Пятое путешествие Лемюэля Гулливера

Глава десятая

Огромная армия, вечные парады, ученья, маневры, передвижения войск к границам государства, — все говорило, казалось бы, о том, что правительство Юбераллии готовится к кровопролитной войне.

Но когда я однажды выразил вслух подобное предположение, то мне чуть было не пришлось предстать перед императором в качестве преступника, готового пойти на каторжные работы. Хорошо еще, что во дворце считались с моим чужестранным происхождением и снисходительно относились к проступкам, свершенным мною по неведению обычаев страны. Дело в том, что, по словам придворных, обилие войск свидетельствовало только о желании страны жить в мире со своими соседями, а военные приготовления имели целью только упрочить этот мир.

Правительство Юбераллии неоднократно выражало свое миролюбие в указах и манифестах, послы императора с этой же целью разъезжали по соседним государствам и, заверив в отсутствии у своего повелителя каких бы то ни было воинственных намерений, просили у них в виде премии взаймы более или менее крупные суммы.

Доверия эти заявления почему-то нигде не встречали, а одна из стран, неосмотрительно рискнувшая дать императору взаймы, поставила условием ни в каком случае не употреблять этих денег на военные нужды. Император пошел на это условие и, получив деньги, потратил их на выплату жалованья чиновникам. А дальше ему уже никто не мог помешать израсходовать собственные свои, предназначенные для чиновников, деньги на постройку двух военных кораблей.

Но несмотря на столь явно выраженные миролюбивые намерения, правительству лучшей из стран пришлось и очень скоро ввязаться в войну. Вспоминая все предшествовавшие катастрофе события, я полагаю, что только искреннее желание мира, проявленное императором Юбераллии, было причиной этой кровопролитной и несчастной для правительства лучшей из стран войны.

Ближайшим соседом Юбераллии была Узегундия, государство, населенное низшей расой, созданной самим богом для того, чтобы находиться в рабстве у жителей лучшей из стран. Но император, рискуя нарушить волю самого Создателя вселенной, великодушно терпел существование этого государства. И даже после того, как изгнанные из Юбераллии короткобородые и представители презренной расы нашли приют в Узегундии, император не предпринял против этой страны враждебных действий и, только опасаясь коварства и злобы своих смертельных врагов, приютившихся в Узегундии, построил на границах с этим государством новые укрепления и увеличил свою армию в два раза.

Узегундцы не могли понять великодушного шага императора — они тоже увеличили свою армию и тоже стали возводить укрепления. Непонимание дошло до того, что каждый раз, когда император из стремления к миру увеличивал количество своих войск, возводил укрепления, отливал новые пушки, узегундцы делали то же самое, обнаруживая этим свое стремление к войне.

Напрасно император доказывал своим беспокойным соседям, что им благоразумнее будет примириться с военным превосходством Юбераллии. Напрасно доказывал, что низшая раса нарушает законы самого Бога, стремясь в чем бы то ни было, а в особенности в военной мощи, сравняться с высшей из человеческих рас, населяющей Юбераллию. Коварный сосед не внимал никаким убеждениям и даже имел наглость возражать против того, что император при помощи своих агентов возбуждает юбералльцев, в ничтожном меньшинстве живущих на землях Узегундии, к восстанию против своих недостойных правителей.

— Каждый член высшей расы, где бы он ни жил, обязан подчиняться мне, — говорил император. — Этого требует кровь его расы.

Но и такая простая истина, как полная невозможность для юбералльца подчиняться существам, едва ли достойным звания человека, не доходила до разума ничтожных правителей Узегундии. Император все это терпел и, несмотря ни на что, продолжал мирные переговоры. Семнадцать мирных конференций состоялось между этими странами в течение одного только года и ни одна из них не привела к желательным результатам.

В таком положении были отношения между странами, когда состоялась восемнадцатая конференция. Насколько серьезно подошел к этой конференции император лучшей из стран, говорит тот факт, что он в доказательство своего миролюбия выставил к границам Узегундии почти всю армию. Противная сторона сделала то же самое, доказывая этим свои воинственные намерения.

Конференция прошла весьма успешно и закончилась торжественным посещением Юбераллии послами дружественной отныне Узегундии. Целью этого посольства было разрешение на месте мелких пограничных недоразумений и соглашение об уводе войск от границ.

Я имел счастье видеть в стенах дворца это посольство. Посол показался мне простым и симпатичным человеком. Улучив минуту, я успел задать ему только один вопрос.

— Неужели, — спросил я, — два таких государства разделяет вопрос о длине бороды?

— Вздор! — ответил посол. — Пусть этот мошенник, — так неуважительно отозвался он об особе его величества, зная, что я этого комплимента никогда не передам государю, — морочит своей бородой собственных подданных. Он разорил свой народ, обратил его в рабство, теперь подбирается к нашему. Дудки.

Мне очень понравилась речь посла и особенно ее стиль — я давно отвык от таких непринужденных высказываний. Видимо, условность и ложь не нашли достаточной почвы в Узегундии, так же как не привилось там, несмотря на все старания императора, учение о чистоте расы и превосходстве одной нации над другой, не заметил я и раболепства в отношениях между членами посольства — последний из секретарей беседовал с послом как равный с равным. Я бы с удовольствием продлил свой разговор, расспросив симпатичного посла о многих интересующих меня вопросах, но церемониймейстер императора, заметив беспорядок, прекратил нашу беседу.

Для решения пограничных споров была образована особая комиссия, а между обоими государствами провозглашен вечный мир и дружба. В ознаменование этой дружбы войска императора перешли границы и заняли несколько городов и местечек Узегундии. Склонное объяснять каждый шаг правительства лучшей из стран враждебными намерениями, правительство Узегундии заявило протест и потребовало увода войск. И может быть, император уступил бы, как всегда, но население занятых его войсками местечек выразило желание навеки стать подданными государя Юбераллии. Император по неизменному милосердию своему не мог не удовлетворить этой просьбы — и его новые подданные до сих пор наслаждались бы желанными свободой и довольством, а Юбераллия миром, если бы коварное правительство Узегундии изменнически не напало на войска императора.

В отличие от европейских порядков, объявление войны считалось здесь недостойным для правительства делом: оно только заключало мир. Война обычно начиналась сама собой и чаще всего без ведома миролюбивых правителей.

— Заговорили пушки, — объяснил мне военный министр.

Коли уж неодушевленные предметы начинают говорить — что делать правительству? Оставаться глухим и слепым и равнодушно смотреть, как военное снаряжение одного государства уничтожает военное снаряжение другого?

В борьбу неодушевленных вещей поневоле должны вступить люди, чтобы ускорить наступление желанного для всех мира.

Как бы то ни было — война началась.

И столица, и страна пришли в движение. Дворец кипел, как улей. Вереница карет подвозила ко дворцу лордов и герцогов, подносивших императору ценные подарки и предоставлявших самих себя и своих людей в его распоряжение. Фермеры везли хлеб, птицу и живность в подарок армии. Все, кто еще не был под ружьем, стремились записаться добровольцами. Полиция сбилась с ног, проводя ко дворцу все новых и новых добровольцев, почему-либо забывших туда дорогу. Личная гвардия короля разбросалась по всей стране, пробуждая заснувшую совесть не явившихся к своим частям солдат и фермеров, забывших поднести свои подарки. Преступники вспоминали совершенные много лет назад преступления и тоже являлись ко дворцу с просьбой назначить их на каторжные работы. От воя и плача жен и детей уходивших на войну солдат в городе стоял такой гул, словно плакали самые стены.

Все население дворца встретило войну явным ликованием. Чувствовалось, что какое-то долго сдерживаемое напряжение наконец разрешилось. Чувствовалось, что здесь, начиная от императора и кончая привратником, только и ждали этого момента, только к нему и готовились.

И никто теперь не ссылался на миролюбие императора. Все придворные, которых я встречал в этот день, говорили:

— Наконец-то мы наслаждаемся войной.

Министры во главе с императором, разложив на столе огромную карту, обсуждали, какие области Узегундии следует завоевать немедленно, а завоевание каких областей надо отложить. Возобладало мнение, что следует завоевать всю Узегундию, а некоторые предлагали, не ограничиваясь одной страной, теперь же прихватить заодно и все те страны, которые могут в будущем дать приют изгнанным из Юбераллии короткобородым.

— Мир только тогда будет обеспечен, — сказал император, — когда мы сделаемся господами всей земли. И это тем более справедливо, что мы только выполним волю Бога, создавшего нас для владычества над всеми народами.

Противиться божьей воле было по крайней мере неразумно, и все согласились с мнением императора.

Оставалось только установить, в какие сроки какие области и государства должны будут пасть к ногам его величества, установить размеры контрибуции с побежденных стран, количество налогов, которые можно собрать с завоеванных провинций, предугадать, какие подарки поднесут императору жители вновь присоединенных областей в благодарность за избавление от ига своих недостойных правителей.

Император был так уверен в победе, что в тот же день выехал к войскам, чтобы лично принимать приветствия и подарки своих новых подданных.

Война потребовала напряжения всех сил, и я не мог оставаться праздным. Мне, как самому грамотному из придворных, поручено было составление реляций о победах.

Для этой цели дана была мне карта, на которой заранее было помечено, какие города и в какой день будут отняты от неприятеля. Чтобы сократить работу, я написал реляции на месяц вперед, подробно проставляя количество убитых, раненых, пропавших без вести и взятых в плен с той и с другой стороны, причем потери императора Юбераллии были ничтожны, а потери врага превышали всякое воображение.

Но я не ограничился только сухим перечислением фактов. Если бы согласился мой издатель, я привел бы целиком это свое произведение, по достоинствам равное только величию описываемых событий. Что Тит Ливий, что Тацит, что комментарии Цезаря, что Геродот и Фукидид перед этим произведением моего пера!

Как изобразил я героизм славных войск его императорского величества — и какими красками трусость и зверство его врагов! Какие подвиги показали славные солдаты лучшей из стран! Если бы вы только прочли, как один из низших офицерских чинов, которому ядром оторвало голову, не заметив этого, с обнаженной саблей ринулся в самую толщу врагов и взял в плен одиннадцать тысяч человек. За это государь наградил его орденом курицы — высшим орденом государства, дающим право на пожизненные бесплатные обеды в столовых общества призрения инвалидов.

Если бы вы прочли описание падения столицы Узегундии! Что перед ним знаменитое разрушение Трои! Десять месяцев длилась осада. Как голодал отрезанный от всего мира город! Чего только я не заставил есть его несчастных жителей! Вороны и крысы, павшие лошади и трупы своих же воинов — вот лучшие из блюд, входивших в меню этих несчастных. Даже сейчас, когда я вспоминаю о том, чем питались эти люди, меня тошнит от отвращения.

Вы прочтите, как солдаты личной гвардии короля, не дождавшись завязших где-то в грязи таранов, собственными лбами разрушили крепчайшую из стен, окружавших город, и как неустрашимо прорвалась вслед за ними вся армия императора.

А торжественный въезд в побежденную столицу, а встреча, которую устроили императору его недавние враги, а великодушие императора к побежденным? Стоит только сказать, что он, движимый единственно милосердием, разрешил всем своим врагам повеситься в любом месте и на любой веревке, не дожидаясь постройки специальных виселиц.

Перечисление одних подарков, поднесенных императору, заняло у меня сто двадцать страниц убористого текста.

К сожалению, я принужден отложить опубликование этой работы до осени будущего года.

Мои реляции, а в особенности описание военных действий, имели вполне заслуженный успех. Чиновник, заведовавший их печатанием, тотчас же распорядился немедленно опубликовать их, и они ежедневно, даже после заключения мира, выходили в свет и вывешивались на всех площадях ко всеобщему сведению.

Перейду к описанию дальнейших событий.

Не успели еще догореть костры иллюминаций, не успели разойтись торжественные процессии, которыми население страны ознаменовало начало военных действий, только что угомонился дворец и я, утомленный трудом, едва успел улечься на свою жесткую койку, как раздался ужасный стук в дверь, заставивший меня подумать, что в отсутствии императора на дворец напали разбойники, и пожалеть о том, что у моих дверей нет часового. В чем был, выскочил я к подъезду дворца. Выскочили и другие обитатели.

— Кто там? — намеренно суровым тоном спросил привратник.

Мы все шумели как могли, чтобы разбойники, испугавшись нашего многолюдства, оставили всякую мысль о нападении.

— Император, — произнес за дверью чей-то тихий и жалобный голос. Мы не поверили, но когда тот же голос сделался раздраженным и произнес несколько отчаянных ругательств, мы узнали нашего короля.

Он вернулся с фронта военных действий без свиты. Измученная лошадь бездыханной пала у порога. Одежда императора носила следы крови и грязи. Сам он был бледен и придерживался одной рукой за панталоны, словно боясь потерять что-то весьма драгоценное, находящееся в этой принадлежности его туалета.

— Ваше величество! Одни! Почему? — зашумели придворные, бросившись к государю, чтобы помочь ему подняться в императорские покои.

Но он отстранил всех и задыхающимся голосом тихо произнес:

— Победа. Победа.

И бегом побежал в свою спальню, где ждала его перепуганная королева.

Слух о победе немедленно разнесся по городу. Уже с утра десятки тысяч дезертировавших с фронта солдат — трусы есть везде, — узнав о победе, явились ко дворцу с просьбой о помиловании и обещанием искупить свое преступление в новых боях. Дезертиров под охраной гвардии отсылали на границу, но энтузиазм народа не иссякал, приходили все новые и новые толпы дезертиров, и казалось, что им не будет конца.

Откликнулось на победу и гражданское население. Собравшись ко дворцу, оно потребовало в ознаменование столь успешного начала военных действий конфисковать в пользу армии четвертую часть своего имущества.

Каюсь, я тоже вышел ко дворцу и кричал громче всех, в расчете на то, что мне терять нечего. Имущество мое, как вы знаете, состояло из кафтана и штанов, а золото, привезенное из Англии, я так хорошо зашил под заплатки штанов, что вряд ли кто сумел бы его отыскать.