Ребята с Голубиной пади

ПЛЕННИКИ

Деда Коптяя и Колю втолкнули в полутемный сарай. Еще не успела закрыться скрипучая дверь, как на дворе послышалась ругань солдата, лай и визг Рыжика. Видно, пес сражался с кем-то из охраны.

— Рыжик, сюда! — позвал Коля.

И пес, тяпнув напоследок кого-то за ногу, влетел в полузакрытую дверь.

Снова раздалась ругань. В сарай заглянул солдат. Его белесые глазки горели злобой, сивые усы, похожие на зубную щетку, двигались из стороны в сторону. Солдат занес было ногу через порог, но кто-то окликнул его, и он, погрозив кулаком Рыжику, захлопнул дверь и заложил ее на засов.

Положив руку Коле на голову, старик спросил:

— Ну как, страшно?

— Да нет… чего бояться? Подумаешь!.. Дерутся-то они больно… Вот придут наши… дадут им…

— Ну-ну! Раз такое дело, давай сядем на сенцо, отдохнем и покурим. — Дед сел на податливый ворох сена и плутовски прищурил глаза: — Солдаты-то табак не отобрали. Карманы обшарили, а табачок-то вот он, — и старик вытащил из-за голенища кисет.

Рыжик растянулся у дедовых ног, предварительно лизнув его руку.

Коля сел рядом. От ударов прикладом у него сильно болела голова и ныл бок. Но страха он и в самом деле не чувствовал. Ему думалось, что все страшное уже позади, что они с дедом «здорово утерли нос белякам». Да и что могло случиться, когда так хорошо пахло сено! Его, видно, только что привезли с луга, и от него еще шло солнечное тепло, когда на балках под крышей ходили, надувшись, голуби. И главное, дед Коптяй сидел здесь так же спокойно, как в своем зимовье, и как ни в чем не бывало дымил обожженной носогрейкой.

— Напиться бы! — сказал Коля, почувствовав вдруг металлический привкус крови во рту и томительную жажду.

Дед Коптяй опустил руку с трубкой на колени.

— Да, сейчас бы водички из моего родничка. Нет лучше воды на свете!

Старик задумался.

Коля всем своим существом чувствовал, как от этого большого человека исходит добрая могучая сила. С ним так же легко и ни о чем не надо тревожиться, как и с Левкиным отцом, дедушкой Лукой Лукичом, как с Андреем Богатыревым и Максимом Петровичем.

Коля поднялся. Десяти минут было для него вполне достаточно, чтобы прошла усталость, и его уже терзало любопытство. Ему не терпелось поскорее осмотреть сарай, проверить, нет ли где лазейки, да и мало ли чего интересного можно найти в этом большом таинственном помещении!

Беглый осмотр стен и пола показал, что о побеге и думать нечего. Стены сарая сложены из бревен, пол — из толстых плах. Единственным слабым местом тюрьмы были двери, но у них стояла бдительная стража.

«Посмотрим, что дальше будет!» — решил про себя Коля и принялся за более тщательное исследование углов сарая. В одном из углов он наткнулся на кучу подсолнечных семечек.

«С голоду не помрем», — подумал Коля.

Еще больше он обрадовался другой находке: за старыми санями лежала пирамида арбузов.

Коля принес пару арбузов деду. Дед Коптяй улыбнулся:

— Жить теперь можно. Жалко, нож отобрали. Ломай, когда так!

Коля ударил арбуз о колено раз-другой и разломил его по трещине на две части.

— Спелый, аж засахарился, — он подал половину арбуза деду и с наслаждением погрузил зубы в прокладную мякоть.

Вскоре дверь отворилась и в сарай вошла молодая женщина с корзиной. Она кивнула деду и, посмотрев на Колю, поднесла к глазам фартук.

— Не плачь, молодка! Не плачь! Что плакать-то? — стал утешать ее дед Коптяй.

— Живей! — донесся голос солдата.

Рыжик залаял.

Женщина набрала корзину арбузов. Выходя из сарая, она кивнула в угол. Коля нашел в углу хлеб и два куска сала.

— Добрая душа учительша, — растроганно произнес старик, отламывая хлеб.

Коля с аппетитом поел, накормил Рыжика, развалился на сене и сразу уснул.

Дед Коптяй почти не притронулся к еде. Он сидел все в одной позе и посасывал носогрейку.

Прошло около часа. В сарай вошел ординарец Жирбеша.

— Буди мальчишку, просят! — сказал он.

Старик не ответил.

— Буди, говорю, мальчишку, начальство просит, — повторил солдат.

Дед Коптяй словно окаменел.

— Ты, старик, покорись. Начальство это любит… Выкинь дурь из головы… Повинись!

— Уйди, прихвостень, холуй барский, зашибу!

— Ну-ну, потише, — говорил солдат, расталкивая Колю и посматривая на дверь. — Вот шомполов-то всыпят, не так заговоришь… не то к стенке…

Дед Коптяй с таким презрением посмотрел на солдата, что тот поперхнулся и замолчал.

Коля проснулся. Увидев солдата, он вопросительно посмотрел на деда Коптяя, ожидая, что тот скажет.

— За тобой, Коля… Смотри, брат… — тихо произнес дед Коптяй. А то, что он не высказал словами, сказали Коле его строгие глаза.

— Ладно, — ответил Коля.

Солдат, наблюдавший за этой сценой, рванул мальчика за рукав:

— Их благородия требуют! Живо!

У Коли оборвалось что-то внутри: «Как? Идти одному, без дедушки?» Если бы Коля пошел с дедом, он не почувствовал бы страха, как теперь.

Солдат толкнул Колю к выходу:

— Пошли, пошли, Аника-воин!

Насмешка солдата вернула Коле присутствие духа.

— Сам ты Аника. Пусти! Пойду и не испугаюсь!

Озадаченный солдат выпустил из рук Колин рукав.

Ординарец Жирбеша привел Колю в столовую учительского дома. За большим обеденным столом сидело около двадцати белогвардейских и американских офицеров. Во главе стола рядом с маленьким учителем в пенсне сидели Поддер и Жирбеш. Жена учителя, та самая женщина, что принесла в сарай хлеб и сало, убирала со стола посуду. Обед подходил к концу. Хозяйка вышла из комнаты с грудой тарелок и скоро вернулась с большим блюдом, на котором горой лежали арбузные ломти.

Коля стоял у стены, под портретом Дарвина в застекленной раме. Почувствовав на себе десятки любопытно-враждебных взглядов, он смутился. Только учитель и его жена смотрели на мальчика с жалостью.

Коля заложил руки за спину и стал смотреть в раскрытое окно. Там сквозь ажурную листву черемухи виднелось заходящее вечернее солнце. Мимо окна с писком проносились стрижи…

Офицеры с аппетитом ели арбузные ломти, не обращая на Колю ни малейшего внимания. Розовощекий американский офицер ловко выплюнул семечко, и оно, мелькнув, улетело за окно. Другой, русский, офицер с необыкновенно бледным лицом и черными как смоль усиками подвинул к себе вазу с малиновым вареньем. На липкой кромке вазы тонко жужжала оса. Она несколько раз почти вырывалась из плена, но длинный палец офицера снова прижимал ее к вазе.

Только Жирбеш да Поддер, уничтожая арбузные ломти, поглядывали на Колю.

Наконец Поддер сделал Жирбешу знак глазами: «Начинайте».

Жирбеш поспешно отложил арбуз и обтер платком рот и руки.

— Ну, как дела? — спросил он Колю, стараясь придать своему жесткому голосу как можно больше мягкости. — Рассказывай, как живется тебе у партизан. Говори, не бойся…

Коля переступил с ноги на ногу:

— Никаких я партизан не знаю, живу с дедом Коптяем…

— Партизан не знаешь? Хорошо! Теперь скажи, зачем вез в тайгу банки. Говори скорей!

— Известно зачем, на грузила… рыбачить задумали, — нашелся Коля. — Песком или камнями насыпаем.

— А чугун тоже для грузил?

— Чугун еще лучше…

Жирбеш побагровел. Схватив чашку, он так хватил ею о стол, что во все стороны брызнули осколки. Кто-то из офицеров поперхнулся арбузом… Поддер вздрогнул, но, оценив, видно, этот прием, милостиво кивнул своему помощнику и сказал:

— Оригинально, продолжайте!

— Врать мне?! — гремел Жирбеш. — Я тебя насквозь вижу! Бомбы делать помогаешь, подлец! Расстреляю на месте, если не признаешься! Ну?! — Жирбеш выхватил револьвер.

Из-за стола поднялся учитель. Схватив Жирбеша за руку, он пригнул ее к столу и сказал дрожащим от гнева голосом:

— Как вы смеете поднимать оружие на ребенка?

У стола застыла с подносом посуды жена учителя.

— Федя, не надо… ради бога… — проговорила она, задыхаясь.

Поддер откинулся на спинку стула, с любопытством глядя на неожиданную сцену.

— Па-а-звольте, вы забываетесь! — произнес в замешательстве Жирбеш, силясь вырвать руку с револьвером.

— Не я, вы забываетесь! Как вы смеете в школе, в доме учителя, мучить ребенка?

— Во-первых, я повторяю, вы забываетесь! А во-вторых, я тоже педагог! Но у меня не дрогнет рука вырвать и растоптать сорную траву. Отпустите мою руку!

— Подлец!

В наступившей тишине, как револьверный выстрел, прозвучала пощечина. Жена учителя, вскрикнув, выронила из рук поднос с посудой. Офицеры вскочили, роняя стулья. Жирбеш, держась одной рукой за щеку, шарил другой в пустой кобуре, забыв в припадке ярости, что его револьвер лежит на столе среди арбузных корок.

Наконец, увидев на столе оружие, Жирбеш схватил револьвер, но тут вмешался Поддер. Он спокойно сказал:

— Не делайте этого здесь… Лучше там, — Поддер показал глазами на раскрытое окно.

На шум вбежала охрана.

Жирбеш, скрипнув зубами, ударил учителя по голове рукояткой револьвера. Учитель оперся на стол и тихо проговорил:

— Какой подлец!

Поддер взял Жирбеша за руку:

— Майор!

— О, не беспокойтесь, — сказал Жирбеш, — смерть от пули будет слишком легка для него, — и крикнул солдатам: — Увести! Посадить и ее также, — и Жирбеш показал револьвером на бледную, дрожащую жену учителя. А когда их повели, крикнул вслед: — Усилить охрану! Вы мне головой за них отвечаете!

— Затем Жирбеш, наклонившись к Поддеру, что-то сказал ему. Тот кивнул головой. Жирбеш встал и крикнул:

— Трутняк!

В дверях появился веснушчатый ординарец:

— Слушаю, вашескородие!

— Где Брынза?

— Так что позвольте доложить, он шпиена поймал!

— Шпиона?

— Так точно, шпиена, китайского вероисповедания!

— Китайского? Прекрасно, пусть тащит его сюда. А ты приведи нам старика!

— Слушаю, вашескородие! — И ординарец, гремя подкованными сапогами, побежал выполнять приказание.

Жирбеш, потирая руки, обратился к бледнолицему офицеру:

— Не так плохо для первого дня! Как вы думаете, Иван Павлович?

— Лучшего невозможно ожидать!

Брынза и Трутняк ввели деда Коптяя, который нес на руках Суна. Дед осторожно поставил Суна на пол возле пораженного Коли. Сун слабо улыбнулся разбитыми в кровь губами. Коля взял друга за руку. Сун пожал руку и оперся на нее, держась другой рукой за деда Коптяя.

Брынза, захлебываясь, доложил о поимке партизанского разведчика.

— Говоришь, Остряков убежал? Жаль! Погоня послана?

— Так точно!

— Тогда он далеко не уйдет. — Жирбеш подошел к пленникам.

— Ну, старик, теперь и твоя жизнь и жизнь этих детей зависит от тебя. Расскажешь, где фабрика бомб, где сейчас Остряков, — наградим и отпустим. А не то… Брынза!

— Есть Брынза!

— Завтра к утру чтобы на площади стояла виселица.

— Качели, стало быть! Ха-ха-ха!

— Молчи, скотина! Вон!

Бледнолицый офицер не спускал глаз с деда Коптяя, как только тот вошел. Дед Коптяй спокойно выдерживал этот пристальный взгляд. Тогда бледнолицый офицер обратился к Жирбешу:

— Я прошу разрешения задать этому старику несколько вопросов. По всей видимости, это мой старый знакомый.

— Да? Сделайте одолжение!

— Фамилия? — спросил бледнолицый офицер.

— Коптяем кличут.

— А подлинная, настоящая?

— Запамятовал.

— Запамятовал? Так я тебе напомню. Семен Косцов тебя кличут. Так, кажется?

Коптяй усмехнулся:

— И так когда-то звали.

— Молодец, что не запираешься! — офицер победоносно посмотрел вокруг и, встретив одобрительный кивок Поддера, продолжал: — Теперь скажи, давно ли вернулся с каторги?

— Давненько.

— Отсидел срок?

— Нет, бежал.

Поддер, которому Жирбеш переводил допрос, в волнении поднялся:

— О! Большевики вовлекают в свои ряды каторжников? Это сообщение будет передано во все цивилизованные страны. Продолжайте, прошу вас!

— За что был сослан на каторгу?

— За мягкое сердце, ваше благородие. Ну, что говорить, вы ведь и так знаете. Я вас тоже сразу признал. Уж больно вы на своего папашу покойного похожи.

— Брось! Не разжалобишь! Говори все как было!

— Да разве вашу породу разжалобишь? Эх!.. Что ж, извольте, скажу все. Сослали меня за то, что сжег усадьбу вашего папаши. Тогда вы вот такой еще были, как эти мальчонки. Ну, я и пожалел вас с матерью. Ну, а на суде вы меня признали…

Жирбеш переводил американцам слова деда Коптяя. Поддер торопливо записывал в блокнот.

— Спросите, — обратился он к Жирбешу, — что заставило его совершить это преступление?

Жирбеш перевел старику вопрос.

— И это скажу, если желаете. Случилось это вот так же, как сейчас. Наехали каратели с ихним папашей во главе и стали стрелять в народ. Что народу положили в нашем селе! Ну вот я и хотел хоть немного отквитать…

Бледнолицый офицер ударил по столу.

— Лжешь! Ты убил моего отца!

— Не довелось быть такому счастью. Говорили, что его кузьминские мужики пришибли, когда он в ту ночь бросил вас с матушкой, а сам шкуру свою спасти хотел.

…Солнце зашло. Комната слабо освещалась алым отблеском заката. Ординарец Жирбеша внес зажженную лампу. Пока он устанавливал ее на столе среди тарелок и арбузных корок, в комнате стояла тишина. Вошел дежурный офицер. Щелкнув шпорами, он отрапортовал:

— Поиски второго партизанского мальчика-разведчика пока не увенчались успехом. По всем дорогам разосланы патрули, усилены секреты. Задержано восемь подозрительных крестьян, шедших в село из тайги.

Коля крепко сжал руку Суна и шепнул:

— Хотели Левку поймать!

— Не разговаривать! Увести этих оборвышей!

— Берись за шею, донесу, — сказал Коля еле стоявшему на ногах Суну.

Коля поднял Суна и вынес его из комнаты.

Бледнолицый офицер продолжал допрос деда Коптяя.

— Вижу, что за долгие годы ты совсем не раскаялся, — сказал он.

— Неправда, ваше благородие. Был такой грех — раскаялся. Как зверь в лесу, один жил. Думал, что плетью обуха не перешибешь, а вышло, что без меня перешибли. Пока я в тайге хоронился, народ всем миром поднялся. Теперь вам крышка, господа. Я народ предавать не буду… Такого греха на душу не приму, — старик шагнул к столу.

Несколько офицеров выхватили револьверы. Брынза и ординарец Жирбеша схватили было деда Коптяя за руку, да отлетели оба в разные стороны. Дек Коптяй был страшен в эту минуту, от его голоса дрожали стекла.

— Погубили всех! Сына, жену, брата. Помощи теперь просите, Иуды! Будьте вы прокляты! — Коптяй внезапно умолк и, помолчав, уже совсем тихо сказал:

— Это мое последнее слово.

Над головой деда Коптяя стреляли из пистолета, ему связали руки и били шомполами, но он молчал. Поздно ночью его втолкнули в сарай. Коля и еще кто-то из арестованных помогли ему добраться до вороха сена. И только здесь дед Коптяй, наконец, заговорил.

— Развяжите руки, — попросил дед Коптяй.

Коля, обламывая ногти, стал развязывать узлы веревок на руках деда и утешать его, передавая рассказанное Суном:

— Вот увидишь, дедушка, Левка приведет шахтеров! Ну, тогда мы дадим перцу белякам и американцам! Ишь, гады, по двадцать человек на одного набрасываются!

— Нет ли табачку у кого? — попросил дед Коптяй. — Мой-то отобрали.

Табак нашелся. Старик закурил.

Несколько раз за ночь кого-нибудь уводили на допрос или приводили с допроса. Коля и Сун дремали возле деда Коптяя. Но лишь звенел дверной запор, они вскакивали с одной мыслью: «Не Левку ли поймали?» Наконец под утро все в сарае забылись тревожным сном. Не спали только дед Коптяй да учитель с женой. Женщина плакала. Муж утешал ее, повторяя:

— Пойми же, Валя, пойми, иначе я не мог! Не мог я поступить иначе!..

Необыкновенно медленно проходила эта ночь. Но прошла и она. По стенам побежали солнечные зайчики, запахло дымом, где-то за дверью смеялись солдаты, звенела бадья, лилась в колоду вода, фыркали кони…

На площади, еще серебряной от инея, металась зловещая тень от виселицы: десять солдат под руководством Брынзы поднимали ее под лучами ласкового утреннего солнца.

А по широкой сельской улице разъезжал ординарец Жирбеша. Он так же, как и вчера, останавливался возле каждого третьего дома и кричал веселым голосом:

— Эй, христьяне, все на сход! Большие и малые! Кто не пойдет — пятьдесят шомполов, пятьдесят шомполов!