Разоритель Планет

17.01.2580, 08:00

Сектор Корво, Система Немезида, Планета Итарис, Город Кирен-1,

Район «Милитант», строение 31, этаж 15, кабинет 1506,

17.01.2580, 08:00

Максимилиан проснулся… Глаза слипались, но надо было встать, да и бешено кричащий будильник обозначал необходимость подъема. Сегодня. Уже сегодня следовало начать подготовку к отправке в Столицу. Он вздохнул, встал, подошел к столу, уши прямо-таки закладывало от звона этой маленькой железной машинки с цифрами, налившимися кровью от раздражения из-за медлительности мешка с костями, но… Одно нажатие, и краснота цифр сменяется обычным синим свечением.

Он снова как-то печально посмотрел за окно. Душа этого директора действительно болела за город и за планету, опустошаемую ублюдками из Карении. Кулаки уже не сжимались, как то было в первые месяцы, теперь они были какими-то слабыми и, кажется, бессильными от страха.

— Страх ослабляет человека… — хрипловатым утренним голосом проговорил Максимилиан, глядя в окно, после чего сел за компьютер. — Надо бы с Саламбеком связаться… Спросить, пришло ли ему это приглашение?

Для этого он и включал свой рабочий аппарат. Движение за движением, щелчок за щелчком и уже включается некий видео-чат, среди контактов которого Баукус и искал нужное наименование. «Саламбек Исмаилов», — звучало наименование контакта, после чего директор нажал на характерную «трубку» созвона. Саламбек ответил в течение минуты. На Максимилиана смотрело вполне доброжелательное лицо с седоватой бородой и какими-то глубокими мудрыми глазами.

— Салам! — довольно громко поприветствовал Саламбека Максимилиан.

— Салам, Максим, — проговорил спокойно голос этого старого дельца, который не был воином, хотя история его народа показывала склонность к тому, чтобы воевать. Этот горец не в силу возраста, но в силу своего мировоззрения никогда не воевал. Воевало то оружие, которое производилось его заводами, хотя Саламбек уже не раз жаловался на то, что последнее время его начинает подъедать совесть.

— У меня такой вопрос, Саламбек. Приходило ли тебе приглашение в генеральный офис к девятнадцатому? — Баукус выглядел потрепано, волосы не были причесаны, о чем он вспомнил только сейчас, да и костюм все сильнее начинал сминаться из-за сна на диване прямо в одежде.

— Да. Наша встреча с Блюхартом меня тяготит. Мне не нравится его авантюра. Кроме нас с тобой, там будет Отто, Эшвин, Винсент и генерал Шиллинг. Чувствую, что разговор будет довольно… Интимный? — как бы утвердительно спросил Саламбек.

— Угу… Отто и Винсент мне понятны. То же самое касается и Шиллинга. Но Эшвин? Старик уже не может самостоятельно ходить, да и… Мозги уже начинают подводить. Для чего там Эшвин, как думаешь? — спросил директор.

— Не знаю. Помню, что однажды Блюхарт заикался о том, что старика надо кинуть, но не думаю, что здесь удастся переписать большую часть его акций. Может быть, он хочет использовать его опыт в ведении конспиративных мероприятий. Шайтан его разберет. Мне тоже неясно то, почему он решил вызвать Дорна. Старик снимает ренту и живет спокойно, припеваючи, а он хочет задействовать его в непонятной афере.

— Да-а-а-а-а… — протянул Баукус. — Что думаешь насчет Романо?

— Плохо думаю. Если все-таки твои предположения и уверенность Шиллинга подтвердятся — нам конец, но я не думаю, что мы сможем как-то повлиять на то, чтобы перенести место проведения съезда. В общем… Все у нас плохо. Отто точно упрется рогом, ибо… «Перенесение места съезда — это показание нашей трусости», — еще сильнее понизив и так низкий голос, проговорил Саламбек. — Горцы не привычны к бегству, но в этом случае… Я не знаю. Бороться тут бессмысленно, ибо мы уже не главная сила на планете. Я помню, что наши предки сражались с русскими в горах Кавказа, но суть войны была в другом. Наши предки сражались за свою самобытность, за свою веру, а сейчас мы должны воевать за деньги. Это противоречит традициям, ибо деньги — это не такая ценная вещь, как традиции. Хотя… Традиции размываются на протяжении долгого времени, уже три сотни лет, а образуются традиции новые, традиции, которые соответствуют времени, традиции рвать друг другу глотки из-за пары цифер на банковском счете, — Саламбек в момент своей речи был как-то мрачноват, ему больно давались эти слова, а в голосе возникала какая-то странная хрипотца, которая была характерна для тех моментов, когда человек испытывал подлинную и глубокую грусть.

— Да… Мы ведь стали единым народом, когда вышли в космос. Те традиции были уже и не совсем нужны. Нам следовало создать новые, чистые традиции, которые касались бы исследования мира вокруг и построения чего-то нового, а мы… Мы снова скатились в то, что порождало лишь войны. Я сам это осознал недавно. Если честно… Если бы не Романо у меня на хвосте, я бы продолжал заниматься чем попало в перерывах между деловыми отношениями… А тут…

— Он заставил тебя забиться под стол, спать в пиджаке на твоем диване уже почти неделю, а еще плакаться о своем плачевном состоянии и мне, и многим другим, — улыбнулся Саламбек. — Но… Я рад, что ты изменился, Максим. От былого Баукуса не осталось и следа. Я рад тому, что ты теперь чтишь отца и мать, а не расслабляешься с женщинами легкого поведения. Я надеюсь на то, что ты, достойный сын достойного отца, сможешь стать настоящим человеком. Тебе осталось пройти не такой уж и большой путь… Нам осталось его пройти.

Баукусу стало как-то неожиданно тепло от слов этого человека, неужто он действительно стал достойным человеком? У него появилась Родина? Баукус помнил, как Салабек когда-то давно назвал его безродным щенком, тогда он очень сильно обиделся на этого мужчину, но потом, когда Карения явилась на планету… Он сам стал меняться. Стал ощущать почву под ногами, которую нужно защищать. Хотя теперь это явно невозможно провернуть, но все-таки хотелось сделать максимум для людей, а параллельно с этим хотелось выжить.

— Ну? Чего застыл? — спросил Саламбек, глядя на задумавшегося Баукуса.

— Да… Так. Вспоминаю одну из первых наших с тобой встреч, когда ты меня безродным щенком назвал. Гордость испытываю, что ты, наконец, изменил свое мнение обо мне. Спасибо, — улыбнулся Баукус, а Саламбек рассмеялся.

— Я же сказал, что ты только близок к тому, чтобы стать человеком. Но да… Ты уже не безродный щенок. Под твоими ногами возникла земля, ты больше не человек, который живет ради богатства, а человек, который пытается сделать это богатство частью достояния общества. Может, ты этого еще не понимаешь, но все-таки есть два варианта существования таких, как мы… Первый вариант — это Отто. Гад, который ни о чем не думает, кроме своего кошелька, своих домов и расширения производства для того, чтобы увеличивать богатство. А второй… Я не назову в пример себя, но назову своего деда, в честь которого я и назван. Саламбек Исмаилов сын Юсуфа — это один из первых промышленников в нашем роду, он начал работать для того, чтобы не только лишь себя обеспечить, но и обеспечить людей. Один из первых заводов аэромобилей на Итарисе принадлежал ему, его люди получали достойную плату, но и он сам не бедствовал, да и расширялся тоже. Но… Даже за дедом есть грехи, которые произрастают из нашего бытия. Чтобы быть тем достойным человеком, которым он являлся, он давил всякого конкурента, который возникал на рынке, а потом… Кризис. Большая часть нашего имущества перешла в собственность государства, отец с его братьями не справились с конкуренцией, и мне пришлось начинать с минимальным стартовым капиталом в два маленьких заводика, но это лучше, чем с пустыми руками. И… — Саламбек как-то замолчал, опустил глаза, грустно улыбнулся, а потом, снова смотря на свой экран, продолжил. — Я начал быть оружейником. Я первый в нашей семье оружейник. Ни один из моих братьев не пошел по этому пути, ну и… Оба моих брата погибли. А я… Я ведь был в основании МилитариКорп. Я же первый и заложил первые камушки под ЧВК. Я знал, что однажды бандиты могут прийти и за мной, поэтому я нанял некоторых людей для того, чтобы они охраняли меня и мою семью. Тогда возник давний ЧОП «Альтаир и Ахмет», я назвал его в честь моих братьев. И вот этот ЧОП и лег в первооснову ЧВК, правда… Со временем мои сыновья были выдавлены из командования, да и… Я никого не виню. Видишь ли… Ахмет, Хасан и Махмед были никудышными командирами. Они не служили, и поэтому не знают основ полноценного тактического боя, а когда ЧВК начало расширяться, бывшие охранники уже были не нужны. Поэтому я никого не виню в том, что мое влияние на ЧВК сократилось, но Махмед стал одним из командиров ЧВК, ведь его навыки заметил Шиллинг, поэтому он стал одним из его приближенных.

— Ты попросишь Шиллинга убрать Махмеда с передовых позиций? — спросил Максимилиан, глядя на Саламбека.

— Нет. Шиллинг лучше распорядится его жизнью, чем я. И… Если Махмед погибнет… Значит, такова воля космоса. Он — достойный солдат и достоин гибели с автоматом в руках, а не в старости.

— Это дань традициям? — спросил Баукус с удивлением.

— В определенной степени, на самом деле, это дань выбору моего сына. Он сам говорил о том, что хочет погибнуть героем, но… Я не совсем уверен в том, что в бою с Романо можно погибнуть героем. Никакой славы такая гибель не принесет, но я ничего не могу поделать с сыном, поэтому я дам ему возможность сражаться против Карении.

— Понятно… — как-то грустно проговорил Баукус. — А ведь мы — последний оборонительный оплот Итариса… Если мы падем от руки Романо, Итарис погибнет.

— Вряд ли. Эта планета богата ресурсами, поэтому полностью она не вымрет. Надо очень долго и целенаправленно выкапывать недра планеты, чтобы она перестала быть годной для жизни сегодняшнего человека, которому нужен заработок, чтобы кормить себя и своих детей, но в течение пары веков — Итарис опустеет. Хищная птица Федерации должна будет осваивать новые миры для того, чтобы опустошать уже их. Но пока что Итарис будет жить как сырьевой придаток. Так жили многие страны Земли, когда человечество было еще далеко от космоса. В общем, положение Итариса не так уж и печально, хоть наши города сейчас и становятся муравейниками с десятками тысяч наркоманов, бандитов и убийц. Если не с миллионами. Да. Положение простого человека ухудшается очень быстро, но это отчасти природно.

— Природно? — спросил Баукус у человека.

— Да. Природно. Каждый кризис влечет за собой это. Такова природа кризиса, а вот гибель людей в огромных массах — это неприродно. Это сущий кошмар. Я смотрел недавно статистику… И… — человек покачал головой. — Минус около десяти миллионов менее чем за год нахождения Карении здесь, и это как умершие, так и бежавшие с планеты. И то… Это довольно сильно заниженные цифры. Даже не довольно сильно, а в разы. Это можно умножить на десять, мне кажется, если учитывать всех преступников, которых отправили на миры-свалки, и оттуда они вряд ли вернутся, это все бездомные и медленно, но верно умирающие наркоманы. В общем… Мы очень быстро вымираем. Сейчас на планете что-то около четырех миллиардов людей, но есть у меня ощущение, что останется через пару лет тут лишь миллиард. И даже мы не спасем, в случае своей победы над Романо или какого-либо договора. Одна единственная военная корпорация не сможет быстро остановить потоки миграции и восстановить инфраструктуру планеты. Но да… Мы бы стали монополистом во всей системе, а затем создавали бы совершенно новые предприятия с помощью дочерних фирм и прочего. Но… Нет у нас столько капиталов для этого. Карению мы на колени поставим только здесь, и то, неизвестно на сколь долгое время, но все-таки это временное спасение планеты. И да… Не надо было нападать на Романо. Это была ошибка Блюхарта и Лефтхенда, но поплатишься за нее, скорее всего, ты.

— Угу… И не стать мне человеком… — с грустной улыбкой подытожил Баукус, после чего продолжил. — Ну, ладно. Пора прощаться. Меня уже ждет одно дело. Одно из последних, наверное… Нужно побывать на кремации отца. Удачи, Саламбек!

— И тебе всего хорошего, — улыбнулся человек, отключаясь от сеанса.

— Да… Может, я действительно изменился? Или нет? Я, как минимум, такой же трус, как и раньше. Боюсь за свою тушку… А какая в ней цена? Что я сделал достойного за эту жизнь? — спрашивал уже сам у себя Баукус.

…

Баукус летел на аэромобиле по практически пустой аэротрассе. Лишь изредка встречались летающие машины, что не были похожи на его, но все-таки число этих машин разных цветов вряд ли превысило число в пятнадцать или двадцать. Они парили над улицами города и летели между домов, конструкция аэромобилей представляла собой в большинстве некие самолетоподобные корпуса, форма их была обтекаемая, а сами машины увенчивались небольшими крыльями. На самом деле, это было более решение дизайна, чем нечто особенно нужное, аэромобили перемещались за счет небольших движков, которые сейчас светились синими огнями и служили основной движущей силой машин. Спереди находились и поворотные двигатели, которые с помощью движения рычага изменяли движение в том или ином направлении, вплоть до изменения направления полета вверх или вниз. Таким образом и двигался желтоватый «Стриж» Баукуса. Что было особенного в этой машине, так это то, что «Стриж» обладал практически формой самолета, если не считать того, что его крылья были значительно короче и в размахе были от силы пять метров с учетом корпуса. А вот хвост машины был как у самолета, правда, вбирал в себя крупный двигатель горевший синим огнем. «Стриж» обладал лишь двумя сидениями, из-за чего Баукус обычно ездил лишь с Гирей или, теперь, на его место сел Ирвин.

— Машинка, конечно, охренительная, — проговорил человек с заднего сидения. — И каким образом это стало аэромобилем, директор?

— Скажем так, единственная причина назвать «Стрижа» аэромобилем — это вертикальный взлет и посадка, на самом деле, довольно странное судно, но мне нравится. Вся эта эстетика полетов на древних машинах прошлого… М-м-м-м-м…

— Хреновый у тебя вкус, — отозвался Ирвин.

— Ай! Ничего ты не понимаешь. Это же, по сути, раритет! Это одна из первых моделей аэромобиля, наиболее легкая и поворотливая, ну, то есть… Здесь все плюсы самолета, и почти нет его минусов.

— Ага. Кроме того, что инженер испытывал любовь к истребителям века эдак двадцатого, если не девятнадцатого. Это же надо придумать! Два, мать его, места для пилотов!

— Зато я не чувствую твоего несвежего дыхания, — хохотнул Максимилиан.

— Ха-ха-ха! Смешно.

— Кстати. А ты вообще знаешь, что существует такая вещь, как зубная щетка? У тебя вечно несет изо рта! Ты хоть раз в жизни чистил зубы? — спросил Баукус, пытаясь подстебать Ирвина.

— Это связано с нарушениями в желудке, и не только. На самом деле, я гнию изнутри. Мне недолго осталось жить, поэтому шутка несмешная. С легкими что-то, временами тяжко становится, но я уже привык, если на обезболе сижу, тогда как-то легче становится. Это дело, кажись, меня и угробит в бою. Иногда реально начинается одышка, а порой задыхаюсь, особенно если по легким прилетит, — проговорил довольно спокойно Ирвин, наблюдая за тем, что происходило на улицах, Максимилиану же стало как-то неприятно от этой его шутки. Там внизу слонялись словно зомби те, кого Ирвин и людьми не считал.

Вдруг… Вниз пролетело что-то, смутно напоминавшее человека. Ирвин уставился вниз и увидел то, как по бетону растекалась кровь, тело было всмятку, местами было разорвано. Он или она спрыгнуло с одного из этих высоких зданий, судя по тому, что от этого нечто осталось, этажа с тридцатого.

— Ты глянь… Опять кто-то с собой кончил, — прокомментировал Ирвин становление человека птицей, летящей вниз.

— Угу… Ужасно. Интересно… Кем он был? Офисный планктон или какой-то бизнесмен?

— Да насрать. Таких нынче куча. Может, и простой работяга, — Ирвин явно относился к этому всему, как к данности, а волнения Максимилиана его никак не волновали.

— Ну, нет. Работяга в районах центра редко живет. Тут больше служащие, офисный планктон, более-менее хорошо оплачиваемые специалисты и бизнес живет, поэтому интересно, кем он был. Возможно, что покончил с собой кто-то достойный все-таки, — спокойно проговорил Максимилиан, а Ирвин усмехнулся.

— Если он наложил на себя руки, он уже не ахти какой достойный. Очередной слабак, не справившийся со своей жизненной ношей… Ах… Она ведь такая тяжелая! Лучше бы спился, пошел в разбой или сел на иглу. К этим у меня больше уважения, чем к суицидникам. Да, жизнь штука поганая, однако жизнь один раз нам дается и, если уж помирать, то помирать как-нибудь иначе. Вот сам посуди… Вот сейчас он расплылся кровью и шматками мяса по улице. Допустим, что там шла мамочка с ребенком, а этот пидор упал прямо перед ними. Как думаешь? Каковы ощущения у ребенка? Это же психологическая травма. Я лучше уж пожалею эту мамочку с ребенком, чем эту гниду, которая кончила с собой для всех напоказ. Хочешь кончить с собой? Запрись в квартире и вздернись. Никому твои суициды не нужны, — Ирвин говорил это довольно-таки спокойно, но одновременно с этим чувствовалась какая-то ненависть.

— Да ты, Ирвин, мизантроп.

— Кто? — спросил человек. — Ты меня типа оскорбил?

— Неа. Мизантроп — это человеконенавистник, если говорить «по-умному», — усмехнулся Максимилиан.

— Ага… Ну, ладно. В принципе, согласен. Возьму позывной «Мизантроп», хотя он больно длинный и неудобный для выговаривания, но тоже пойдет. Пусть будет кличкой, а позывной, как и ранее, «Труп».

— Кстати… Почему такой позывной?

— Да… Был один случай… Я тогда чуть жмуром не стал. Ну… Случилось это давненько, еще до первой отсидки. Мы тогда с пацанами налетели на каких-то гопников, не очень помню, что там было уже, но вот мне по черепу зарядили чем-то тяжелым, так я чуть не откинулся. Ну и… В честь моего выздоровления и первой ходки на тюрьму, дали мне прозвище «Труп», ибо это… Надо же, в первой драке, и чуть не отлететь. Тогда, короче, пару этих пацанов порешили, ну типа… Из-за меня. Ну и, я, в итоге, не пострадавшим оказался, а подельником, вот меня и загребли, плюс за нами еще пара делов числилась, но огребли мы именно из-за этих гопников, а потом на нас еще пару глухарей повесили. С какой-то девкой якобы групповуху производили, потом зарезали, да еще чего-то загнали нам. В общем, не повезло нам с гопниками, ну и, так как я, считай, подсудимым стал почти в овощном состоянии, погоняло получил соответствующее. Труп. Но… Оно мне, кстати, нравится.

— А чем?

— Чем-чем? Это позволяет мне шутить о том, что «Что мертво — умереть не может». В общем, я типа некая нежить нынче, даже в ЧВК. Да и… Если уже по-чесноку… Меня как-то пули особо не берут. Реально, ни одного ранения за последнее время. Так, царапины. Может, и позывной спасает. Веришь или нет, но реально выходит так, что меня с той самой комы ни разу тяжелое ранение не встречало. Иногда, конечно, избивали хорошенько, даже однажды чуть кишки не выпустили, но, в целом, как-то милует. Так можно и в Бога, наверное, уверовать, ибо хранит же меня кто-то или что-то. Хотя… Может это я с лохами воевал. Кто знает? — усмехнулся человек, когда начали включаться посадочные двигатели, а передние изменили угол наклона на девяносто градусов от корпуса к земле. Слышалось так же и то, как выходили шасси.

Машина опустилась на специальной стоянке возле здания крематория, где уже было много людей. Они пришли прощаться с Баукусом старшим.

— Останься здесь, Ирвин, — проговорил человек, выскакивая из первой двери.

Здание это было трехэтажное, довольно сильно выбивающееся из общей картины города, но в отличие от остальных зданий, оно во многом представляло собой нечто, что можно было бы назвать идеальным местом трупосожжения. Трупосожжения со всеми почестями. Стены были выкрашены в черный, а местами на них были рисунки в виде огней, которые должны были указать как на задачу этого учреждения, так и создать некую атмосферу того, что человек сгорая в печах, как бы отдавал свое тепло миру и вселенной.

— Максимилиан Баукус? — спросил высокий мужчина в черном пиджаке и при черном галстуке, волосы его были седыми, а лицо было покрыто морщинами.

— Да. Я пришел проститься с отцом, — проговорил человек, смотря на мужчину чуть снизу.

— Должно быть, Вы исправились, раз уж отец разрешил впустить Вас на свои похороны, да и в палату давал войти. Я директор школы двадцать семь Аркадий Милюков, Ваш отец был отличным учителем, быть может, пророчил Вам то же самое, но Вы его разочаровали, — как-то мрачно проговорил человек.

— Я знаю, господин Милюков. Мне кажется, что нет смысла в очередной раз напоминать об этом. Тем более, в такой день. Не смотрите на то, что на моем лице нет слез, а в глазах скорби. Потеря отца для меня — не меньшая трагедия, чем для Вас, но я, к сожалению, довольно сильно очерствел в этом плане за время работы в МилитариКорп. Смерть — это частое явление, поэтому незачем убиваться всегда и везде, когда кто-либо умирает, даже в случае если это родственник, — Баукус говорил это спокойно, выдержанно и отчасти по-директорски.

— Хладнокровия Вам не занимать… И в кого же Вы таким уродились? — спросил человек, глядя на директора.

— Вероятно, в себя, ибо отец и мать были довольно эмоциональны, а более старших родственников я помню довольно смутно, сами понимаете… Большая часть не дожила, а единственный дедушка по отцовской линии умер, когда мне было три года, но насколько я знаю… Ни один из моих родных не был профессиональным военным или преступником, коим являюсь я.

— И Вы так спокойно об этом говорите? — к Баукусу подошла какая-то молодая девушка, почти ребенок, ростом невелика, в очках, волосы спрятаны под черным беретом, лицо с тонкими чертами, все бледное, а в голубых глазах то и дело сверкали слезинки.

— Вы, должно быть, Ванесса Киблик… Лучшая из учениц моего отца, которая вышла на планетарный уровень олимпиады по обществознанию, кажется, — он протянул свою руку девушке, но та проигнорировала это движение. — Что ж… Да. Я так спокойно говорю об этом. Потому что мне нечего скрывать, девочка. Я был человеком, который даже рядом не достоин со своим отцом находиться, но сейчас я являюсь одним из тех, кто стал одним из последних барьеров для толстосумов-центрариев. Как минимум, за счет этого я имею право быть достойным хотя бы слегка доброжелательного отношения.

— Вы бывали у своего отца реже, чем у него в больнице бывала я. Так какой же Вы сын? — спросила девушка, глядя в глаза человека, а тот, не выдержав осуждения этих, кажется, детских, но таких несвоевременно взрослых глаз, ненадолго отвел взгляд, а после снова посмотрел на нее с легкой улыбкой.

— Плохой, — ответил он спокойно. — Худший, но все-таки я несколько раз навестил отца. Может быть, я и не столь плох? Как думаете, директор? — обратился он к Милюкову.

— Да. Вы не столь плохи, но и не столь хороши, чтобы быть здесь. Уходите, — проговорил директор, глядя на сына умершего.

— Вы серьезно? — спросил Баукус, глядя на человека с легким недоумением.

— Я серьезно. Что Вы можете сказать людям вокруг? Это именно Вы не дали шанса своему отцу победить онкологию на раннем этапе! Он ведь Вам писал, просил о помощи, но Вы почему-то не отвечали.

— Скажите, пожалуйста, откуда у Вас эта информация? — спросил Баукус, смотря на директора, а в глазах его начинала играть ярость.

— Ричард сам говорил это мне.

— Подскажите, когда он это говорил? — Баукус начинал напирать на директора. — Подскажите все-таки, ибо я ни одного письма не видел, а Вы на меня сейчас клевещете.

— Он говорил об этом до того, как сюда прибыла Карения, — мрачно сказал директор.

— Прекрасно… А есть хоть одно доказательство того, что Вы не лжете? — Баукус быстро открыл почту на телефоне, а после вбил в поиск время с начала заболевания до прибытия на планету первых директоров экспроприации в сентябре две тысячи пятьсот семьдесят девятого года, после чего ввел почту своего отца, которую помнил наизусть. — Смотрите. Ни одного письма. Или Вы скажете, что я просто подчистил эти письма?

— Не скажу, — директор нахмурился, глядя в пустой список писем на почте Максимилиана, а после отошел, а девушка осталась рядом с Баукусом.

— Дайте мне тоже посмотреть, — проговорила она, громко сглотнув, а Баукус сразу остыл и показал планшет девушке. — Ни единого…

— Ну, а ты, малышка, думала, что я настолько чудовище? — улыбнулся Максимилиан, положив левую руку на плечи девушки, она вся дрожала, снова послышались всхлипы, а директор прижал ее к себе и начал поглаживать по спине. — Ну, тише, милая… Мой отец действительно был хорошим человеком, но ведь твоя жизнь только начинается. Ты прекрасная девочка, тебе всего шестнадцать, а ты уже будто себя саму в гроб вгоняешь. Успокойся, пожалуйста. Ричард бы не хотел того, чтобы ты плакала, поэтому, пожалуйста, успокойся… — голос его стал вдруг каким-то не таким, в нем слышалась какая-то нежность и даже любовь, вряд ли он симулировал, все-таки актером младший Баукус не был, но был тем, кто все-таки даже через года работы в МилитариКорп любил детей.

— Понимаете, Максимилиан… Я… — девочка снова замолчала, уткнувшись в атлетичную грудь директора.

— Называй меня просто Макс. Не люблю, когда меня называют так официально, тем более те, кто не связан со мной работой, — он продолжал поглаживать ее спину, закрытую черным пальто. — Понимаешь… Жизнь такая штука, которая очень легко забирает самых близких. Я помню то, как потерял мать. Да. С ней я ладил даже тогда, когда стал недостойным для отца. Я помню, как он не пустил меня на кремацию. Мне было очень больно, но тогда я и понял одно. Боль — это нечто проходящее и лучше, чтобы эта боль проходила как можно быстрее, вне зависимости от того, насколько тяжела та или иная рана. Да… Я говорю о чем-то сложном слишком просто, но тебе тоже нужно это понять.

— Понимаете… Ричард был чем-то большим, чем просто учитель, — она снова всхлипнула, а Баукус закусил губу. — Понимаете… Мы с ним проводили больше времени, чем я с родителями. Он… Он называл меня своей единственной дочкой. Той, кто станет на его место, когда он уйдет. Он говорил о том, что я должна быть лучше, чем Вы. Стать заменой Вас для него…

Каждое слово этой маленькой и хрупкой девочки почему-то ранило Баукуса сильнее, чем что-либо другое. Было понятно, что отец хотел заменить его совершенно чужим ребенком, чтобы заглушить ту боль, которую оставил Максимилиан, не сдержавший обещаний. Да. Он обещал отцу, что станет наследником его великого дела. Да. Он много чего обещал, но ничего из этого не выполнил. Вероятно, самого Максимилиана даже не запомнит история, а если и запомнит, то не тем, кем он хотел стать когда-то давно в детстве.

Он вздохнул, встал на колени перед девочкой и улыбнулся.

— Ты лучше меня, Ванесса. И, наверное, ты настоящая дочь моего отца, ибо я не оправдал возложенных на меня надежд, а вот ты станешь продолжательницей дела отца. И, знаешь… Я думаю, что ты добьешься успехов, Ванесса, я уверен в этом. Ты будешь лучше меня, и даже… Даже превзойдешь отца в деле просвещения детей, ведь ты светлая и добрая девочка, которая готова, похоже, на очень многое ради того, чтобы сеять свет вокруг. Пожалуйста, Ванесса, обещай мне, что когда я вернусь из Столицы со съезда директоров МилитариКорп, ты позволишь мне… Сводить тебя куда-нибудь. Куда ты захочешь. Я бы хотел поговорить с тобой в более приятной обстановке, — он говорил эти слова с искренней улыбкой, кажется, что он понял то, почему его отец не чаял души в этом прелестном создании, которое сейчас тряслось от боли и холода, которые поселились внутри со смертью, вероятно, лучшего учителя, которого только можно было себе представить.

— Хорошо… Я… Обещаю это Вам, Максим Баукус, — после этих слов он поднялся с асфальта и поцеловал девушку в щечку, отчего она слегка покраснела, но осталась рядом с этим высоким человеком, что теперь шел ко входу в крематорий.

Десятки людей шли внутрь… На лицах каждого из них читалась какая-то страшная печаль и, пожалуй, только Ванесса и Максимилиан шли более-менее спокойно, она прижалась к Баукусу младшему, а он держал девочку за плечи. Она едва достигала его плеча, а он сам был где-то метр восемьдесят.

…

Здание внутри было значительно более светлым, чем снаружи. Здесь, в зале кремации, возле огромного гроба в центре, все было в каких-то бежевых тонах. Возле гроба стоял какой-то человек в черном балахоне, видимо, это была некая дань прошлому, когда люди в рясах отпевали усопших, теперь же «отпевающий» отвечал лишь за функцию трупосожжения. Он стоял мрачной фигурой, возвышаясь над людьми за счет небольшой платформы, на которой и находился прозрачный гроб. В нем и лежал Ричард Баукус, который даже в своей смерти не растерял какой-то особенной красоты, его аккуратный нос, легкие морщины и добрые даже в закрытом состоянии глаза, он будто и не был мертв, он просто заснул в своем обычном каждодневном костюме, в котором он и ходил в школу.

Первым к гробу взошел тучный мужчина в черном костюме… Мэр города. Августиан Клаудиус Сципион, он стоял перед людьми с мрачным лицом. Баукус Старший был человеком, который был дорог даже для Августиана… Это же надо? В голове Максимилиана даже не укладывалось то, что такой крупный во всех планах человек пришел попрощаться с его отцом. Вскоре человек начал свою речь.

— Ричард Баукус, сын Андерса, — это в действительности великий человек. Я сам прошел через его класс и… Мне очень больно видеть моего учителя сейчас в крематории, — голос его был звучным и четким, даже красивым, несмотря на всю общую безобразность облика с двумя подбородками и какими-то странными, глубоко посаженными глазками, бегавшими по залу. — Ричард Баукус являлся одним из самых сильных учителей, которых когда-либо видел Кирен-1, но я надеюсь на то, что наш замечательный город даст нам еще подобных людей. Я помню то, как он умел дисциплинировать нас, шалопаев, которые не желали ни учиться, ни, хотя бы, спокойно сидеть. Я помню, как в самом начале… Мне сложно давалась история, но потом… Как-то он все объяснял понятно и ясно. Разжевывал то, каким образом происходили те или иные процессы, позволял выводить определенные закономерности вместо того, чтобы давать какую-то фактологическую базу, из которой ты как-то самостоятельно, не зная теории, должен был бы вывести какие-то последовательности. Я помню то, как слушал недавно наших детей и, понимаю, что наше образование делает поворот не туда, я помню то, как они называли следствием то, что в принципе не является чем-то вытекающим из «причины». Им не знаком простейший закон, то есть… Следствие — не значит результат. Сейчас приведу пример, как какой-то мальчик сказал о том, что Рихард Бур проводил свои репрессивные меры из-за того, что был убит его сын. На самом деле, это не так… Нет. Бур производил все это не из личной мести, а исходя из тех фактов, которые образовались вокруг. Бандитизм, разбой, терроризм, конечно, и убийство сына тоже сыграло свою роль, но это не причина всей его бесчеловечной политики, равно как и месть за все содеянное им во время его правления, — не причина его смерти. Нет. Гос Безопасность ликвидировала Бура не из-за того, что хотела отомстить за десятки тысяч смертей по всей Федерации. Гос Безопасность была сама по локоть в крови. Она ликвидировала Бура из-за того, что тот начал наступать на их интересы, а также на интересы других промышленников и прочих-прочих, а ведь в учебниках обеляют Гос Безопасность и пытаются показать ее чем-то правильным, белым и пушистым, однако это не так, и вот он, — человек положил руку на прозрачный гроб. — Учил тому, чтобы не верить на слово учебнику, но зато обучал поиску тех или иных источников, за счет которых ты и мог сформировать правильное знание вокруг того или иного события. Прощай, Ричард, ты был лучшим из тех людей, которых я видел среди педагогов, — мэр был подавлен, еле скрывал слезы, с его лба и висков стекал холодный пот. Ричард не сообщал о своей болезни никому, даже собственному сыну, а ведь его ученик тоже мог спасти его жизнь, только вот… Почему Баукус Старший решил уйти из мира так рано?

Следующим на пьедестал взошел Милюков, который обвел зал своим мрачным взглядом. Кажется, что ему было тяжело стоять, но все-таки он держал осанку.

— Я, к сожалению, не смогу так многословно высказаться по поводу господина Баукуса, но я все-таки хочу сказать, что я не видел еще столь преданных делу педагогов. Он был с детьми даже тогда, когда умирал… И Ванесса, его ограненный алмаз, может это доказать. Она сегодня здесь, и я надеюсь на то, что сможет сказать хотя бы небольшую речь в память о своем учителе, но… Сегодня среди нас находится еще один человек, — директор мрачно улыбнулся, а Максимилиан прямо-таки почувствовал неладное. — Максимилиан Баукус! Да. Тот самый, который бросил своего отца на растерзание болезни. Тот самый, что развлекался с разными девками, пока его отец умирал. Тот самый, что не пришел на кремацию своей матери. Я хочу, чтобы этот человек вышел сюда и посмотрел в глаза тем, кто были учениками и коллегами моего лучшего друга. Прощайте, мой старый друг, — человек положил руку на гроб, а после отошел от гроба.

Баукуса прямо-таки трясло от злобы… Этот старикан поплатится за то, что сейчас сказал, но не сегодня, а когда-нибудь потом. Максимилиан пошел вперед, а люди награждали его самыми враждебными взглядами, кто-то даже толкнул его, но Баукус не обратил особенного внимания, просто довольно быстро поймал равновесие. Он взошел к гробу и положил на него руку.

— Скажите мне, мэр. Писал ли Вам господин Баукус, по поводу своей болезни? — спросил человек, посмотрев на толстяка, который одарил сына своего учителя недобрым взглядом. — Должно быть, нет, раз уж мой отец сейчас лежит в большом гробу-крематории. Я не собираюсь превращать похороны моего отца в место сведения счетов, а также не буду говорить о том, что он делал нехорошего по отношению ко мне. Но скажу только, что мне непонятно, почему он никому не сообщил о своей болезни. Я бы в миг примчался к нему, если бы знал об этом, но старик умолчал. Так же, как умолчал об этом и всем Вам. Да. Вы можете избить меня после того, как мы выйдем на улицу. Гляжу, тут есть много крепких парней, которые одаривают меня не лучшими взглядами. Но сейчас не об этом, я кое-что хочу сказать о моем отце, — человек подошел к изголовью гроба, а после с улыбкой посмотрел на доброе, даже после смерти, лицо отца. — Я навсегда запомню то, как мой отец улыбался, когда отправлял меня в детский сад, потом в первый класс, а затем и на педагогическое направление в ВУЗ, и я навсегда запомню то, как он ругал меня за то, что я пошел другим путем. Я полностью раскаиваюсь перед тобой, отец, и перед вами, пришедшие сюда. Я недостоин того, чтобы находиться здесь, чтобы развеять прах по ветру, поэтому это все я предоставлю вам. Но… У гроба своего отца я хочу дать обещание, что я стану гораздо более лучшим человеком, чем я являлся ранее. Я даю это обещание не вам, поверившим какой-то старой калоше, которая почему-то испытывает ко мне какую-то дикую ненависть. Я даю это обещание маленькой девочке, которая затерялась среди вас, мои сограждане, ибо только эта девочка видела и знает, что не я виновен в гибели своего отца. Я не знаю, что это было, что им двигало, но я надеюсь на то, что умолчал он о своей болезни осознанно, что была у него какая-то цель. А теперь прошуВанессу выйти ко мне. Я беру опеку над этой девочкой, как ранее ее взял мой отец, хоть в чем-то я должен быть его наследником.

Ванесса медленно шла среди людей, а они расходились перед этой маленькой героиней. Она шла к тому, кого оклеветали прямо на похоронах, тот же лишь как-то болезненно улыбался. Девушка встала рядом с Баукусом, а он взял ее руку.

— Я бы хотела сказать о том, что сын Ричарда похож на своего отца. Он столь же добр и… Мудр. Это… В защиту того, кто пообещал мне стать лучше, — лица в зале отчего-то начали становиться не злыми, но какими-то блеклыми, на некоторых возникали слезы, а на некоторых мрак печали, к последним относилось и лицо мэра. — Ричард Баукус был отличным учителем, которому я и обязана своей планетарной известности, хоть сейчас этому и уделяют мало внимания. Я обещала Ричарду, что стану тем, кто будет лучше его сына, но я вижу, что он тоже хороший, я просто пойду по пути Ричарда Баукуса и только этим стану лучше Максимилиана Баукуса. Я хотела бы поблагодарить Ричарда за все те дни, которые он провел со мной. За то, как мы вместе пили чай и обсуждали политику. За то, как он проводил для меня специальные уроки для освоения и понимания тех или иных процессов в нашем обществе и в Федерации. За то, как он посвятил меня в настоящую историю новейшего времени. За то, как показал столь многое в нашем мире. Я, пожалуй, закончу, — проговорила девочка, а Баукус Младший, прижав ее к себе, повел сквозь толпу, он буквально чувствовал то, как земля уходит у нее из-под ног, поэтому и держал как можно крепче, не давая упасть.

Следующим к гробу подошел человек в военной кепке темно-синего цвета, шок-пех… Никто иной, как капитан шок-пеха Уиклифф, он вздохнул и оскалился.

— Столько всего интересного было сказано сегодня здесь… Хоть прямо сейчас бери и заводи определенные дела, но… Я пришел не за этим, — человек улыбнулся мэру, который тут же побледнел. — Я тоже учился у господина Баукуса и, пожалуй, это единственный повод, почему я не взял его за антигосударственную пропаганду. Господин Баукус был отличным учителем, и именно ему я благодарен тем, что я смог получить ту логическую систему в мозгах, которой сейчас пользуюсь. Многие мои сослуживцы также прошли через эти руки и, пожалуй, только поэтому господин Баукус оставался той фигурой, против которой ни один гад не имел права заикнуться. Я обязан поблагодарить господина Баукуса за то, что он обучил нас тому, что мы умеем теперь. Да. Когда я учился, Ричард еще был молодым учителем. Да. Тогда он еще не обладал всей этой системой, которой обладает теперь… Да. Именно теперь, — Уиклифф вздохнул. — Посмертно. Я могу сказать, что в таких людях, как господин Баукус, нуждалась бы Федерация, если бы он преподавал в другой сфере. Я не раз предлагал моему учителю пойти преподавать в военное училище, но он все отказывался, вероятно, ему претило преподавать шок-пеху. Надеюсь, что господин Баукус, простит меня за мою навязчивость, но теперь он лишь история, пусть и история яркая. Я рад тому, что учился у этого человека, а теперь прошу простить… Я, пожалуй, пойду, а то мало ли еще какие-нибудь антиправительственные высказывания возникнут и будет ой как плохо, — капитан шок-пеха улыбнулся, после чего ударил себя в грудь правой рукой и промаршировал на выход.

…

— Ну, что? — спросил Ирвин, смотря на Баукуса, идущего вместе с Ванессой. — Мне, полагаю, следует идти домой пешком?

— Да, — кратко и четко сказал человек, после чего посадил Ванессу на заднее сидение.

— Ну, ладно… Не думал, что ты педофил, — усмехнулся Ирвин.

— Ха-ха-ха! Смешно… Уже время позднее, а девочка должна одна на монорельсе куда-то ехать. Уж лучше довезу. Пока, Ирвин, — проговорил Баукус, закрывая заднюю дверь, на душе у него было как-то тяжело после всего этого дня.