Ребята с Голубиной пади

ОБРАТНЫЙ РЕЙС

Уже неделю Сун жил у Остряковых. За это время Левкиному отцу и дедушке Луке Лукичу удалось получить с Корецкого деньги, заработанные Суном, Денег было немного, но их вполне хватило на покупку Суну необходимой одежды.

Однажды вечером, когда Левка и Сун вернулись с рыбной ловли. Лука Лукич спросил Суна:

— Ну как, Сун, отошел немного? Отдохнул от барского жилья?

— Да, Лук-кич.

— Что же дальше думаешь делать?

Сун потупился. Вместо него ответил Левка:

— Что дальше? Будет с нами, и все. Мы одной рыбой с ним проживем.

— Рыбалка — это забава, а я насчет дела. Моряком хочешь быть?

Сун просиял:

— Я люблю, когда на море!

— А раз лежит душа к морю, то и будешь моряком! Да еще каким! Левка по ученой части, а ты по морской. Перебирайся-ка, брат, ко мне на «Орел», помогать будешь. А зимой учиться устроим.

Так была решена судьба Суна.

Однажды Сун встретил возле вокзала дядюшку Ван Фу. Повар сидел на солнцепеке среди бедняков-носильщиков, каким стал и он, и что-то рассказывал.

Сун бросился к нему:

— Дядюшка!

Ван Фу вскочил.

— О, да ты разбогател, вижу! — обрадовался он, держа Суна за плечи и с любопытством рассматривая его новый костюм. Особенно поразило дядюшку Ван Фу лицо мальчика: оно было теперь совсем другое, на нем не было и тени прежней робости.

Сун, сбиваясь и часто кивая на Левку, что стоял поодаль, рассказал дядюшке Ван Фу все события, какие с ним приключились.

— Я говорил тебе, что мы не пропадем! Ну, я тоже ничего живу! Работы, правда, мало. Зато народ хороший кругом. Есть с кем поговорить. Тут не так, как там, в серой тюрьме. — Ван Фу погрозил кулаком. — Я, брат, с ними за все рассчитался! Хозяина порядочно помял. В участок нас водили. Но там теперь народ свой. Говорят, надо бы еще лучше с ним «поговорить»…

Сун расстался с Ван Фу, договорившись встретиться завтра на этом же месте.

Левка, а за ним и вся семья Остряковых приняли горячее участие в судьбе Ван Фу. Иван Лукич устроил его к себе поваром на кран, и дядюшка Ван Фу стал кормить всю команду удивительно вкусными обедами.

Левка, Сун и Коля частенько забегали теперь на камбуз к Ван Фу, где для них всегда находились лакомые кусочки.

Однажды Левка возвращался с плавучего крана и встретил в порту Кешу. Котлочист сидел, свесив ноги с пирса, и бросал крошки хлеба жадным малькам, тучами сновавшим в прозрачной, как стекло, воде.

Приятели поздоровались.

— Ты что, ждешь кого? — спросил Левка.

— Да, жду, когда подадут катер вон с той коробки. — Он показал на белоснежный пассажирский пароход, стоявший на рейде. — Думаю сходить в тропические страны…

— Нет, правда, тебя что, с работы прогнали?

Кеша бросил в воду последнюю корку хлеба и признался:

— Пропащее у меня дело. Вчера чуть в ящик не сыграл.

— Да ты что, правду говоришь?

— Врать время нет. Вчера застрял между трубами! Спасибо, лист меняли у котла, а то бы пропал, как кит на песчаной косе. Вырос я здорово за этот год. — Кеша мрачно улыбнулся. — Что теперь делать, прямо не знаю. В Красную Армию идти, что ли? Там, слыхал, есть ребята. Как ты думаешь?

Левку осенила блестящая мысль.

— Постой, — сказал он, — у отца вчера масленщик ушел в Красную Армию. Хочешь, поговорю? Будешь на кране масленщиком работать.

Услышав такое предложение, Кеша залился ярким румянцем и с сомнением покачал головой: несбыточным счастьем казалось ему получить такую большую должность.

Вечером Левка попросил отца принять на кран Кешу. Иван Лукич улыбнулся и сказал:

— Скоро у нас с дедом вся команда будет из твоих друзей! Правда, Ван Фу прекрасный работник, замечательный повар! И Сун молодец! Брынза вот только подкачал… Ну ладно, приводи своего приятеля.

Левка каждый день бывал на катере, а иногда, отпрашиваясь у матери, жил там дня по три, выполняя вместе с Суном все матросские обязанности.

«Орел» был неутомимым морским работягой День и ночь сновал он по бухте, подтягивал к судам баржи с углем и пресной водой, помогал неповоротливым океанским кораблям швартоваться к причалам, а перед отходом в плавание выходить на рейд.

Лука Лукич служил прежде боцманом на военном корабле и потому любил строгий порядок. Левка и Сун держали в образцовой чистоте палубу и так надраивали все медяшки, что они казались золотыми.

Как-то Лука Лукич получил задание доставить из бухты Витязь в торговый порт баржу с пресной водой. В те времена во Владивостоке не хватало пресной воды, и воду для морских судов доставляли на баржах из многих мест побережья залива Петра Великого.

Держа в руке письменный приказ, Лука Лукич озабоченно почесывал щетину на подбородке: у него вместо трех матросов остался только Брынза; два других матроса недавно ушли добровольцами в Красную Армию.

Брынза не оправдал надежд. Уже через несколько дней по приходе на «Орел» он запил. Лука Лукич уволил было его, но Брынза пожаловался в профсоюз моряков. Он бил себя в грудь, уверяя, что «выпил самую малость и то после вахты, когда каждый трудящийся имеет право промочить горло».

В союзе моряков знали Брынзу, но поверили его клятве, что он больше «ее проклятую в рот не возьмет, конечно, находясь на этой паршивой галоше»…

Брынза вернулся на «Орел» и, самодовольно усмехаясь, протянул шкиперу вчетверо, сложенный листок бумаги.

— Вот вам документик.

Лука Лукич прочитал:

— Что же нам делать на современном этапе? — сказал Лука Лукич, вспомнив про эту бумагу.

Левка, понимая причину озабоченности деда, толкнул Суна в бок, и мальчики с еще большим усердием стали укладывать толстый манильский трос в красивую спираль.

Из машинного отделения показалась всклокоченная голова машиниста Максима Петровича:

— Не вешай голову, Лука. Дойдем! Машинная команда вывезет!

В словах, машиниста было столько явного лукавства, что шкипер еще сильней стал скрести подбородок.

Каждый из стариков относился немного свысока к профессии другого. Лука Лукич считал, что главное на корабле — верхняя команда. А Максим Петрович не упускал случая подчеркнуть превосходство кочегаров и машинистов.

Взгляд шкипера упал на мальчиков: Левка и Сун усердно трудились на баке.

— Да я, собственно, не тревожусь! Сам я еще пока не сдаю, да и ребята, на худой конец, доброго матроса заменят. А что касается машины, то это дело само по себе вроде, скажем, ног, а верхняя команда — голова.

В тот же день «Орел» вышел из Владивостокского порта. Ночью он пришел в бухту Витязь, а на рассвете следующего дня, взяв на буксир баржу с водой, отправился в обратный рейс.

«Орел» шел вдоль скалистого берега, поросшего приземистыми соснами. Сверкающие валы осторожно передавали катер с одного упругого гребня на другой и, ускоряя бег, неслись к скалам, откуда доносились гулкие удары, словно кто-то бил по пустой бочке.

Левка и Сун, не обращая внимания на изрядную качку, красили белилами солнечную сторону рубки. Работа увлекла мальчиков. Каждый взмах кисти наносил на поцарапанную железную стенку, замазанную ярко-красным суриком, новый, сочный, ослепительно белый мазок, и рубка становилась празднично-нарядной.

Левка начал красить дверной паз. Сделав несколько мазков, он заглянул в рубку и придержал дверь. В это время Лука Лукич протянул руку от штурвала, постучал ногтем по стеклу барометра и многозначительно крякнул.

— Что, падает? — спросил его Левка, заметив, как на приборе, дрогнув, опустилась черная стрелка.

— Больно язык у тебя долог. Падает! — Лука Лукич нагнулся к переговорной трубе и прогудел: — Парку подзапаси!

— А что его запасать-то? — Максим Петрович выглянул из машинного отделения и, состроив ребятам плутовскую гримасу, добавил: — Пару полон котел! В мешки, что ли, запасать!

Вопрос Левки и легкомысленная веселость машиниста, по мнению Луки Лукича, были скверными приметами. Шкипер все суровее и суровее хмурил брови, находя новые подтверждения своим тревожным догадкам. Исчезли чайки, а длинношеие бакланы цепочками мчались к скалистому берегу.

— Левка, поди разбуди Брынзу! — приказал Лука Лукич.

— Есть! — Левка положил кисть и, скользя по палубе босыми ногами, побежал к матросскому кубрику.

Вскоре он вернулся и доложил:

— Не встает! Пьяный!

— Под суд отдам негодяя! — рявкнул шкипер и вдруг, переменив тон, тихо проговорил: — Несите-ка борща. Подзаправимся, пока есть время.

Левка и Сун загремели мисками в маленьком камбузе рядом с рубкой.

Пока Лука Лукич ел, сидя на пороге рубки, мальчики стояли у штурвала. Управлять катером становилось трудно. Волнение усилилось. Буксирный канат сильно натягивался и отбрасывал корму катера то вправо, то влево. Маслянистая поверхность воды сморщилась. В снастях загудел, запел на разные голоса ветер.

Доев борщ, Лука Лукич принял штурвал.

— Гамов маяк показался, сейчас курс возьмем на Владивосток, — сказал он, повеселев.

Ребята забрались на железные решетки между рубкой и трубой. Это было, по их мнению, самое удобное место на судне: отсюда можно заглянуть и в кочегарку, и через иллюминатор к дедушке, и в машинное к Максиму Петровичу.

— Я еще таких волн никогда не видел! — сказал Левка, показывая на расходившееся море.

— Думаешь, тайфун? — спросил Сун.

— Может, и не тайфун, а штормяга сильный идет.

Мальчики умолкли, наблюдая, как за бортом на синей кипящей волне появляются и исчезают белые узоры из пены, похожие то на кружева, то на прожилки мрамора, то на фантастических птиц и зверей. «Орел» тяжело взбирался на гребни волн и вдруг, увлекая за собой баржу, стремительно летел вниз.

— Не боишься? — спросил Суна Левка.

— Немножко. А ты?

— Я-то… Сердце немножко екает, а так ничего. И ты не бойся.

Из люка машинного отделения показалась голова Максима Петровича.

— Ведь правда, у нас машина сильная? — обратился к нему Левка.

— Машина что надо! Вот только баржа тормозит.

— Смотри, какая птица! — Сун схватил Левку за рукав.

Распластав крылья, пронесся буревестник. Он ни разу не взмахнул крылом. Казалось, какая-то чудесная сила мчит его над самой водой.

— Веселая птица! — усмехнулся Максим Петрович.

Зазвенел машинный телеграф. Голова Максима Петровича скрылась в люке.

— Самый-самый полный, — пояснил Левка.

Из трубы еще гуще повалил черный дым. Сбитый ветром, он падал, застилая корму.

Мальчики плотней прижались друг к другу.

— Не такие тайфуны видали! — храбрился Левка и вдруг умолк.

Катер повернулся боком к волне и ветру, дым отнесло в сторону, и совсем недалеко показались серые скалы. Катер полетел вниз, а скалы взмыли к тучам и скрылись за белым гребнем волны.

Опасен для моряка скалистый берег в бурную погоду. Разобьется корабль об острые камни. И как бы ни был искусен пловец, не выбраться ему из страшной толчеи волн.

На палубе появился Брынза. Цепляясь за поручни, матрос пробирался к рубке. Он прошел возле ребят, обдав их запахом водочного перегара. У рубки Брынза остановился и стал стучать кулаком в дверь.

— Капитан! Погибаем, к берегу несет… Что же это такое! — закричал он хриплым, срывающимся голосом.

— Кто это там погибает? Рано, брат! Берись-ка лучше за дело. Проверь, нет ли воды в трюме, — ответил ему шкипер.

— Не буду, не хочу погибать! Ты должен бросить баржу, чем всем погибать!

Старый моряк не меньше Брынзы понимал смертельную опасность. Без баржи «Орлу» была не страшна буря. Но на барже находилась семья рулевого и целая артель грузчиков.

— Я тебе брошу, подлая душа! — рявкнул Лука Лукич.

— Бросишь, бросишь! — бормотал Брынза и вдруг быстро перебежал к кубрику и скрылся в нем. Через несколько минут он показался снова с топором в руке.

— Дедушка, он с топором! — пронзительно крикнул Левка.

Из машинного отделения выглянул Максим Петрович.

— Ко мне! Оба, живо! — донесся голос Луки Лукича.

Когда ребята очутились в рубке, он приказал:

— Держите против волны! — а сам шагнул на палубу.

Шкипер подоспел вовремя. Брынза уже начал рубить толстый буксирный канат. Но ему сильно мешала качка. Канат ходил по корме, то натягиваясь, как струна, то обвисая. Все же, пока подбежал Лука Лукич, Брынзе удалось перерубить несколько прядей. Шкипер схватил Брынзу поперек туловища и, побагровев от натуги, поднял его над головой. Матрос выронил топор в воду, и это спасло его. Лука Лукич еще мгновение подержал над водой обмякшее тело труса, потом дотащил его до входа в кубрик, швырнул туда и захлопнул люк.

— Держим на курсе! — отрапортовал Левка, когда Лука Лукич вернулся в рубку.

— Марш на свое место! Смотреть за баржей и за берегом, — скомандовал Лука Лукич, кладя руки на колесо штурвала.

В переговорную трубку донесся необычно мягкий голос машиниста:

— Как, Лукич, подвигаемся?

— Нет, Максим. Плохи наши дела!

— Что ж, будем бороться… И должен я тебе сказать, Лукич, что правильно ты поступаешь… по-настоящему…

— Спасибо, Максим!..

Катер заметно приблизился к берегу. Когда ветер относил от скал густую завесу из брызг и тумана, открывалась отвесная стена, увенчанная белой башней маяка. На верхней кромке стены виднелись приземистые сосны с искривленными стволами.

— Вот бы сейчас под соснами посидеть! — мечтательно сказал Левка.

— Хорошо на берегу! — в тон ему ответил Сун.

Из машинного отделения опять выглянул Максим Петрович.

— Ничего, не робей, ребятки! Выберемся! — сказал он на этот раз без обычной улыбки.

От Левки не укрылось строгое выражение лица машиниста.

«Нас ободряет», — подумал Левка и вдруг почувствовал противную слабость во всем теле: он заметил между темной полоской шеи и замасленным воротником кителя машиниста узенькую, ослепительно белую полоску воротничка чистой рубахи.

— Дядя Максим! — со слезами в голосе крикнул Левка.

Машинист понял, что Левка знает, почему он надел чистое белье.

— Всяко может быть, Лева. Такой уж морской обычай у нас. На всякий случай в чистое оделся. Да я уже три раза так-то переодевался — и ничего!

— на лице Максима Петровича мелькнула улыбка.

Левка тоже улыбнулся. В глубине души он не верил, что с ним может случиться несчастье. Надеялся Левка и на Суна, который не хуже его плавал и нырял, вот только старики внушали ему опасение.

Невеселые мысли Левки прервал голос деда:

— Левка! Как по корме?

— Кабельтовых пять осталось!

— Смотри лучше… дальномерщик!

«Не слепой, что тут смотреть-то!» — огрызнулся про себя Левка.

Потянулись томительные секунды ожидания. «Орел» боролся изо всех сил с ветром и волнами. Слышно было, как со свистом вращаются шатуны. Иногда Левке казалось, что баржа уже ударилась о скалы и идет ко дну, но она, залитая водой, каждый раз грузно поднималась из пучины.

Вдруг Сун схватил Левку за руку:

— Пошли!

— Ну! — У Левки загорелись глаза.

И правда, как только прокатывался вал, сквозь завесу из водяных брызг и тумана видно было, как все дальше и дальше отступают страшные скалы.

— Дядя Максим! Идем! Пошли! Провалиться мне, идем! Снимайте свою рубаху! — крикнул Левка в машинное отделение.

— Ну ты, смотри у меня лучше! — добродушно заворчал Лука Лукич, тоже заметивший, что катер, наконец, стал двигаться вперед. Однако Лука Лукич считал, что нельзя еще вслух выражать свою радость.

Ветер стихал. Только водяные горы выросли еще больше.

— Бушуй, бушуй! Теперь ты нам не страшен, — сказал Левка и погрозил океану кулаком.

Навстречу показался четырехугольный парус китайской джонки. Парусное судно быстро приближалось.

— Вот храбрецы, в такой ветер идут при полном парусе! — похвалил Лука Лукич, любуясь смельчаками.

На носу джонки показался высокий человек в белой рубашке. Он стал размахивать над головой руками.

— Принимай семафор, — сказал Лука Лукич Левке.

Левка принес из рубки сигнальные флажки и помахал ими над головой, а затем перед собой, что означало: «Принимаю».

— В городе власть захватили интервенты и белогвардейцы, — читал вслух Левка сигналы с джонки. — Наши уходят в тайгу. Не теряйте мужества. Скоро наладим связь.

Джонка подошла совсем близко, и Левка сбился, узнав в сигнальщике отца.

— Читай! — строго сказал ему дедушка.

Левка дал флажками отбой, и отец повторил: «Не унывайте. Скоро наша возьмет. Целуй мать».

— Передай: «Выполним. Желаем счастливого плавания», — сказал дедушка.

Белая рубаха показалась теперь уже на корме. Весь экипаж, кроме все еще запертого в кубрике Брынзы, посылал джонке прощальные приветствия.

— Выдержим и эту бурю! — сказал Лука Лукич.

Сун положил руку на плечо Левки, и так они стояли до тех пор, пока не скрылся парус с большой серой заплатой посредине.