Реконкиста

10. Время неудач

Ришелье считал, что, если мы желаем успеть на Караибы перед весенними ураганами, то следует отправиться немедленно. Тогда мы постановили выезжать завтра же, на рассвете. Поначалу на лошадях, в Орлеан, а потом, если Луара не будет скована льдом, на судах до самого ее устья. Ансельмо не проявлял особого энтузиазма к путешествию, утверждая, что даже вид полного таза с водой вызывает у него морскую болезнь, а что уже говорить про бурный океан. Лино – совершенно другое дело. После возврата из Пале Рояль я застал его в квартирах, которые Мазарини выделил нам для отдыха. Павоне, же помытого и постриженного, я застал в компании Лауры, которую он забавлял штучками с тремя картами, и, как я заметил, за короткое время он уже успел ограбить ее от перстня и сережек, а сейчас они играли на ожерелье. Я приказал шулеру вернуть всяческую добычу, полученную шулерской игрой, и объявил им про поездку, закончив свое высказывание следующим образом:

– Я хочу, Лино, чтобы ты сопровождал нас в этом путешествии.

– С удовольствием, ответил тот. – Пока что никаких предложений мне никто не делал, а сам я довольно давно уже не нырял в Мексиканском заливе.

– Ну а что будет со мной? – спросила девица Катони.

– Ну а вы остаетесь в Париже.

– Исключено, я еду с вами! – воскликнула та. – Морских путешествий я не боюсь, ну а женская точка зрения в некоторых ситуациях прекрасно дополнит мужское разумение.

– Мне не хотелось бы подвергать тебя… – возражал я.

– Но я хочу, – топнула Лаура ножкой. – Если нужно, я могу быть и матросом, и юнгой.

За нее вступились Ансельмо и, что имело какое-то значение, Лино, который ведь совершенно не знал ее. Я уступил наполовину, согласившись на то, чтобы Лаура сопровождала нас до порта в Нанте.

– Ну а потом? – допытывалась девушка.

– А потом поглядим.

Определившись таким вот образом, я выслал Лауру и Лино на вечерний вояж по городу, на что оба имели огромное желание, я же, вместе с доктором и турком, уселся за подготовительными планами. Помимо установления предварительных положений нашей экспедиции, я намеревался еще продиктовать Ансельмо письмо приятелям из Мон-Ромейн относительно нынешнего положения дел и направлений исследований в мое отсутствие.

Так мы занимались до полуночи. Я уже начал беспокоиться затянувшимся отсутствием Лауры и Лино, как вдруг из прихожей донесся какой-то шум.

– Проверь, Ансельмо, кого там несет!

А через мгновение передо мной появился месье де Сирано, натрудившийся, словно человек, три дня проведший в седле, чего, если учесть недавнюю операцию, делать он никак был не должен.

– Господи Боже, Савиньен, да что же стряслось?

– Плохие новости, – прохрипел тот.

– Говори!

– Давайте подождем с четверть часа. Д'Артаньян, с которым я уже виделся, просил подождать давать отчет, пока не прибудет месье Мазарини.

Мы не ждали даже и десяти минут, и в наших палестинах появился сам легат, а вместе с ним – кардинал Ришелье.

– Через три дня после того, как я покинул Клюни, – начал свой рассказ Бержерак, – капитан Фушерон выехал с несколькими мушкетерами на разведку, чтобы проверить, насколько правдивы рассказы про то, что испанцы укрепляют гарнизон в Шаролле, так что в монастыре не было никого, кроме горстки монахов, как внезапно на двор аббатства вторглась группа вооруженных людей, окружавших молодого военного, что само по себе было странно, поскольку охранникам было приказано никого не допускать на зараженную территорию.

Сам приор вышел узнать, кто же тот наглец, который рискует навлечь на себя гнев Его Высокопреосвященства (а при случае, и самого Господа Бога, ибо кардинал считался земным воплощением небесного величия). Только прибывший не проявлял особого уважения ни к возрасту священника, ни к его должности, поскольку воскликнул уже от ворот:

– Именем короля, а позвать сюда месье Деросси.

– есье Деросси временно отсутствует, – ответил ему аббат. – Но мне хотелось бы знать, с кем имею честь, как вам удалось, месье, проникнуть сюда?

– Я маркиз де Сен-Марс, великий конюший Его Королевского Величества, прибыл сюда ради инспекции данного места, а это, – указал он на стоящего рядом с ним черноволосого с проседью мушкетера, – месье капитан Арман де Труасвиль, слава которого может сравниться с быстротой его шпаги.

– Монастырь не подлежит юрисдикции Его Королевского Величества, – довольно разумно заметил приор, – посему согласия на какую-либо инспекцию я дать не могу.

– А мне не требуется никакое согласие, ибо не ваше достойное аббатство, да одарит его всегда Господь его своими милостями, а место, называемое Мон-Ромейн. По приказу короля я желаю отправиться туда немедленно, от вас же я требую лишь проводника, чтобы не блуждать по всем этим болотистым лесным тропам.

Аббат смутился.

– Со всем уважением, ваша милость, – сказал он, – тем не менее, по приказу Его Высокопреосвященства кардинала никто без личного разрешения Его Высокопреосвященства никто туда отправиться не имеет права…

– В этой стране лишь один король, милостиво правящий нами Людовик, – спесиво воскликнул молодой господинчик, – я же прибыл сюда по его приказу.

– …и даже если кто-либо, ведомый каким-либо намерением, попытается вторгнуться туда силой, – продолжал аббат, – он будет остановлен всеми возможностями огня.

– Я не собираюсь брать лагеря штурмом, преподобный отче, – несколько снизил тон Сен-Мар. – Скажи мне одно, кто сейчас замещает того славного мастера иль Кане; с кем следует переговорить, чтобы надлежащим образом исполнить королевский ordonnance?

– Экстраинтендант Амилькаре Фаллачи, а точнее, господин инженер Фоули, Сэмюэл Фоули, – ответил на это приор.

– Англичанин, – скривился Сен-Мар. – Еретик командует добрыми католиками?

Упоминание маркиза о вероисповедании Фоули, по-видимому, попало в слабую струнку бенедиктинца, и он, явно успокоившись, сказал:

– Я мгу попросить брата Леона, чтобы тот вызвал сюда месье Фоули, а вас, благородный маркиз, пока что угостить в моих скромных владениях.

– Чрезвычайна мудрость вашего преподобия, – сказал на это великий конюший и без помех въехал в аббатство.

Маркиз ожидал, что когда назначенный монах отправится в тайный лагерь, по его следу пойдет доверенный человек Труасвилля. Но ничего подобного не произошло, а брат Леон, появившийся четверть часа спустя в трапезной, коротко сообщил, что Фоули уже в пути. Вне всяких сомнений, они должны были воспользоваться почтовым голубем, вот только как могли они получить столь молниеносный ответ, – ломал себе голову маркиз. Неужто этот таинственный лагерь располагался рядом?

Но Фоули появился только лишь около обеда, весьма озабоченный обстоятельствами, к которым не был приготовлен. Он посчитал удачей, что господин Сен-Мар не собирался ничего вынуждать лично у него. Наоборот, тот расточал комплименты относительно замечательной репутации инженера у Его Высокопреосвященства, восхищался интеллектом англичанина, а некоторые свидетели беседы считали, будто бы он мгновенно расколол склонность рыжего геометра к пухлым мальчикам. Во всяком случае, он так намутил в голове флегматичного изобретателя, что, не закончилась и ночь, а между ними уже был заключен джентльменский договор: Сен-Мар, один-одинешенек, прибудет в Мон-Ромейн, а его товарищи будут ожидать возвращения месье конюшего в монастыре.

Фоули важно было побыстрее вернуться в лагерь, где у него была масса сверхплановых занятий. Под тяжестью снега во многих местах разорвались маскировочные сетки, и сейчас многие были заняты их поспешной починкой, поэтому, с наступлением рассвета, он быстро выступил в Тезе в компании королевского фаворита. Месье де Сирано, который о планированном визите узнал очень поздно, к сожалению, предотвратить его не мог.

Так что можно представить себе изумление Сен-Мара по прибытии на место. Я встретил его у ворот, – рассказывал Савиньен, – и, могу признать, что всего лишь раз видел более изумленного человека, им был один парижский вельможа, супруга которого, до сих пор бесплодная, через какое-то время после того, как получила в подарок мальтийскую болонку и негра-карлика, родила чернокожее дитя. Даже почтенный Алибаба внутри Сезама не был в состоянии пережить большего шока. Понятное дело, что на основании донесений своих шпионов маркиз мог догадываться, что здесь ведутся какие-то исследования п заказу Ришелье, но вот то, что он смог увидеть своими глазами…

Еще до того, как распахнулись ворота, он увидел стволы пулеметов, стерегущих дорогу. Внутри же были батареи пушек неизвестной ему конструкции, с длинными стволами, нацеленными в небо, словно бы готовясь к войне с ангелами. Вокруг было возведено множество домов, в которых происходило какое-то движение, откуда доносился шум работающих машин, откуда исходили клубы пара и снопы искр. Прямо по середине площади, от продолговатого барака к расположенной над ручьем фабрике были проложены ровнехонькие металлические полосы, размещенные на деревянных подкладках. Анри д'Эффиа не смог сдержать суеверного вскрика, когда с пронзительным свистом из сарая выбралось стальное чудовище, все окутанное клубами пара и, быстрее лошади, помчался к речке, таща за собой вагон, заполненный углем, который из подземного порта для барок наверх доставлял гидравлический лифт.

Фоули лишь рассмеялся от впечатления эффекта, вызванного его любимым локомобилем, и, счастливый будто мальчишка, который может похвалиться своими игрушками, показал на следующее чудо: иллюминацию из сотен лампочек, ожидающую приветствия короля и кардинала.

– Видите ли вы, мистер маркиз, эту вот установку, способную в один миг заменить десять тысяч свечей, – пояснял он, подходя вместе с месье Сен-Маром к сараю, где размещались трансформаторы, предохранители и другое электрическое оборудование. Там же, открыв стеклянные двери шкафа, он опустил вниз прячущийся внутри рычаг. И повсюду загорелись лампы, словно по Божьему указанию: "Да будет свет!". Фоули выключил иллюминацию практически мгновенно, поясняя, что днем и так эффект невелик, но вот ночью впечатление и так будет невероятное, но, по причинам безопасности, они так не делают, и за исключением подземных помещений и лабораторий без окон не применяют каких-либо других источников света как масляные или керосиновые лампы.

Сен-Мар, казалось, пропустил эту информацию мимо ушей, тем более, что тут же появился Барух ван Хаарлем и начал упрекать Фоули за то, что допустил к тайне постороннее лицо, даже если это лицо – посланник короля. А под конец, когда Фоули с красными ушами покорно молчал, словно школяр, которого наругал учитель, шлифовщик обратился к великому конюшему:

– Прежде чем нас покинуть, уважаемый маркиз, вы должны будете дать присягу, что ни о чем, что здесь увидели, вы никому не расскажете, за исключением Его Величества.

– Могу поклясться честью.

– Честью это вы можете присягать королю, – рявкнул решительный голландский еврей, – нам же дашь клятву на кресте с Иешуа Христом, а если нет – тогда испортим тобой новейшую плавку чугуна.

Сен-Мар, привыкший больше к лести, чем к угрозам, побледнел от бешенства, но довольно быстро исполнил требование иудея. Тем временем, вместе с экстраинтендантом подошли Мирский с Грудженсом, тоже крайне возмущенные самоуправством англичанина. Помимо того, они обвиняли его в том, что никто им о прибытии чужаков не сообщил.

– Так ведь это же я отвечаю за Мон-Ромейн, – буркнул Фоули.

– Да, за программу действий, но не за безопасность, – воскликнул Мирский. – Для этого имеется Фушерон.

– К сожалению, капитан отсутствовал, – объяснялся инженер, пытаясь доказывать, что, по его мнению, запреты кардинала никак не могли относиться к королевскому сановнику. Сен-Мпр, стоя сбоку, поначалу только слушал и молча покусывал ус. Только ему сделалось не до смеха, когда синьор Фаллачи, подкрепленный Бержераком, приказал, чтобы маркиз, отдав шпагу, признал себя его пленником.

– Маркиз, попрошу вашу шпагу, – повторил Сирано.

– Ты понятия не имеешь, что творишь, вьюнош, – воскликнул возмущенный фаворит Людовика XIII. – Неужто ты желаешь пленить члена Королевского Совета?

– Насколько мне известно, маркиз, членом Совета вы еще не стали. Опять же, задержать мы вас намереваемся только лишь до выяснения всего дела. Мы немедленно вышлем гонцов к Его Высокопреосвященству с сообщением о вашей инспекции, а так же с вопросом, что нам следует делать далее.

– Шутки у месье не самого высокого пошиба, – ответил на это Сен-Мар. – Если сегодня к вечеру я не возвращусь в аббатство, капитан де Труасвилль поставит под оружие свой полк, отправляющийся в настоящее время под Русильон. А это всего лишь день дороги отсюда.

У месье де Сирано на кончике языке уже был ответ, что Мон-Ромейн не боится и целой дивизии, но оставил это намерение, когда его потянули в угол ван Хаарлем, Мирский и Фаллачи. Только через какое-то время он, уже спокойно, предложил:

– Тогда вы, маркиз, сообщите своим людям, что будете нашим гостем на пару-тройку дней.

– А если я этого не сделаю? – У нас здесь имеется письменный ordonnance Его Высокопреосвященства, позволяющий чужака или кого угодно, независимо от сословия и положения, кто на территорию Мон-Ромейн вторгся или помешал бы экспериментам, тут же и неотвратимо казнить.

– Дайте мне бумагу, я напишу, – скрежетнул зубами великий конюший, посчитав, что теперь следует потянуть время.

– Месье не следует ничего писать, – ответил ван Хаарлем. – Передайте пароль своим людям, м отошлем его телеграфом.

Тут все перешли в помещение, где находился странный аппарат, усевшись за который, ван Хаарлем начал выстукивать пальцем.

– И какой же пароль на сегодня? – повторил вопрос Барух.

– "Генрих и лилии. Огонь в полночь", – процедил сквозь стиснутые зубы Сен-Мар. – И можете передать, что, ожидая меня, они могут не щадить монашеских винных подвалов.

До вечера пленник, посаженный под символическую охрану из вооруженного слуги в помещении, обычно служащем спальней для гостей из монастыря, если тем приходилось заночевать в лагере, не доставлял никаких хлопот. Он выглядел на согласившегося с мыслью, что ничего больше посещать не станет, попросил книги, и рано пошел спать. Ученые вернулись к своим делам; один лишь Фоули, весьма расстроенный, передал командование Мирскому и, закрывшись с кувшином вина, выходить из своих комнат не пожелал.

Понятное дело, что спокойствие Сен-Мара было деланным, ему было важно усыпить бдительность хозяев. Незадолго перед полуночью молодой человек поднялся с нар, зажег керосиновую лампу и постучал в дверь, чтобы подозвать дремлющего в прихожей охранника.

– Чего? – буркнул не проснувшийся охранник.

– Идите-ка сюда побыстрее, приятель.

– Что случилось?

– Когда я спал, на меня вскочила громадная крыса, чуть в горло не вцепилась, но я бестию согнал, теперь она сидит под кроватью, а я никак не могу ее оттуда достать.

Охранник, добродушный овернец с круглым лицом военного придурка, открыл дверь и, склонившись, пытался заглянуть под ложе. И в этот самый момент Сен-Мар солидным томищем in folio, переполненным максимами святого Августина, грохнул его по шее так, что парень упал без признаков жизни. Маркиз связал его и забил в горло кляп из кусков, предварительно порванной простыни, после чего забрал полушубок и осторожно выскользнул наружу. Ночь была безлунной, безоблачной и очень холодной. Небо было покрыто тысячами звезд. Продвигаясь под стенами, где тень была наиболее плотной, Сен-Мар добрался до сарая с распределительной станцией. Никто не позаботился о том, чтобы тщательно закрыть дверь, так что, с помощью тонкого стилета, который был спрятан в голенище ботфорт, маркиз быстро справился с запором. Оставался стеклянный шкафчик. Но тут Сен-Мар воспользовался драгоценным бриллиантом из собственного перстня, и, сделав с его помощью отверстие в стекле, добрался до рубильника и, подражая движению мистера Фоули, сильно повернул его вниз.

Ненадолго ночь превратилась в день. Загорелись огни не только во всех домах, мастерских, на охранных башнях, но загорелась и огромная иллюминация, подготовленная для приветствия короля. Но тут же завыла тревожная сирена.

Довольный своим поступком, Сен-Мар встал перед сараем, глядя, как ученые выбегают из домов, одни, вырванные из глубокого сна, другие, прервав, несмотря на позднее время, исследовательские работы.

Мгновение, и Фоули, подняв рубильник вверх, вернул давнюю темноту.

Но перед тем Савиньен с обнаженной рапирой подскочил к маркизу.

– Господи, безумец, что же вы натворили?

Великий конюший вовсе и не собирался защищаться. Он встал, руки в бока, и, усмехаясь, заявил:

– Можешь меня тут же разрубить, месье, но после моего сигнала месье Труасвиль идет со всеми своими мушкетерами. Вы же сами позволили мне передать пароль: "Свет после полуночи". Вот свет и появился…

– Да если бы у него имелась целая армия, Мон-Ромейн он не добудет, – импульсивно воскликнул Фоули. – К оружию, коллеги!

– Господа, господа, – успокаивал их однорукий Мирский, – нельзя, чтобы французы в французов стреляли.

– Хорошо, тогда отпустите меня, – предложил д'Эффиа, – я отошлю своих мушкетеров и уйду прочь, са же, в соответствии с данной присягой, про ваши эксперименты никому и словечка не скажу.

Собравшиеся ученые раздумывали.

– Давайте пойдем в дом, вместо того, чтобы мерзнуть во дворе, – предложил Грудженс.

– Да, давайте посоветуемся, что с ним сделать, – поддержал коллегу-химика Палестрини.

Оставив маркиза с Сирано и еще парой вооруженных солдат, несколько десятков ученых стало горячечно спорить. Времени у них было немного. Одни считали, что вельможу следует казнить, а нападающих разбить, если же кто-то останется в живых, взять такого в плен, чтобы никакой весточки про Мон-Ромейн не вышло наружу, но победила умеренность Мирского.

– Маркиз похож на разумного человека, – говорил он, – и даже если до сих пор был связан с неприятелями королевства, когда узнает, над чем мы здесь работаем, и сколь велика ставка нашего предприятия, неразумно он не поступит.

При голосовании, двадцать восемь голосов ученых против девятнадцати выбрали именно такое решение.

А потом более получаса поляк внушал освобожденному маркизу о цели их работ, о летающих тарелках, о Серебристых и о катастрофе, ожидающей христианскую цивилизацию. Казалось, что Сен-Мар всем этим глубоко тронут, и по собственной инициативе он еще дважды пообещал сохранить тайну, когда же придет время усиленно трудиться над совместными действиями всей Европы.

Провожаемый Сирано, который взялся незамедлительно передать сообщение обо всем случившемся в Париж, за две мили до аббатства, Сен-Мар встретил небольшой отряд Труасвилля.

– Мы видели ту вспышку света и поняли сигнал, ваша милость, – доложил капитан. – Я уже выслал человека за подкреплениями…

– Это излишне, – перебил его Анри д'Эффиа. – Мы возвращаемся.

– То есть, вам уже известно, что они там творят? – среди солдат появилось узкое лицо fra Якопо.

– Ничего особенного, преподобный отец, я видел там кучу больных, страдающих от новой разновидности заразы, и множество лекарей, пытающихся создать panaceum.

Доминиканец казался недовольным ответом, но, увидав месье де Бержерака, тут же спрятался за спинами мушкетеров.

– Прощайте, маркиз, – сказал Савиньен, когда они остановились перед стенами аббатства. – Надеюсь, что мы встретимся в более приятных обстоятельствах.

– Я и сам так считаю, поскольку, шевалье, уж очень вы решительны, и видится мне, что вы высоко подниметесь.

Где-то в средине рассказа месье Сирано вернулись Лино с Лаурой в самом развеселом настроении, поскольку они посетили theatrum и пару питейных заведений получше, где, правда, по причине поста танцев не устраивали, но развлечься можно было очень даже замечательно.

Я быстро отправил их в спальные комнаты, а уже потом, вместе с сановниками, дослушал большеносого мушкетера до самого конца.

– Горе изменнику, – прокомментировал рассказ Ришелье. – Я и не предполагал, будто бы этот разбалованный сопляк способен связаться с врагами государства. В соответствующий момент он заплатит за это своей головой.

Я единственный в этй компании знал, что это не пустая угроза, и что очень скоро амбициозный маркиз поднимется на эшафот, имея, возможно, среди эскорта Сирано де Бержерака. Только я не стал высовываться со своими знаниями, подняв зато другой аспект проблемы.

– Я опасаюсь нечто большего, чем измена, Ваше Высокопреосвященство. Вы ведь и так собирались сообщить о наших работах венскому двору. Так что не думаю, чтобы nuda veritas (голая истина – лат.) могла бы нам так уж навредить. Гораздо сильнее я опасаюсь того, что вспышка электрического света могла быть замечена Серебристыми.

– А такое возможно? В последнее время никаких их объектов на нашем небе не наблюдалось.

– Из того, что мне известно, во времена атлантов на околоземных орбитах кружили многочисленные их технические средства, называемые спутниками, с помощью которых, несмотря на дальность в несколько десятков миль, можно было книгу прочесть, что у ж говорить о том, чтобы заметить электрический свет, да еще такой яркости. Если Чужие располагают подобной технологией, им будет легко догадаться, чо мы бросили им вызов.

– Так что вы посоветуете?

– Возможно, что это и излишне повышенная чувствительность, но я предпочту дуть на холодную воду. Мне кажется, что необходимо срочно прекратить деятельность в Мон-Ромейн, ученых оттуда эвакуировать и разместить в пяти различных местах, где бы они в безопасности продолжали свою деятельность. Результаты их трудов необходимо разослать самым выдающимся умам эпохи, ну а встречу монархов максимально ускорить.

– Займись этим, Джулио, – обратился кардинал к Мазарини. Тот тут же кивнул. – Еще я понимаю, дорогой иль Кане, что твоя экспедиция за океан с капитаном Фруассартом все так же остается актуальной, и что она, даст Бог, завершится успехом.

Это были последние слова, которые я услышал из уст Ришелье.

Так что мы поплыли по Луаре, среди волшебных замков, что обсели ее берега. Но не восхищение пейзажами заполняло мое время. С разговора с месье Бержераком во мне росло беспокойство, а всякий крупный ворон или скопа казались подлетающим кораблем Вырывающих Сердца. И тут же меня поглощало обдумывание подробностей грядущей экспедиции, а размышлял над тем, как безопасно добраться до Америки, беспрепятственно сойти на сушу, а уже там выследить центр неприятеля.

Турка Идриса Мардину полностью поглотил проект маленькой подводной лодки, заняться которым я ему предложил. Ее следовало буксировать за "Генриеттой", а на случай нападения Серебристых послужить местом подводного укрытия; она же могла бы пригодиться, если бы мы добрались до каких-то плавающих вражеских единиц. Находясь внутри нее, мы могли бы, к примеру, проникнуть в их укрепления, если бы таковые находились где-то над водой. Одновременно я попросил турка, чтобы при конструировании лодки он применял как можно меньше металла, и только лишь деревянные гвозди, чтобы объект не давал радарного отражения. Я спроектировал многопедальный привод, беря за образец нынешние водные велосипеды. Те же самые педали, благодаря специальным передачам, гогли служить для выкачивания воды из балластных камер, а еще ускорять оборот воздуха, который должен был поступать вовнутрь с помощью мягкой трубки, достигающей поверхности воды и снабженной поплавком и шариком из целлулоида (новейшее достижение Грудженса), защищающим от попадания в нее воды. Поплавок должен был быть замаскирован прицепленной к нему горстью водорослей.

Понятное дело, в память Жюля Верна (он родится как раз в Нанте через неполные две сотни лет) я решил, по предложению Павоне, окрестить эту педальную бочку "Наутилусом".

Несмотря на царящий на реке холод, в кабине, согреваемой созданной по нашему проекту керосиновой печкой, было довольно-таки тепло и, как говорят русские, уютно. Доктор Амбруаз де Лис занялся разработкой учебника "Хирургии и медицины", я же заранее установленным шифром писал письма Фоули, Палестрини, Грудженсу, ван Хаарлему и Мирскому, которых предусматривал на посты руководителей наших распыленных центров в Оксфорде, Падуе, Гейдельберге, Лейдене и в Кракове. У меня не было много ни времени, ни возможностей заниматься Лаурой, хотя и заметил, что в последние дни девушка остыла в своих отношениях ко мне. Не скрываю, я даже начал несколько заботиться, видя, как она, все охотнее просиживает с Лино, что ни говоря, гораздо более младшим по сравнению со мной, как она внимательно слушает его не слишком-то изысканные байки, играет в различные игры, смеется и с охотой поет. Per diavolo, неужто я становился ревнивым?

Беспокойство только лишь усилилось, когда я подслушал, как однажды вечером Лино разговаривал относительно девушки с Ансельмо.

– Ну что же, неужели наша дамочка не восхитительна? – говорил мой consigliore. – Эта ее кожа, словно кровь с молоком, эти влекущие к себе формы, но, прежде всего, она отличается тем, что романтичные кастильцы называют: donayre, brio y bizzaria. Обаяние, щегольство и отвага.

– Ну да, телочка то, что надо! – согласился Лино. – Странно все же, что ты, слуга, совершенно не скрываешь охоты к любовнице своего господина.

– Потому что я знаю жизнь и знаю, что, рано или поздно, она надоест хозяину, и, словно поношенный камзол подарит мне, а я, с удовлетворением и огромным уважением женюсь на ней.

– А захочет ли она тебя? – усомнился розеттинец. – Она ведь аристократка, а ты – рода худого. – Тут он ткнул Ансельмо пальцем в пузо. – Ну, возможно, и не слишком худого…

– Это пока что я бедняк, – возмутился Ансельмо. – Во Флоренции у меня приличные накопления, а месье Мазарини обещал мне, что если мы счастливо вернемся из похода, он сделает меня бароном, а может, и кем получше.

О реальном состоянии чувств Лауры и переменчивости женской натуры я смог убедиться в Анжере, где мы заночевали по причине ледового затора, который совал реку, нас же заставил нанимать повозки.

Вот уже три дня не пребывал я в совместном ложе с синьоритой Катони и весьма радовался тем наслаждениям, которые будут меня ожидать. К сожалению, после моих ласк я услышал выражение, столь частое в устах многолетних супруг, хотя и крайне редкое у малолетних любовниц:

– Да отстаньте же. У меня ужасно болит голова.

Мне не оставалось ничего другого, как только попросить у Господа прощения за свои грехи и с большей любовью вспомнить о Монике.

"Генриетта", стоящая на якоре в Нанте, выглядела очень даже неплохо, словно немолодая кокотка, превращенная в даму высокого класса. За последние месяца она прошла капитальный ремонт, была увеличена ее огневая сила, парусная поверхность была прибавлена. Так и чесались руки поставить ей паровой двигатель, а на верхних палубах расставить пулеметы, но мы не желали слишком легко раскрывать наши карты в том случае, если встретим разведчиков неприятеля.

Радар, правда, сконструировать не удалось, но "Генриетте" на ее пути должен был предшествовать небольшой двухмачтовый бриг, с которого днем и ночью будет вестись наблюдение за морем и небом с целью раннего предупреждения. А более всего мы рассчитывали на обостренные чувства отца Педро и аравака Мигеля (оба уже были на борту), благодаря чему, мы должны были всегда вовремя спуститься в подводную лодку.

Капитан Гаспар Фруассарт де Мари-Галант приветствовал нас в замечательном настроении. Посещение родной страны прибавило ему сил, а в новом красном камзоле он и вправду походил на адмирала. Его сопровождали уже известные из этого рассказа рулевой Арман, боцман Вайгель – немец из Бремена, громадный, словно печка и, как она, молчаливый, еще канонир Андре, неизменный негр Эбен и многие другие. Лишенное эмоций, смуглое лицо Гаспаро дрогнуло лишь раз, когда я представил ему Лауру, та же отдала капитану придворный поклон с грацией, которой могла бы ей позавидовать мадам де Моттевиль, первая фрейлина Анны Австрийской. Похоже было на то, что образ красавицы-блондинки затронул какую-то давнюю, незалеченную рану… Все остальные моряки отреагировали свистом и одобрительными замечаниями.

Следует признать, что мои хлопоты с Лаурой все так же продолжались. Проживая в епископском доме, у меня была возможность видеть ее в столь различных настроениях, что наиболее заядлого бабника они могли превратить в противника женского пола. Бывали дни, когда я встречал ее давней болтушкой, все так же влюбленной в меня. Тогда мы брались за руки и украдкой целовались, но уже через час она ходила нахмуренной, переполненная претензиями ко мне и ко всему миру. Быть может, совместная спальня и выяснила бы множество вопросов. Как же, как же. В епископском доме у стен имелись глаза, уши и, наверняка, пара иных органов, ну а помимо местного иерарха моим моральным состоянием заинтересовался padre Гомес. Вообще-то говоря, я не выбирал его своим доверенным лицом и к еженедельным исповедям ходил к местному священнику, но на утренних мессах, стоя на коленях рядом с синьоритой Катони, я чувствовал на себе переполненный возмущением взгляд испанца. Хуже того, когда у нас случались беседы в четыре глаза, он явно вмешивался в мо личные дела, называя мою склонность к юной девушке ужасно греховной и на каждом шагу настаивал, чтобы я взял ее в жены. В этих его действиях я подозревал инспирации Лауры, но продолжал упорствовать, считая, что мелкий грешник – это ничто по сравнению с двоеженцем. К тому же, отец Педро, похоже, вообще не спал, а бдительным был, что твой ротвейлер, ergo дважды он зацапал меня, когда я босиком намеревался заскочить в альков своей девицы с кратким, рабочим и необъявленным заранее дружеским визитом. Я мог только надеяться на то, что точно так же он следит и за Лино.

Тем временем, приготовления к отбытию продолжались на полную катушку. Еще Рождество мы должны были провести на суше, но в первые же дня января планировали выйти в море, что, по словам Фруассарта было бы добрым предзнаменованием. Идрис Мардину считал, что у него будет достаточно времени на изготовление упомянутой подводной лодки, вмещающей девять человек.

Почему именно девять? Пришлось довериться видениям отца Педро, который в какие-то моменты делался упрямым, что мул, утверждая, что должно быть именно так, а не иначе. Но, раз он один знал наше будущее…

Первая серьезная стычка между нами случилась, когда я публично объявил свою волю касательно Лауры. Я собирался оставить ее в Нанте, при семействе prévȏ, чтобы там она ожидала нашего возвращения. О чудо, но этому замыслу воспротивился отец Гомес.

– Она обязана ехать. Должен быть полный комплект. Девять человек.

– Это кто же конкретно?

– Девушка, Здоровила, Негр, Доктор, Пират, Толстяк, Бродяга, Индеец, вы и я.

Я заметил, что в своем списке он пропустил турка и обратил ему на это внимание.

– В своих снах я его не видел, – ответил испанец.

Вот и общайся тут с пророками!

День Рождества я буду вспоминать долго. После праздничной мессы мы обедали в епископском доме. День был солнечный, чуть ли не весенний. Так что всем легко передалась радость этого дня. Утолив первый голод, Лаура уселась за спинет, оказавшись весьма умелой в игре на этом инструменте, Лино аккомпанировал ей на флейте, а Гаспар де Фруассарт проявил чрезвычайное искусство в игре на варгане. Все остальные пели колядки в честь Божественного Дитяти, во славу его Отца и Матери и, естественно, за успех похода.

И вдруг треснул свалившийся стул. Песня замерла у всех на устах. Отец Гомес поднялся, он был белее скатерти, глаза его были судорожно стиснуты. Священник весь дрожал, но не упал.

Я увидел, что близится приступ эпилепсии. Де Лис хотел сунуть Гомесу в рот деревяшку, чтобы тот не откусил себе язык, но padre только отрицательно покачал головой. Он прошел к окну и там застыл, вглядываясь в заснеженное пространство. Ничего он не говорил. Но когда он повернулся к нам, я увидел, что вместо слез из-под век капают маленькие капельки крови.

Я спрашивал у него, что случилось? Неужели, какое-то новое видение? Но тот не желал об этом говорить, ни при свече, ни в последующие дни. Все это время он лежал крестом на полу часовни, где мы накрывали его одеялами, чтобы защитить от воспалением легких. Я был уверен, что он должен был видеть нечто важное и ужасающее, но по непонятной причине все это он скрывал от нас. Почему? Или он опасался того, что наши сердца дрогнут, и мы бросим подготовку?

Шесть дней ходил он мрачный, а точнее, сновал, стараясь не бросаться в глаза.

Я пытался воспользоваться ситуацией, чтобы исправить свои отношения с Лаурой. Но та, однако, хотя с охотой и ходила на совместные прогулки, при более конкретных предложениях вела себя добродетельно, словно монашка.

С другой стороны, от Ансельмо я знал, что она спрашивала его о моем действительном гражданском состоянии.

– И что ты ей говорил?

– Правду, что все время, как я с вами, мастер чистоту, смолоду обещанную святой Розалии, тщательно содержал.

– Это ты пересолил. Не такая уж она и дура, чтобы в это поверить.

– А по-моему, во всем виноват тот бандит, которого ты спас от казни.

– Лино?

– Ну а кто еще? Красивыми словами ее соблазняет, глазками вращает. Говорю же, или палачу его сдадим, или оставим на суше.

Идея была не самой глупой. Но я спросил совета у отца Педро по этому вопросу. То глянул на меня, вполне даже осознанно, и сказал, словно бы размышлял о вполне очевидных вещах:

– Он обязан ехать, более, чем другие.

Что он понимал под словом "более" я тогда не понимал.

Наконец-то пришел долгожданный первый день января. Холодный и немного печальный, хотя оба экипажа – сто шестьдесят молодцов с "Генриетты" и тридцать два со "Святой Лючии" – явились в полном сборе, все переполненные боевым настроем. Прощало нас пустое побережье. Епископ, который один знал, что мы выходим в море с важной миссией, по приказу самого кардинала, лежал в постели с простудой; ну и никто из жителей Нанта понятия не имел, что в этой экспедиции для ста девяноста двух отчаянных речь идет не о славе первооткрывателей, громадной добыче или просто о приключении, но о судьбе всех их, равно как и последующих поколений. Только среди них не было отца Гомеса.

А тот снова устроил представление. Гаспар Фруассарт уже готовился крикнуть: "Отдать швартовы!", боцман Вайгель же отдавал приказы команде с помощью особых свистков своей дудки (как потом оказалось, по причине отрезанного языка никак иначе с командой общаться он не мог), как тут наш попик, в полусознательном состоянии выскочил на палубу с криком:

– Подождите еще, подождите!

Это возмутило экипаж, поскольку пора прилива была самой подходящей для выхода в море, да и ветер дул попутный.

– Сколько нам еще ждать? – спрашивал капитан. Священник молчал, тогда пират схватил его и хорошенько тряхнул тощим стариком. – Сколько еще, черт подери!

– Совсем недолго, – прозвучал ответ.

– Подождем час, – предложил я примирительно, видя знакомые конвульсии на лице испанца.

– Черт бы его побрал, – сплюнул за борт Фруассарт. – Ладно, ждем!

Но когда час прошел, и ничего не произошло, безапелляционно он скомандовал отплытие. Трап убрали, а моряки начали поднимать якорь.

Неожиданно со стороны суши раздался конский топот. Все мы высыпали на палубу; кабестан был остановлен. Конские копыта стучали по деревянному помосту, словно барабанная дробь. И тут же показался всадник, с не прикрытой, несмотря на мороз, головой. Добравшись же до причальных тумб, коня резко остановил и громко закричал:

– Благородный месье Деросси, маэстро!

Я склонился к нему над релингом; и сердце мое пронзил неожиданный страх.

– Боже! Это вы, Фушерон? Что вас сюда пригнало?

Тот же сполз с коня, свалился на колени и начал трясти белой головой, поседевшей, скорее, не от мороза, а, скорее, от отчаяния.

– Нет уже, нет уже Мон-Ромейна…

Когда мы приняли его на борт и напоили горячим грогом, он начал рассказывать рвущимся голом, наполненным болью и не уходящим испугом.

– То было в Рождество. Около полудня. Я отправился в монастырь монахам праздничные поздравления передать, и как раз остановился на дворе, когда появился…

– Кто, Андре?

– Ангел уничтожения, стальная птица. Не похожая на те тарелки, в которых, как вы говорили, до сих пор прилетали серебристые Вырывающие Сердца. Никто его прилета не услыхал, только я почувствовал врага и направил глаза в небо. Он находился у самого зенита, точно над самым Тезе, когда выпустил из своего брюха небольшие яйца. Чтобы лучше видеть, я сделал шаг вперед, но тут же споткнулся на чем-то и упал лицом в снег. И как фраз это меня спасло. Двое братьев, которые глаз вовремя не отвели, ослепли; другие долго еще ходили словно безглазые. Вспыхнуло сияние, ярче тысячи солнц. И закрутилась над Мон-Ромейн огненная буря, а затер раздался гром, громче, чем сотня громов. После него же пришел чудовищный вихрь: вырывающий с корнем деревья, валящий древние буки и дубы. Вихрь сорвал крышу с базилики, выдул витражи, словно мыльные пузыри, повредил множество строений. А затем настала тьма, черная пыль заслонила солнце, и тут же после того начал падать смолистый дождь. Животные с ума сошли от ужаса, собаки охрипли, петухи словно на ночь петь начали; я же, выведя из конюшни своего коня и, хоть как-то успокоив его, поскакал в Тезе.

– Не слишком было это разумно, – буркнул я про себя.

– Знаю, маэстро, повсюду безумствовал пожар, посему, не отъехав и на милю, пришлось мне завернуть. Добрый день прошел, прежде чем дождь наконец-то погасил огонь.

– И что же вы там увидели?

– До самого места я не добрался, но встретил одного из своих мушкетеров, который первым в разведку отправился. Правда, поездка эта не пошла ему на здоровье. Находясь в полусознательном состоянии, сотрясаемый приступами блевоты, рассказывал он чудовищные вещи. На пять миль от лагеря лес был повален вихрем. На три – все пожрал огонь. Ну а посредине, там, где еще утром был холм и поселение, и фабрики, и гроты… ничего.

– Как это – ничего?

– Ни малейшего следа жизни, повсюду лишь корка грязи и гари. Не осталось хотя бы половины дома, машины или башни, так, несколько кусков расплавленного металла. Рауль вспомнил, пока сознание полностью не утратил, что не сохранились даже глубинные пещеры внутри холма; завалился нижний порт, высох и рукав Соны, сгорели суда, испарились пруды, исчезли все мельницы, запруды, а на реке появилось множество дохлой рыбы, плавающей вверх брюхом.

– И что ты сделал, капитан?

– Не желая тратить времени даром, оставив монахов, погруженных в слезах и печали, я тут же направился в Париж, объезжая громадную гарь. В Шайоне я встретился с посланцем Его Высокопреосвященства с запоздавшими предостережениями об эвакуации лагеря и ученых. От него же я узнал, что все вы поспешили в Нант.

Тут он замолчал. Амбруаз де Лис спрятал лицо в ладонях.

Идрис Мардину так стискивал кулаки, что у него побелели пальцы, Ансельмо плакал. И только на лицо падре Гомеса сошло какое-то странное спокойствие.

– Так должно было случиться, – сказал он.

– И что в данной ситуации ты хочешь предпринять? – обратился ко мне капитан Фруассарт.

Пытаясь собрать мысли, я поглядел на собственных сотрудников, ища совета у них.

– Возвращаемся! – предложил турок. – Пока мы живы, соберес новую компанию, а вы, мастер, нас поведете.

– Правильно, – поддержал его доктор де Лис. – Во второй раз эксперименты будет воспроизводить легче. А работать будем распыленно, по всей Европе.

– И я так думаю, путешествие в пасть дракона никакого смысла не имеет, – прибавил Лино. – Эти ебанутые применили малую направленную тактическую ядерную бомбу для разрушения подземных объектов, но вот показали ли они все, на что способны?

– Плыть к ним, это все равно, что бросаться с мотыгой на слона, – соглашался с остальными Ансельмо.

– Куда бы вы ни направлялись, я еду с вами, – заявил Фушерон. – Нет у меня уже дома.

Так все они говорили, как поднялся падре Педро, более спокойный, чем обычно.

– Нужно плыть, – акцентируя первое слов, заявил он. – Победу мы найдем лишь за океаном.

Опустилась тишина, словно мед густая, и все поглядели на меня. В течение пары десятков секунд в моем мозгу пролетело такое множество образов, мыслей, концепций, словно его рассек клинок шпаги месье да Баатца. На мгновение я еще раз увидел Мон-Ромейн, зеленый холм, пульсирующий работой будто гигантский муравейник, в памяти мелькнули лица близких людей, способных подтолкнуть знание на ускоренный путь, увидел я еще, словно в маленьком алембике, весь наш мир, евроазиатский мысок, его величие, малость и неповторимость. Покрасневшее в горячке тельце дофина, дрожащие от беспокойства губы Анны Австрийской, пронзительные глаза кардинала Ришелье и портрет эрцгерцогини…

– Подавайте сигнал экипажам, – обратился я к старому пирату. – Выходим в море!