магма, а волшебная энергия. Пол, как мембрана проницаемый. От него расходятся сотни, может быть даже тысячи лучей энергии. Или нити. Ты бы не увидел их своим обычным зрением.

— Я им и без того не вижу.

— Не могу сказать, чтобы ты там почувствовал. Для меня это чудовищная жаровня. Доменная печь, но магическая. Помнишь, тип в Берлине рассказывал о сути амулета и его ускоренном приготовлении? Каждая нить, выходящая из центра мозаичного рисунка на полу, соединяется с отдельным амулетом. Я проверил их на магах, находившихся неподалеку. Дальше не летал, но почти уверен — остальные нитки связаны с другими амулетами.

— И подпитывают их…

— Точно. А еще дают владельцу способ контролировать свой дар.

— Постой, — догадался Федор. — Потому, наверное, маги Рейха действовали на Восточном согласованно. Их синхронизирует Вевельсбург.

— Соединят тебя амулетом с Залом Баронов, и узнаешь.

— Наверное. Хоть и ненадолго.

Это произошло через несколько часов, как сообщил Друг — глубокой ночью. Возможно, для мистических ритуалов время суток имеет значение. Федор никогда не вдавался в подробности, как, например, некоторые пилоты аэропланов не знают деталей устройства летательного аппарата — умеют управлять, а остальное им не нужно.

Человек, вошедший в комнату (келью, камеру — как угодно), нечто прикрепил к его одежде, а через секунду Федор почувствовал еще одно прикосновение — к сознанию. Будто внутри него, помимо Друга, появился новый гость. Он не был злобным, агрессивным или мрачным. Не соответствовал возможной роли — обеспечить скорую смерть владельцу. Чем-то напоминал дружелюбного пса, обнюхивающего незнакомое место. Но не живого, а словно механического. Запрограммированного, как выразился Друг. Он и рассказал подробности.

— Внешне амулет ничем не примечателен. Кружок с монетку в двадцать пфеннигов на булавке. Наверное, Федя, для своих они готовят амулеты поизящнее, с изображением символа главного дара. Здесь не изощрялись… Я тебя слепила из того, что было. Амулет не предназначен для открытого ношения. Оно, конечно, оптимизма нам не добавляет.

Пробудившись утром, Федор ощутил: что-то изменилось. Дар его переполнял. По идее, амулет должен увеличить концентрацию и уровень владения магической энергией… Что ж проверим!

— Ты уверен? — Друг засомневался.

— А чего бояться смертнику? — хмыкнул Федор. — Лучше помоги. Цвет мешка на моей голове — черный?

— Да.

— Значит, пропаленное место не увидят.

Федор зажмурил один глаз, широко открыл второй, чувствуя, как ресница упирается в ткань мешка. Представил в черноте микроскопическую точку перед зрачком и стал качать в нее энергию в черноту, постоянно обращаясь к амулету.

Через несколько секунд перед глазом стало разгораться ослепительно-яркое пятно. Роговица ощутила нестерпимый жар, завоняло паленым.

Он зажмурился, ожидая, пока огненные блики не исчезнут в пострадавшем яблоке. Потом осторожно глаз открыл и — о, чудо! — впервые за неделю с лишним увидал дневной свет. Рассмотрел немного, потому что «окно в мир» оказалось чрезвычайно небольшим — дырочка с булавочную головку.

— Не напрягайся, Федя, — поспешил Друг. — Смотреть тут не на что. Комната, практически лишенная обстановки. Окно, забранное решеткой. Самое главное — в Зале Баронов.

Вскоре лязгнул замок. Вошедший, не говоря ни единого слова, снял и унес амулет.

— Черте что происходит, — удивился Друг. — Охранник удаляется, но я все равно чувствую амулет.

— Я тоже — поделился Федор. — Проследи, куда его унесли, будь добр.

Ощущение присутствия Друга исчезло, а вот амулета — сохранилось. Черпая его возможности, Федор пропалил дыру и напротив второго глаза.

Вывернулся и посмотрел: цепь длиной менее полуметра прихвачена к кольцу, вмурованному в стену. Если начать оперировать даром, в замке это учуют. Ну, и пусть. А что ему сделают, приговоренному к смерти? Вырвут глаза? Если амулет настолько силен, вырастим себе новые!

Металл на кольце покраснел, побелел, потом разлетелся брызгами, и цепь отскочила от стены. В комнате завоняло сожженным металлом. Так пахнет горелая стружка в цеху металлообработки.

Федор дотянулся пальцем до колечка, соединяющего браслеты. Видеть его не мог, но для ощущения концентрации достаточно.

Глубоко вдохнул воздух. Мысленно представил могучий поток невидимой магмы, льющийся к нему из-под Зала Баронов через амулет. Сжал ее в микроскопический шарик, раскаленный до немыслимой температуры. Термическая магия контролировалась теперь отдельно от кинетической. Шарик унесся к соединению наручников.

Вонь горелого металла сменилась отвратительным запахом горелой кожи. Сорвав маску, Федор едва не взвыл: комнатный свет спорил по яркости с электросваркой. Глаза-то привыкли к тьме. Сквозь слезы посмотрел на свои руки, они жутко саднили. Браслеты разъединились, навесной замок, соединявший их с цепью, грохнулся на пол.

Под металлическими кольцами кожа вздулась волдырями от ожогов.

Вернувшийся Друг сходу посоветовал:

— Лучше бы ножовкой! Только где ее возьмешь? Слетаю — посмотрю, что уроды химичат с амулетом. Занимайся мазохизмом в одиночестве. И руки подлечи — мне тоже больно.

Федор шагнул к окну. Величественный и довольно красивый замок виден словно на ладони. Расстояние до него — меньше сотни шагов. Федора разместили в соседнем с ним здании. Почему не в замке? Видимо, чего-то опасались. Выверты тевтонского сознания не понять.

Федор приказал себе отвлечься от ненужных мыслей. Сейчас или чуть позже придут тюремщики. Одного или двух можно сразу замочить. Сила у него немереная, концентрация снайперская. Сплющить голову или сжечь мозги — на ваш выбор, герры маги. Как говорит Друг, огласите список. Ну, а дальше будет действовать по обстоятельствам. Убьют? Пусть. Жизнь продаст задорого. Ну, а кайзер обломается. Как бы не спешил, не успеет заграбастать амулет, пока в нем плещется магия Зеркального Щита. До Берлина далеко…

Федор проверил содержимое карманов. Изумился: у него забрали только револьвер. Французский паспорт — даже тот на месте. А также пачка франков, кайзермарок. Решили снять их с трупа? Ну что ж, попробуйте.

Он еще раз сконцентрировался — на заоконной решетке. Работал деловито, испаряя металл у основания прутьев. Но аккуратно, чтоб не вывалилась, раньше времени.

Возвратился Друг.

— Насколько понял из того, что немцы говорили, — торопливо сообщил, — ты инициировал амулет за считанные часы. Маги в охренении! Сейчас амулет немного подкачают и вернут сюда. Кайзеру об этом сообщили. Он прилетит на аэроплане. Вот что, Федя! Бросай колупать решетку, не разменивайся на херню. Если не придумаем что-то экстраординарное, мы пропали.

Вместо участия в мозговом штурме он вновь унесся к замку.

За неделю, прошедшую после догадки, что Федор в беде, Юлия Сергеевна извела себя и де Пре. Маркиз отвечал: мюнхенские агенты ничего выяснили о местонахождении Клауса Вольфа, что само по себе странно и тревожно.

Потом директор Сюрте получил доклад про бой у банка и не счел нужным скрывать его от «мадемуазель Жюли». Разрываемая на части беспокойством, Юлия заплакала: смерть едва знакомого гамбургского парня стала последней каплей в переполнившейся чаше горя. Нервы не выдержали и лопнули, только вместо звона разорванной струны раздались всхлипы. Она представила маму Юргена, сестер, вспомнила наивную детскую песенку о елочке… Это ужасно! Война забрала у девочек отца, у жены — мужа, и неизвестно, вернется ли он целый или без ног и рук… Революция, в свою очередь, отобрала сына и брата. Тот бой завершился для Федора благополучно, ну, а дальше? Повстанцы стали выдавливать пруссаков из Мюнхена, и следы любимого потерялись.

Вышел на связь Троцкий — разыскал ее напрямую, без Федора, от которого тоже не имел вестей. Он с восторгом сообщил: революция в Бавариипобедила, страна фактически отделилась от Рейха, но впереди — Пруссия. Нужно еще много оружия: винтовки, гранаты, пулеметы, бомбометы, мины к бомбометам, патроны, и всего — как можно больше!

Юлия пообещала, но не торопилась выполнять. Буквально на следующей день газеты пестрели заголовками о том, что правительство новопровозглашенной Баварской республики подписала перемирие с представителями кайзера. Мир пришел и в Австрию, вынужденно признавшую независимость мадьяр. Теперь, когда Рейх ослаблен, германцы просто обязаны пойти на мир с французами — даже ценой отказа от Бельгии, и тогда в Европе закончатся все войны. Матери не будут получать известия, что их Юрген, Ганс, Фриц, а также любой парень с французским, венгерским, польским или русским именем пал «смертью героя» неведомо где и непонятно за что.

Естественно, она не сказала де Пре о просьбе Троцкого. Директор бы настоял оплатить очередную партию смертоносных игрушек, ослабляющих Германию. Это выгодно Парижу и, пока война не кончилась, восставших будут поощрять. На фронте шаткое равновесие, если боши сгниют от революционной заразы, доблестная французская армия перейдет в наступление и возьмет Берлин!

Шагая по немецким трупам и устилая трупами своих солдат дорогу к германской столице.

Следующий день Юлия Сергеевна провела в колебаниях и чтении газет. Инструкция Федора относительно запросов коммунистов об оружии гласила категорически: удовлетворять все их требования на общую сумму до двух миллионов франков. Незамедлительно.

А она по-прежнему не торопилась.

Сомнения ее происходили из того, что Федор рассказал о Троцком и его сподвижниках. Мерзкие, бессовестные, отвратительные люди. Их стоило использовать для диверсии внутри вражеской державы, а потом держаться как можно дальше.

Понимает ли директор Сюрте, что сейчас нет ни малейшей гарантии, что винтовки и пулеметы уедут в Пруссию? Очень вероятно, что с подачи коммунистов начнут стрелять в Мюнхене — Троцкий и его команда свергнут новую власть. Но враждебна ли сейчас Франции Баварская республика?

Юлия читала выступления депутатов бундеспарламента Баварии: левые фракции высказались за прекращение вооруженной борьбы. Непомерные требования Берлина — налоги и рекрутирование новобранцев на войну — объединили население германской страны против кайзеровской власти. Буржуазия же обещала улучшить условия труда, повышать зарплаты, профсоюзные лидеры гордились достижением договоренностей с работодателями. Люди, уставшие от войны, надеялись на нормальную жизнь.

Коммунисты остались в меньшинстве и яростно вопили: революция не должна останавливаться на буржуазно-демократическом этапе! Власть по-прежнему принадлежит представителям эксплуататорских классов! Только свержение власти фабрикантов, банкиров и помещиков, экспроприация их имущества и установление диктатуры пролетариата дадут истинную свободу рабочему классу!

Их никто особо не преследовал, не арестовывал за откровенные призывы к террору и убийствам. Сторонников Либкнехта всерьез не принимали. В местном парламенте были представлены только умеренные члены баварской СДПГ, совершенно не желающие лезть на баррикады или отправлять туда других.

Рабочие отряды разоружены. Из фрайкора власти сформировали некое подобие регулярной армии, чтоб отбиваться от пруссаков, если те задумают реванш. Но нападать на кого-то совершенно не хватает сил.

Может, и не слишком сведущая в политике, Юлия Сергеевна для себя решила: дай Троцкому и Либкнехту оружие, и они устроят бойню. Зачем? Бавария никому не угрожает. Тем более — России, она с ней даже не граничит.

Франция признала республику, ожидается обмен послами, граница открыта, поезда ходят, почта и телеграф работают… Французские банки объявили, что в скором времени планируют принимать к обмену баварские марки.

Один росчерк ее пера — и островок едва наступившей мирной жизни превратится в огнедышащий кратер вулкана.

Нет уж! Не дождутся!

Еще через день Юлию настигла очевидная мысль: Федор может счесть, что она присвоила франки, предназначенные для революции. В случае его исчезновения или гибели, если так случится, в руках Соколовой остаются деньги, полученные в виде роялти от пулеметов и револьверов, а остаток их довольно велик. Плюс новые отчисления от танков и тяжелых пулеметов. Целое состояние. Зачем его тратить на каких-то коммунистов?

Если он вернется, а он обязательно вернется, как развеять его подозрения? Как уверить, что не «зажала», как выразился бы сам Федор, сотни тысяч франков?

Не понимая, что делать, Юлия надела одно из лучших платьев и отправилась в любимое место Парижа — в район Эйфелевой башни. Краем глаза отметила: пара человек из Сюрте цепко следовала на небольшом расстоянии. Конечно, так себе защита. Федор ей обмолвился, что Варвару Оболенскую германцы похитили именно здесь. Та гуляла без охраны, все равно на ее задержание отправили авто и вооруженную группу. Поэтому маленькая сумочка Юлии весила куда больше ожидаемого — из-за дамского револьвера.

Париж, радующийся приходу лета, все же не избежал следов войны. Юлия заметила группу безногих инвалидов на костылях и в солдатской форме. В начищенных мундирах, опрятные, бравые, с орденами… А в глазах — тоска. Каждый с радостью отдал бы и награды, и приплатил бы сверху за возможность отплясывать фарандолу или еще какой энергичный танец на своих двоих.

Монашка в высоком белом головном уборе, отмеченном красным крестом сестры милосердия, собирала подаяния.

Юлия Сергеевна отвела от них глаза, посмотрела снова… И ее осенило! Она быстрым шагом отправилась навстречу провожатым.

— Офицеры! Самым неотложным образом мне необходимо вернуться в гостиницу.

Прихватив там чековую книжку, барышня поспешила в четырнадцатый округ Парижа, где располагалось французское Общество Красного Креста.

Пусть Федор упрекнет, что истратила часть его капитала не так, как он хотел. Но пусть знает: она не будет грести под себя деньги ради денег. Не вцепится в них посиневшими пальцами.

Федор изобретает оружие, и оно стреляет. Она позаботится о раненых этим оружием. Он поймет, когда вернется. Он недаром пел: «А не спеши ты нас хоронить».

Стоя на ступенях французского отделения Красного Креста, она вдруг отчетливо услышала голос Федора, исполняющего ту самую песню, как и другие, пришедшие к нему в видениях из будущего.

Ее полюбят, с такими-то деньгами! Или симулируют чувства. Но вот она — никого не полюбит больше, точно.

Интересно, почему на голос Федора наложился стук вагонных колес?

Странное наваждение.