Вечером с Амурского залива подул холодный, порывистый ветер. Словно дворник-невидимка, он мел пыль и песок по улицам Голубиной пади.
Левка Остряков, подняв воротник бушлата, медленно расхаживал взад и вперед по дорожке у обрыва. Здесь кончалась Голубиная падь. Внизу, по склонам сопок, к тускло блестевшей бухте серыми ступенями кварталов спускался город.
В городе зажглись огни. В порту на мачтах военных кораблей часто-часто, словно вперегонки, замигали сигнальные лампочки. По Светланской улице прополз трамвай, похожий на огненного дракона.
Когда слышались шаги, Левка останавливался, стараясь получше рассмотреть прохожего. По крутой тропе поднимались из города рабочие с заводов, матросы и портовые грузчики. Преодолев подъем, они останавливались, чтобы отдышаться; некоторые закуривали, долго чиркая гаснущими на ветру спичками, и уходили, упрямо подавшись навстречу ветру.
Медленно тянулось время. Прошло уже полчаса с тех пор, как последний грузчик поднялся из города в Голубиную падь. А Левка, плотно запахнув бушлат, все так же продолжал ходить вдоль обрыва.
Когда Левка оставался один, он всегда о чем-нибудь мечтал: то он старался представить себя участником событий, прочитанных в книгах, то придумывал самые захватывающие приключения. Сейчас Левка вообразил, что несет вахту на мостике корабля, который борется с ураганом.
Корабль терпел серьезную аварию, и теперь вся его команда, кроме Левки, который, конечно, был капитаном, подводила пластырь, стараясь закрыть пробоину.
Чтобы подбодрить свою команду, Левка запел матросскую песенку:
Разве это буря, братцы?
Это просто легкий бриз…
Пластырь наложен. Корабль снова рассекает волны. Но Левка терпеть не может спокойного плавания. Он начинает придумывать новые несчастья: корабль теряет управление, на нем возникает пожар, наконец выходят из строя машины. Но стихии бессильны остановить стремительный бег корабля! Он теперь идет под парусами, сооруженными из брезентов, снятых с трюмов.
Но тут на тропе снова послышались чьи-то шаги, и Левка оставил свой «корабль».
«Совсем не знает дороги!» — определил Левка, наблюдая, как внизу вспыхивает желтоватое пламя спичек и освещает то кусочек тропинки, то пыльные кустики полыни.
Наконец над обрывом показался приземистый моряк.
— Ну гора!.. — сказал он низким басом и, помолчав немного, спросил: — Куда же теперь курс держать? Ни компаса, ни звезд нет, ни живой души.
— Есть живая душа, — сказал Левка и, подойдя почти вплотную к моряку, спросил: — Вас Андреем звать?
— А, компас появился! Угадал, брат, Андреем… А ты, наверное, Остряков?
— Да.
— Постой, звать-то как?
— Лев.
— Ну пошли, Лев, а то я, кажется, здорово опоздаю на именины к твоему дедушке. Все гости уж, наверное, собрались?
— Дедушкины гости — народ точный… Следуйте за мной.
— Ого, ты, я вижу, парень строгий, весь в отца. Он мне про тебя рассказывал. В гимназии учишься?
— В гимназии.
— Трудно?
— Учиться-то не трудно…
— А что трудно?
— Да есть у нас такие…
— Буржуйские сынки? Скауты, наверное?
— Да нет, скауты — это что… С ними разговор у нас короткий. Мы скаутов не боимся.
— Кто же тогда?
— Да Жирбеш. Учитель один, по географии…
Налетел такой яростный ветер, он так завыл и засвистел вокруг, с такой злобой бросил в лицо песок, что Левка повернулся спиной к ветру и замер, втянув голову в плечи.
— География, брат, штука трудная. Сам знаю, — заметил моряк, когда шквал промчался. — Там этих одних рек и хребтов столько, что черт ногу сломит.
— Да нет, я все это знаю. Ночью разбудите, расскажу. География — мой самый любимый урок.
— Пошто же тогда он тройки ставит? Что-то мудреное несешь. Учитель — это святой человек. Не каждый им быть может.
— О! Вы его не знаете. Он говорит, что на пятерку географию знает только господь бог. «Я, — говорит, — знаю на „четыре“. А вы, гимназисты, в самом лучшем случае можете вызубрить лишь на тройку». Но это он говорит только для виду, а сам тому, кто побогаче, и четверки и пятерки ставит. А мне он говорит, что каждый сверчок должен знать свой шесток и что не место мужикам в гимназии. «И пока я в гимназии, — Левка повысил голос, подражая учителю, — хоть расшибись, а не видать тебе балла выше трех».
— Барин, видно, с норовом. А ты не обращай внимания, учись знай. Придет время, когда мы и в гимназии порядок наведем. — Моряк положил руку на плечо мальчика. — Я, брат, тоже учусь.
Левка недоверчиво поднял голову:
— В школе?
— Нет, на эсминце. У нас кружок по расширению кругозора, самообразования значит, и вообще политической ситуации. Нам, брат, нельзя не учиться: чтобы строить новый мир, надо много знать. Ох, как много!
— Это конечно, — сказал Левка, уверенный в том, что моряк знает больше всех учителей гимназии и если учится, то каким-то недосягаемым, высоким наукам.
Левка остановился у низкого забора и, звякнув щеколдой, открыл калитку.
— Здесь мы живем, проходите.
В небольшой столовой Остряковых было так много гостей, что за обеденным столом всем не хватало места. Многие сидели у стен или стояли, держась за спинки стульев.
Левка, пропустив моряка вперед, прошмыгнул за ним и пробрался к фикусу у окна.
— Прошу извинения, товарищи. Задержался у железнодорожников, — сказал моряк, здороваясь со всеми за руку.
Гости встали, задвигали стульями, комната наполнилась гулом сдержанных голосов.
Левка знал почти всех присутствующих. Это были матросы с плавучего крана, где Левкин отец работал механиком. Возле дедушки, самого высокого и могучего человека в этой комнате, стоял, покручивая усы, его друг Максим Петрович. Незнакомых было двое: пожилой рабочий с темным, словно натертым порохом, лицом да парень в черной косоворотке. Пожимая руку рабочему с темным лицом, моряк представился:
— Андрей Богатырев. — И спросил: — Ну, как у вас на Сучане, товарищ?
— Меня Макаром Шулейкой кличут. Что касается дела, то как нельзя лучше. Советы утвердили. Вот вам теперь пришли помогать.
— Левка! — позвал дедушка. — Где ты?
— Здесь…
— Смотри за горизонтом!
— Есть смотреть! — Левка нахмурился и нехотя направился в кухню, где хлопотала у стола мать.
— Выпей хоть стакан молока, — сказала она.
— Ничего не надо, мама, потом… — Левка снял с вешалки бушлат и прислушался к голосу отца.
— …Товарищи, доклад о текущем моменте сделает товарищ Богатырев.
Моряк откашлялся и заговорил глухим взволнованным голосом:
— Только месяц прошел с тех пор, как питерцы взяли Зимний дворец и свергли буржуазное Временное правительство, а наша большевистская правда везде берет верх. По всей России поднимается трудовой люд. Во многих городах уже установлена советская власть. Пришла пора и нам в своем городе провозгласить Советы. Но, товарищи, нельзя ожидать, что на это буржуи согласятся добровольно, без борьбы! Читали, что они пишут в газетах? Грозят нам огнем и кровью. Говорят, что ни Англия, ни Америка не допустят, чтобы погибла Россия!
За стеной раздались возмущенные голоса. Среди них выделялся голос шахтера Шулейки.
— Россия — это народ. А народ без таких помощников обойдется. Спасители!
В это время на улице звякнула щеколда, и Левка мигом выскочил на крыльцо.
— Кто там? — спросил он.
— Это я, — донесся от ворот знакомый голос.
Левка узнал своего товарища — Колю Воробьева.
— К нам нельзя, — сказал Левка и увлек Колю назад к воротам.
— Что, опять сходка?
— Нет, сегодня дедушкины именины…
— Знаем мы эти именины!.. На «вахту», что ли, идешь?
Левка промолчал.
— Возьми меня подвахтенным.
— Какая «вахта»! Просто пройтись вышел. Пошли, если хочешь, постоим за воротами.
— Пройтись… Знаем мы это «пройтись»! Никогда от тебя ничего не добьешься. Я ведь знаю, какие это именины.
— А раз знаешь — помалкивай, — оборвал Левка.
Над сопками показалась большая красная луна. От домов и заборов легли резкие тени. Мальчики перешли Дорогу и остановились в тени забора. Отсюда была видна вся узкая улица и склон сопки позади дома.
— Народу-то, наверное, у вас сегодня много? — поинтересовался Коля.
Левка сделал вид, что не слышит, и спросил:
— Ты зачем приходил?
— Задачи трудные попались: про трех купцов и про бассейны.
— Что ж Наташе не дал решить?
— Давал уж…
— Ну и что?
— Решила, да объяснить не может. А у нас, если не объяснишь, как решил, поставят двойку.
— Ну-ка, расскажи условия.
— Точно не помню, они у меня здесь на бумажке записаны.
— Давай мне свою бумажку, я потом посмотрю, а утром перед школой зайду к тебе.
— Тоже придумывают задачи про купцов. Не люблю я их… — ворчал Коля, передавая бумажку.
— Про купцов скоро задачи отменят, а про бассейны останутся, — уверенно сказал Левка.
— Ну? — оживился было Коля, но, подумав, разочарованно сказал: — Так тебе и отменят…
— Вот увидишь — отменят. Дедушка говорит, что у нас больше не будет ни помещиков, ни купцов, ни городовых.
— А кто же будет?
— Революция будет, народ всем управлять станет.
Левка заговорил быстро и горячо:
— Ведь уже везде советская власть: в Петрограде, в Москве, в других городах и даже на Сучане. Скоро и в нашем городе Советы установят.
— Ну, уж и установят, — усомнился Коля.
— Эх, послушал бы ты наших! — с сожалением сказал Левка.
— Кого это?
— Знающих людей, большевиков, вот кого! Перед ними никакая сила не устоит!
— Что же они — богатыри?
— Посильней всяких богатырей… — И Левка начал рассказывать все, что слышал о большевиках от отца и дедушки.
— Это конечно, — неопределенно произнес Коля, — только у буржуев сила тоже немалая. Знаешь, что вчера на митинге, возле пожарной команды, один говорил, с бородкой?
— Нет, не знаю.
— То-то что не знаешь!.. Он говорил, что мировая буржуазия имеет все: и пушки и танки, а сам показывает на бухту, где стоит американский крейсер. Видите, говорит, какая у них сила? Нас задавят, если мы не согласимся на компромисс.
— А что это такое компромисс?
— Не знаю. И на митинге никто не знал, все друг друга спрашивали.
— Это, наверное, измена, — сказал Левка. — Тоже слушаешь всяких с бородкой. — И Он, путая слышанное с вымыслом, стал опять рассказывать о том, что творится на земле и что будет на ней в недалеком будущем. — Вот увидишь, что скоро и в школе все по-новому будет. Ведь теперь не царское время! — убежденно закончил Левка.
Мальчики долго стояли молча, прислушиваясь к вою ветра. Наконец Коля сказал с надеждой в голосе:
— Что ж, раз царю по шапке дали, то, может, и взаправду задачи про купцов отменят.