Реконкиста

17. Долина тревоги

Игра в перестукивания с боцманом Вайгелем долго не продолжалась. Заскрежетал механизм двери, и я, как можно скорее, перекатился на средину мата. Плафон разгорелся желто-зеленым светом. Вообще-то я ожидал визита Итцакойотля, но появилась лишь пара ацтекских охранников, выглядящие чуточку получше тех, каких я встречал раньше, по крайней мере, от них так не несло местной самогонкой. Распутав мне ноги, они вытащили меня из камеры и повели по коридору, более чистому и лучше освещенному, чем все виденные мною раньше. Технические устройства здесь функционировали тоже намного лучше, переборки между коридорами раздвигались тихо, возможно, не совсем так, чтобы заметив нас, но, скорее всего, они реагировали на поднятие старшего из церберов знака его власти. Более всего он походил на какую-то смесь бердыша с булавой, законченную гребнем из нефрита. После нескольких крутых поворотах и последних врат, перед которыми стражник поднимал свой знак целых три раза, перед нами открылась овальная комната, где было множество глубоких ниш, в которой в центре стоял гладкий и темный, словно ониксовая плита, стол в форме миндального ореха. Стенки ниш оставались темными, гладкими, сами ниши походили на свод в планетарии. Через мгновение после нашего прихода сочащийся из невидимых источников слабый пурпурный свет окрасил весь свод помещения в нежно-розовый тон, в который, перед самым восходом, окрашивается небо. За столом я заметил два неподвижных силуэта мужчин в длинных плащах. В тот самый момент, когда я очутился на полпути к столу, словно на оперной сцене, их окружил световой круг.

Это они меня спецэффектами хотят удивить, словно желторотого пацана, – мелькнула мысль. Тем временем стражники подбили мне колени, пытаясь, несмотря на мое сопротивление, заставить меня пасть ниц перед мужчиной в плаще из птичьих перьев, стоящим рядом со скромно одетым Итцакойотлем. Впрочем, в глаза бросался не только контраст в одеяниях обоих ацтеков. У ученого было округлое и, в принципе, довольно честное лицо индейца из прерий. Желтоватая кожа и выступающие скулы заставляли искать его предков среди азиатов, тысячелетия назад пришедших в Америку через Берингов пролив, а вот "пернатый" выглядел представителем совершенно другой, аристократической касты; он походил на какую-то голливудскую звезду среднего поколения, принятую на роль СуперВиннету. Рослый силуэт, великолепный профиль, черные, словно вороново крыло, волосы. Тут у меня не было никаких сомнений: передо мной стоит сам верховный жрец и вождь ацтеков, Петлалкалькатль, правнук Человека без Имепни.

– Встань, европеец, – произнес вождь ацтеков по-испански, с сильным акцентом nahuatl, отправляя жестом стражей, которые, покорно склонившись, отступили в свои каверны. – Как видишь, ты очутился в преддверии богов.

– Для меня это, скорее, походит на центр всего вашего города, на центр управления, из которого убрали все инструменты, Великий Петлалкалькатль, – ответил я с куртуазностью, которая в любой ситуации не могла повредить.

То, что я знаю его имя, похоже, жреца удивило, но он не показал этого по себе.

– Говоришь, убрали все инструменты, – сказал он. – Ошибаешься, они всегда здесь были – гляди!

Он подошел и двумя руками коснулся стола. Тут же мертвая до сих пор столешница загорелась радугой цветов и рисунков, превращаясь в удивительную консоль управления, как мне казалось, городом-государством: сразу же появились десятки кружков, ромбов, треугольников, небольших экранов и темных точек, которые могли служить кнопками с неизвестным назначением.

Верховный жрец пошевелил ладонью, и бледно-розовая чаша над нами потемнела и превратилась в огромную карту неба (тут мне вспомнились видения отца Гомеса). Вождь закрутил пальцами, и теперь весь этот зодиак[34] начал кружить, словно во время проекции в крупном планетарии. У меня не было времени наслаждаться картинкой. Тем более, что очередное легкое прикосновение большого пальца к столу превратило космос в панорамный образ кальдеры вокруг пирамиды (выходит, крысы перегрызли не все кабеля). Тут я увидел всю Циболу в свете наступающего дня – поселение бедненькое, но живучее. Я мог видеть людей, поднимающихся ото сна на террасах; женщин, стирающих в каналах белье и готовящих завтрак; караваны поставщиков, стекающиеся с перевалов на базарную площадь; еще я заметил на поле игры в священный мяч группу молодых людей, которые, с деревянными дубинками в руках обучалась искусству сражаться в рукопашную. Живая картина позволяла видеть и фруктовые рощи, расположенные на внутренних склонах кратера, и обнаженные скалы. Разделительная способность и насыщенность красок были настолько совершенными, что можно было буквально почувствовать дуновение ветра. Сам я с легкостью распознавал среди скальных обломков желтоватые жилы серы, зеленоватые полоски меди и вспышки кристаллического кварца.

Понятное дело, что недавнего владельца сети экспериментальных проекционных залов по всей Европе (синерамных, голографических и т. д.) это чудо техники особо не удивило, разве что его присутствие и прекрасное функционирование в подземельях доисторической пирамиды. Впрочем, Петлалкалькатль не оставил мне много времени на рассматривание пейзажа.

– Достойный Итцакойотль сообщил мне, будто бы ты родом не из этого мира, – сказал он. – Твои деяния свидетельствуют в правду данного тезиса. А какова правда?

К этому вопросу я был готов.

– Достойный Итцакойотль не ошибается, – спокойно ответил я. – Я не из этого мира.

Ацтеки не выдали своего изумления, но у верховного жреца блеснули глаза.

– Ты прибыл со звезд?

– Нет, из будущего.

Они вновь обменялись взглядами, после чего Итцакойотль порицающим тоном сказал:

– Ты лжешь! Даже у богов нет свободной власти над временем. Ведь если бы ты знал, что должно случиться завтра, ты мог бы это изменить, а если бы это изменил, будущее было бы иным, чем фактически было.

– Я могу не знать всех подробностей, касающихся завтрашнего дня. Я знаю историю в общем ее наброске, но в достаточной степени, чтобы знать, будто бы наша встреча обязана начать изменение в истории мира. Впрочем, о благородные, откуда у вас уверенность, будто бы, даже зная будущее, я мог бы его изменить? Допустим, я бы знал, к примеру, что, поворачивая направо, я упаду в пропасть. Желая избежать предназначения, я мог бы тогда свернуть влево, но откуда мне быть уверенным, что, двигаясь в этом направлении, я вновь не попаду в пропасть. В последствии результат был бы тем же самым, хотя подход к нему был бы несколько иным.

Ацтеки не выглядели убежденными моей аргументацией, но, похоже, моей версии не отвергали. Поэтому сейчас горячечно искал другие аргументы для поддержки своих тезисов. Нашел.

– Иногда у меня и самого возникают сомнения в отношении правильности этой гипотезы. Например, из школьных учебников мне известно, что одним из тех, кто, в момент нашей договоренности подпишут его вместе со мной, должен быть человек, о котором я знаю, что он мертв, поскольку погиб в столкновении наших сил над Мексиканским Заливом.

– Что это за человек?

– Боцман с судна "Генриетта", Хорст Вайгель, могучий рыжий мужчина, у которого обрезан язык.

– Но ведь он жив! – вырвалось из уст "пернатого", прежде чем быстрый жест Итцакойотля смог удержать его от спонтанного взрыва.

– Невозможно, – заявил я, изображая полнейшую убежденность в собственной версии. – Мне прекрасно известно, что он погиб две недели назад.

Полная превосходства усмешка появилась на губах сановника. Гортанным голосом Петлалкалькатль бросил пару слов на языке nahuatl. И через пару минут к нам привели Вайгеля. При виде его я сыграл грандиозное изумление. Впрочем я и вправду был очень тронут этой встречей. Громадный боцман, которого доставили с цепями на руках и ногоах, совершенно поседел, тело его было покрыто бесчисленными шрамами, явно следами пыток, которым его подвергли. Еще у него был выбит один глаз, зато второй горел неутолимой жаждой жизни.

Но мы не успели даже приветствовать один другого. Неожиданно раздался высокий свист. Я отметил перемену на лице верховного жреца. На нем нарисовалось беспокойство, смешанное со злостью: что-то тут прерывает прекрасно начинавшееся зрелище. Нас он отправил жестом руки, сам же, вместе с Итцакойотлем, подскочил к пульту. Оба казались возбужденными и обеспокоенными.

Три стражника подтолкнули нас в глубину коридора. Прежде, чем переборка за мной закрылась, я успел заметить на панорамной картинке клубы дыма, вздымающиеся над западным краем взлетно-посадочной площадки. Неужели…

Серебристые "тюремщики" явно испытывали страх перед Вайгелем, несмотря на сковывающие его цепи. Шагающий перед нами ацтек с открывающей все ворота булавой ступал неуверенно, наверняка чувствуя на своей спине дыхание гиганта. Второй, идущий между нами, держал руки у бедер, где висели убийственные метатели, ежесекундно он переносил свой взгляд с меня на боцмана, а с него – на меня. Третий, замыкающий нашу группу, ни на миг не опускал большой парализатор, направленный в громадного пирата.

– Мне кажется, что наши парни начали дело, – сказал я вполголоса бременцу, когда мы уже почти что доходили до наших камер. – Даст Бог, по крайней мере им что-то удастся…

И в этот момент погас свет, погружая весб коридор в бархатном мраке.

Могло показаться, что Вайгель только того и ждал.

Поначалу я услышал вскрик индейца, шедшего между нами, и сразу же после того, отвратительный хруст, издаваемый ломающимся позвоночником, и еще отзвук выстрела из парализатора. Но в короткой вспышке я увидел, что Вайгель низко наклонился, так что весь предназначенный ему электрический заряд попал прямо в лицо командиру патруля, который именно в этот миг решил повернуться. Раздался нечеловеческий вопль. Потом я еще услышал обещающее неприятности бряцание поднимаемых кандалов. Последний из эскортирующих нас ацтеков, вероятно, пытался отскочить, но Хорст угадал его намерение. Несмотря на темноту, удар достиг цели. Послышался треск переламываемых костей, грохот падающего тела. И наступила тишина.

Аварийное освещение загорелось секунд через тридцать. Все три стражника валялись мертвыми. Вайгель вырвал из кобуры старшего небольшой лазерный излучатель и перерезал с его помощью свои цепи. Мои узы он разорвал легко руками, словно то были прогнившие шнурки, а не солидная веревка из сизалевого волокна. На миг он закрыл свой единственный здоровый глаз, а потом искривил беззубые уста в чем-то, что должно было изображать улыбку.

Мы сразу же переоделись в комбинезоны стражников. Правда, громадина-боцман не мог застегнуть свой на спине, но, поскольку я его довольно хорошо уже знал его, мне было известно, что подобраться к нему сзади невозможно.

– И что дальше? – спросил я у Хорста.

Тот указал рукой направления, откуда мы только-только пришли, и провел рукой по шее.

– Ага, значит, возвращаемся завершить столь интересно начатую беседу с хозяевами?

Хорст кивнул.

К сожалению, пройдя несколько шагов, мы застали закрытую переборку. Этим я особо не обеспокоился, поскольку раньше заметил, что проход открывался, когда самый старший из стражников поднимал булаву. Поэтому, переодеваясь, я забрал себе золотистый символ, а при случае стащил с руки мертвого индейца золотой браслет, представлявший трех сплетенных змей. Я надел его на запястье и, подойдя к переборке, попытался повторить жест стражника. Раздался тихий щелчок механизма, но преграда не открылась. Похоже, объявленная тревога полностью ее заблокировала. Дезориентированный, я огляделся по сторонам. Вайгель коснулся моего плеча и указал наверх. Прямо над собой я увидел вентиляционное отверстие.

– То есть ты предлагаешь нам перемещаться по вентиляционным каналам? – спросил я.

Великан, подтверждая, чмокнул. Коридоры, вне всякого сомнения, создавались по меркам пришельцев из космоса, и они не были выше двух с половиной метров роста. Я забрался на плечо боцману и зацепил за решетку инкрустированный серебром пояс, который я тоже забрал у стражника. Вайгель вырвал ее одним смелым рывком. Затем он подпрыгнул и с гибкостью, которой я никак не мог подозревать у кого-то, имеющего подобные размеры, схватился за край и подтянулся вовнутрь. Затем он протянул мне руку и поднял вверх, словно я был ребенком.

Я опасался того, что, в связи с габаритами бременца, мы быстро застрянем в тесном тоннеле, но каким-то образом протиснуться удавалось. Где-то через четверть часа мы очутились над овальным залом. К сожалению, здесь вентиляция ограничивалась небольшими отверстиями в литом потолке над столом управления. Мы не могли увидеть, что происходит за пределами пирамиды, но нервно вспыхивающие огни и быстро перемещающиеся головы ацтекских сановников, мечущихся вокруг стола, говорили о том, что внизу, как минимум, царит паника. Я заметил характерную голову верховного жреца, зато нигде не заметил Итцакойотля. Неужели его выслали на первые линии фронта? Я ужасно жалел о том, что не знаю язык nahuatl, поскольку это помогло бы мне сориентироваться в ситуации.

Тем временем, Вайгель вытащил метатель, который отобрал у стражников, и подсунул его мне под нос. Что он имел в виду, раз в нынешней ситуации мы не могли воспользоваться оружием? Выстрел электрическим зарядом через металлическую решетку грозил поражением стреляющих и тут же выдал бы место нашего пребывания. Но Вайгель указал на переключатель и запасную обойму, в которой находились газовые заряды, готовые к тому, чтобы сунуть их в камеру замка.

– Вот как ты хочешь расправиться с гадами? – шепнул я прямо на ухо боцману. – Это правильно, этих двух патронов должно хватить, чтобы на долгое время обездвижить компанию, пребывающую в помещении под нами, но… – тут я замялся, – у твоей идеи имеется один существенный недостаток, ведь при этом мы тоже потеряем сознание.

Хорст отрицательно покачал головой. Неужли он предполагал, что выстреленный газ будет тяжелее воздуха? Нет. Германец предложил другое решение. Хорст вытащил шнур, который еще недавно связывал мои руки, расплел его на более тонкие волокна и, связав таким образом шпагат длиной в несколько локтей, привязал его к спусковому крючку ацтекского автомата. После этого он сунул его стволом вниз в одно из вентиляционных отверстий и жестом приказал мне отползать.

Кто-нибудь из вас отступал когда-нибудь по туннелю, тесном, словно мелиоративная канава. Не удивительно, что уже через минуту со всей дури налетел на какую-то помеху. Грохот был знатный. Я был уверен, что ацтеки просто обязаны были его слышать. Вайгель перестал колебаться. Он дернул за бечевку, освобождая спуск. Оружие закашляло, прозвучало сухое: "пац, пац". Через секунду до нас донеслись крики и кашель. Мы же удирали задом на четвереньках, опасаясь того, что газ в любой момент может достать и нас. Но не догнал. Жалко было лишь того, что невозможно было проверить результаты наших действий. Но что-то мне подсказывало, что именно сейчас Тайный Город был лишен своего командования.

Через пару минут мы очутились за перегородкой, в месте нашей ндавней стычки. Здесь никто нас не ожидал, ободранные от униформ трупы не привлекли чьего-либо внимания. По пустым коридорам мы добрались до дверей наших недавних камер. Булавы старшего стражника хватило, чтобы открыть все помещения. Камера рядом с помещением, в котором держали Вайгеля, оказалась пустой. В следующей доходил какой-то замученный пытками индеец. А вот в третьей…

– Черт подери, это ты, Фушерон?

Андре подхватился на ноги.

– Маэстро, ты свободен?! И Вайгель! Mon Dieu! Я уже думал, что меня выпотрошат. Вы поверите? Эти дикари сбрили мне все волосы на груди. Чиста зависть! У них самих ничего не растет, так что они, похоже, не могут вынести подобных мужских признаков, отличающих белого человека.

Еще через пару камер мы обнаружили де Лиса. Врач, хотя и легко раненный, держался на ногах и буквально горел волей к сражению. Ergo, можно было сказать, что данный этап розыгрыша завершился без потерь в личном составе.

Издали до нас донесся шум какого-то приближающегося устройства. Мы приказали нашим друзьям спрятаться в глубине камер, сами же, в серебристых униформах, ожидали в на первый взгляд небрежных позах, но оружие держали в полной готовности.

В перспективе головного коридора появился патруль из двух человек – скорее всего, аварийная газовая служба. Солдаты были в скафандрах и масках, у поясов были дополнительные небольшие бутылочки, служащие, по-видимому, для того, чтобы вводить пострадавшим противоядие.

Вайгель хлопнул в ладони.

Индейцы остановились. И это было их самой серьезной ошибкой. Не вдаваясь в не очень-то приятные подробности, могу сказать, что умерли они стоя.

Таким вот образом мы добыли еще две местные униформы, в которые тут же переоделись Фушерон и де Лис. Одну из добытых противогазовых масок я надел сам, вторую оставил для Андре. На электрической тележке, которой, как оказалось, мог бы управлять и ребенок, мы направились назад, к центру управления. На сей раз, возможно, реагируя на импульсы, высылаемые транспортным средством, все ворота открывались с древнеиндейским гостеприимством. В овальном зале, а точнее – в крипте, царило настроение, сравнимое со свежей гробницей: два жреца, в том числе и Петлалкалькатль, и два техника лежали вокруг консоли, приводя на ум марионеток, у которых оборвали шнурки. Идя к подиуму, я чувствовал ладонями дуновение прохладного воздуха, это доказывало, что интенсивно действуют: как поддув, так и вытяжка. Но пока что у меня не было намерения проверять: оставался ли газ в помещении или уже улетучился. Панорамный экран показывал горящие дома вокруг взлетно-посадочной площадки. Еще я заметил маленькую реплику этой же картинки, пульсирующую на консоли. Де Лис, показывая на эпицентр пожара, коснулся пальцем поверхности стола, и в то же самое время картинка в западной части большого экрана резко начала приближаться. Теперь мы уже имели дело не с полной панорамой, а с ее вырезкой. Горели два из четырех резервуаров, но аварийные бригады гасили их довольно эффективно. На самой плите площадки я увидел пару выжженных корпусов летающих аппаратов, но большую часть воздушных суден индейцы оттащили в безопасное место.

Потери должны были быть значительными, хотя, наверняка, и не такие, на которые рассчитывала группа старого пирата. Теперь уже я переместил пальцев влево по миниатюре образа на пульте. Четверть панорамы ограничилась приличных размеров сборищем туземцев в опунциевой роще. Вокруг лежащего под углом серебристого диска собралось е менее трех десятков вооруженных людей, даже не скрывавших кровожадной ярости. Мы могли видеть, как отскакивает лаз машины, как с поднятыми вверх руками выходят поочередно: Фруассарт, Мигель, Эбен и Лино. Бедняги! Ацтеки разорвут их в клочья.

И как раз в этот момент я увидел, как между пленными и жаждущей крови чернью входит мужчина в белом. Итцакойотль! Так вот куда тебя занесло, коллега умник!

Де Лис отважился снять маску. Чуточку поколебавшись, я последовал его примеру. Газ и вправду уже улетучился. Без космических шлемов мы теперь слышали звук из окрестностей осажденной тарелки. Непонятные вопли ацтеков, но не только. Удивительно четко до меня дошло тихое ругательство Эбена, когда два ацтека начало избивать его плетками. И как тут не поверить, что в Америке избивают негров!

Еще худшая судьба ожидала аравака. Признанный предателем красной расы, он совершенно исчез под градом ударов, но при этом не издал ни стона.

– Да простит вам Господь, – услышал я певучий голос Фруассарта.

И в этот момент мне пришло в голову, что, раз я могу их слышать, то, быть может, коммуникация может быть двухсторонней. Я склонился над консолью и заорал, что было сил:

– Итцакойотль! Итцакойотль! Ты меня слышишь? Carramba!

Ацтек вздрогнул. Из ожерелья, висевшего у него на шее, он вынул какой-то маленький прут.

– Кто это говорит?

– Останови, черт подери эту экзекуцию, или я сделаю то же самое с твоим верховным жрецом.

Ученый замялся, но послушал. Какое-то время он что-то кричал на своем наречии, но, не имея возможности переорать толпу, выстрелил в воздух. Сыплющиеся на пленных удары прекратились. Индейцы отодвигались и с огромным уважением кланялись Итцакойотлю. Эбен с Лино поднялись с земли. Залитый кровью аравак уже не шевелился.

Итцакойотль, приказав людям удержаться от избиения пленных, удалился от толпы на несколько шагов.

– Иль Кане, это ты?

– Я и, надеюсь, ты отдаешь себе отчет в том, что это означает. Я нахожусь в вашем центре управления, или как там вы его называете.

– Это ничего не даст. Ты ведь не умеешь пользоваться нашим оборудованием.

– А вот мне кажется, что могу доставить вам массу хлопот; а помимо всего, верховный жрец в моих руках. Пока что он без сознания.

– Я слышал про газовую аварию…

– Та авария – это мы. В данный момент мы еще можем кое-что сделать, пока ситуация окончательно не выйдет из-под контроля. Мы должны поговорить.

– Как ты это себе представляешь? – ответил ацтек после недолгого молчания.

– Приходи с моими людьми в Пирамиду, в овальный пункт управления. Там и будем вести переговоры.

– Я не настолько наивен, европеец. Встретимся на полпути. Ты отпустишь достойного Петлалкалькатля…

– Исключено, в знак доброй воли могу освободить этого второго коротышку, а ты обещай, что сделаешь то же с седоватым бородачом, который последним вышел из тарелки. Его зовут Лино.

– Ладно, пускай так и будет. Мы освободим по одному заложнику. И встретимся в большом золотом зале, это в трех этажах над уровнях, где вы сейчас находитесь. Только мы вдвоем.

– А мои люди?

– Останутся там, где находятся сейчас. У них ьудет возможность видеть нас во время переговоров, а если мы захотим – даже и слышать.

– Нормально. Понятное дело, ты должен отдать приказ, чтобы никто не пытался даже приближаться к пункту управления во время переговоров. Мои люди крайне нервно настроены. А жизнь верховного жреца висит на волоске. Да, и пускай кто-то от вас займется нашим араваком. Похоже, он серьезно ранен.

– Я отдам соответствующие приказы. Хотя, боюсь, что ему уже никто не в силах помочь. Встретился через половину вашего часа, – сказал ученый, а потом, снизив голос, прибавил: – Жрецы убеждали меня, чтобы мы убили всех вас. И немедленно… Нужно было их послушать. К сожалению! А все мое проклятое научное любопытство!

Особого опыта в ведении переговоров у меня не было. Если не считать начальный период деятельности SGC, коммерческие переговоры для меня вели уважаемые специалисты, наемные юристы. Мы, в основном, выигрывали.

В легенды перешла возможность формулировки договора, в которой нет выигравших и проигравших, нет ни победителей, ни побежденных. Всегда кто-то получает большую выгоду, а второму сложно избавиться от впечатления, что его обвели вокруг пальца. Мир – это не лига джентльменов, а коммерческие переговоры – поединок с использованием благородных жестов. Даже при моей скромной практике я знал, что в любой ситуации, шло ли дело о слиянии, о необходимости вытолкнуть кого-нибудь с рынка или просто сожрать, всегда решающая роль принадлежит силе и хитрости договаривающихся сторон. К тому же, чем дело крупнее, чем большим она обладает весом, тем альтернатива компромиссу более опасна. История известная! Боксеры веса пера могут пихаться, пока им не надоест, хорошо нацеленный удар боксера-супертяжеловеса способен убить.

Так что чувство значимости этих переговоров у меня имелось. Ставкой была не только наша жизнь, но и судьба всей цивилизации. Итцакойотль лишь на первый взгляд находился в более комфортной ситуации. На чаше весов лежала не только жизнь верховного жреца, по которому, насколько я заметил, ученый не слишком пропадал. Наше бегство, возможность добраться до Европы, планы реконкисты усложняли, вполне возможно, даже делали ее напрасной. Насколько я оценивал, силы ацтеков ограничивались небольшой кадровой армией и несколькими штуками летающих машин (понятное дело, я не исключаю, что где-то у них могли быть спрятаны и другие аппараты, но, наверняка, их число не было бесконечным). Обладая ядерным оружием, они, возможно, были способны уничтожить мир, но вот завоевание его и поддержка господства над ним без коллаборантов и ренегатов было просто невозможным. А ведь после нашего возвращения Европа четко бы увидела, с кем имеет дело. И ничто так не способствовало бы единству, чем осознание того, что, раньше или позднее, враг или союзник одинаково найдут смерть под обсидиановым ножом. Как мне кажется, хорошая пропаганда могла бы переубедить самого большего глупца – в конце концов, если тебе вырывают сердце, это всегда обладает пронзительным метафорическим смыслом. Чем была бы попытка удаления из нашего организма христианства, римского права и греческой философии, то есть, одним махом, сердца, легких и мозга? Уничтожением!

Понятное дело, что согласие Итцакойотля тоже не могло усыпить моей бдительности. Я не переставал задавать себе вопрос: "Это хитрость или всего лишь попытка потянуть время?". Но, возможно, его смягчила вера в то, что мне известно будущее, ergo, контролируя центр управления могу нанести Циболе буквально непредставимый вред?

Впрочем, а какие у него имелись возможности повредить нам? Из того, что я мог понять, уже с первых взрывов овальный центр функционировал на аварийном питании. Скорее всего, его нельзя было отключить снаружи, в противном случае, он наверняка бы уже так и поступил. Они могли попытаться потравить нас газом, но им было известно, что у нас имеются противогазы. Я жалел только лишь о том, что мы не знаем их письменность, и что у нас нет инструкций по обслуживанию системы. Располагая ними, мы, наверняка, могли бы управлять спутниками и пусковыми аппаратами. Поэтому для меня было крайне важным вырвать из их рук Лино. Только он один мог расшифровать принципы действия некоторых из имеющихся у ацтеков технических чудес.

Тем временем, в проветренный центр управления добрались и остальные члены моей небольшой группы. Вайгель закинул себе на спину все еще бессознательного жреца (как мне стало известно потом, коротышку звали Атликсом), де Лис и Фушерон на случай возможной атаки натянули противогазы, и после такой подготовки мы направились к двери.

Тут же оказалось, что, пускай и усыпленный, Атликс обладает особым свойством, характеризующим здешних жрецов: перед ним открывались все двери и тайные проходы, спрятанные в таких местах, где никто не мог их ожидать. Не веря в столь громадную силу харизмы, я подозревал, что в роли пульта дистанционного управления выступала ромбовидная золотая плитка, которую жрец, точно так же, как и его начальник, имел встроенной прямо в череп, чуть выше основания носа. Уже за первым поворотом коридора в, на первый взгляд, идеально ровной, лишенной рельефов стенке открылась не видимая до сих пор дверь. А за нею нас ожидал округлый лифт с поблескивающими стенками, сквозь которые, словно сквозь окна, можно было видеть отдельные этажи, сами же мы, похоже, оставались снаружи невидимыми.

Хотя я нигде не видел динамиков, повсюду до меня доходил голос Итцакойотля. Мудрец приказал мне держать руку на стенке и отнять ее, когда мы проедем три этажа. Так я и сделал. Лифт остановился, и мы вошли в Золотой Зал.

Много сокровищ видел я в своей жизни, коллекции Кремля и Ватикана, регалии британской империи, собранные в лондонском Тауэре, богатейшие собрания золота в Museo Miguel Mujica Galio в предместьях Лимы; но то, что заполняло этот зал, высотой в десять метров и длиной етров сто, превышало воображение даже самого богатого амстердамского ювелира. Все здесь было из золота. Пол из ромбовидных плиток; стены, покрытые рельефами, представляющими растительные орнаменты; в конце концов, фигуры животных давних эпох, сформированные с достойным изумления натурализмом, который не встречался у более поздних культур доколумбовой Америки, ну буквально как живые. Динозавры самых разных видов: мегатерии, саблезубые тигры, мамонты в натуральную величину создавали галерею, заполнявшую пирамиду, похоже, на всю ее длину. Потолок был разьит на кассеты, в которых светились подсвечиваемые, на неизвестном мне принципе, ошлифованные многогранники драгоценных камней: рубины, опалы, изумруды, топазы, в большинстве случаев – размерами с кокосовый орех, в оправах из малахита, нефрита, ляпис-лазури…

– Чтоб я сдох, Альдо, – услышал я голос Павоне. – Да за эту сокровищницу можно скупить половину галактики!

Итцакойотль встал на средине зала, между лампами импозантного тиранозавтра рекса. Рядом застыл полуголый ацтек, держащий на серебряном поводке нашего дорогого Лино.

– Начнем обмен, – сказал индейский ученый.

Двинулись: навьюченный жрецом Вайгель и золотокожий амбал, ведущий своего пленника. Точно на средине дороги индейский великан забрал Атликса, который, казалось, только сейчас начал просыпаться и только бормотал себе под носом, а второй конец поводка попала в руку Вайгеля.

– К чертовой матери, пускай сначала снимет эту чертову колючку, а не то я его сейчас укушу, – воскликнул розеттинец.

Его требование было исполнено, оба освобожденных исчезли в лифтах, размещенных по обоим концам коридора, после чего в огромном зале остались только мы двое. Итцакойотль попросил меня приблизиться. В самой средине галереи были размещены два сидения, понятное дело – золотые, покрытые парчовыми подушками.

– Итак, о чем ты собираешься просить, европеец? – начал индеец. – Ты хочешь выпросить свободу для себя и своих приятелей? Это будет наглая просьба. Напомню, что мы не приглашали вас сюда, вы сами коварно ворвались сюда, убили много сыновей Солнца, уничтожили множество ценных аппаратов, осквернили священное место…

– Очень красиво ты говоришь, достойный Итцакойотль, – ответил я с такой же утонченной отстраненностью. – Но, наверное, стоит напомнить, что раньше именно ваши воздушные суда сравняли с землей наши французские лаборатории, это вы послали на дно Мексиканского Залива "Генриетту" и "Святую Лючию", это вы уничтожили не повинною миссию Сан Антонио, это вы пытали нашего боцмана Вайгеля, не вспоминая уже о других затопленных кораблях, опустошенных поселениях, уничтоженных экспедициях…

– Перед тем были Кортес и Писарро, – ответил мне индейский интеллектуал. – Погром целых народов, попытки превращения наших братьев в рабов, в основном, неудачные; навязывание нам чуждой веры, правилами которой вы, обычно, редко когда руководствуетесь.

– Я не отрицаю достойных сожаления прошлых событий или же грехов наших отцов и дедов, – энергично ответил я на это, словно бы отбивал брошенный с силой мяч. – Но, разве это не вы, одаренные, как сами утверждаете, богами чудесными орудиями, желаете применять их не для того, чтобы творить мир, но только углублять ненависть?

– Не будет спокойствия на планете белого человека, – убежденно заявил ацтек. – Ваша сварливость, жадность, эгоизм, мышление исключительно о собственной выгоде, а не для большинства, делает из вас вид, опасный для равновесия планеты.

– Дайте нам шанс. Быть может, нам удастся измениться.

Итцакойотль поглядел на меня так, словно ничего не понял. Я же продолжал:

– Позвольте нам возвратиться в Европу. Мы убедим королей и императоров в вашем нечеловеческом могуществе, с которым мы нескоро, а может – и вообще никогда мы не сравнимся. Думаю, имеется шанс устроить нечто большее, чем спасение жизней пары людей. Мы заключим вечный мир. Вы предоставите нам мирные промышленные технологии, мы же займемся развитием вашей медицины, гуманитарной сферы…

Ученый, казалось, был изумлен тем, что я говорил, но не до конца убежденным.

– Говоришь ты красиво. Но веришь ли в это сам? А ваши колонии? Неужели ты склонишь короля Испании к тому, чтобы он ликвидировал вице-королевства Мексики, Новой Гранады, Перу и Ла Платы; отказался от выкачивания из них богатств, забрал назад поселенцев, бросил церкви и сборы? Ну даже если и так, иль Кане, можешь ли ты поклясться, что англичане окинут Вирджинию, французы – Квебек, а голландцы – Новый Амстердам на острове Манхеттен, который те пятнадцать лет назад обманом выманили за гроши от наших отуманенных алкоголем побратимов? (А ведь хорошо он знал географию, шельма!).

– Понятное дело, что в данный момент я ничего этого гарантировать тебе не могу. Но обещаю предпринять такую попытку. Вы, со своей стороны, сильно не рискуете, поскольку обладаете атомным оружием. Если события пойдут в невыгодном направлении, и если правящие дворы и европейские народы не согласятся с мирными предложениями, вы всегда сможете им воспользоваться. Думаю, европейцы пойдут на ваш постулат:: "Америка для американцев". Они ведь не самоубийцы.

– А белые колонисты? Следует ли мне верить, будто бы они соберут свое барахло, ликвидируют латифундии и вернутся в бедную Кастилию или холодную Британию?

– Пока что, по крайней мере, в Северной Америке, они не слишком многочисленны. А кроме того, давайте дадим друг другу какое-то время. Может это прозвучит и наивно, но давайте попытаемся узнать один другого, договориться даже и с колонизаторами. Продемонстрируйте им свою силу, но без насилия – и я уверен, что они освободят рабов, а к индейцам станут относиться как к партнерам. Впрочем, у вас ведь тоже имеются равные и более равные. Не лучше ли будет, вместо того, чтобы мечтать о реконкисте, позаботиться о том, чтобы сделать собственных братьев процветающими, счастливыми, сытыми? Дать им мир и просвещение.

Итцакойотль начал задумчиво тереть подбородок.

– Ты отважен, европеец. Предлагать мир без рабов… Теоретически, идея красивая, хотя и трудно исполнимая. Ибо, что ты сделаешь с врожденным неравенством людей? Мы оба знаем, что люди не только по рождению, но и по характеру делятся на более склонных к мышлению и склонных более к умственной лени, на немногочисленных, способных к господству, и на муравейник черни, способных, в самом лучшем случае, исполнять приказы. Или ты считаешь, будто бы мы у себя не задумываемся над природой человека? Одних свобода окрыляет, других – оглупляет. Дашь всем право одинаково решать, и наступит балаган, замешательство ценностей, потеря любых правил. Глупые захотят, чтобы ими правили еще более глупые, чем они сами. Даже мы, по причине нынешних ограничений, в значительной степени зависимы от необразованных масс, мы не можем справиться с их грязью, пьянством и ленью.

– Тогда, возможно, спасение человечества лежит в договоренности элит обоих полушарий. Во взаимной терпимости. Действительно ли ты веришь, мой достойный собеседник, в целенаправленности кровавых жертв? Ты знаешь правду о каникулянах, наверняка знаешь, как все это началось, знаешь и то, что этот чудовищный ритуал ничему не служит.

– Это крайне важный элемент традиции и нашей тождественности, – сказал ученый, избегая прямого ответа.

– Но, может, удалось бы это изменить?

– Иногда ты говоришь так, словно бы знал будущее, а иногда – словно бы его не знал. Раз в последующей истории тайн для тебя нет, ты и так знаешь, что случится.

– Думаю, что мы стоим перед альтернативой гармоничного мира или взаимоуничтожения. Наверняка ты понимаешь, о чем я говорю от имени своих товарищей. Не имея другого выхода, мы убьем не только верховного жреца, но и попытаемся превратить весь ваш город в пыль и прах. И я знаю, что у нас это может получиться.

– Перестань меня пугать, скажи, что будет дальше. Как обстоят дела во времена, из которых ты пришел?

– Это мир, возможно, не идеальный, но сносный. Людская нога встала на Луне. Мехико-сити, давний Теночтитлан, насчитывает тридцать миллионов жителей. Северная Америка – это наибольшая и единственная держава в мире. В этой державе белые, черные, желтые и оливковые имеют гарантированные права; все верования равноправны.

Итцакойотль поглядел мне прямо в глаза. Его зрачки обладал остротой обсидианового ножа.

– Ты говоришь правду?

Я выдержал его взгляд. Что ни говори, это была правда. Хотя и не полная.

Мне сложно определить, сколько длились наши беседы; Павоне утверждал, что день и половину ночи. Мне же они показались увлекательнейшим мгновением. Из Золотой Галереи мы перешли в другие залы, где могли принять расслабляющую ванну. Вода сюда, наверняка, доставлялась прямо из горячих вулканических источников, и никакие благовония не были в состоянии отбить запаха серы. Нам прислуживали красивые индеаночки, непосредственные до наглости, так что жаль было не воспользоваться доказательствами их приязни. К сожалению, усталость и стресс не позволили мне оставаться на высоте. Еще мы вместе поели, ужин состоял из замечательных и разнородных блюд: различные виды мяса, овощи и фрукты, сладкие корневища и прекрасно выпеченные лепешки. Я даже спросил, как такое возможно, чтобы эта территориально ограниченная горная котловина, пускай плодородная и замечательно обрабатываемая, была способна прокормить общность из полутора десятков тысяч человек. Хозяин объяснил, что местные средства более десятилетия пополняются в ходе экспедиций на летающих тарелках. Из этих путешествий в громадном числе привозят: рыбу, китовый жир, мясо бизонов и тропические плоды с необитаемых океанских островов.

Точно так же эти экспедиции доставляют сырье и различные материалы.

– В том числе и радиоактивные, для ваших реакторов? – спросил я.

– Я же сказал: различные!

– Понятное дело: военная тайна, – усмехнулся я. – Но, может выдашь, что вы делаете с атомными отходами?

– Возвращаем их богам, – ответил мне индеец.

– Богам? Что ты имеешь в виду? Засоряете космос?

– Ни в коем случае, но, время от времени, когда рядом с землей пролетает комета, эти отходы мы транспортируем поближе к ней, а уже она несет их дальше, к Солнцу, к звездам[35]…

Не желая надоедать читателю подробностями наших негоциаций, в ходе которых хватало таких моментов, когда мы бросались один на другого, и судьба переговоров висела на волоске, не хочу я приводить и мастерское фехтование аргументами, все те торги и коммерческие предложения – скажу лишь, что компромисс, записанный на пяти страницах in folio по-испански и в переводе на nahuatl, представлялся нам весьма интересно.

Ацтеки обещали доставить меня в сопровождении Вайгеля во Францию. Гарантом безопасности должен был стать сопровождавший нас Петлалкалькатль. Верховный жрец еще год должен был оставаться во Франции вплоть до отстройки большинства научных центров, продолжающих работу, начатую в Мон-Ромейн. Он должен был бы участвовать и в конгрессе монархов, на котором был бы заключен вековечный европейский мир и постоянный договор с Империей Солнца.

Только лишь после подписания такого трактата Петлалкалькатль в сопровождении послов наиболее важных государств вернулся бы домой. В течение всего этого времени остальные члены моей экспедиции оставались бы заложниками в Циболе.

Помимо того, под девизом "Америка для американцев" мы очертили рамочный план передачи колоний под совместное ацтекско-европейское управление. Третьим членом в органах самоуправления должны были стать представители местных племен: инков, аймаров, араваков, ирокезов, семинолов…

Несмотря на обременения, следующие из традиций, воспитания и антиевропейских предубеждений, Итцакойотль оказался великолепным партнером, интеллигентным, понятливым, не лишенным самокритики. Уже во время первого нашего разговора я заметил, как обременяет его балласт предубеждений, мрачной жестокости и имперских претензий своих земляков. Прям он этого не сказал, но я чувствовал, что и для него ситуация, в которой ему не нужно было некритично исполнять приказания своего начальника, является подарком судьбы. Наконец-то он получил в свои руки власть, о которой не мог и мечтать.

В средине ночи, невероятно уставшие, мы пожали друг другу руки.

– Готово! – сказал я. – Теперь только лишь следует внедрить наш трактат в жизнь.

Индеец вытер пот со лба.

– И убедить иных в наших представлениях, – сказал он. А потом, когда мы уже расставались, тихим голосом прибавил: – Было бы хорошо, чтобы твои и наши боги сослали всем да мудрости!

Тогда легкую дрожь в его голосе я принял за результат усталости, сейчас же допускаю к себе мысль, что то мог быть и страх…

Спускаясь на лифте, я испытывал странные чувства. Словно после наркотиков (а может в поданных нам блюдах и были какие-то алкалоиды), нечеловечески физически уставший, одновременно я все видел более резко, чисто, ясно.

Добрый Боже, неужто я и вправду поменял историю? Такое ведь невозможно?

С молниеносной скоростью в моей голове перемещалась картина иного мира. Мира без Америки, во всяком случае, без такой Америки, которую я знал, а скорее, такой, какой ее никогда и не узнает – без кока-колы, джинсов, статуи Свободы, Импайр-Стейт-Билдинг, памятников на Горе Рашмор, без Вашингтона, Линкольна и Кеннеди. Без Голливуда, Микки Мауса, Мерилин Монро и Дона Стейнбека, гамбургера и Макдональда – неизменными элементами в этом новом пейзаже оставались бы только лишь каньон Колорадо, Ниагарский водопад и гейзеры в Йеллоустоуне.

Гурбиани, старый сукин сын, еще раз тебе удалось сделать нечто доброе.