Прозрачный старик и слепая девушка

Глава пятая СОФЕНА И ЕЕ БРАТ

По сравнению с Софеной Аббана, довольно рослая и крупная, казалась хрупкой. Софена покровительствовала подруге.

Вечерами они сидели в любимой беседке за библиотекой, любовались игрой угасающих солнечных лучей в разноцветных стеклах и разговаривали, перебирая события уходящего дня.

— Как тебе новенькая? — поинтересовалась Аббана.

Софена запустила пятерню в свою непокорную гриву.

— С большими претензиями девушка, — сказала она после долгого молчания.

— Все от нее без ума, — заметила Аббана.

— Богатая, — кратко обронила Софена и перешла к другому.

Месяца полтора назад у Аббаны был небольшой роман с Эгреем. Очень небольшой. По какой-то причине Софена пребывала в уверенности, что Эгрей — именно тот человек, который необходим ее подруге. Внешне довольно неказистый, худой и жилистый, с незапоминающимся лицом, он умел быть нежным и обаятельным. Он выслушивал любые девичьи глупости так, словно ему сообщали нечто важное. Недурно разбирался в моде. Не проявлял остойчивости, охотно соглашаясь на ту любовную игру, которую ему предлагали.

В свое время Софена приложила немало усилий, устраивая счастье подруги. В этом деле Софена, следует отдать ей должное, была совершенно бескорыстна. Для себя она не хотела здесь ничего. Кроме, может быть, участия в обсуждении происходящего.

— Эгрей тоже положил на нее глаз, кстати, — добавила Аббана, возвращаясь к прежней теме.

— На новенькую? — Софена озабоченно нахмурилась.— Насколько это серьезно?

— Не знаю. Я вообще не уверена в том, что здесь возможно нечто серьезное. Учеба в Академии — в принципе промежуточное состояние. Пограничное. Между стабильностью детства и прочностью брака.

— Браки случаются и непрочные, — угрюмо сказала Софена. — Об этом ты думала? Зыбко в нашей жизни абсолютно все. Как будто всю жизнь мы идем по тонкой сетке, натянутой над бездной.

Обе замолчали, прислушиваясь к ощущениям внутри себя. Вечерний покой окутывал пышный сад Академии, в полумраке сладковато и чуть гнилостно пахли мясистые цветы. Очень далеко свистела одинокая птица. В этот час девушки особенно остро чувствовали хрупкость своего бытия и коварство окружающего мира, который постоянно пытался обмануть их лживой иллюзией надежности.

Аббана первая нарушила молчание, коротко засмеялась, тряхнула головой.

— Умеешь ты напугать!

Софена улыбнулась снисходительно и чуть самодовольно.

— Говорю правду. Только и всего.

— Твоя, правда — ужасна.

— Правда всегда ужасна... В этом ее главный ужас.

— Ты знаешь, — начала Аббана, — насчет Эгрея...

Софена насторожилась.

— Что?

— Мне совсем не больно. Он увлекся другой, а меня это не трогает. — Аббана прикусила губу, подумала немного, подбирая слова. — Мне должно быть больно, но я совершенно ничего не чувствую.

— Просто не хочешь пускать в себя чужое предательство, — вынесла определение Софена.

— Да нет. — Аббана отмахнулась от последнего предположения подруги едва ли не с досадой. — Дело не в этом. Все происходит так, как будто у нас с ним вообще ничего не было. Никаких взаимных обязательств. Вообще — ничего. Я не притворяюсь.

— Конечно, — вздохнула Софена. Она уставилась в темноту, взгляд ее делался все более грозным и суровым. — Но он поплатится за свое предательство. Такие вещи никому не должны проходить безнаказанно. Если не заплатит он, платить придется тебе. Понимаешь, дурочка? Это необходимо. И я не понимаю, почему ты должна страдать!

— В том-то и проблема! — воскликнула Аббана. — Я не страдаю!

Софена обняла ее за плечи, как бы не веря последнему утверждению, и прижала к себе. Теперь обе молчали. Софена мрачнела все больше и вместе с тем в ней росла жалость к Аббане и ко всему навек оскорбленному женскому роду.

В Академии Софена училась из рук вон плохо. Ей не нравилось здесь вовсе не потому, что она не любила учиться или дичилась общества незнакомых людей. Нет, ей было здесь плохо потому, что ей было плохо везде.

Она не видела большого смысла даже в своем появлении на свет — что уж говорить обо всем остальном! Впрочем, это обстоятельство не мешало Софене внимательно следить за тем, как относятся к ней окружающие. И коль скоро для самой Софены счастье было принципиально невозможно, она считала своим долгом создать его для подруги. Пусть хоть одно живое существо умрет удовлетворенным.

В первый же год пребывания в Академии Софена завела сложные, мучительные отношения с Гальеном. А того почти сразу чем-то пленила эта угрюмая, не слишком красивая девушка. Гальен был любопытен и добросердечен. Он приблизился к Софене и попытался ухаживать за нею. Она щедро угощала его человеконенавистнической философией, что было им воспринято как оригинальная форма кокетства. Гальен попросту не подозревал о том, насколько серьезна Софена.

О том, что произошло между ними в конце злополучного ухаживания, ни один из двоих никогда даже не упоминал. Почти год после этого они по обоюдному согласию сторонились друг друга, стараясь сделать так, чтобы это по возможности никому не бросалось в глаза.

Неудачный роман добавил Софене жизненного опыта, а ее знания о людях обогатились дополнительными подробностями. Она охотно делилась с Аббаной всем, что успела узнать за свои долгие, очень долгие восемнадцать лет, наполненные множеством событий, как бы отяжелевшие от бесконечных размышлений, сопоставлений, неутешительных выводов.

Главным человеком в жизни девочки Софены был ее старший брат Роол.

Он был всегда, от самого начала времен — то есть с того самого мгновения, как сестренка явилась на свет. Он оказался первым, кого увидели ее младенческие глаза: расплывающееся, перевернутое вверх ногами, удивительное явление, так не похожее на все то, что доселе происходило в материнской утробе. И хоть и говорят, что человек не в состоянии помнить собственное рождение, — Софена помнила.

Ее отец, человек небогатый и не слишком знатный, владелец старой усадьбы и двух захудалых деревень, всегда был неудачником. Только в одном ему повезло: он женился по большой любви. Жена, чье приданое бесследно сгинуло в ядовитом колодце старых долгов, приняла случившееся довольно спокойно. Она была молода и страстно любила мужа.

После рождения первенца дела стали налаживаться, и супруги начали уже думать, что прежнее невезение оставило их. В дальней деревне построили мельницу, сменили управляющего, привезли с аукциона рабочей силы несколько образованных работников: двух врачей — для скота и крестьян, кузнеца, взамен недавно почившего, а также картографа. Впрочем, последний явно оказался лишним и, быстро осознав это прискорбное обстоятельство, женился на мельничихе и начал пить горькую.

Мальчику Роолу было шесть лет, когда к матери — снова беременной — примчались из дальней деревни с известием о большом пожаре и о том, что хозяин, сильно обгорев, лежит на мельнице и хочет перед смертью проститься с домашними.

Позабыв о своем положении, хозяйка бросилась к лошадям, а сын побежал за ней, умоляя маму опомниться и поберечь себя и нового братика.

Не слушая ребенка, женщина уселась в седло и помчалась через лес сломя голову. Роол погнался за ней. У него была своя лошадка, и он уже неплохо ездил верхом. Мальчик не мог бы толком объяснить, почему он решил преследовать мать. В том, как блестели ее глаза, как неподвижно улыбался ее рот, ему почудилось нечто необъяснимое, пугающее. Мама, существо домашнее, самое надежное и знакомое из возможных, внезапно предстала ему диким созданием, полным непонятных страстей, готовым в любое мгновение вытворить что угодно. Что угодно. А он, Роол, оказался совершенно не готов к этому.

Лишь однажды, года два назад, ему приоткрывалась завеса над этой ипостасью матери. Тогда он видел, как отец, вернувшись с охоты, чумазый, с еще теплой связкой битой птицы на поясе, хватает маму за талию широченными ладонями, как шарит по ее гибкой спине и сминает одежду у нее между лопаток, и как она, поблескивая влажными зубами, прижимает лицо к его небритой щеке. Сейчас же мать словно обезумела, и все то необузданное, что она так ловко скрывала за личиной благополучия, вдруг вырвалось на свободу и погнало ее вперед.

На некоторое время сын потерял ее из виду, но затем перед ним снова мелькнула мамина лошадь. Роол настиг ее в гуще леса. Скачка закончилась. Лошадь стояла чуть в стороне, подергивала ушами и косилась чуть недоуменно, а мать лежала на земле в луже крови и зарывалась сильными пальцами в траву. Она выдергивала большие пучки и тут же впивалась в новые.

Роол спрыгнул с лошадки и подбежал ближе. Глаза у матери стали как у животного, и поэтому мальчик смог думать об этой женщине как о ком-то совсем постороннем. Не как о собственной маме.

В луже крови барахталось еще одно существо. Женщина сказала: «Возьми ее на руки, обвяжи пуповину да потуже... У тебя есть нож?»

Роол наклонился и поднял то, барахтающееся. Наверное, оно было отвратительным: фиолетовое, покрытое слизью, вялое. Но мама следила за ним такими любящими, такими тревожными глазами, что Роол внезапно ощутил сильную жалость. Он сделал, как ему было велено, и отрезал пуповину, а затем неловко перевернул существо. И тут оно разинуло необъятный рот и завопило.

На лице матери появилась счастливая улыбка, и она опустила веки.

Роол завернул дергающееся существо в плащ и забрался вместе с ним в седло. Ему нужно было вернуться в усадьбу и прислать к матери врача.

Софена утверждала, что помнит эту скачку. Она прижималась к груди брата, сосала кулачок и понимала, что нет в жизни ничего более надежного, чем этот теплый, кусачий плащ и крепкая рука, которая ее держит.

После рождения Софены родители начали угасать. Отец хоть и пострадал при пожаре, но в том году не умер и прожил еще семь лет. У него остались пятна от ожогов и сильно испортился характер. Мать почти все время проводила теперь в постели. Она умерла, когда Софене исполнилось три года.

Девочка почти не знала родителей. Да и зачем? Ведь у нее был старший брат.

Он учил ее резать хлеб ножом и садиться на лошадь. Он показывал ей, как метать ножички, как стрелять из лука, как зашить порванный сапог, как найти птичье гнездо. Он никогда не дразнил ее.

Однажды они встретили русалку. Роолу было тогда пятнадцать лет, а Софене — девять. Брат вернулся с охоты и рассказал, что видел в лесу странное существо. «Сегодня вечером пойдем вместе, — обещал он. — Переночуем за Пыкиной избушкой, а на рассвете спустимся к ручью. Она будет там сидеть».

Пыкина избушка представляла собой разрушенный охотничий домик, принадлежавший кому-то из предков нынешних владельцев усадьбы и леса. Поговаривали, будто одно время там обитал какой-то Пыка — не то лесничий, не то сумасшедший бродяга. Затем Пыка исчез. Может, умер. Впрочем, мертвым его тоже никто не видел.

— Откуда ты знаешь, что она там будет? — спросила Софена, предвкушая приключение и заранее обмирая.

— Я выслеживал ее несколько дней, — объяснил брат. — Она хитрая. Прячется в самой чащобе, а к ручью выходит с первыми лучами солнца, когда ночные животные расходятся спать, а дневные еще не пробудились.

Роол с удовольствием смотрел на ловкую, ладную девочку в шнурованном кожаном колете и широких штанах, заправленных в мягкие сапожки.

— Волосы прибери, — посоветовал он. — Будут за ветки цепляться.

Морщась, Софена стянула свою черную гриву лентой и спрятала под туго завязанный плат — обычный головной убор дамы, собирающейся на охоту.

Они выехали со двора, когда уже темнело, и бесстрашно заночевали в развалинах бывшего охотничьего домика. Если некогда там и бродил стенающий призрак Пыки, то он давно расточился, возмущенный бесцеремонными детьми, которые в него не верили и уж точно не боялись.

Перед самым рассветом Роол осторожно потряс сестренку за плечо.

— Пора. Иначе упустим.

Она тотчас пробудилась и, как всегда при виде брата, одарила его счастливой улыбкой.

— Пора?

И легко вскочила на ноги.

Осторожно, как две тени, брат с сестрой начали пробираться сквозь высокую траву. Заросли осоки вышиной в человеческий рост тянулись по всей открытой полосе, от опушки леса до самого ручья. Земля плавно шла под уклон. Трудно было поверить, что этот ручей, такой мелкий и незначительный, что через него легко может перепрыгнуть маленькая девочка, сумел напоить водой такое обширное пространство. И все же под ногами предательски хлюпало.

Неожиданно Роол остановился и взял сестру за руку.

— Смотри.

Она вытянула шею, послушно всматриваясь туда, куда указывал ей брат.

Там, впереди, осока была приглажена, точно кто-то пытался расчесать великанские лохмы и уложить их на аккуратный пробор. И прямо на «проборе» лежало некое существо.

Оно было ощутимо выше ростом, чем обычный человек. Головы на две, если не больше. Непропорционально маленькой казалась голова с длинными серыми волосами, спутанными и разбросанными по плечам, спине, по смятой траве. Но самым удивительным были ноги этого существа. Точнее, одна нога, поскольку нижние конечности срослись, а расставленные в стороны ступни представляли собой нечто вроде плавника.

Как ни осторожны были подростки, существо все-таки услышало их и обернулось. Несколько мгновений Софена видела его лицо, сморщенное, серенькое и старое. Затем крохотный, похожий на рыбий, ротик исказился в отвратительной гримасе, обнажились остренькие зубки, и существо быстро поползло к ручью, отталкиваясь руками и сильно ударяя по мокрой траве хвостом.

Софена потянулась за луком, но Роол остановил ее.

— Пусть уходит.

Проскочил еще миг — и вот после сильного всплеска существо исчезло под водой. Только несколько беспокойных водоворотиков, последовательно вскипавших на водной поверхности, обозначали путь существа.

Софена уселась на берегу, потрогала траву, понюхала свои пальцы — пахло рыбой.

— Это была русалка? — спросила она.

— А кто же еще?

Роол устроился рядом.

— Зачем ты хотела застрелить ее?

— Не знаю. Инстинкт. — Софена быстро улыбнулась. — Она жуткая, правда?

— Может быть, и жуткая...

— Странно, почему она такая старая?

— Все когда-нибудь состарятся, Софена. В этом как раз нет ничего удивительного, — ответил Роол философски.

— Я думала, что русалки — молодые, прекрасные девушки, — продолжала Софена. — Они никогда не стареют, потому что это — беспокойные души умерших детей.

— Та, которую мы видели, вовсе не была чьей-то душой, — возразил Роол. — Она была сама по себе.

— Как ты думаешь, у нее есть душа?

— Так же, как у любого другого живого создания, — ответил брат. — У дерева, у цветка, у какой-нибудь птички.

— Она могла бы нас сожрать, — задумчиво молвила Софена.

— Нас — вряд ли, но какое-нибудь более мелкое животное... Рыбу или зверька... Или даже ребенка.

— Опасная, — с восхищением вздохнула Софена и улеглась на сырую траву.

Высоко над ней в небе проплывали легкие облачка, подкрашенные розовым и золотистым. Солнце посылало из-за горизонта своих первых лазутчиков. На секунду мир замер, погруженный в ласковую серость, а затем внезапно, причиняя боль глазам, вспыхнул мириадами разноцветных огоньков: всякая капля росы загорелась оранжевым, багровым, желтым, лазурным. Длилось это очень недолго: уже второй луч высушил росу, а третий широко разлился по лесу, принося с собой благоухание утренней листвы и торжествующий, оглушительный хор проснувшихся птиц.

Роол спустился к ручью, принес воды и развел маленький костер, чтобы согреть питье. Он неторопливо резал копченое мясо и лепешки с тмином, и Софена, всегда голодная, точно дикий зверек, уже раздувала ноздри, готовая наброситься на еду.

И все же девочка медлила, стараясь продлить эти минуты: блаженное лежание на сырой траве, примятой телом русалки, белоснежные, новенькие облачка на утреннем небе, шевеление зеленых ветвей в лесной вышине. Всем своим чутким юным существом Софена понимала, что наступили лучшие мгновения жизни, что ничего прекраснее и полнее уже никогда не будет.

Она громко застонала и, изогнувшись, посмотрела на брата с земли, так что он предстал ее глазам перевернутым.

— Вот таким я увидела тебя впервые, — сказала она.

— Не будь дурочкой. — Он махнул ножом, показывая, что завтрак готов. — Никто не помнит дня своего рождения.

— Только не я, — возразила она. — Я помню все.

— Просто потому, что я тебе рассказывал.

— Мне никто не рассказывал! — Софена перевернулась на живот. Ей не хотелось спорить и она могла бы уступить в любом вопросе, но только не в этом. — Вот, например, плащ у тебя в тот день был синий. Верно?

— У меня почти все плащи синие.

— Ну ладно... — Она призадумалась. — Ты так спешил, что взял сапоги не глядя, и у тебя оба были на правую ногу, из разных пар. Ну что? Об этом-то ты мне не рассказывал?

Роол вдруг улыбнулся — не обычной своей юношеской улыбкой, озорной и открытой, но растерянно, едва ли не по-стариковски.

— Поверишь ли, Софена, — сказал он, проводя ладонью по лицу, — я ведь этого не помню. Может быть, и было такое, чтобы оба сапога на правую ногу. Или на левую. Я не помню.

— А я помню, — сказала она, как бы ставя точку.

Ее испугало выражение лица брата. Таким он еще не был.

Взрослым. Чужим.

Наваждение скоро прошло, особенно после того, как они умяли завтрак, загасили костер и углубились в чащу, чтобы настрелять уток. Собаки у них не было, так что они сами лазили в заросли и в ручей и вернулись в усадьбу совершенно мокрые, пахнущие тиной.

Даже по прошествии многих лет запах тины заставлял Софену вспоминать тот день. Самый прекрасный, неповторимый день ее жизни.

Кое-что о своем брате Софена рассказывала друзьям по Академии. Сперва Гальену, а потом, когда отношения с ним зашли в тупик и там оборвались самым жалким образом, — то Аббане.

— Давно хотела тебя спросить, — осторожно заговорила Аббана, когда подруги уединились в беседке, чтобы вволю посплетничать о новенькой студентке, об Эгрее, о магистре Даланн и вообще обо всех новостях. — Помнишь, ты говорила о своем брате?

— Разумеется, — отозвалась Софена. — Я помню все.

— Что с ним случилось?

— С ним? Ничего. — Софена небрежно повела плечами и поджала губы.

Ее глаза рассеянно бродили по листьям винограда. Желтые пятна солнца прыгали по лужайке, выстриженной перед входом в беседку.

— Он меня предал, — сказала наконец Софена. — И хватит об этом.

Аббана почувствовала, как сжимается ее сердце.

А Софена повернулась к ней и улыбнулась, так ласково, точно перед ней была маленькая сестренка, случайно сказавшая глупость.

— Ничего страшного, — мягко проговорила Софена. — Да это теперь и неважно.

— Как ты думаешь, — начала Аббана, — этот ее телохранитель, этот Элизахар, — кто он на самом деле?

— А кем ему быть? — Софена опять пожала плечами. — Телохранитель.

— Нет, он странный. Высказывает суждения об искусстве.

— Ну, и что тут странного? Здесь все высказывают какие-нибудь суждения.

— Ты понимаешь, что я имею в виду! — настойчиво повторила Аббана.

Софена посмотрела на нее еще ласковее.

— Нет, не понимаю.

— Я думаю, он в нее влюблен. — Аббана чуть понизила голос.

— Разумеется, — многозначительным тоном произнесла Софена. — Разумеется, он в нее влюблен. А она этого не видит.

— Она не может видеть. Она слепая.

— Я хотела сказать: не чувствует. Он для нее — просто предмет обстановки. Она даже не подозревает о том, что у него могут быть какие-то чувства. Я думаю, дело обстоит именно так, — заявила Софена. — И никак иначе. Иначе просто быть не может.

— Почему?

— Было бы нелогично.

Обе помолчали, обдумывая ситуацию. Наконец Софена обняла подругу за плечи.

— В конце концов, какое нам дело до чужих любовных проблем, когда у нас имеется собственная?

Аббана прижалась головой к груди Софены.

— Какая ты теплая, — вздохнула она. — В конце концов, я вообще не уверена в том, что мне нужен какой-то мужчина...

Софена провела ладонью по ее волосам.

— Может быть, мужчины и не нужны — ни тебе, ни мне, — проговорила она сквозь зубы, — но они должны знать свое место.

— Оставь ты это, — попросила Аббана.

— Не могу.

Аббане вдруг расхотелось спорить.

— Ладно, — пробормотала она, — делай что хочешь... все равно. Правда.

— Вот и хорошо, — сказала Софена. И вдруг замерла.

Аббана ощутила напряжение подруги и сразу насторожилась.

— Тихо, — еле слышно выдохнула Софена.

Обе застыли, стараясь даже дышать потише. В крохотную щель, которую оставляла им густая листва, видны были магистр Даланн и магистр Алебранд. Сейчас, когда они стояли бок о бок, их очевидное сходство бросалось в глаза сильнее обычного.

Аббана внезапно подумала о том, что прежде никогда не видела обоих магистров вот так, рядом друг с другом. Они как будто избегали сходиться вплотную, чтобы узы их родства не выглядели такими заметными.

«Интересно, почему? — мелькнуло у Аббаны. — Стыдятся они этого родства, что ли? Конечно, внешность — не ахти, гордиться нечем, но ведь они в этом совершенно не виноваты. Мало ли кто каким уродился. Бывают, например, карлики или горбуны... Впрочем, они как раз и есть — горбуны и карлики».

Подруги изо всех сил прислушивались к разговору магистров, но уловить могли лишь немногое — те говорили очень тихо и очень быстро, как будто нарочно проглатывали слова. Несколько раз Аббане казалось, будто она различает имя новенькой студентки — Фейнне. И еще странное слово «чильбарроэс», произнесенное с явным страхом.

Магистр Алебранд, едва услышав это слово, затряс головой, а магистр Даланн кивнула и притопнула ногой, после чего они уставились друг на друга озабоченно и с некоторым раздражением.

Софена неловко шевельнулась — ей было неудобно сидеть. Даланн сразу уловила этот звук и обернулась в сторону беседки. Девушки похолодели. Им показалось вдруг, что магистры, обнаружив присутствие невольных соглядатаев, попросту убьют их.

Но ничего подобного, естественно, не произошло. Магистр Даланн отвернулась от беседки и весьма отчетливо произнесла:

— И вот еще, магистр. Я бы хотела узнать, каковы успехи господина Пиндара в области оптики.

— Весьма средние, — ответил Алебранд. — Почему это вас вдруг заинтересовало?

— Он развивает теорию эстетики безобразного, — пояснила Даланн. — Разумеется, надлежит поощрять свободное парение мысли у юношества. Но мне бы не хотелось, чтобы «эстетика безобразного» возобладала в умах нынешнего поколения. А такое, к сожалению, будет возможно, если адепт данной теории — человек обаятельный и успешный.

— Совершенно не успешный, — отрезал Алебранд.

— Я хотела бы вас попросить быть с ним построже, — сказала Даланн.

— Нынче же заставлю прилюдно плюхнуться на землю, — обещал Алебранд. — И объявлю полной бездарностью. Надеюсь, это отобьет у остальных охоту прислушиваться к его поэтическим бредням.

— Благодарю от всего сердца, — произнесла Даланн и быстро засеменила прочь по садовой дорожке.

Алебранд, немного помедлив, зашагал в противоположную сторону.

Девушки в беседке перевели дух.

— Вот так дела! — протянула Аббана.— Стало быть, они ловко манипулируют нами, а мы и не подозревали об этом!

— Лично я подозревала, — заявила Софена. — И более того, не вижу в этом ничего удивительного. Наоборот, это вполне закономерно. Они были бы плохими преподавателями, если бы не манипулировали сознанием учащихся. Лично я получила сегодня отличный урок. Всегда буду поступать так же.

Аббана высвободилась из ее объятий.

— Иногда мне кажется, Софена, что ты — чудовище.

Софена польщенно улыбнулась.

— Разумеется, я чудовище. Монстр. — Она вздохнула. — Нет, Аббана, просто жизнь в принципе такова. И с этим ничего не поделаешь.