Пять глаз, смотрящих в никуда

Глаз первый

Дверь отворилась, и они переступили порог заброшенного дома, откуда люди обычно не возвращались.

– Какого черта я здесь делаю? – просипел Ипполит Аркадьевич.

За последние полтора часа опекун произнес эту фразу двенадцать раз – Полина посчитала от скуки. Менялась лишь интонация. От негодующего крика Ипполит Аркадьевич перешел к громкому ворчанию, от ворчания к шипению и вот теперь к едва слышному страдальческому сипу.

«Голос умирающего», – подумала Полина и поежилась. Опекун, конечно, не был даром небес, но ничего дурного она ему не желала. А тут, за порогом, пахло весьма дурно. Пахло смертью.

Поведение Ипполита Аркадьевича не удивляло, как и стылые волны страха, расходящиеся от него. Он ни разу в жизни не ходил на охоту, а нынче пришлось.

Дореволюционная дача, двухэтажная деревянная махина с асимметричными башнями, замерла в предвкушении: так самка богомола выжидает наивного самца. Скачи, скачи в мои объятия. Опекун и правда походил на длинноногое насекомое. Даже лицом стал зелен.

Полина прислушалась – к месту и к себе. В доме было тихо и удручающе спокойно. Ни скрипа, ни шороха, ни мышиной возни под досками – на кладбище и то пошумнее, поживее будет. Молча взирала из угла белая скульптура какой-то древнегреческой богини: нос отбит, на груди темные потеки. Многолетним безмолвием дышала широкая деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Пилястры изъел древоточец, да и ступени выглядели ненадежными: ступишь – провалишься.

Воздух был наполнен гниением: не древесным, не дачным, а самым отвратительным – мясным. Полина глубоко вдохнула, и чуткое обоняние подсказало: кроме трупного запаха здесь витало что-то еще. Подвальное. Испорченное. Особый душок продуктового магазина, где каждый товар просрочен.

Приподняв подол юбки, Полина пошла вперед. Пол мягко проседал под ботинками. Запах усиливался с каждым шагом и манил, будто палец руки, покрытой livor mortis[1]. Он обещал: пойдешь за мной – найдешь, что ищешь. Полина едко усмехнулась самой себе: руки, руки, повсюду мерещатся руки. Тронула перчатку. Глянула через плечо: как там опекун?

Тонкими дрожащими пальцами, унизанными перстнями, Ипполит Аркадьевич вытянул из кармана одноразовую маску черного цвета. Нижняя часть лица слилась с воротником бадлона. Внушительный нос оттянул полипропилен. Драматично искривились мефистофелевские брови.

Из-под маски он провыл:

– Меня сейчас вырвет.

– Стой тут, – велела Полина.

Дальше пошла одна.

Запах привел к высокой двери и стал совсем уж невыносимым. В створке виднелась щель – пробитая, похоже, топором. Разило оттуда премерзко, будто кто-то на несколько дней оставил на солнце освежеванную тушу. Полина коснулась двери и взглянула на левую руку. Алый цвет перчатки, как всегда, взбодрил и напомнил о главном: кровь уже пролилась. То, что будет дальше, не является чем-то неправильным. Стянув перчатку, Полина сунула ее в карман платья, засучила рукав и вошла. Левую руку – серую, покрытую трещинами и опутанную черными венами – дернуло от нехорошего предчувствия.

Первым в глаза бросился стол, накрытый как для ужина. Для странной, жуткой трапезы. Полина шагнула к нему, но заставила себя остановиться. Вначале нужно было осмотреться. До главного блюда (Полина поморщилась от собственной мысли) она еще доберется.

Взгляд заскользил по комнате.

Стены и потолок обшиты панелями из бука или дуба, покрыты резьбой, по углам опутаны паутиной. Слева возвышается пара массивных буфетов. У печи, повернутые друг к другу, стоят кресла, закрытые пожелтевшими от времени чехлами. Над комнатой парит большая хрустальная люстра с многочисленными подвесками. Легко представить, как этот водопад играл когда-то праздничными бликами, стоило солнечному свету коснуться его. А сейчас и хрусталь грязен, и света недостаточно. Большое окно заколочено, как и везде в доме, – Полина видела снаружи, когда подъезжали. Плотник сделал работу кое-как, прибил доски вкривь да вкось, явно наспех. Торопился он неспроста. Собственно, по той же причине, по которой дача до сих пор не разграблена. Сюда больше не ходят: не обнаруживают на картах, сбиваются с пути, внезапно забывают о ее существовании. А те, кто успел посетить проклятый дом до того, как менделеевцы запечатали его, расплатились за любопытство жизнью.

По столовой разбросаны лучи, в них крутится пыль. Там, снаружи, не по-петербургски погожий апрельский день и сосны подпирают синее небо. А тут, внутри…

Полина на мгновение смежила веки и почувствовала, как кровь замедляется и холодеет в венах. Везде, кроме левой руки, где она и так холодна. Вновь распахнув глаза, Полина посмотрела прямо на стол.

Большой, овальный, он стоял посреди комнаты, как алтарь. На нем, в завалах гниющих фруктов, овощей и копченых окороков, лежал мертвый мужчина в темном пальто. От чего он умер, было неясно, но если судить по искаженному лицу – то от страха. Приоткрытый рот кривился, обнажая крупные нижние зубы. Пышные рыжие усы казались ненастоящими, маскарадными. Остекленевшие глаза словно забыли, что их владелец мертв, и умоляли в бесконечной агонии: убей меня, скорее убей, лишь бы не мучиться.

Полина подошла ближе. В голову, хоть этого так не хотелось, полезли мысли об отце. Мужчине, лежащему на столе, было чуть больше сорока лет. Отцу столько же. На этом сходство заканчивалось, но мысли, как странники, проделавшие долгий путь, уже обосновались в голове и не хотели никуда уходить.

Папа вмиг бы распутал дело о смерти рыжеусого: просто вызвал бы дух усопшего и спросил, кто загубил его плоть. Если бы оказалось, что виновник не человек, он подошел бы к Полине, встал на одно колено перед ней, сжал левую руку и процитировал: «Зачем, зачем во мрак небытия меня влекут судьбы удары?» – а она бы ответила: «Ужели все, и даже жизнь моя – одни мгновенья долгой кары?»[2] Больше они не проронили бы ни слова. Когда отец и дочь отправлялись на охоту, стихи заменяли им разговоры – такова была их традиция, и этого хватало обоим.

Тут Полина заметила, что в руке мертвеца что-то влажно поблескивает. Маленькое, круглое, бледное. Пара стремительных шагов – и она склонилась над телом. На ладони, в окружении частокола скрюченных пальцев, покоился глаз. Такой живой, чистый – даже голубая радужка не помутнела. Его словно только что вынули из глазницы, аккуратно отрезав зрительный нерв и смыв кровь. Полине показалось, что зрачок направлен прямо на нее.

Левая рука загудела от напряжения и сама потянулась к находке. Осторожно вытащив глаз, Полина завернула его в платок и спрятала в сумку, висящую на боку. Из прихожей, не давая обдумать собственный поступок, донесся вопль. Напряжение в руке сменилось болью – в жилы будто коршун вцепился. Знакомое мерзкое чувство. Полина побежала на крик.

Опекун, оставленный в прихожей, теперь был не один. Он стоял, широко расставив ноги, орал что-то невразумительное и безуспешно пытался прицелиться из макарова. Дуло ходило ходуном. С другого конца коридора на Ипполита Аркадьевича бежал, оставляя за собой след потустороннего сияния, высокий, плотный мужчина. Во внешности его было нечто волошинское. Курчавые волосы и окладистая борода отливали такой чернотой, что казались обмазанными дегтем. Щекастое лицо искажала ярость. Мужчина сжимал топор и, отмахиваясь им, аршинными прыжками приближался к Ипполиту Аркадьевичу.

Всюду со скрипом раскрывались и хлопали двери, слышались шаги, скрипели половицы, звенели люстры и разносились вздохи. Дом ожил, наполнившись звуками. Ожил по велению своего хозяина.

– Не стреляй! – крикнула Полина.

В тот же миг грохнул выстрел. Пуля прошла сквозь привидение и с аппетитом вгрызлась в стену, брызнув щепой. Мужчина с топором остановился. Изображая, что тяжело дышит, он посмотрел на проделанную дыру и задрожал от гнева. Полина знала не понаслышке: потусторонцы ненавидят, когда кто-то хозяйничает в местах их смерти. А ненависть делает их сильнее.

Гулко и отчаянно зарычав, призрак бросился на Ипполита Аркадьевича. Топор взметнулся, оставляя в воздухе шлейф свинцового света. Опекун оцепенел и выронил пистолет.

– Без ног! – крикнула Полина.

Она вытянула левую руку и загнула указательный палец. К щиколоткам призрака протянулась едва заметная золотая нить. Он сделал еще один, последний, прыжок и мешком повалился на пол. Нитка натянулась и тихо-тихо зазвенела. Призрак, скалясь и скрипя зубами, пополз вперед. Он был совсем как живой. Пыхтел от натуги, волоча непослушные ноги. Краснел, потел. Не хотел верить, что давным-давно умер.

Ипполит Аркадьевич рванул к выходу. Дернул за ручку, толкнул створку плечом. Бесполезно. Пока ехали в машине, Полина спешно рассказывала ему, что обычно происходит на охоте. Для человека, двадцать лет работавшего на отца, Ипполит Аркадьевич был удивительно несведущ в потусторонних делах и чурался их, как кошка воды. А за полтора часа все детали не выложишь, тут нужны недели, если не месяцы. О том, что призраки способны управлять местом, в котором обитают, Полина рассказать не успела. А они способны, еще как. Запирают двери, бьют зеркала, зажигают и тушат свет, двигают мебель. Места смерти подчиняются им, словно из жертвенного сочувствия: «Вы лишились здесь жизни, потеряли все в моих стенах, можете на мне отыграться».

Когда призрак подполз достаточно близко, Ипполит Аркадьевич издал рыдающий звук и помчался в противоположную сторону – к столовой. Останавливать его Полина не стала, только крикнула вслед:

– Сфотографируй труп!

– Т-труп? – заикнулся опекун. От страха он, похоже, забыл цель их вылазки.

Скрывшись за двустворчатой дверью, Ипполит Аркадьевич опять заорал.

Если призрак рыжеусого не присоединится к компании, можно считать, что опекун в безопасности. Лишь бы не надумал снова портить имущество. Присев на корточки, Полина вгляделась в лицо хозяина дачи. Жилы взбухли на выпуклом лбу, борода встопорщилась старой щеткой.

Синеватые растрескавшиеся губы шептали:

– Неверные. Неправедные. Как она. Как этот.

Полина всем видом показывала: «Мне важно ваше мнение». Раз призрак заговорил, получается, хочет быть услышанным. Отец учил: потусторонцы не раскрывают рты просто так. Правда, Полина еще ни разу за все годы охоты не узнала от них ничего ценного. Призраки либо ругались, либо жаловались, либо – что от них и требовалось – раскрывали свои маленькие тайночки. Иногда, чтобы потусторонцы наконец заговорили по делу, приходилось надавливать.

– Этого, говорит, не тронь. А этих-то трону. Ох трону. Неверные. Неправедные. Как она.

Полина разочарованно вздохнула. Вот опять: никакой стоящей информации. Просто жалобы – по кругу, по кругу, целую вечность. Хозяин ни в убийстве не признается, ни тайн вселенной не откроет. Пора кончать с ним. Остается лишь выбрать метод.

Отец досконально изучил это семейство потусторонцев: пассажиры, после бесцветных недотыкомок, встречались чаще всего. Такие призраки изо всех сил цеплялись за прежнюю оболочку и жизненный уклад. Логично, что на них эффективно действовали предметы, связанные со смертью. Горстка земли с кладбища, стружка с гроба, лоскут вдовьей вуали. Против особо крепких – прядь волос, взятая с их же трупа. Нечто, что напомнит мертвецу, откуда он прибыл и куда ему незамедлительно стоит вернуться.

Отец сравнивал их с пассажирами, не знающими, что их поезд ушел. Перепутали расписание, приехали на вокзал, почитывают «Петербургский листок» и охлаждаются продукцией «Новой Баварии» – кто пивом, кто квасом. Ждут и не понимают, что никуда уже не поедут.

Хозяин дачи толкался на вокзале больше столетия.

Полина вынула из сумочки перо ворона – подобрала на Смоленском, когда гуляла там три дня назад. В голове прозвучало: «Ты со мной и не со мною – рвешься в дальние края. Оплетешь меня косою и услышишь, замирая…» – и Полина с тоской подумала: «А папа продолжил бы: мертвый окрик воронья!»

Применить перо она не успела. Призрак замер сам по себе, глядя Полине за спину. Гамму эмоций, отразившуюся на его лице, редко можно было увидеть даже у живого человека. Ненависть и страсть, как два рыцаря на турнире, схлестнулись в темных глазах.

– Стерва! – прохрипел призрак. – Дражайшая!

Полина обернулась. В дверях, не касаясь ногами пола, покачивалась дама, туго затянутая в малиновое платье. Незнакомка была бы чудо как хороша – бездонные глаза, аккуратный тонкий нос, белоснежные покатые плечи, – если бы не одно но. Голова у нее была почти отрублена и держалась, как говорится, на честном слове.

Малиновая дама ядовито и чарующе улыбнулась пухлыми губами. На щеках появились ямочки. Полина сразу отметила: не пассажирка. Другое семейство, куда более опасное и непредсказуемое. Папа называл их нарциссами.

– Неверная! Неправедная! – дико взревел призрак. – Любимая! Единственная!

Полина, замахнувшись, бросила в него пером. Порыв ледяного ветра подхватил частичку кладбищенского ворона и отнес в сторону – не иначе, малиновая дама постаралась. Перо мирно опустилось на орнамент паркета, а секунду спустя взметнулось опять – вслед за привидением с топором. Золотая нить, прокинутая между ним и Полиной, натянулась. Руку пронзила боль, подошвы заскрипели по паркету. Полина зашипела сквозь зубы. Странная ненависть-любовь к малиновой даме наделила потусторонца такой силой, что дом встряхнуло. Сверху посыпалась древесная труха. Призрак, размахивая топором, промчался сквозь возлюбленную. Та захохотала и взмыла к потолку.

– Занемог! – крикнула Полина, загнув средний палец.

Золотой луч черкнул по воздуху и растаял, не уцепившись за цель. Мужчина, держа топор над головой, тяжело оттолкнулся от пола и полетел за малиновой дамой. Способность, о которой он и не подозревал, мигом опьянила его. Он поглядел вниз с восторгом, с превосходством – и в следующую секунду яростно обрушился на Полину. Она едва успела откатиться в сторону, собрав на платье и волосы многолетнюю грязь.

Теперь мужчина с топором знал, что мертв, в этом Полина не сомневалась. Он должен был понять это иначе – через легкое прикосновение пера. Тогда он успокоился бы, смирился со своей участью и покинул мир живых. А сейчас… Сейчас он упивался властью, данной иным миром. Полина впервые видела, чтобы призрак менял семейство в процессе охоты, но в папиных записях такое встречалось. Мужчина с топором больше не был пассажиром. Он мимикрировал под возлюбленную.

– Что делать будешь, Ромаша? Ты меня уже убил. Второй раз не выйдет. – Малиновая дама запрокинула полуотсеченную голову и обнажила жемчуг зубов. – А, каково? Думал, зарубил меня, сам отравился, и все? Свободен, Роман Сергеич? Я тебе свободы не давала. Ты – мой. А я… – она провела ладонью по крутому бедру, – не твоя.

Мужчина петлял в воздухе, не позволяя Полине поймать себя в ловушку, но в ее сторону даже не смотрел. Тяжелый, безумный взгляд был прикован к малиновой даме. Похоже, он и правда раздумывал: не броситься ли на нее с топором? Снова.

Полина застыла на полу, стараясь лишний раз не дышать, и взвесила шансы. Средство против нарцисса у нее было только одно. Сейчас оно лежало на колене и слегка сжимало ткань юбки. Можно, конечно, кинуться в атаку. Полина не сомневалась, что успеет ослепить мужчину, загнув большой палец. А дальше-то что?

Дальше он прижмет ее к доскам и уж как-нибудь, на ощупь, сообразит, где рубануть. Призрачным топором голову не отсечь, но смерть все равно наступит – достаточно одной-двух минут контакта. В крайнем случае, если Ромаша получит еще пару лучей, ему поможет возлюбленная – вон как плотоядно скалится.

Нет, так не пойдет. Лучше выкрутить терпение на максимум и подождать: вдруг призраки разберутся друг с дружкой? На бытовой, так сказать, почве. Да и фонило слишком: в воздухе потрескивал свежий страх и гудел давний, въевшийся в стены гнев. Полина чувствовала, что сама тоже подкармливает призраков негативом: не ожидала, что их будет двое, да еще таких прытких. Волнение следовало унять, но на это тоже требовалась минута-другая.

– Пошто? – просипел мужчина, не решаясь приблизиться к возлюбленной.

– Ради чего рога тебе наставляла? – с издевательским участием спросила она.

– Пошто замуж пошла, коль… – Он не смог договорить и прикрыл ладонью кадык, будто горло простудил.

– А как же я тебя унизить могла, если б замуж не пошла? Как править тобой? Только так, Ромаша. – Малиновая дама наклонила голову, еще сильнее обнажая рану. – Да и дом был хорош, и квартира на Морской, и капиталец. Дом и капиталец, но не ты сам. – По воздуху пролетел, стрекоча остренькими крыльями, стервозный хохоток.

Полина почувствовала себя так, будто провалилась в какую-то мелодраматическую фильму, снятую на заре синематографа. Даже название придумалось: «Страсть и смерть в усадьбе г-на Р.». Может, отползти по-тихому и, прихватив опекуна, покинуть дом? В конце концов, заказ Губернатора она выполнила: нашла рыжеусого и, можно сказать, установила причину смерти. Вон она, причина, под потолком мечется…

Нелепое ощущение «фильмы» пропало, стоило мужчине броситься на малиновую даму. Сила, с которой он рванул в ее сторону, всколыхнула пространство вокруг и ударила Полину в грудь, как шквал ледяного ветра. Малиновая дама, напоследок одарив убийцу кривой усмешкой, театрально щелкнула пальцами и растворилась в воздухе.

Ромаша взвыл и лихорадочно заметался, рубя топором все, что встречалось на пути: потолок, стены, пол, балясины и перила лестницы. Дерево подчинялось призрачному лезвию, покрываясь кривыми разломами, в Полину летели щепки. Даже удары по воздуху отзывались по всему дому дрожью. Подлетев к древнегреческой богине, призрак ногой сбил ее с постамента. Ударил топором по мраморной шее, отбив кусок.

«Я следующая», – невольно подумала Полина.

Вскочив, она подняла руку. Самое время загибать палец…

Из столовой раздалось сочное древесное «хрусть!», а следом тонкий скрип старых гвоздей. Призрак сорвался с места, и Полина чуть не застонала от досады. Похоже, Ипполит Аркадьевич, не выдержав ужаса и миазмов, решил покинуть дачу через окно. История с дверью, которая неожиданно оказалась заперта, ничему его не научила.

До того как потусторонец нырнул в столовую, Полина успела прижать к ладони большой палец и крикнуть:

– Слепой!

На этот раз золотая нить достигла цели. Тонкий блестящий ручей скользнул за призраком. Прицепился, закрепился. Полину потянуло следом.

Ипполиту Аркадьевичу хватило ума отползти от окна и затаиться в углу, за креслом. С одной стороны выглядывал длинный нос, обтянутый маской, с другой – каблуки щегольских ботинок. Спрятался так спрятался!

В столовой посветлело. У опекуна получилось освободить окно от одной доски. Ее обломки валялись на полу, щерясь гвоздями, и ржавчина на них походила на запекшуюся кровь. Призрак подлетел к окошку, пару раз ударил по доскам топором, а потом обернулся и прислушался. Бельма на его глазах напоминали луны.

– Глухой! – Безымянный палец присоединился к указательному и большому.

Рука начала недовольно зудеть и подрагивать. Три пальца были загнуты – три нити тянулись к призраку. Полина могла бы вернуть ему ноги, но беспокоилась, что это придаст ему сил. Она никогда ничего не возвращала потусторонцам, лишь забирала.

Оглушенный и ослепший, призрак излучал ярость. Полина знала, что злая энергия недолговечна – как та, которую люди получают от кофе или сладкого, – но пережить прилив было не так-то просто.

Пометавшись по комнате, мужчина застыл в воздухе и снова забормотал:

– Неверные. Неправедные. Многоликий придет, всех вас к ногтю прижмет!

Какой еще Многоликий? В руке засвербело пуще прежнего, и Полина насторожилась: неужели призраки, как и утверждал папа, порой рассказывают о важном? Или Ромаша заговаривает зубы? Вспомнилось, как один потусторонец – первый заказ, на который Полина отправилась без отца, – поскуливал, хныкал и все силился что-то сказать. Поддавшись искушению, Полина подошла ближе, и призрак бросился на нее – с оскаленными зубами и скрюченными пальцами. Если бы она не успела лишить его ног, опрокинув на пол, все было бы кончено.

– Многоликий до вас доберется, до каждого дотянется. Всех неверных, всех неправедных – к ногтю!

«Забалтывает, наверняка забалтывает», – решила Полина. В словах призрака не было никакого смысла. Как и в словах любых потусторонцев. Папа, будучи медиумом, проявлял к ним излишнюю снисходительность. Он даже отворачивался или выходил из комнаты, чтобы не видеть, как Полина расправляется с ними.

– Многоликий…

«Довольно».

Полина, загнув средний палец, крикнула:

– Занемог!

Хозяин дачи не мог ни видеть, ни слышать ее – и не имел шансов увернуться. Ослабев от трех нитей, от четвертой он должен был быстро зачахнуть и кануть в небытие – где ему самое место. Пассажирам и нарциссам хватало нескольких доз золотой магии, чтобы отправиться в мир иной. С другими семействами, стоящими выше в отцовской классификации, работалось сложнее.

Малиновый вихрь метнулся наперерез, увлек за собой Ромашу и рассыпался по комнате гулким хохотом, точно далеким громом. Золото нити растворилось в золоте дневного света, бьющего в брешь между досок. Малиновая дама меньше всего хотела, чтобы игра так скоро закончилась.

Взвившись к люстре, мужчина наугад махнул топором, попал по цепи, и хрустальный каскад хлынул вниз – на стол, на гниющие яства, на рыжеусого. По комнате пролетели звон и грохот. Подвески, как застывшие слезы, омыли труп с головы до ног и брызнули в стороны.

– А я так любила сие паникадило, – вздохнула малиновая дама.

Будто услышав ее, Ромаша взвыл и заметался из стороны в сторону. Он, верно, надеялся попасть по возлюбленной или незваным гостям, но вместо этого устроил бойню собственному дому. Чтобы крушить все вокруг, ему не нужны были ни зрение, ни слух, ни возможность ходить. Он рубил потолок, стены и буквально раскачивал всю дачу. Она, точно избушка на курьих ножках, шаталась и подпрыгивала.

Полина нырнула за кресло, где прятался опекун, и тронула его за плечо. Ипполит Аркадьевич заголосил, замахал руками и чуть не повалился на спину, как беспомощный майский жук. В его лице не осталось ни кровинки.

– Уходим. – Полина схватила опекуна за грудки, не давая упасть.

– Как?! – простонал тот.

Хороший вопрос. Поднимешься по лестнице на второй этаж – только загонишь себя в ловушку. Спустишься в подвал – завалит обломками сверху. Полина почувствовала себя героем былины: направо пойдешь – коня потеряешь, налево – смерть найдешь. Она бросила взгляд на хозяина дачи. Тот двигался быстро, судорожно, точно в припадке. Только что метался под потолком, а вот уже с ревом вылетел за дверь. Успеть набросить на него новую нитку почти невозможно. Разве что повезет.

Дом трещал по швам. Полина чувствовала его неустойчивость и шаткость. Пол вздрагивал и полз, словно ледник по склону, и с хрустом ломался под ногами. С потолка постоянно летела труха – так много, что стало трудно дышать.

Сверху раздались тяжелые удары: призрак бросился крушить второй этаж. Золотые нити поволокли было Полину за собой, но она мысленно приказала им растянуться. Сработало, всегда срабатывало, хотя Полина всякий раз готовилась к худшему: сложно быть уверенной в результате, когда ничего не знаешь о природе собственного дара.

«Музыканты, поэты и архитекторы тоже не понимают, откуда взялись их таланты. Важно лишь одно: умение управляться с ним», – говорил папа, когда она приходила к нему с расспросами. У Полины не повернулся бы язык сравнить свой дар с поэтическим, уж скорее с Мидасовым, но папе было можно.

– Продолжай ломать доски, а я покараулю у двери.

Возле стола тотчас возникла малиновая дама.

– Суаре только началось, я вас никуда не отпускала, – с придыханием произнесла она. – Вы мои самые последние гости и останетесь здесь до конца. До самого конца.

Рана на ее шее так и притягивала взгляд. Заметив, что Полина смотрит на отметину топора, дама с удовольствием опрокинула голову. Среди рваной темной ткани белели обломки шейных позвонков. Это совсем не походило на забавный грим, который наносят в канун Всех Святых, чтобы изобразить ожившего мертвеца. В обрывках и осколках все еще горела боль. Нестерпимая и настоящая.

Не сводя взгляда с призрака, Полина отчеканила:

– Ипполит Аркадьевич, ломай доски.

– Приятно познакомиться, Ипполит, – протянула малиновая дама. – Вы, смотрю, настоящий денди, да только мертвечиной несет за версту.

Она то ли намекала на расправу, то ли просто перепутала: запахом мертвечины давно пропитался весь дом. Крякнув перепуганной уточкой, опекун поволок себя к окошку. Полина, прикрывая, двинулась вслед за ним.

Пухлые губы малиновой дамы растянулись в усмешке, а затем потемнели, иссохли и съежились. Обнажились гнилые зубы, обвисли и потускнели щеки. Высокая прическа опала, волосы рассыпались по плечам и истончились до состояния паутины.

Полина бесстрастно наблюдала за представлением. Ничего нового, ничего удивительного – типичное поведение нарцисса. Поняв, что спектакль не произвел должного впечатления, малиновая дама бросилась на Полину. Золотая нить врезалась призраку в грудь, отбрасывая к двери. Полина мысленно похвалила себя, что не израсходовала все запасы на хозяина, – вот и хозяйке досталось.

Вперив в Полину тяжелый взгляд, та просипела что-то, но голос утонул в треске ломающихся досок. А треск – в страшном грохоте: в столовой частично рухнул потолок.

На голову Полине полетели куски дерева и какое-то крошево. Паркет под ногами стал расползаться быстрее, как истертая, застиранная ткань. Полина попятилась.

– Готово! – крикнул Ипполит Аркадьевич.

Его «готово» оказалось небольшим проемом, при беглом взгляде на который нельзя было сказать, пролезешь или застрянешь. Подхватив кресло, Ипполит Аркадьевич швырнул им в окно. Взметнулось облако пыли, и стекло, пробитое ножкой, брызнуло наружу. Поболтав креслом из стороны в сторону, чтобы расширить пробоину, Ипполит Аркадьевич отбросил его. Под звуки гибнущего дома он прикрыл глаза воротником и нырнул в проем. Следом прыгнула Полина.

Ипполит Аркадьевич упал на доски веранды, Полина – на Ипполита Аркадьевича. Оба тотчас вскочили. С легкостью перемахнув через поручень, опекун обернулся и протянул руки, чтобы помочь своей подопечной. Полина подобрала юбку, села на перила и соскользнула вниз. Они припустили прочь. Отбежав на безопасное расстояние, обернулись.

Раздался дикий призрачный вой, и дача с грохотом сложилась внутрь, как раздавленный пряничный домик.

Нити, тянувшиеся от руки Полины, лопнули и растворились. Она разжала пальцы, пошевелила ими и поскорее натянула перчатку. Сплюнула труху, набившуюся в рот. Отряхнула волосы от щепок. Поправила юбку и поглядела на опекуна.

Он сидел в траве. Острые коленки, обтянутые черной тканью брюк, походили на пики гор в безлунную пасмурную ночь. Маска висела на одном ухе. Ипполит Аркадьевич держался за голову и слегка раскачивался из стороны в сторону.

Нужно было идти – невдалеке их поджидала машина, – но никто не двигался с места. Полина фыркнула, представив, как водитель Губернатора все это время помирал со скуки. Ему запретили брать с собой телефон, чтобы никто не смог отследить место.

Наконец, не сговариваясь, Полина и Ипполит Аркадьевич побрели к дороге. Задание они выполнили. Правда, частично: труп нашли, но не забрали. Впрочем, Полина не сомневалась: у Губернатора есть люди, готовые без лишних вопросов достать мертвеца из-под обломков. Призраки им больше не грозят. Привязанные к своему дому, они сгинули вместе с ним.

Водитель, окинув взглядом замызганную одежду, спросил:

– А где жмур?

– Вон его могильный холм. – Ипполит Аркадьевич махнул в сторону разрушенной дачи. – Если есть лопата – милости прошу!

Больше водитель не проронил ни слова. Сели, поехали. По пути в город Ипполит Аркадьевич тоже молчал, и в его безмолвии таился огонек, бегущий по фитилю. Стоило переступить порог квартиры, как опекун взорвался бранью. Таких выражений Полина еще не слышала, хотя Ипполита Аркадьевича нельзя было назвать сдержанным и благовоспитанным человеком. Бледный до лиловости, он ушатами выливал все, что скопилось в душе.

Полина вздохнула, достала из сумочки отцовскую флягу со святой водой, открутила крышку и плеснула Ипполиту Аркадьевичу в лицо. Тот вздрогнул, заморгал. Утершись рукавом, недовольно уставился на Полину. Выглядел Ипполит Аркадьевич как человек, который впервые за долгое время прилег поспать, а его наглым образом разбудили.

– Чтоб я еще раз, – процедил он.

– Сам виноват, – отрезала Полина. – Зачем наврал Губернатору, что всегда сопровождаешь меня на охоте? И это… – Наморщив нос, она процитировала: – «Помогаю святому дитю избавлять мир от сатанинских отродий»?

– Ну, это же Губернатор. – Ипполит Аркадьевич задвигал желваками: мол, трудно не прихвастнуть перед важной персоной.

Обычно заказы поступали через секретаршу Губернатора, а тут позвонил он сам. Вызвал к себе и дал задачу со звездочкой: найти пропавшего человека, да еще в доме, населенном призраками. Полина догадывалась, как рыжеусый попал на дачу: члены общества Менделеева сами сняли защиту, чтобы помощник Губернатора посмотрел на дом. Разумеется, снаружи. А вот внутрь его, не иначе, завела глупая бравада. Не заманили же его, не силком затащили? Рыжеусый, небось, не верил во всю эту потусторонщину. Обычно люди понимают, что перед ними чудовище, когда оно откусывает им голову. Не раньше.

Скупо рассказывая о деле, Губернатор медленно, с нажимом катал по столу ручку с изображением сфинкса, словно раздавливая крохотных врагов. А когда закончил, тяжело посмотрел на Ипполита Аркадьевича и сказал: «Поедете с Полиной. Две пары глаз лучше, чем одна. Пришлю водителя».

– Наконец-то я смогу ходить на деловые встречи без тебя, – пробормотала Полина: она искренне недоумевала, почему отец обязал опекуна таскаться с ней к Губернатору вплоть до восемнадцатилетия. – Одно не пойму: зачем ты вышел из машины? Отсиделся бы, и все.

Ипполит Аркадьевич возмущенно фыркнул, словно Полина задела его честь. Благо долго обижаться было не в его духе. Короткий путь от коридора до гостиной – и настроение опекуна снова пришло в норму.

– Так что мы ему скажем, Губернатору? – полюбопытствовал он. – Кто из двоих прищучил усатого? Ставлю на дамочку.

Надо было бы разойтись по спальням и сменить грязную одежду, но Ипполит Аркадьевич рухнул в кресло, и Полина последовала его примеру. Взгляд скользнул по высокой коробке, стоящей рядом. Она нелепо смотрелась в окружении четырех винтажных английских кресел. Внутри томился обеденный стол: тяжелые ножки в виде львиных лап, столешница с лиственным узором – все обложено войлоком. Не завелась ли в нем моль? Грузчики хотели перевозить стол целым, не разбирая и не упаковывая, но папа настоял, что так безопаснее. Красивые вещи с мистической историей были его слабостью. Конкретно этот стол, по преданию, участвовал в знаменитом столоверчении Владимира Даля: когда дух Жуковского явился к нему и напомнил, что его стихи из рук вон плохи.

Грузчики, по недогляду Ипполита Аркадьевича, оставили коробку нетронутой. А самим доставать и собирать стол было недосуг. Да и тягостно это: смотреть на еще одну любимую папину вещь.

– Не знаю. – Полина медленно покачала головой, отвечая на вопрос Ипполита Аркадьевича. – Что-то здесь не так. Еда, глаз…

– Какой глаз?

– Неважно. – Она отмахнулась, пожалев нервы опекуна: на сегодня с него хватит.

В голове промелькнуло: «Этого, говорит, не тронь. А этих-то трону». Под «этим» призрак, похоже, имел в виду рыжеусого. А под «этими» – Полину и ее опекуна. Оставался только один вопрос: кто, собственно, сказал «не тронь»?

А может, Полина ищет смысл там, где его нет? Пытается расшифровать белиберду – лишь для того, чтобы найти подтверждение папиным словам? Уж больно хочется разрешить противоречие. Он считал, что призраки обладают особыми знаниями, недоступными живым. Полина думала иначе, но постоянно искала опровержение. Ей так хотелось, чтобы папа был прав. Всегда, во всем. Даже в том, как поступил с ней.

Полина повела плечами, и с них посыпалась древесная труха.

– Успел сфотографировать труп?

Кивнув, опекун положил телефон на коробку. В руки давать не стал: за время работы на семью Тартаровых у Ипполита Аркадьевича сломался не один мобильный. Любая техника, которой касалась Полина, магическим образом приходила в негодность. Один телефон – разумеется, последняя модель с прекрасной камерой, памятью как у слона и заоблачным ценником – даже вспыхнул синим пламенем от легчайшего прикосновения Полининых пальцев.

Она скользнула взглядом по размытому фото. Первым шло селфи – Ипполит Аркадьевич не сразу переключился с фронтальной камеры. На снимке он дико, как напуганная лошадь, косил глазами. Чуть съехавшая маска обнажала искривленный угол рта.

– А знаешь ли ты, – удалив первый кадр, опекун принялся листать галерею, – кем был наш покойничек?

– Он работал на Губернатора.

– Да, как и половина города. Но у него была и основная профессия. Очень интересная.

Палец перелистнул еще одно фото и застыл. На паркете валялись раскрытые документы. Маленькое фото рыжеусого, имя-фамилия, какая-то печать – все слишком размытое, чтобы разобрать. Полина вопросительно взглянула на Ипполита Аркадьевича.

– Следственный комитет, – пояснил он. – Корочка валялась под креслом. Да, я не просто прятался там, а проводил, как ты это называешь, рекогносцировку. – Опекун самодовольно сверкнул зубами.

Стоило ему снова взглянуть на фото, и усмешка померкла. Со следственным комитетом, как и с другими подобными структурами, у опекуна были натянутые отношения.

– Губернатор об этом не предупреждал. – Полина в задумчивости потянула за прядь, выбившуюся из пучка.

– Я вот что подумал, Полина Павловна. – Когда Ипполит Аркадьевич называл ее по имени-отчеству, копируя манеру самой Полины, дело было нечисто. – Мне бы, как в старину говорили, на воды. Здоровье подлечить. А заодно старушку-мать проведать. Она у меня сейчас, кажется, в Баден-Бадене. Проживает остатки наследства покойного батюшки. – Опекун натянул улыбку. – А ты не переживай, одну не оставлю. Надо исполнить волю Пал Саныча и найти тебе компаньона.

Полина скривила губы.

Он по-своему истолковал ее гримасу:

– Будешь скучать?

– Не смею тебя удерживать. – Откинувшись на спинку, Полина скрестила руки на груди. – Но компаньон мне не нужен. Я могу и хочу работать одна.

Конечно, наличие медиума в команде означало больше заказов. Папины услуги всегда пользовались большей популярностью, а Полина шла так, довеском, на всякий случай: вдруг призрак забалует. Вызовут какого-нибудь дядюшку, чтобы поведал безутешным родственникам пароль от банковского аккаунта, а он возьмет да взбунтуется. Начнет выть, по комнате метаться и лампочки колотить. Тут-то Полинин талант и пригождается. Ослепленного, оглушенного и обессиленного проще допрашивать. Такие услуги, конечно, оплачивались по двойному тарифу.

Однако Полина знала: без заказов она не останется. Губернатор, например, никогда не просил вызывать призраков. Только отправлять восвояси. Ее это полностью устраивало.

– Я говорю не про медиума. – Ипполит Аркадьевич догадался о ходе Полининых мыслей. – А про того, кто подстрахует. И на кого в случае необходимости можно будет все свалить. – Он едва заметно подмигнул.

Его маравихерские замашки всегда заставляли Полину закатывать глаза. Вот и сейчас она возвела взгляд к потолку.

Возвести-то возвела, но задумалась.

– Да и Пал Саныч велел найти тебе компаньона. – Ипполит Аркадьевич немедля подлил масла в огонь сомнения. – А в этом доме, сама знаешь, его слово – закон.

Помолчав, Полина кивнула:

– Хорошо, попробуем. У нас будет три попытки, не больше. Если не выйдет, значит, не судьба. – Она побарабанила пальцами по подлокотникам. – Вот кто мне нужен. Человек с хорошей восприимчивостью к потустороннему. Умеющий подчиняться приказам. И бесстрашный. Если поможешь такого найти… – лицо и голос Полины оставались невозмутимыми, но внутри волчками крутились эмоции, не до конца понятные ей самой, – освобожу от обещания, данного отцу.

Ипполит Аркадьевич крякнул, пробормотал: «Ах вот как, прекрасно» – и отвернулся к окошку. За ним стояла темная апрельская ночь, ждущая, когда наконец можно будет одеться во что-нибудь посветлее.

Полина поднялась с кресла. Надо было положить глаз в холодильник.

На поиски компаньона Полина и Ипполит Аркадьевич отправились на следующий вечер. Опекун вначале не хотел брать Полину с собой. Говорил, что осмотрится, потолкует с нужными людьми, соберет сведения про кандидатуры, а ей останется только дать несколько отказов и одно согласие.

Полина отрезала:

– Я еду.

Она скрутила волосы в жгут, заколола на макушке, но одна непокорная прядь все-таки выскочила и пружиной закачалась перед носом. Вернув ее на место, Полина решительно направилась к двери.

Пока ехали в такси, Ипполит Аркадьевич глядел в окно на Троицкий мост, а Полина щурилась в телефон, лежащий на среднем сиденье. Смотрела видеоподборку новостей, пытаясь выцепить что-нибудь про вырезанный глаз или исчезновение следователя, но в сводках ничего не было.

Выйдя из машины у Ораниенбаумского сада, Ипполит Аркадьевич повел Полину узкими улицами Петроградской стороны, а после дворами. Пахло сыростью: влажной штукатуркой и небом, набухшим от дождя. С желтых стен глазели горящие окна: иногда воспаленно-красные, реже волшебно-лиловые, но чаще болезненно-лимонные. Будто уловив чувства Полины, из открытого, а может разбитого, абсолютно темного окна кто-то надтреснуто пропел: «В бананово-лимонном Сингапу-уре, в бу-уре…»

Полина хоть и была равнодушна к Вертинскому, поддалась порыву и прошептала в ответ: «Когда поет и плачет океан».

Спустившись по разбитым ступеням, опекун постучал в дверь на цокольном этаже – да не просто постучал, а как-то по-особому, будто сообщал что-то азбукой Морзе. Вход отворили, из него пахнуло духами, дымом, алкоголем, по́том и еще черт знает чем. Тихий двор наполнился приглушенным гулом толпы.

Полина запоздало поинтересовалась:

– Куда мы идем?

– В «Сердце тьмы», – сладко улыбнулся Ипполит Аркадьевич. – Сюда стекаются те, кто не нашел себе места в современном мире. – Он странно поглядел на Полину сверху вниз. – Думаю, тебе понравится. Только не отходи от меня, даже в туалет.

Взметнулись бордовые бархатные шторы, затертые тысячами пальцев, и новые посетители оказались под низким кирпичным сводом. Ипполит Аркадьевич шепнул что-то подскочившему официанту с крупными серьгами-кольцами в обоих ушах. Тот кивнул, окинул Полину любопытным взглядом и скрылся из виду, забрав с собой оба пальто. Подхватив спутницу под локоть, опекун уверенно двинулся к одному из свободных столиков. Если среди призраков Ипполит Аркадьевич чувствовал себя запуганной мышью и вел себя соответствующе, то здесь, среди разношерстной и чудаковатой публики, он был как рыба в воде.

За одними столиками сидели томные дамы в чалмах по моде начала двадцатого века и щегольски одетые господа. За другими – кто-то вроде сотрудников секретных лабораторий, помятые и большеглазые из-за очков с толстыми линзами. Ближе к маленькой сцене, оформленной в виде боттичеллиевской ракушки, расселись мужчины бандитского вида – таких Полина встречала в доме Губернатора. А на галерке, прямо на полу у стены, разместились молодые люди в черных одеждах и темных очках.

Большинство посетителей громко разговаривало, горячо спорило, жестикулировало и смеялось. Казалось, в «Сердце тьмы» собрались люди из разных эпох, но всем было комфортно в тесном зале под низким потолком. Полина внезапно почувствовала, что ей здесь тоже неплохо. Плечи, поначалу напряженные, расслабились. Настороженность сменилась деловым любопытством: возможно, за одним из столов сидит будущий компаньон?

Рассматривая публику, Полина в первые минуты не заметила, что на нее саму тоже бросают взгляды. Должно быть, любой, кто не был тут завсегдатаем, привлекал внимание.

Не прошло и полминуты, как на столешницу опустились бутылка минеральной воды, пустой стакан, бокал красного вина и еще один стаканчик, низенький, наполненный чем-то прозрачным – должно быть, джином, любимым напитком Ипполита Аркадьевича. Следом принесли тарелки с закусками, на которые Полина и не взглянула. Она не ела с полудня, но совершенно не ощущала голода. Будь тут папа, он бы сурово поглядел из-под бровей и заставил затолкнуть в себя с десяток канапе. А Ипполиту Аркадьевичу было плевать.

Он отпил вина, закинул в рот маленький бутерброд с гусиной печенкой и, промокнув губы салфеткой, вполголоса сообщил:

– Четвертый столик от нас, справа, близко к сцене. Тот, что с бакенбардами.

Полина скосила глаза и со скепсисом выдохнула:

– Этот?

Мужчина, на которого указал опекун, выглядел как пышущий здоровьем и не отягощенный разумом орангутан. Он весело гикал, взмахивал волосатыми ручищами и пучил глаза. Похоже, рассказывал анекдот, и наверняка пошлый. Дамы в чалмах, сидящие за соседним столиком, кривились и с возмущением поглядывали на него. Закончив, орангутан зашелся визгливым хохотом. Товарищи, сидящие с ним, отреагировали по-разному: одни масляно ухмыльнулись, другие по-конски заржали.

– Антон Остопов, – представил Ипполит Аркадьевич. – Говорят, кто с ним свяжется, обязательно потонет. Два друга детства, сестра, племянница, невеста, трое… – он воздел указательный палец, – сослуживцев. Вот эти господа, которые сидят с Остоповым, нарочно его позвали, чтобы нервы пощекотать. В некоторых кругах он вместо русской рулетки.

Полина исподлобья взглянула на опекуна.

– Мы вроде компаньона ищем, Ипполит Аркадьевич, а не возможность пойти ко дну. Тут сразу нет, даже тестировать не буду. Этого Остолопова полиции надо проверить. Может, он сам всех и утопил.

– Очень даже может быть, – с легкостью согласился опекун. – Тогда другой вариантец. Вон та дамочка, обрати внимание. – Он указал глазами направление: там сидела женщина, чуть полноватая, с наивным детским лицом. – Сестра-близнец художника Энского, застреленного на бандитской разборке в девяностых. Утверждает, что чувствует присутствие брата. Старая дева, живет одна, умеет стрелять.

– А попадать умеет? – прищурилась Полина.

Она удивилась, что опекун предложил в компаньоны женщину, но затем подумала, что идея неплоха. Можно выдать ее за какую-нибудь двоюродную тетушку. Да и поладить, наверное, будет проще.

Полина вытянула левую руку к Энской, стараясь не слишком привлекать к себе внимание. Пальцы слегка задрожали, под перчаткой разлился холод. Похоже, про связь с братом та не врала.

Энская опрокинула рюмку водки и удивленно захлопала глазами, словно ребенок, которому вместо гоголь-моголя подсунули микстуру от кашля. Выдохнув, улыбнулась и увлеченно заговорила с кем-то. Сидела она одна.

Бросив взгляд на опекуна, Полина покачала головой. Раз Энская общается с призраком, в компаньоны она не годится. Будет сочувствовать потусторонцам. Видеть в них не задачи, которые надо решить, а людей. Полина знала, как это бывает. Вспомнились темный лед Пряжки, соседний берег с сутулыми кранами, два голых тополя – и тень у окна. Живая, мертвая тень. В качестве подарка, разве что без ленточки.

Полина поежилась. Славное и страшное вышло тринадцатилетие. Остальные дни рождения, по просьбе Полины, проходили без подарков.

Вот и вчерашний обошелся без них. Как, впрочем, и без поздравлений.

– На полу, в дальнем углу, – вновь направил Ипполит Аркадьевич. – Зеленые волосы.

В стае воронят, свивших гнездо на галерке, выделялась одна птица. Тоже в черном, глаза густо подведены и словно заплаканы, из-под цилиндра свисают спутанные водоросли волос. Ни дать ни взять русалка с залива, так долго плескавшаяся на мелководье, что наставила себе синяков. Предплечья, шея – всюду, где кожу не скрывала одежда, виднелись фиолетовые кровоподтеки и бордовые ссадины.

«Совсем молодая, не подходит», – сразу решила Полина.

Девушка по виду была ее ровесницей – лет семнадцати-восемнадцати, но Полина всегда ощущала себя старше своих лет. Она не была готова отвечать за неопытного и, скорее всего, эмоционально неуравновешенного птенца. По статистике, молодые люди делают больше глупостей, чем те, кто постарше. Впрочем, Полина понимала: все зависит от конкретного человека. Просто русалка, покрытая синяками и царапинами, не казалась подходящим вариантом.

– Дочка Малявина, у которого продуктовый холдинг. – Ипполит Аркадьевич пригубил вина и подался вперед. – Не сомневаюсь, что девчонка кормит всю свою шайку-лейку. Я имею в виду, платит за них, а не колбаской угощает. Это видно, когда дружат из-за денег. Хотя с нашей Машей водятся не только из-за папиного холдинга. Девчонка умеет забирать чужую боль. Одному поможет, другому, а потом выглядит, будто с лестницы загремела. Как бы в компенсацию.

– Много на ней отметин. – Полина нахмурилась.

– Друзья хорошо ею пользуются. Как пилюлями Пеля или советской мазью «Спасатель». От всего.

Потянувшись рукой к русалке, Полина ощутила привычный холод. Мелькнула мысль: нанять ее компаньонкой, но не таскать на задания, а посадить за бумажную работу. Будет заполнять экселевские файлы с заказами вместо Ипполита Аркадьевича. Чем плохо? А дармоеды пусть сами лечатся. Полина окинула компанию презрительно-суровым взглядом, достойным старушки, подозревающей молодежь в поголовной наркомании.

Рука задрожала и резко метнулась в сторону, будто кто-то ударил по ней. Бокал, стаканы, бутылка – все полетело на пол и со звоном разбилось, уцелели лишь тарелки. Полина изумленно посмотрела вниз, потом на руку и, наконец, туда, куда она указывала.

В ракушке, возле рояля, стояла девушка – высокая, чуть угловатая и хлесткая, как ливень в полночь. Она была старше Полины, но ненамного, лет на пять. Алое платье блестками растекалось по телу, на шее полыхала лента того же цвета. Черты лица были грубоваты, словно у статуи, которую высек из камня не скульптор, а сам ветер. Твердую линию подбородка и острые скулы смягчали невесомые пепельные локоны. Широко распахнутые глаза – издали было не разобрать, какого цвета, – смотрели на Полину.

Ей отчего-то стало трудно дышать. Левая рука, вконец заледеневшая, с трудом опустилась на стол. Официант подскочил, чтобы убрать битое стекло, но Ипполит Аркадьевич отогнал его.

– Как приятно, когда встречают фанфарами, – сказала со сцены девушка. Голос был низкий, с хрипотцой. Казалось, он создан для того, чтобы вызывать мурашки. – Вы, душенька, разволновались при виде меня?

По залу прокатился смешок. Полина не ответила, Ипполит Аркадьевич тоже промолчал. Томно взмахнув ресницами, артистка отвела от Полины взгляд, а вместе с ней отвернулась и любопытная публика. Все уставились на сцену.

Полина подумала, что девушка будет петь, но ошиблась. Артистка, с жесткой полуулыбкой на лице, начала декламировать:

«Пошлый выбор», – подумала Полина, но тело не согласилось. Рассыпался по спине бисер мурашек. Дыхание стало прерывистым, будто мельчайший глоток воздуха набивал легкие до отказа. Нельзя было пускать в голову всякую ерунду, но ворота здравого смысла не выдержали и рухнули под напором.

«Почему Блок? Разве это может быть совпадением? Она что-то знает обо мне и папе?» А главным тараном, сбившим ворота с петель, стал вопрос: «Рука выбрала ее?»

Полина зажмурилась и стиснула зубы, пытаясь совладать с чувствами. Не вышло. Снова замаячила перед глазами Пряжка с канцелярской скобой моста, а следом – папа на пороге квартиры. Эти, именно эти строки он произнес перед отъездом – и ушел, не дождавшись ответа. Полина всегда откликалась строфой на строфу, а тут язык свело от обиды. За то, что все решил, не посоветовавшись. За то, что не позвал с собой. И за то, что в очередной раз пренебрег всеми ее вопросами… Воспоминание сдавило горло, как туго завязанный шарф из колючей шерсти.

После «Незнакомки» в зале воцарилась гробовая тишина. Раздались первые робкие хлопки, следом волной накатила овация. Девушка улыбалась со сцены, но совсем не так, как подобает артистке. Улыбка была мрачной, кривой, точно излучина той же Пряжки. Это еще больше распаляло публику.

– Спустись ко мне, дивное виденье! – заорал Остопов.

– Мне еще рано идти ко дну. – Слова девушки снова вызвали овацию.

Она прочла еще около дюжины стихов. Полина узнала Брюсова, Белого и Сологуба, но авторов большинства произведений, к своему стыду, определить не смогла. Возможно, незнакомка декламировала стихи современных поэтов, а в них Полина не разбиралась. Она чувствовала себя слегка пьяной от поэзии, голоса и того, что случилось до выступления. Никогда еще Полина не ощущала себя такой взбудораженной и растерянной.

– Кто она? – прошептали онемевшие губы.

Ипполит Аркадьевич развел руками.

Нужно было что-то предпринять. Отвлекшись от стихов, Полина задумалась. С девушкой определенно стоило поговорить, но не кричать же из зала по примеру Остопова? Полина поморщилась. Надо сказать опекуну, чтобы подозвал официанта, и расспросить про девушку. Хотя нет, лучше не тратить время на пустые разговоры. Нужно сразу дать денег и попросить передать записку. Да, так будет вернее. Только сначала раздобыть ручку и бумагу, а для этого…

Полина потянулась к Ипполиту Аркадьевичу, чтобы изложить мысли, и тут поняла, что заиграло пианино. На сцене больше не было декламаторши. Разволновавшись, Полина заметалась взглядом по залу. Слева, совсем близко, полыхнуло алым. Во рту пересохло. Сглотнув, Полина подняла глаза.

Она подошла – под ногами захрустели осколки – и села рядом с Ипполитом Аркадьевичем, будто это был ее столик. На скатерть легли крупноватые, не слишком изящные, но по-своему красивые руки. По переплетению вен и сухожилий бежал ток жизни, в них таились сила и бесстрашие перед любой работой. Лучше рук были только глаза: темные, ночные, по-совиному круглые и окруженные густыми ресницами. Во взгляде то ли ничего не читалось, то ли – слишком многое.

Девушка в алом молчала. Полина тоже.

– Чем обязаны? – Тишину нарушил Ипполит Аркадьевич.

Полина чуть не зашипела на него по-гусиному, а почему – сама не поняла. Как будто молчать и глядеть друг на друга было лучшим решением.

– Хотела убедиться, что с вами все в порядке и вы не поранились осколками, – сказала артистка, и Полина подумала: она только что выдумала эту причину. – У вас перчатка в цвет моего платья. Почему только на левой?

– Я расскажу, но позже, – выдавила Полина. – Как вас зовут?

Она вдруг вспомнила, что давно, очень давно не разговаривала с кем-то, кто более-менее соответствует ей по возрасту. И никогда – с кем-то настолько красивым. Артистка напоминала Неву в летний день: когда вода темна, но блестяща – смотреть почти невыносимо, а оторвать взгляд практически невозможно.

«Не глазей! – одернула себя Полина и следом подумала: – Хорошо хоть это девушка». Если бы сейчас перед ней сидел юноша (с такими-то глазищами), она могла, чего доброго, последовать за несчастными стаканами – повалиться под стол и расколоться на части.

Право слово, с призраками было гораздо проще. Загибай пальцы да следи, чтобы тебя не убили.

– Мм, Жозефина, – представилась девушка, и Полине вновь показалось, что она придумала ответ на ходу.

– Давно здесь выступаете, Жозефина? – подхватил Ипполит Аркадьевич. – Я вас ни разу не видел. Запомнил бы.

– Достаточно давно для того, чтобы надоело.

Полина и опекун переглянулись.

Ипполит Аркадьевич наклонился к Жозефине и сказал:

– В таком случае у нас есть для вас заманчивое предложение, – и подчеркнул: – Исключительно делового характера.

Жозефина откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и подняла брови. Я жду, говорил весь ее вид.

Не успел Ипполит Аркадьевич раскрыть рта, как к столу, толкая соседние стулья, подошел Остопов. Темно-рыжие обезьяньи волосы, спускаясь с макушки к щекам, возбужденно топорщились.

– Дивная, – он пожирал Жозефину глазами, – позвольте представиться: Антон Остопов. Человек-несчастье. Человек-проклятье. Человек…

– Человек – швейцарский нож[3], я поняла. Жаль только, никто из ваших жертв не додумался использовать вас в качестве плота.

Ипполит Аркадьевич прыснул, и Полина подумала, что в словах Жозефины скрывается какая-то поп-культурная отсылка. Полина разбиралась в этом примерно так же, как в светских беседах. На троечку по десятибалльной шкале.

Остопов тоже не понял шутку, но на всякий случай дернул ртом и игриво погрозил Жозефине пальцем.

– Почему бы вам не пересесть за мой столик? Я и мои друзья в восхищении от вашего выступления. – Он низко наклонился, почти касаясь бакенбардами ее лица.

– Вот уж не думала, что вы любитель поэзии, – небрежно бросила Жозефина, не поднимаясь с места. – Я бы предположила, что вам ближе естественные науки. Увидев вас, любой поверит в теорию Чарлза Дарвина.

Остопов опять не понял шутку, Ипполит Аркадьевич крякнул, а Полину разобрал беззвучный смех. Внутри разлилось приятное чувство. Вот так подумаешь о чем-то, а собеседник вдруг возьмет и скажет это вслух – и сразу ощущаешь с ним общность. Совсем недавно Полина сравнила Остопова с орангутаном, и вот Жозефине на ум пришло нечто схожее. Возможно, это хороший знак. Знак того, что они поладят.

– Так что же? Я жду. – Остопов уже не просил, а настаивал.

– Благодарю, но я останусь с моими новыми друзьями.

Человек-несчастье до неприличия близко придвинул к артистке орангутанскую физиономию.

– Дивная, что вы забыли в компании… кхем… – он то ли кашлянул, то ли хихикнул, – извращенца и его малолетки-любовницы? Вы вообще в курсе, что они работают на главного питерского мафиози?

Молчаливый смех Полины оборвался. Взгляд потяжелел. Пальцы, стянутые перчаткой, задрожали. Иногда она жалела, что ее рука бесполезна против людей. Разве что пощечину отвесить.

Резко скрипнули ножки стула – Ипполит Аркадьевич поднялся с места, сверкая глазами.

– Повтори, что сказал.

Из тени у входа выдвинулся человек в сером костюме – наверняка охранник. Примагнитившись взглядом к Остопову и опекуну, он красноречиво положил руку на пояс – вряд ли на пистолет, скорее на электрошокер или дубинку. Остопов попятился.

– Осторожно, – бросил он и, развернувшись на каблуках, добавил через плечо: – Тронешь меня, выловят из Невы.

– А тебя не выловят, так как ноги будут в губернаторском бетоне, – проворчал Ипполит Аркадьевич.

Полина двумя пальцами потянула его за рукав.

– Поедем домой, – сказала она и перевела взгляд на Жозефину. – Вы не откажетесь составить нам компанию? Понимаете, для нашего разговора лучше найти уединенное место.

– Ага, только возьму клатч из гримерки. – Жозефина улыбнулась.

Полинины брови сползлись к переносице, внутри нехорошо екнуло. Улыбка у артистки получилась теплая, но абсолютно фальшивая. Она отразилась только на губах, но не в глазах – в них стояла февральская ночь. Что-то изменилось в ее лице и мыслях, но Полина не знала почему. Списала на надоедливого Остопова.

Жозефина скрылась за сценой, и Полина невольно глянула на галерку. Русалки там не было – она мялась у бара, пытаясь ухватить пять стаканов разом. Воронята с ироничным презрением наблюдали за ней. Полина поморщилась, сказала себе: «Не твое дело», но встала и направилась к галерке.

Сдвинув перчатку, она показала воронятам кожу и безэмоционально произнесла – будто и не им, а в воздух:

– Есть тот, кто боль забирает. А есть тот, кто дает. – Теперь надо было добавить какую-нибудь ахинею наподобие заклинания, и Полина пробормотала: – Черная кровь чует. Черная кровь рыщет. Черная кровь отомстит.

Воронята не знали, что рука бесполезна против живых, и во все глаза уставились на серую кожу. Ухмылки сползли с лиц, и в Полининой груди заурчало удовлетворение. Заметив Жозефину, завернутую в видавшую виды лисью шубу, она устремилась к выходу.

Когда прибыли на Фурштатскую, перевалило за полночь. Швейцар Афанасий, отложив нон-фикшн о поиске внутренней гармонии, впустил загулявших жильцов и с легким подозрением покосился на незнакомку: Ипполита Аркадьевича и Полину он знал давно, а эту юную особу, явно попрыгунью-стрекозу, видел впервые.

– Спасибо, Афанасий. – Полина сунула швейцару банкноту.

Хозяева и гостья зашли в лифт, задвинули решетку и поехали на верхний этаж.

– У вас, как это называется, консьерж? Да еще в ливрее. Никогда такого не видела. – Жозефина стиснула клатч.

– Лучше всяких камер наблюдения, – сказал Ипполит Аркадьевич. – Хотя они тоже есть.

– Чудный дом, – отметила артистка, а когда зашли в гостиную и расселись вокруг коробки, добавила: – Чудная квартира. – Жозефина говорила сухо, будто думала о чем-то другом, важном и неприятном.

– Мы переехали сюда недавно, – зачем-то соврала Полина. – Еще не обжились. Если хотите, заварю вам чаю.

– Сами заварите? – Она цокнула языком. – Не хотите будить слуг?

– У нас только приходящая горничная. – Проведя по коробке, Ипполит Аркадьевич с ухмылкой показал серые пальцы. – Редко приходящая.

– Так что насчет перчатки? – Жозефина бросила взгляд на алую ткань.

– Так что насчет чая? – повторила Полина. – Есть черный и зеленый с жасмином. Или лучше кофе? Или… у нас, должно быть, есть шампанское… – Полина вопросительно посмотрела на опекуна.

– Джин. Водка. Конфеты, – перечислил тот.

Жозефина пробежала пальцами по клатчу, будто сыграла allegro molto, и случайно задела застежку. Сумочка бесшумно открылась.

– Благодарю, но давайте к делу.

– Что ж. – Полина наморщила лоб: с чего лучше начать? – Мы…

– Не к вашему делу, – оборвала Жозефина, и в руке у нее блеснул маленький пистолет. – К моему.

Ипполит Аркадьевич грязно ругнулся.

– Вы хотите нас ограбить? – Удивление, смешанное с разочарованием, сдавило Полине горло.

– Что ты, я просто хочу забрать ваши конфеты и водку, – ухмыльнулась Жозефина. – Хотя постой-ка. Нет, я все-таки предпочитаю деньги и драгоценности. Тащи, дядя, все, что есть. – Она с ледяной наглостью уставилась на Ипполита Аркадьевича.

– У нас коробка вместо стола, не видишь? – Он не двинулся с места. – С нас нечего взять.

– С вас? С губернаторских шавок? Ну коне-ечно, – протянула Жозефина. – У таких, как вы, всегда полно черного нала. Тащи все, что есть, повторяю в последний раз.

– Тебе отсюда не уйти. Афанасий не выпустит. Наши гости приходят и уходят только по предварительному звонку. А уж если выстрелишь…

– Не беспокойся за меня, – перебила Жозефина. – Я уйду незамеченной, как тень. Даже если выстрелю. Даже если выстрелю два раза. – Она взглянула на Полину. – Хотя тебя будет жалко, ты симпатичная.

– Вы что-то не поделили с Губернатором? – спросила Полина, приказав себе немедленно выкинуть из головы несвоевременный комплимент.

Глаза Жозефины полыхнули, и она слегка прищурилась, будто пытаясь скрыть злое антрацитовое пламя.

– Мы можем уладить это, – подхватил Ипполит Аркадьевич. – Долги. Невыполненные обязательства. Все что угодно. Договоримся.

– Такое улаживают только одним способом. – Жозефина качнула пистолетом.

– Мы не работаем на Губернатора в том смысле, в котором вы подумали. – Полина, ухватившись за кончики перчатки, медленно потянула ее с руки; Ипполит Аркадьевич предостерегающе качнул головой. – Вы хотели узнать, почему только на левой. Взгляните.

Показалась серая, покрытая трещинами кожа. Жозефина как завороженная уставилась на мертвую плоть.

– Вниз! – гаркнул Ипполит Аркадьевич и обеими ногами толкнул коробку.

Стол опрокинулся на артистку, и та хрипло выкрикнула: «Батат!» Гадать, при чем тут сладкий картофель, Полине было некогда. Вниз – значит вниз. Прыгнув за кресло, она выглянула из-за спинки.

Опекун, пригнувшись, бросился на Жозефину. Сцепившись, они рухнули на пол, покатались туда-сюда, и Ипполит Аркадьевич уселся на артистку. Руками он пригвоздил к паркету ее запястья: теперь стреляй не стреляй, попадешь только в плинтус. Жозефина, отчаянно рыча, пинала Ипполита Аркадьевича коленями по спине и пыталась вырваться.

Выскользнув из-за кресла, Полина поправила перчатку, наклонилась и вытащила пистолет из крепких пальцев. Взглянув на артистку, растерянно захлопала глазами. Пепельные локоны отвалились. Голову покрывала тонкая сетка, под которой прятались темные короткие волосы. Лицо, лишенное нежного блондинистого обрамления, утратило всякую женственность. Сомнений не было: Жозефина оказалась вовсе не Жозефиной. Скорее, Жозефом.

– Остопов сильно бы удивился, – пропыхтел Ипполит Аркадьевич. – И это кто еще извращенец. Я хотя бы не ношу женское белье.

Подол алого платья задрался, под прозрачными колготками показались черные боксеры, и Полина вслух отметила:

– Белье у него не женское. – В голове два раза мигнуло «зачем?». Зачем посмотрела и зачем сказала. – И вообще, – она поспешно отвела глаза, – каждый волен носить то, что хочет. Не будь ретроградом, Ипполит Аркадьевич.

Присев на корточки, Полина заглянула Жозефу в лицо и тотчас все поняла.

– Вот почему вы сказали, что уйдете незамеченным. Вы бы нас связали, взяли одежду Ипполита Аркадьевича, переоделись – и все. Исчезли. А если бы Афанасий спросил вас, откуда идете…

– Сказал бы, что это не его собачье дело, – прохрипел Жозеф: опекун продолжал придавливать его к полу.

– А он бы подумал, что вы приходили к какой-нибудь одинокой даме.

– Кстати, как у вас тут по одиноким дамам?

– Их много, как везде. – Полина опять отвела взгляд. – Мужчины статистически уходят из жизни раньше. В этом здании умерло около шестисот мужчин против ста пятидесяти женщин.

– Какой интересный факт.

– Да, любопытный.

– Не забудь еще разок предложить ему чаю! – рявкнул опекун. – Да хватит уже колошматить меня коленками, мразь!

– А ты слезь с меня, скотина!

– Оставь его, Ипполит Аркадьевич. Он не опасен.

– При всем уважении, Полина Павловна, в людях ты разбираешься хреново, – с раздражением произнес опекун. – Запомни простое правило: если человек тычет в тебя оружием, он по умолчанию опасен.

– Хорошо, запомню, но это не наш случай. – Она нажала на спуск, и из дула вырвался слабый огонек. – Это всего лишь зажигалка.

Ипполит Аркадьевич, тяжело дыша и потирая спину, сполз с Жозефа. Проворчал: «Двинуть бы тебе», но к рукоприкладству переходить не стал.

Усевшись на полу, Жозеф одернул юбку, стянул сеточку и взлохматил волосы. Голова ощетинилась ежовыми иглами. Отметив, что платье по-прежнему ему к лицу, Полина спешно поднялась и указала на кресла. Все как ни в чем не бывало расселись по прежним местам. Лишь коробка со столом осталась лежать. Жозеф закинул на нее ноги.

– Что тебя связывает с Губернатором? – Он скользнул взглядом по Полининому лицу, а следом по перчатке. – И что случилось с рукой?

– Перво-наперво, – начала Полина, – уверяю вас, что вам ничего не угрожает.

– Йося. Ты.

– Что, простите? – Полина чуть подалась вперед.

– Йося. Сокращенное от Иосиф. Так меня зовут.

– Хорошо. Приятно познакомиться, Иосиф.

Ипполит Аркадьевич застонал сквозь зубы, показывая, что не разделяет мнение Полины.

– Йося, – снова поправил гость. – А ты всегда так разговариваешь?

– Вы… ты имеешь в виду вежливо? – Полина выпрямила спину и сложила руки на коленях.

– Нет. Как посетители «Сердца тьмы». Ну, из тех, которые помешались на Серебряном веке.

Полина подумала пару секунд.

– Да, я всегда так разговариваю.

– А, ну ок. – Йося пожал плечами. – Так что там с Губером?

Всякий раз, упоминая главного Полининого заказчика, Йося мрачнел лицом, а его глаза, хотя это казалось физически невозможным, становились еще чернее.

– Как я уже сказала, мы не работаем на него в прямом смысле слова. Считайте… считай нас… – Она огляделась в поисках подсказки, и в глаза бросилась картина, оставленная предыдущими хозяевами: топорная копия врубелевской сирени. – Скажем, людьми, у которых Губернатор заказывает цветы.

– Похоронные венки для своих жертв? – мрачно предположил Йося.

– Контракт на поставку цветов заключил мой отец, – невозмутимо продолжила Полина, – но теперь дела веду я. Исполняя волю отца, мы с опекуном – его, кстати, зовут Ипполит Аркадьевич – ищем для меня компаньона. Я хотела предложить вам эту должность. Для того мы вас и пригласили. Правда, теперь я думаю, что это плохая идея. – Левую руку кольнуло, и Полина накрыла ее правой. – Раз у вас проблемы с Губернатором, вы, вероятно, откажетесь от работы.

– Нет-с, отчего же… тьфу, да это заразно… – Йося ухмыльнулся и почесал бровь. – Короче, я не против поработать. Только речь ведь не о цветах, так?

– Скорее, об уборке помещений. – Ипполит Аркадьевич подобрал куда более точное сравнение. – Ты как, готов примерить костюм горничной? – Он скривил рот, презрительно поглядывая на Йосю.

– Ох, Аркадьич, иногда фантазии лучше держать при себе.

– Это не мы ему не подходим, Полина Павловна, а он нам. Ненадежный товарищ. Если говорить прямо: преступная морда.

Полине так не казалось. В чертах предполагаемого компаньона читалось что-то вроде красивой изможденности и тайны, как у юноши с картин Караваджо. Правда, поверх был нанесен густой грим иронии.

Руку снова царапнуло изнутри. Почему она так реагирует на него? Должно быть, этот Йося обладает особым талантом – посильнее, чем у Энской или Малявиной. Неужели медиум? Как папа.

– Что вы умеете? – прямо спросила Полина.

– Ну, как тебе сказать? – Платье сползло с плеча, и он не стал поправлять. – Все по классике. Стрелять, варить халву, подковать жеребца, вскрыть сейф, подделать документы…

– Принять роды[4], – фыркнул Ипполит Аркадьевич, и они с Йосей обменялись взглядами, все еще враждебными, но понимающими.

«Опять какая-то отсылка», – подумала Полина.

Обычно ее не раздражало, когда люди вокруг обменивались непонятыми шутками или говорили на сленге, но сейчас кольнуло. И в интернете-то не посмотреть. Один ноутбук заперт в ящике опекунского стола вместе с запасным телефоном, пистолетом и круглым бархатным мешком, о содержимом которого Полина ничего не знала и никогда не спрашивала. Второй, лежащий в кабинете, содержит слишком ценную информацию, чтобы рисковать ею. Там все контракты, таблицы, оцифрованные папины записи. Если сгорят – Полина себе не простит.

– Меня интересует, что вы умеете в потустороннем направлении, – уточнила она.

Йося чуть нахмурился, а потом протянул:

– А-а, понял. – Лицо просветлело. – Тут можно всю ночь перечислять. Таро, кофейная гуща, хрустальный шар, толкование снов, вызов духов…

Вначале Полина слушала с недоумением, но слова про духов прозвучали как чистый аккорд среди какофонии. Вот оно! Рука не ошиблась и не взбрыкнула: она выбрала для Полины медиума. Нашла замену тому, кто был незаменим.

Что ж, с компаньоном-медиумом у Полины прибавится работы. Спокойствие, как вечерняя прохлада после знойного дня, растеклось внутри. Впереди много, много заказов. А чем больше заказов, тем меньше времени на дурацкие мысли, сомнения и воспоминания. Полина на мгновение зажмурилась, представив, как приятно будет снова раствориться в делах.

– Вы приняты, Иосиф. – Ее губ, впервые за несколько дней, коснулась улыбка. – Будете нашим медиумом.

– Ты. Йося, – снова поправил компаньон.

– Ты принят, Йося, – торжественным тоном произнесла Полина.

– Полина Павловна, я бы на твоем месте…

– Давай каждый останется на своих, Ипполит Аркадьевич. – Она красноречиво пошевелила левыми пальцами: рука сделала свой выбор.

– У него проблемы с Губернатором. – Опекун закинул ногу на ногу и обхватил колено. – Что скажет главный заказчик, если увидит эту морду в нашей компании?

– Губер не скажет ничего. Он видел меня один раз в жизни, десять лет назад, и ни за что не узнает. Даже маскарад, – Йося оттянул платье на груди, – не нужен.

– Вот видишь, все в порядке. – Полина выразительно посмотрела на Ипполита Аркадьевича и поднялась с кресла. – Теперь о расписании. Вы… ты, Йося, должен приезжать сюда к пяти часам вечера каждый день. Заказы бывают не всегда, но иногда возникают внезапно. Заканчиваем работу мы около трех-четырех ночи. – Она посмотрела Йосе в глаза и для самой себя неожиданно добавила: – Возможен вариант с проживанием.

Опекун застонал сквозь зубы и прикрыл ладонью лицо.

– У нас шесть… – Полина задумалась на секунду, – или семь комнат. Одну занимает Ипполит Аркадьевич, одну я, гостиная и кабинет – общие. Остальные помещения свободны.

– Губер тут бывает?

– Нет. Никогда.

Удовлетворенно кивнув, Йося пробежался взглядом по гостиной. Покривился на репродукцию Врубеля. Задержался на напольных часах в виде готической колокольни, пару лет показывающих без четверти три. Затем встал, прошелся. Под ногами заскрипел паркет – его не успели переложить к приезду новых жильцов, а потом уж стало не до того. Достигнув окна, Йося приставил ладони к лицу, глянул во двор-колодец и двинулся обратно. Он намеренно наступал на вспученные половицы – и комната пела, будто волшебное существо: язык был незнаком, но взывал к сердцу.

– Музыка времени. – Йося улыбнулся, озвучив мысль Полины. – Я такое люблю. Надоели панельки. Если уж жить в Питере, то так. Короче, мы переезжаем.

– Мы? – дуэтом спросили Ипполит Аркадьевич и Полина.

В голосе опекуна звенело возмущение, а что слышалось в ее собственном, Полина не понимала. Вероятно, растерянность – сегодня это чувство, будто наверстывая упущенное, не раз ее посещало. Вроде бы все решили, пожали руки, а тут – новое обстоятельство. Неизвестная величина. Еще один человек.

А где люди – там проблемы.

– Без Жеки я никуда, – отрезал Йося.

– Жека – это ваша… ваш… – Полина никак не могла подобрать ни правильного местоимения, ни существительного.

– Жека – мое все.

То, как Йося произнес это, не оставляло сомнений: он не врет и ни капли не преувеличивает. Полинино воображение нарисовало Жеку кем-то вроде феи: с длинными волнистыми волосами и розовым нежным лицом. «Весна» Альфонса Мухи, да и только. Рядом с Йосей легко было представить такую девушку: он – жилистый и резкий, она – мягкая и плавная. Разумеется, без всяких горбинок на носу, безжизненной бледности и непослушной пряди, вечно лезущей на лоб. Без страшной серой руки, которую надо прятать от посторонних глаз.

Полина скрипнула зубами и подумала, что один заказ в две недели – просто катастрофа для ее мозгов. Они начинают копаться сами в себе, извилина цепляется за извилину, и в итоге – вот: в голове охотницы на призраков появляются мысли о внешности. Недостойные. Глупые. Пустые мыслишки. Полина тряхнула головой, и прядь закачалась перед носом. Вскинув подбородок и поправив волосы, она по-деловому сообщила:

– Хорошо. Жека может переехать вместе с вами. Давайте предварительно договоримся на среду. Вам хватит четырех дней на сборы?

– А чего зря время терять? – оживился Йося. – Мы можем въехать прям счас.

– Прям счас, – повторила Полина, как бы пробуя редукцию на вкус. – Хорошо. Я закажу вам машину и…

– Деньги на такси у меня есть.

– Уже кого-то ограбил сегодня с помощью зажигалки? – Ипполит Аркадьевич наморщил нос.

– Вчера, – усмехнулся Йося: было неясно, шутит или нет.

– Полина Павловна, можно тебя на пару слов!

– Ой, Аркадьич, еще успеешь перемыть мне кости. – Йося вдруг прихватил Полину за локоть и заглянул в глаза. – Съезди со мной. Жека может заупрямиться. Слишком… – он на мгновение прищурился, подбирая верное слово, – своеобразный характер и пытливый ум. Да и согласись, подозрительно звучит: какие-то типы увезли меня к себе, уговорили работать медиумом, предлагают жить вместе. – Он улыбнулся. – Жеке надо увидеть тебя. Чтобы понять, что все ок. Ну что ты не представляешь опасности.

– Хорошо, – согласилась Полина, быстро взвесив все за и против.

– Я тоже еду, – проворчал Ипполит Аркадьевич.

Подобрав парик, Йося сунул его под мышку. Потянулся за пистолетом-зажигалкой, лежащим на коробке, но передумал и бросил рядом искусственную шевелюру.

– Зачем что-то забирать, если все перевозить, так? – Он снова блеснул улыбкой.

– А если Жека не согласится? – спросила Полина.

– Согласится, когда познакомится с тобой, – заверил Йося. – У тебя ужасно честное лицо.

– Поэтому ты и решил ее ограбить, – вклинился опекун.

– Нет, именно поэтому я не смог ее ограбить. А еще из-за руки.

– А на самом деле – из-за того, что я тебе навешал.

– Что с ней? – пропустив его реплику мимо ушей, Йося кивнул на алую перчатку. – С твоей рукой?

– Это с рождения, – пробурчала Полина.

Она искренне надеялась, что компаньон не станет расспрашивать о деталях и ей не придется придумывать более-менее реалистичную легенду.

Напрасно осень носит звание самого мистического времени года. Может быть, это верно для других городов и стран, но не для Петербурга. Когда вскрываются вены рек и небо шире раскрывает сонный желтый глаз, пробуждается не только природа. То, что противоестественно и аномально, тоже выходит из спячки. Когда света становится больше, растут и тени. День, бледный, как четвертый всадник Апокалипсиса, не то чтобы дружелюбен и человеколюбив. Если осенний свет – умирающий, но живой, то весенний – еще не рожденный. Он пробивается прямо из лимба, где скопище душ ждет своей участи: спокойно уйти за грань или, уловив голос зла, вернуться к живым в виде потусторонца. Неспроста обострения у призраков, как и у сумасшедших, случаются по весне. Об этом Полина размышляла в дороге.

Ехать пришлось длинным путем – через западный скоростной диаметр, мимо неулыбчивой Невской губы, под взглядами гигантских башен-флагштоков. Такси съехало с ЗСД, свернуло в широкий двор, заставленный машинами, и остановилось у серого панельного дома. Обшарпанный и невзрачный, он походил на старого, плешивого пса. Дореволюционные дома, по наблюдениям Полины, дряхлели намного благороднее.

Стоило вылезти из машины, как ветер сразу хлестнул по щеке, показывая, кто тут главный. Полина подняла воротник пальто, прикрывая лицо. По небу беспорядочно метались клочки темных туч. Ветер злобно терзал их, то открывая, то пряча полную луну. Круглая и одинокая, она напомнила Полине о найденном глазе. Под сердцем колыхнулось тревожное чувство, и руку кольнуло. Едва заметный, легкий укус, а все-таки что-то он значил. Рука не подавала сигналов просто так, и Полина с детства привыкла прислушиваться к ней.

Пикнул домофон, и Йося распахнул дверь. Полине вспомнилось, каким взглядом Афанасий провожал его – в платье, без парика, – и тревога рассеялась от внутреннего смешка. Кем бы ни был (или ни была) Жека, это правильно, что они заберут Йосино «все» с собой. Так ему не придется разрываться между двумя домами и убегать к Жеке – физически или мысленно. Да и Полине будет спокойнее.

Йося и Жека жили на первом этаже, из зарешеченных окон открывался вид на шины-клумбы. Фонарь, висящий над подъездом, топил комнату в электрическом свете – тонкие шторы были ему нипочем. Полина заметила стол, стул и советский сервант во всю стену. У противоположной стены стояла односпальная кровать, возле нее лежал свернутый матрас. На стене висел ковер, над ним вихрились обои, а по полу расползался дырявый линолеум.

Только пахло тут – совсем не так, как можно было представить. Не пыльным хламом, не грязным бельем. В воздухе стоял сытный запах, одновременно простой и вкусный. Пожалуй, его можно было емко охарактеризовать двумя петербургскими словами: «греча» и «кура».

Синее одеяло, взгорбленное на постели, зашевелилось. Край откинулся, и показалась взлохмаченная мальчишеская голова. Заметив незнакомцев, мальчик поспешно начесал вперед длинную челку. И волосы, и кожа выглядели так, будто луна прошлась по ним белесым языком.

Мальчик исподлобья поглядел на Полину, потом на Ипполита Аркадьевича и спросил:

– Йо, у нас проблемы?

– Нет, Жека, наоборот, – мягко произнес Йося.

«Это – Жека?» – образ феи превратился в пыльцу и рассыпался в Полининой голове.

Компаньон представил:

– Мой брат Евгений, более известный как Жека или самый-доставучий-ребенок-в-мире. А это Полина и Ипполит Аркадьевич. Они дали мне работу и приглашают нас пожить у себя. В центре, рядом с Чернышевской. У них большая квартира с вот такенными потолками.

Какое-то время Жека молчал, поглядывая на Полину из-под челки, а потом поинтересовался:

– У вас холодильник работает?

Ипполит Аркадьевич кивнул:

– Само собой.

– Здорово. Наш сломался, а хозяйка отказалась менять. Еще и сказала, что мы должны компенсировать. А вы хорошие люди? – без перехода спросил Жека.

– Средние, – ответила Полина, а опекун добавил:

– С теми, кто к нам хорошо, – хорошие. А с теми, кто плохо, – плохие. – Он метнул в Йосю красноречивый взгляд.

Жека кивнул. По лицу было видно: ему близок такой подход.

– Ну, что скажешь? – спросил Йося. – У тебя будет своя комната. А главное, нас ждет стабильный заработок. Не как сейчас. – Он не лгал: они с Полиной обговорили условия, пока ехали в такси.

– Звучит довольно хумусяво, – ответил мальчик.

– Я бы сказал: шашлыкично! – Компаньон выдохнул и расплылся в улыбке.

При чем здесь хумус и шашлык, Полина не поняла, но уточнять не стала. Она не знала наверняка, но догадывалась, что у близких людей бывают какие-то свои словечки и шуточки. Зависть кольнула внезапно открывшейся булавкой: у них с папой такого не было. Если не считать Блока.

Йося вытащил из-под кровати большой походный рюкзак, достал из шкафа еще один, поменьше, и огляделся в поисках вещей. Хмыкнув, пожал плечами: видимо, у братьев ничего больше не было.

– Иди забери зубную щетку, – сказал он Жеке. – Поедем прямо сейчас.

– Утром. – В голосе прозвучали строгие нотки.

Йося покачал головой:

– Нет уж. Одевайся.

– Утром должна прийти хозяйка квартиры. – Жека смотрел на Полину. – За оплатой. Она берет только наличными. Йо хочет обмануть ее, поэтому спешит съехать. Думаю, вам лучше знать о его… – он замешкался, – темной стороне. Раз вы нанимаете брата на работу.

– Же-ека, – сквозь зубы процедил Йося. – Вот тебе урок на будущее: не нужно говорить о минусах кандидата, надо расписывать его плюсы.

– Да мы уж нагляделись на его темную сторону, – отозвался Ипполит Аркадьевич. – Твой братец хотел нас ограбить.

– С помощью зажигалки? – Получив кивок в ответ, Жека вздохнул. – Так и знал, что надо было ее выбросить. Ты говорил, она для самообороны! – Он негодующе поглядел на брата.

– Это все Жозефина, я тут ни при чем. – Йося провел рукой по платью. – А хозяйка – вылитая старуха-процентщица. Таких паршивых квартиренок у нее штук пять, так что не обеднеет. А еще холодильник, Жека, помни про сломанный холодильник.

– Не думал, что скажу это, – устроившись на стуле, Ипполит Аркадьевич окинул взглядом бедную обстановку, – но решение Йоси не лишено смысла.

– Нет, так поступать нельзя. В мире слишком много несправедливости, – с грустью заметил Жека.

– Я же говорю: самый-доставучий-ребенок. – Взглянув на брата, Йося сокрушенно покачал головой. – Так и быть. Оставлю деньги на столе, но уедем сейчас. Не хочу торчать тут еще одну ночь. Тебе пофиг, спишь как сурок, а я… – Он поежился и, покопавшись в рюкзаке, выложил на стол несколько пятитысячных купюр.

Жека одобрительно кивнул и сполз с кровати. Босые ноги, торчащие из коротких пижамных штанов, прошлепали по линолеуму – должно быть, мальчик отправился за зубной щеткой.

Йося, вытащив из рюкзака цветастый ком одежды, без всякого стеснения скинул платье и, прыгая на одной ноге, принялся стягивать колготки. Полина уставилась на ковер. Прислушавшись к себе, определила: в этой квартире умирали. Двое. Может быть, трое. Тот, кто ощущался сильнее остальных, скончался прямо на кровати, где спал Жека. Теоретически призрак мог проявиться в любой момент: ему достаточно лишь напитаться, как клещу кровью, негативной энергией. А она тут была, и в избытке: потрескивал в воздухе гнев, гнил залежалый страх, слизью растекалась беспомощность. Чьи это эмоции? Жеки? Йоси? Или тех, кто жил тут до них? Полина сделала мысленную заметку: уведомить о квартире менделеевцев. Пусть приедут и все уладят.

Братья собрались быстро. У них действительно почти не было вещей. Два рюкзака, большой и маленький, да холщовая сумка – вот и весь скарб. Лисья шуба осталась лежать на кровати, усиливая ощущение призрачного присутствия: казалось, синие руки вот-вот выползут из рукавов, а над воротником появится оскаленная голова с кудельками. Ипполит Аркадьевич по настоянию Полины вызвал такси, и все четверо вышли во двор. Ждать в квартире никому не хотелось, хотя только Полина знала, в чем причина.

Ключ Йося бросил в почтовый ящик, протиснув в щель между ворохом рекламных листовок. Одна выпала, и Полина проследила за ее полетом. Что-то про семейные фотосессии на заливе. Лицо, размещенное на листовке, показалось смутно знакомым. Жека поднял бумажку и, не найдя взглядом, куда выкинуть, сунул в карман пальто. Одевался он как маленький интеллигентный старичок: опрятно, в приглушенные тона и классические покрои. Под пальто скрывались белая рубашка, серая вязаная жилетка и темные брюки – все чистое, хоть и неглаженое. Полина мысленно одобрила Жекин выбор: она и сама стремилась выглядеть взрослее, а потому не носила ничего светлого, короткого и, что называется, молодежного. А вот одежда Йоси оставила Полину в недоумении. Красивое, хоть и слегка кричащее алое платье он сменил на спортивные штаны, футболку с огромным цветочным пацификом, пеструю длинную рубашку и что-то вроде куртки американского школьника, а туфли-лодочки без каблука – на вопиющие белые полуботы-полусандалии с какими-то бирюльками. Полина лишь раз видела такую обувь – когда они с папой из-за пробок и спешки спустились в метро. Правда, тогда было лето. Надетые на толстые носки, полуботы-полусандалии выглядели еще чудовищнее.

В тишине двора раздалось механическое жужжание. Ипполит Аркадьевич достал телефон и, раздраженно проведя по экрану пальцем, выругался. Йося, молниеносно зажав Жеке уши, зашипел:

– Тут вообще-то ребенок!

– Я не маленький, – пробубнил Жека, выворачиваясь из Йосиных рук. – Знаю и эти слова, и похуже.

– Что случилось? – Полина нахмурилась.

– Секретутка, – процедил опекун.

– Просила же, Ипполит Аркадьевич. – Взгляд упал на наручные часы: без четверти четыре. Рановато даже для Губернатора. – У нее есть имя.

– Да-да. Падла Гнидовна.

Жека хихикнул, и опекун подмигнул ему.

– Аркадьич, имей совесть! Ипполит Аркадьевич, довольно! – хором возмутились Йося и Полина.

– Павла Геминидовна осведомляется, не спишь ли ты. Хочет поговорить. Пишет, что дело срочное. – Опекун скривился. – Сообщение я не открывал, так что она не знает, что оно прочитано. А тут еще и три пропущенных. Хорошо, что замьютил мобильник на ночь. Нет, ну какая наглость!

Секретарша Губернатора не нравилась Ипполиту Аркадьевичу по трем причинам. Во-первых, он считал (небезосновательно), что она много о себе мнит и конкурирует с ним на поле «у меня столько связей, что я могу достать даже дьявола из ада». Во-вторых, Павла Геминидовна звонила и писала в любое время. В-третьих, Ипполит Аркадьевич ей тоже не нравился, и при каждой встрече она непременно вздыхала: «Ах, как славно мы сотрудничали с Павлом Александровичем. Понимали друг друга с полуслова. Недаром у нас и имена одинаковые!» Присказка про имена, которую секретарша повторяла из раза в раз, Полину тоже порядком достала.

В остальном Павла Геминидовна неплохо справлялась. Назначала встречи, переводила гонорары и не лезла в Полинины дела. Раз написала в такую рань, значит, произошло что-то серьезное. Ответственность полыхнула внутри, как зарница, а по краешку пробежала искра любопытства.

Подъехало такси. Сев между Жекой и Ипполитом Аркадьевичем, Полина сказала:

– Напиши ей. Спроси, что случилось.

Опекун закатил глаза, но телефон все-таки вынул и быстро застучал по экрану тонкими пальцами. Павла Геминидовна ответила тотчас же, но ничего не пояснила: настаивала на звонке и личном разговоре с Полиной.

– У тебя есть наушники? – спросила она.

– Ты их угробишь. – Ипполит Аркадьевич насупился. – Подожди полчаса. Приедем домой, запрешься в комнате и поговоришь по громкой связи.

– Наушники. – Полина протянула руку.

Громко скрипнув зубами, опекун достал из футляра два белых электронных боба и самостоятельно сунул их в Полинины уши. Ее рукам он мог доверить только одно: уничтожение призраков. Технику – никогда.

Павла Геминидовна ответила после первого гудка. Высокий голос винтом вкрутился Полине в мозг, мешая с ходу уловить суть. Секретарша говорила быстро и напористо. Мелькали общие слова про постоянство, качество и доверие.

– Мы же всегда обращаемся к вам, Полиночка, хотя в городе есть другие охотники за нечистью. Вот и с Данечкой так же. С Даниилом. У нас грядет большое мероприятие, потому-то я и занялась его поиском. Он нам нужен. В таких делах свой человечек лучше двух чужих. Вы, кстати, тоже приглашены. Только найдите Даниила. – Голос скрипнул щеколдой, запирая поток слов.

Полина поморщилась на «других охотников за нечистью», мысленно отмела шелуху в виде приглашения на «большое мероприятие» и сосредоточилась на имени. Даниил. Раз секретарша ничего не сказала о нем, значит, думает, что Полина его знает. Возможно, так и есть? Даниил, Даниил. Она покатала в голове имя, как китайские металлические шарики, и оно отозвалось звоном узнавания.

Одна из стен в доме Губернатора, куда конфиденциально приезжала Полина, была увешана фотографиями. Непринужденную съемку тот не любил, предпочитая выверенные постановочные кадры: зал снятого напрокат дворца, курульное кресло времен Елизаветы Петровны, напряженная поза и задумчивый взгляд вдаль. Семейные фото почти не отличались от одиночных. Впрочем, родни у Губернатора было мало: престарелая мать, брат-погодок с супругой и двумя детьми – вроде усыновленными, а еще жены-блондинки, сменяющие одна другую. От их похожести возникало странное чувство: будто Губернатор больше всего на свете боялся разнообразия.

На единственном «большом мероприятии», где Полине пришлось побывать, уступив папиным уговорам, Павла Геминидовна представила ей человека с фотоаппаратом. Только ему Губернатор доверял снимать себя. Фотограф был высок, упитан, с желтоватым загаром – словом, походил на гору копченого мяса. Звали его Даниил Козлов.

Полина быстро уточнила у Павлы Геминидовны:

– Речь о Козлове? Он пропал? Когда?

– Уже неделю не могу дозвониться, а сроки поджимают. Списывала на запой… – секретарша осеклась, – на рабочий запой. На занятость. Но неделя – слишком даже для Данечки.

– Почему вы обратились ко мне, а не в… – Полина отмела слово «полиция», подвернувшееся на язык, – не к частному детективу?

– Тут такое дело: он сам собирался вам звонить, – глухо произнесла Павла Геминидовна. – Просил ваши контакты. Говорил, что в студии неспокойно. Слышал шаги и стук сверху, а над ним никого, только крыша.

«Туристы», – сразу подумала Полина.

Дело казалось легким: съездить в студию, проверить энергетику места и, вероятно, обнаружить невменяемого фотографа в окружении пустых бутылок из-под водки. В Данииле Козлове угадывался любитель крепких напитков. Да и оговорка про запой наводила на определенные мысли.

– Это заказ? – уточнила Полина.

– Заказ, Полиночка. Конечно, заказ, – подтвердила секретарша. – Все по стандартному тарифу.

– Где находится студия?

– На…

Связь оборвалась. Полина пару раз окликнула Павлу Геминидовну, но та не отозвалась. Сумрачно глянув из-под бровей, Ипполит Аркадьевич вытащил наушники, проверил их на пригодность и изрек:

– Что и требовалось доказать: угробила.

– Напиши Павле Геминидовне. Спроси адрес. – Полина указала рукой на телефон, лежащий на его коленях.

Неверно истолковав ее движение, опекун резво схватил мобильный: лишь бы подопечная не коснулась драгоценной «последней модели». Телефон, крупноватый для изящной ладони Ипполита Аркадьевича, выскользнул и грохнулся на пол. Опекун наклонился, но Жека оказался проворнее. Подняв телефон, мальчик сунул его Полине, и она непроизвольно дотронулась до дисплея. Экран зажегся, по заставке с лошадьми пробежала разноцветная рябь – и телефон превратился в бесполезный кусок металла и микросхем.

Ипполит Аркадьевич снова выругался, но себе под нос, и Йося не услышал.

– Купим тебе новый на гонорар за Козлова, – пообещала Полина.

– Завтра же начну собирать вещи. Пора, пора в Баден. К маменьке, – зловредным шепотом отозвался опекун.

Полина кивнула, скрестила руки на груди и велела себе сосредоточиться на деле. Прокрутив в памяти все, что знала о фотографе, она широко распахнула глаза и чуть не ахнула в голос.

Полина видела его. Сегодня, буквально десять-пятнадцать минут назад.

– Жека, дай, пожалуйста, тот листок. Из парадной.

Повторять и объяснять не пришлось – Жека сразу понял, о чем речь. Вытащив бумажку, он протянул ее Полине.

Точно. Память не подвела. С листовки смотрел Даниил Козлов. Лицо желтовато лоснилось, как сыровяленый свиной окорок. Почему-то Полине вспомнился рыжеусый, лежавший в окружении деликатесов. Хамон там, кажется, тоже был.

На бумажке, кроме телефона, нашелся адрес студии. Располагалась она на Васильевском острове – там, где узкая зеленоватая Смоленка впадала в темно-синюю Малую Неву.

– Зачем печатают такие штуки? – спросил Жека. – Нет, я понимаю, бумажные книжки. А это? Просто перевод деревьев. – Он вздохнул.

– Доверия больше, – обернувшись, сказал Йося. – Ну, среди определенной категории населения. Тех, кто думает, что в инете одно вранье. Многие люди верят в то, что написано на бумаге, как во что-то незыблемое. Дай-ка глянуть.

Полина протянула листок.

– Какая отвратительная рожа, – покривился Йося. – А кто это?

– Фотограф. Он пропал. Мне надо его найти. – Полина повернулась к таксисту. – Уважаемый водитель, отвезите нас, пожалуйста, на Васильевский остров, мы вам доплатим.

– А? – вскинулся таксист.

– На Ваську съезжай. Вот адрес. – Йося ткнул в листовку. – Крюк тебе компенсируют.

– Ага, – выдохнул водитель.

– Я выйду, а вы езжайте домой и обустраивайтесь, – сказала Полина.

– В смысле «выйду»? – Йося сверкнул глазами. – Одна? В такое время? Аркадьич, ты с ней?

– С чего бы, – буркнул опекун.

– Жека, – он повернулся к брату, – побудешь с Ипполитом Аркадьевичем. Только не слушай, что он говорит. Ему рот надо помыть с мылом. Три раза.

– Ты не обязан идти прямо сейчас. – Полина нахмурилась, хотя мышцы лица порывались воспроизвести что-то другое. – Вначале мне надо ввести тебя в курс дела. Рассказать про семейства, показать схемы, обсудить паттерны поведения и статистику.

– Звучит очень увлекательно, – в сторону Йося буркнул «нет», – но учиться лучше на практике, так?

– Что ж. – Правая рука стиснула левую. – Хорошо. Пойдем вместе.

– Полина Павловна. – Опекун выразительно поглядел на нее.

– Ипполит Аркадьевич. – Полина бросила на него не менее выразительный взгляд, и больше они не проронили ни слова.