Ребята с Голубиной пади

КОПТЯЕВСКАЯ ЗАИМКА

Как ни велика тайга, только трудно в ней на долгий срок укрыться человеку. Рано или поздно набредет на его след охотник, и через неделю-другую на сотни верст вокруг уже будут знать о новом таежном жителе. Лет десять назад захотел укрыться в тайге неизвестный человек. Тайком пробрался он в таежные дебри, облюбовал солнечную падь с ключом, срубил зимовье и стал жить. Только раза два в год выбирался он из пади за мукой, боеприпасами да за одеждой, выменивая все это на пушнину. Ходил он за всем этим в самые дальние деревни, и все-таки скоро жители окрестных сел узнали о его существовании.

Как-то осенью набрели фроловские охотники на незнакомый след, пошли по следу и видят — стоит новое зимовье: мох между бревнами еще космами висит. Возле зимовья огород, три колоды пчел, на жердях медвежья шкура сохнет, на суку кедра кабаний окорок вялится. Хозяина дома не было. Охотники зашли в зимовье, вскипятили чайку, напились, посудачили да и пошли своей дорогой. Только кто-то из них заметил:

— И чего человек живет в такой глухомани? Только небо коптит.

— Право слово, коптяй и есть, — добавил другой.

Скоро к заимке пролегла через пади и мари узкая тропинка. Охотники стали наведываться к нелюдимому человеку, узнали его имя и фамилию, да кличка уже прилипла к нему пуще еловой смолы. На веки вечные превратился он в Коптяя. Коптяевскими стали звать и заимку, и падь, и ручей.

Старик Коптяй встретил партизан неприветливо. Давно он не выходил из тайги, не знал, что творится на белом свете. Он стоял у зимовья, опершись на ружье, и даже не унимал собак. К нему подошел Богатырев, поздоровался, предложил табаку, рассказал новости, и старик крикнул, наконец, на своих лаек почти ласково:

— Цыц, язви вас!

А когда через несколько дней партизаны снова отправились в поход, Коптяй пошел проводником.

Коптяевская заимка превратилась в главную базу партизанского отряда. Партизаны построили вокруг нее еще несколько изб, баню, склады для продовольствия и боеприпасов. Здесь же находились партизанский госпиталь, оружейная мастерская и даже фабрика ручных гранат.

На заимке постоянно находились Лука Лукич со своим другом Максимом Петровичем, Левка, Сун, Кеша, Коля и дядюшка Ван Фу. С кухней передвигаться по тайге было невозможно, и повар занимался теперь заготовкой продуктов: сушил и солил оленье и козье мясо, добытое партизанами на охоте, пек хлеб на весь отряд, сушил сухари, собирал целебные травы для леченья больных и раненых.

Лука Лукич заведовал всем хозяйством. Максим Петрович и Гриша Полторы бродяги, у которого очень медленно заживала раненая нога, ремонтировали оружие. А когда после удачного налета на склад боеприпасов партизаны принесли несколько ящиков динамита, они стали делать ручные гранаты, начиняя динамитом консервные банки.

Кеша и Коля, несмотря на строжайший запрет Ивана Лукича, два раза убегали вслед за партизанским отрядом, за что и получали нагоняи. Смирились они со своей участью «тыловых крыс» только после того, как командир приказал всем мальчикам нести охрану заимки, предупредив, что если они уйдут с поста, то разговор будет «по-партизански».

Кешка ударил об землю свою бескозырку и на потеху всему отряду крикнул:

— Нет правды на земле, нет ее и выше — сказал маляр на крыше! — и пошел к Максиму Петровичу получать американский карабин.

Коля считал себя работником штаба, лихим военным и потому гораздо тяжелее остальных ребят перенес этот удар. На одной из захваченных в бою повозок Коля нашел великолепные галифе малинового цвета и английский темно-зеленый френч. Не беда, что все это шилось на довольно солидного вояку и френч больше походил на пальто. Коля обрезал его полы так, чтобы из-под них виднелись штаны, и засучил рукава. Так же смело он расправился со штанами. В довершение своего наряда он выпросил у Кешки пулеметную ленту, туго перепоясался ею и развесил на ней все свое оружие. Спереди у него грозно свисала граната-бутылка, слева — обрубленная дядюшкой Ван Фу никелированная сабля, заменившая ему, как Коля объяснил, морской кортик; справа через плечо была надета кожаная сумка. Бравый вид Коли Воробьева приводил партизан в восторг и вызывал нескрываемую зависть не только у всех деревенских ребят, когда он ходил с дедом Коптяем в ближнее село, но даже и у Кешки, хотя пулеметчик тоже не мог пожаловаться на бедность своего костюма и оружия.

Кеша носил кожаные штаны, бушлат, неизменную тельняшку. Он был весь во всех направлениях обмотан пулеметной лентой, на поясе у него болтались даже две американские гранаты. Однако Кешка с болью в сердце сознавал, что такого залихватского форса, как у Коли Воробьева, у него не было.

Вот уже прошла неделя, как партизанский отряд ушел на «операцию», то есть в новый поход против американцев, которые захватили сучанские копи и всю сучанскую железнодорожную ветку.

На заимке жизнь текла так же размеренно и четко, как на корабле: Лука Лукич ввел здесь строгие судовые порядки. Круглые сутки караул нес охрану заимки, а остальные партизаны от зари до зари были заняты работой. Бывший шкипер приказал, чтобы даже «подвахтенные» в карауле не сидели сложа руки, а заготовляли на зиму виноград и ягоды лимонника. Из винограда дядюшка Ван Фу делал вино, а из ягод лимонника лекарство. Караульную службу мальчики несли по двое: Левка с Суном, а Кеша с Колей. Кроме мальчиков, для несения караульной службы привлекались все легкораненые.

…Рано утром Лука Лукич крикнул Колю и вместе с ним зашел в зимовье к деду Коптяю. Старик сидел у оконца и резал ножом корешки махорки.

— Кстати запасаешься! — пожал ему руку Лука Лукич.

— Никак уходим?

— Да вот думаю вас с Николаем в село послать.

— Какая нужда?

— Нужда большая. Гранаты не из чего делать, ни одной консервной банки не осталось, да и чугун на исходе.

— Это мы живо провернем! — важно сказал Коля. — В деревне этих банок столько, что по улице не пройдешь. Оттуда японский батальон только позавчера ушел.

Дед Коптяй взглянул на Луку Лукича и, не сказав ни слова, стал сметать со стола в кисет мелко изрезанные корешки махорки.

Не прошло и получаса, как Рыжик огненным клубком выкатился с заимки, за ним, держа под уздцы Гнедка, важно шествовал Коля, а позади них шел дед Коптяй, сосредоточенно посасывая трубочку.

Проводив Колю, Кешка стал помогать дядюшке Ван Фу. Сняв тельняшку, он начал месить тесто в липовой колоде. Левка и Сун сменили на посту Гришу Полторы бродяги.

Левка сидел на вершине сопки, зажав карабин между коленями, и пристально следил за широкой падью, через которую вела тропа из села на Коптяевскую заимку.

Невдалеке потрескивали сучья под ногами Суна: он, выполняя приказ Луки Лукича, собирал виноград. За спиной Левки храпел Гриша Полторы бродяги. Сдав вахту, он не пошел на заимку, а залег спать в шалаше, из которого сейчас высовывались его непомерно длинные ноги. Левка, лениво отрывая губами ягоды с виноградной грозди, прислушивался к таежным шорохам и следил, как плывут в небе паутинки.

Где-то далеко прозвучал выстрел. «Наверное, фазанов бьют деревенские»,

— подумал Левка.

Стоял сентябрь — лучший месяц года на Дальнем Востоке, когда нет ни дождей, ни туманов, на безоблачном небе светит еще жаркое солнце и в то же время в необыкновенно прозрачном воздухе разлита приятная свежесть. Еще буйно растут травы в тенистых падях и распадках. Еще все зелено. Кажется, что лето только началось, что впереди еще бесконечное множество таких прекрасных дней, и только золотая и багряная листва кленов напоминает о близких холодах.

Легко думается в такие дни. И Левка уносился мыслью следом за паутинками. Они летели на запад, в сторону Уссурийского залива, туда, где лежал Владивосток. Левка единым духом перелетел мысленно тайгу и залив и опустился в Голубиной пади на своем дворике. Его обдало знакомыми, родными запахами. Сколько раз вечерами, перед тем как заснуть, он закрывал глаза, стараясь представить себе родной дом. Но все почему-то расплывалось в сознании, никак не удавалось ему увидеть и лицо мамы. Сейчас же, закрыв глаза, Левка ясно-ясно увидел дорогое лицо. Но часовому не полагается сидеть с закрытыми глазами. Левка открыл глаза и снова, прищурясь, стал смотреть на сизые макушки болотной травы, на купы тальника внизу.

«Да, — снова стал думать Левка, — домой не вернешься на паутинке, туда надо идти с боем. Сражаться». Эта мысль перенесла мальчика в отряд к отцу. Каких только чудес храбрости не проявлял мысленно Левка: он выполнял самые трудные задания, ходил и в разведку, захватывал пушки, брал в плен сотни вражеских солдат…

Левкины мечты прервал Сун: из-за шалаша показалось его встревоженное лицо.

— Левка, посмотри-ка, что там такое! — Сун показал вправо от тропы на берег речки. Там на белом галечнике что-то чернело.

— Медведь, наверное…

— Нет, Левка, это человек. Он сначала полз, потом встал. Видишь, опять упал.

— Да, кажется, воду пьет… Ну-ка, постой на часах. На карабин, пойду узнаю, что за человек.

Передав карабин, Левка легко побежал вниз, перепрыгивая через валежник. Спустившись к речке, он спрятался, решив хорошенько рассмотреть незнакомца, который брел по берегу как пьяный, спотыкаясь о голыши. Судя по одежде, это был городской человек: в сапогах, кожаной куртке, за плечами зеленый охотничий мешок с блестящими медными пряжками. Фуражки на незнакомце не было. Вот он остановился и, подняв окровавленную руку, откинул с бледного лица длинную прядь волос. Левка, не раздумывая больше, выскочил из засады.

Человек вскрикнул и упал на гальку.

— Вы ранены? — спросил Левка, осторожно дотрагиваясь до плеча незнакомца.

Человек медленно открыл глаза и застонал:

— Да, ранен…

Подбежал Сун. Заметив в его руках карабин, раненый спросил с легкой усмешкой:

— Тоже партизаны?

Левка, задетый усмешкой, сухо спросил:

— Куда ранены?

— В плечо. Кажется, кость перебита. Не могу поднять руки. Бинт в мешке.

— А где тот, кто вас ранил? — и Левка стал подозрительно осматривать берега речки.

— Откуда я знаю, он шел со мной и вдруг… ради бога, перевяжите плечо… теряю последнюю кровь.

Левка привык перевязывать раны. Он осторожно с помощью Суна снял с раненого куртку, разорвал мокрый от крови рукав рубахи. В мякоти предплечья чернела ранка. Перевязывая руку, Левка с любопытством поглядывал на человека, который испугался такой пустяковой раны. Забинтовав руку, он сказал:

— Идемте, до заимки всего с версту.

— Не знаю, дойду ли…

— Мы поможем.

— Ну хорошо. Теперь скажите, Остряков сейчас на заимке?

— Нет.

— Нет? О боже! Где же он?

— На операции.

Раненый застонал и снова упал на гальку.

— Да что вы от такой пустяковой ранки все падаете? На заимке мой дедушка. Если чего, он поможет.

— Дедушка? А бабушки у тебя здесь нет? Что ты мне своего дедушку суешь? Мне надо Острякова, весь отряд мне надо! Если я не найду отряд, может случиться нечто ужасное!

Раненый снова застонал, внезапная вспышка злости, казалось, совсем обессилила его. Он обмяк и покорно пошел, поддерживаемый под руку Левкой и Суном.

По пути он путано рассказывал, что он идет из партизанского отряда шахтеров. Говорил о своих подвигах, о каком-то моряке, который хотел его предательски убить, но, к счастью, только ранил и отнял секретный пакет.

— Кто у вас командир-то? — спросил Левка, которому этот человек стал вселять недоверие.

— Шулейко! Ты что, знаешь его?

— Да, знаю. А как ваша фамилия?

— Лидянский, слышал?

— Нет, не слышал…

— Странно, меня все знают и в отряде и на Сучане. Я студент Томского университета, участвовал в демонстрациях.

Лидянский было оживился, но, заметив хмурые лица мальчиков, опять застонал и попросил их быть свидетелями того, как он, истекая кровью, стремился выполнить задание.

Левка и Сун молчали и только переглядывались, когда незнакомец особенно явно противоречил сам себе. Наконец, когда студент стал рассказывать, как он боролся, даже стрелял в своего противника из нагана, но не попал, а тот вышиб наган из его рук, Левка отрезал:

— Мы слышали только один выстрел, а ваш наган в мешке…

— В мешке? Что вы, это не тот, это другой наган… — бормотал раненый.

На заимке Левка нашел дедушку и коротко рассказал ему о случившемся.

Выслушав внука, Лука Лукич заметил:

— Ну пошли, посмотрим, что еще за студент такой. Где он?

— В Коптяевском зимовье.

Подбежал Кешка, «носом» почуявший, что произошло что-то необычное. Обтерев о свои кожаные штаны руки, выпачканные тестом, он шепнул Левке:

— Что еще там такое?

— Пойдем, увидишь.

Лука Лукич прервал стоны и жалобы студента и стал задавать ему короткие вопросы:

— О чем было в пакете писано?

— О совместных действиях против нового карательного отряда. Послезавтра шахтеры должны соединиться с вами под Фроловкой.

— Кто отнял пакет?

— Наш партизан, что со мной для охраны был.

— Что за человек?

— Да все ничего был парень. От белых к нам перешел. Матрос.

— Матрос? Сомневаюсь, чтобы наш брат моряк продал свою совесть.

— Клянусь вам, что матрос. Документ у него был, что плавал на «Орле».

— Час от часу не легче. Фамилия-то как?

— Брынза. Может, слыхали?

— Брынза! — с удивлением повторил Левка.

Сун плюнул, а Кешка выругался.

— Вы его знаете? — обрадовался студент. — Ведь правда, вполне приличный человек с виду — и чуть не убил меня. Еще несколько дюймов, и в сердце бы попал…

Лука Лукич долго не мог прийти в себя от душившего гнева. Наконец, немного успокоившись, сказал:

— Ну, о себе-то вы меньше беспокойтесь. Денька через три сможете ручкой воздушные поцелуи посылать. А люди вот могут погибнуть. Ведь этот подлец сегодня же передаст пакет белым! Те засаду устроят вашим ребятам. Перебьют всех до единого. Ну, прощайте пока, располагайтесь тут, поправляйтесь, — и Лука Лукич вышел из зимовья.

За ним, держась на почтительном расстоянии, следовали Левка, Сун и Кеша.

— Вот что делают с человеком беспечность и трусость, — с гневом сказал Лука Лукич. — Отдать секретный пакет негодяю и такому же трусу и думать только о своей шкуре! Дали задание — умри, а выполни! Какая низкость, какая низкость!

— Низость, — поправил Левка.

— Молчи, когда не спрашивают! Низкость — это хуже всякой низости. Кто сделал низкость, тому одна дорога: камень на шею да в воду. Понял?

— Есть!

— Тоже мне профессор нашелся! — ворчал Лука Лукич. Ребята чувствовали, что он находится в большом замешательстве, решая, как поступить в этом непредвиденном случае.

— Дедушка, а если мы… — начал было Левка.

— Что мы? Отец мне голову снимет…

Кешка хмыкнул.

— А чего снимать? Мы пойдем до тех партизан и скажем, чти стоп, ребята. И полный порядок!

— Мы везде пройдем, Лук-кич, — вставил и Сун.

Левка, Сун и Кеша затаив дыхание ждали решения.

— Нам с Кузьмой лучше не соваться: ноги разбиты — ревматизм, остальной народ — калеки… — стал вслух рассуждать Лука Лукич. — Да, делать нечего. Придется вам, ребята, выполнять боевое задание. Понимаете? Бо-е-во-е! Значит, как полагается, а не так, как тот студент, — Лука Лукич кивнул на Коптяевское зимовье.

— Дедушка, да ты что! — воскликнул оскорбленный этим подозрением Левка.

— Ведь он трус… а мы…

— Ладно, ладно, не кипятись! Пойдешь с Суном к шахтерам, а Иннокентий направится до твоего батьки.

— Есть! — ответил Левка, а за ним это короткое слово, как клятву, повторили Кешка и Сун.