Прозрачный старик и слепая девушка

Глава двадцатая РАЗЪЕЗД

Роол отбыл из Академии, увозя с собой тело сестры в особом сундуке, саженцы розовых кустов, которые будут высажены на ее могиле, и пачку стихотворений Пиндара, посвященных Софене.

Пиндар был заранее предупрежден Аббаной. «Этот Роол — исключительный человек! — горячо говорила Аббана. — Для него сестра была всем. Она трагически заблуждалась на его счет, понимаешь? Считала его предателем. Глубочайшая ошибка! К несчастью — вполне обычное дело. Роковое непонимание между близкими».

«А от меня-то ты что хочешь?» — наконец удивился Пиндар.

«Роол думает, что ты посвящал Софене стихи».

«Ну и что?»

«Посвяти ей что-нибудь и подари ему. Он будет тебе благодарен».

Поэт ненадолго задумался.

«Я не успею дописать поэму... Сейчас я пишу поэму на смерть Софены... Точнее, это поэма о сущности смерти, о красоте распада... Но она посвящена Софене, если ты понимаешь, что я хочу сказать».

Аббана сморщилась.

«Нет, для Роола куда лучше подойдут твои старые стихи. Те, где про цветы и звезды. Ему больше поправится такое».

Пиндар хотел было рассердиться — «буду я еще потакать вкусам невежественной публики!», однако Аббана быстро укоротила его. «У хорошего человека — большая беда. И ты как поэт можешь его утешить».

И Пиндар сдался.

А сдавшись, ощутил себя очень сердечным, добрым и самоотверженным. Это ощущение тревожило его и было непонятным.

Почти сразу же после Роола из Академии Коммарши уехала и Фейнне. Ее отбытие оказалось для всех полной неожиданностью. Девушка не простилась ни с кем из новых друзей и даже не предупредила их о своем намерении.

На практикуме по эстетике магистр Даланн объявила:

— Госпожа Фейнне нас покинула. Срочно умчалась. Должно быть, неотложное дело. Нас не известили. Кратенькая записочка — и до свидания. Что ж, у богатых господ свои причуды.

— А что я говорил! — сказал Пиндар. — Должно быть, это она из-за дуэли. Дрянь, конечно, история, но ведь Фейнне-то здесь ни при чем!

— Очень даже при чем, — возразил Гальен. — По большому счету дрались-то из-за нее.

— Как это? — деланно изумился Пиндар.

— Не прикидывайся глупее, чем это простительно поэту, — сказал Гальен. — Всем известно, что Эгрей за ней увивался, а Софену это бесило. Кроме того, между нами — Софена ведь завидовала Фейнне.

— Завидовала слепой? Ха, ха, ха, — сказал Пиндар.

Ренье встал на скамью и проговорил негромко, но так, чтобы все слышали:

— Я считаю для себя невозможным находиться рядом с господами, которые могут так говорить о достойных девушках.

Он легко спрыгнул на землю и ушел, почти не хромая.

А за его спиной еще долго кипели голоса.

Выслушав брата, Эмери только головой покачал.

— Что молчишь? — возмущался Ренье. — Видел бы ты их лица! Как они ненавидели Фейнне за то, что она сочла их общество... отвратительным! А ведь она права! Они отвратительны. Должно быть, все они завидуют ее богатству и знатности. Так завидуют, что даже про слепоту забыли.

— Нам с тобой хорошо рассуждать, — возразил Эмери, — у нас с деньгами все в порядке. А нас они почему-то не ненавидят.

— Неизвестно еще, о чем они шепчутся за нашей спиной, — сказал Ренье. Он сел, обтер лицо рукавом и тотчас потянул рубаху через голову. Ему было жарко. — Правильно сделала Фейнне, что уехала. Нечего ей водиться с такими...

— С какими? — осведомился Эмери.

Ренье сдернул с головы рубаху и уставился на брата.

— Ты что, защищаешь их?

— Нет, просто пытаюсь понять, что происходит. Говоришь, Фейнне уехала?

— Сбежала — так точнее. Собралась и скрылась. Элизахар тоже хорош! Мог бы предупредить. Хоть бы записку оставил в «Колодце», что ли...

— Если не оставил, значит, не счел нужным, — сказал Эмери.

— Даже наемник гнушается нашей дружбой! — с новой силой закричал Ренье. — Даже он! Так что говорить о ней...

— Он делает то, что она приказывает, — сказал Эмери успокоительно. — Смотри не лопни, Ренье.

— А она даже не останавливала их. Пусть себе говорят гадости, чем больше, тем лучше!

— Кто она?

— Магистр Даланн.

— Действительно странно, — согласился Эмери. Обычно Даланн не позволяла студентам вести посторонние разговоры на своих занятиях.

— Я больше не могу, — пожаловался Ренье и повалился на кровать. — Я должен отдохнуть. Поехали к морю. Куда-нибудь в Изиохон. Бабушкин управляющий должен скоро привезти нам денег. Давай все бросим, как Фейнне, и уедем. Будем плавать в море, пить кислое вино и питаться жареными осьминогами. Именно этим занимаются на отдыхе все приличные люди из общества — чтоб ты знал.

— Сдадим экзамены, тогда и уедем, — сказал Эмери.

— Я хочу сейчас... — проныл Ренье совершенно по-детски.

Эмери подошел к своему сундуку, открыл его и начал перебирать ноты. Потом заиграл какую-то незнакомую для брата пьесу. Ренье насторожился: такой музыки он прежде не слышал. Диссонансы резали слух, неожиданные аккорды на самых высоких регистрах пугали. В музыке глухо гудела ненависть и лязгало оружие. К финалу она чуть притихла, попыталась было заструиться — и взорвалась фонтаном отчаяния.

Эмери отдернул пальцы от клавиш. Стало очень тихо. Как в могиле.

— Ты прав, — сказал Эмери, — пора нам с тобой уезжать отсюда.

Сборы в дорогу много времени не заняли — все принадлежащие братьям вещи легко умещались в двух небольших дорожных сундучках. Сложность, как всегда, представляли клавикорды: требовалось найти достаточно вместительный экипаж, и Эмери отправился в Коммарши, чтобы заняться этим.

Ренье написал поручение управляющему, который должен был вскорости доставить деньги: часть суммы предназначалась для уплаты квартирной хозяйке в Коммарши, а остальное пусть привезет в Изиохон, в мэрии будут знать адрес.

Братья решили не объясняться с университетским начальством. Если Фейнне позволяет себе подобные выходки, то чем хуже внуки благородной Ронуэн? Академия начала подгнивать — очень на то похоже.

Закончив письмо, Ренье вздохнул. Вдруг ему стало жаль всего: и учебы, и товарищей, и беспечных вечеров в «Колодце». Пусть лекции бывали скучноваты, диспуты — глуповаты, а товарищи — и того хуже; но все-таки они были значительной частью его жизни. Может быть, лучшей. Кто знает? Будет ли еще такое чудесное время, когда можно только брать? Более того, когда от молодого человека требуют, чтобы он брал: знания, эмоции, ощущения, впечатления.

Ладно, подумал Ренье. Решено — пути назад нет. Стараясь утешить себя, он попытался представить себе завтрашний день. Вот он снова отправляется в сад Академии, там цветут розы, но ни Фейнне, ни Элизахара, ни Софены больше нет, у Аббаны больной вид, половина студентов — кислая, с перекошенными лицами, другая половина — фальшиво бодрится, преподаватели сурово намекают на экзамены: старайтесь, постигайте премудрости удобрения репы, иначе никогда вам не сделать ваши грядки лучшими в мире, и даже Эльсион Лакар — эльфийская кровь, — питающая жизнь нашего Королевства, вам не поможет...

О нет! Куда же запропастился Эмери? Скорей бы уж он вернулся. Ренье перевел взгляд на клавикорды, как будто инструмент мог ему сообщить, где задержался хозяин. Но клавикорды ответили весьма угрюмо: они не любили переездов. Их всякий раз приходилось настраивать заново. Они боялись за свою красивую крышку из розового дерева с узорами, похожими на разводы, какие бывают в гладком озере, когда на него попадают первые капли дождя.

Клавикорды доставляли братьям немало неудобств при переездах. К примеру, нельзя было, повинуясь импульсу, вскочить на коня и умчаться куда глаза глядят. И несмотря на это, Ренье никогда и в голову не приходило роптать на увлечение старшего брата музыкой. Потому что это было, скорее, не увлечением и даже не призванием — музыка была его способом жить.

Эмери не мыслил себя без мелодий. Он, наверное, умер бы, если бы у него отобрали инструмент. Мелодии, накапливаясь в душе, разорвали бы его в клочья.

Эмери возвратился, когда уже темнело. Он нанял возницу с большой телегой, готового тащиться до Изиохона. За три дня пути этот сквалыга запросил пятнадцать золотых — последние деньги, какие оставались у Эмери.

«С Генувейфой проститься не успел, — подумал Ренье. — С ней бы надо расстаться по-хорошему. Впрочем, зачем обязательно расставаться? Что помешает мне приехать и повидать ее?»

Господская затея — тащиться в лес на ночь глядя — ничуть не смущала возницу.

— За пятнадцать золотых хоть на голове ходите, — заявил он, поигрывая кнутом. — Мне так все равно. Я могу и ночью не спать, и днем, а потом зато сразу по два дня сплю.

Это известие, противу всех ожиданий возницы, отнюдь не привело его нанимателей в восторг. По правде говоря, оба они мало обратили на него внимания. «Одно слово, господчики», — подумал возница чуть обиженно.

Втроем они вынесли из комнат клавикорды и бережно водрузили их на телегу. Затем еще провозились, привязывая и укрывая плотными покрывалами. И только после того, как Эмери убедился в том, что с инструментом все в порядке, принесли остальные вещи.

Возница изумленно глядел на сундучки братьев.

— Эдакие фитюлечки, — высказался он. — Что же это вы так небогато живете?

И снова никто не пожелал вступать с ним в рассуждения. «Да, господчики знатные, — подумал он. — Хороших кровей. Задору в них много».

Сделав такой вывод касательно своих нанимателей, он вновь утешился мыслью о пятнадцати золотых. «Малоимущий седок иной раз лучше, — мысленно рассуждал сам с собой возница, — он разговорами доплачивает, любезностью. А эти — кинули деньги и дальше молчком. Как будто я не человек».

Братья между тем в последний раз окинули взглядом свою комнату и переглянулись.

— Вот и все, — сказал Эмери.

— Тебе тоже грустно? — откликнулся Ренье.

— Уезжать всегда грустно.

— Это верно, — встрял возница.

Братья забрались в телегу. Возница сердито чмокнул губами, и лошадь тронулась. Мимо потянулись знакомые улицы, мелькнул на окраине «Колодец», а затем путешественников поглотила ночная тьма.

Луны светили, обе почти в зените, над густым лесом, окружавшим Коммарши. Через лес приблизительно день пути, объяснил возница, дальше начинаются возделанные поля, а затем почти сразу начинается море.

— За хребетчик перевалим — и вот оно, — выразился возница.

Лес выглядел теплым, мощным существом, с замедленным дыханием и очень внимательными затененными глазами. «Странно, — думал Ренье, покачиваясь на телеге, — вот мы — внутри этого существа, движемся по его артерии — так, словно стали его частью... Хорошо быть частью чего-то большого, могучего. Должно быть, солдатам в огромной армии так же уютно, как нам сейчас...»

Телега качалась, деревья, обступая путников, шептали невнятно и таинственно. Братьев начало клонить в сон.

Неожиданно Эмери проснулся, как от толчка: нечто постороннее, отвратительное взрезало целомудренную лесную тишину. Он открыл глаза и увидел впереди мелькание факелов.

— Останови, — велел Эмери вознице.

Тот беспечно натянул вожжи, и конь послушно встал. Равнодушный к людским заботам, конь тотчас потянулся к траве, растущей на обочине.

— Что там, впереди? — спросил Эмери.

Возница обернулся.

— А, не знаю, — ответил он.

— Там есть деревня?

— Нет вроде бы. Да, точно — нет деревни. Какая деревня в лесу? — Он засмеялся, довольный своей догадливостью. — Нет, в лесу, господин хороший, совершенно определенно нет деревни.

Словом «определенно» возница явно очень гордился.

— Откуда свет? — снова спросил Эмери и потряс за плечо брата: — Проснись же!

Ренье открыл глаза, попытался было вновь опустить веки, но безжалостный Эмери не позволил.

— Просыпайся. Неладное там что-то, а у нас полторы шпаги на двоих.

— Зачем же шпагой? — почему-то обиделся возница. — Может, там охотники...

— Ночью? Кого они ловят ночью?

— Может, хищник завелся...

Ренье присмотрелся. Огни двигались, как будто множество людей с зажженными факелами беспорядочно бегало среди деревьев. Затем донесся громкий отчаянный крик.

— Точно, зверь! — обрадовался возница. Он просто ликовал, наслаждаясь собственной опытностью и догадливостью.

— Нет, — покачал головой Эмери, — так кричит человек.

Крик повторился. И ему ответил дружный злобный вой.

— Едем туда, — приказал Эмери.

Возница тронул коня.

— Мы и так собирались туда ехать, — сообщил он. — И нечего было останавливаться.

С каждой секундой огни становились все ярче и как будто умножались перед глазами. Дорога все время петляла, она то приближалась к огням, то как будто удалялась от них, а затем, после последнего поворота, перед путешественниками внезапно открылась сенокосная поляна, и на ней — полтора десятка людей и несколько маленьких, распластанных на земле костров. В прыгающем багровом свете огней видны были черные одежды, подпоясанные веревками, сердитые лица, грубые пальцы, сжимающие гладко отесанные дубинки и пылающие факелы.

Эмери поразили глаза одного из них: так смотрит не охотник, готовый гнаться за добычей, но любовник, предвкушающий ласки возлюбленной. И этот взор, мелькнувший перед юношей, испугал его гораздо больше, чем сама ночная встреча в чаще леса.

Эмери быстро пересчитал собравшихся. Да, не больше пятнадцати. Они все время переходили с места на место, и оттого поначалу казалось, будто их — добрых три десятка.

Ренье спрыгнул с телеги, и тотчас к нему приблизился один из «черных». Размахивая факелом, он ступал горделиво, вразвалку, с явным намерением произвести впечатление. Так ходят простолюдины, изображая важных господ, и у Ренье сразу засосало под сердцем от дурного предчувствия.

Бабушка, госпожа Ронуэн, всегда говорила: «Если холопы начинают корчить из себя дворян — жди беды. Пока они свое место помнят — от души уважай их и не забывай благодарить; но смотри, чтобы не начали оценивать в золотой то, чему здравая цена — три полушки».

Ломая язык «на деликатный лад», рослый, заросший бородищей человек произнес:

— Любезнейший нам привет сиею ночною порою, уважаемые господа!

— Доброй ночи, — отозвался Ренье.

— Могу ли со всей любезностью поинтересоваться — для каких важнейших причин путешествуете вы несусветною порою? — продолжал человек в черном.

Ренье ответил — спокойным и вместе с тем назидательным тоном, как будто преподавал собеседнику урок правильной речи:

— В этом нет никакой тайны. Мы направляемся из Коммарши в Изиохон, добрый человек, и припозднились с выездом, а времени терять не хочется.

Как и следовало ожидать, назидание пропало втуне.

— Достохвально, — изрек человечище и перебросил факел из руки в руку. Дубинка висела у него на поясе.

— Теперь и мы хотели бы задать вам пару вопросов, — продолжал Ренье.

— Сие весьма возможно, — важно согласился предводитель.

Прочие начали обступать братьев, однако пока что держались на некотором отдалении. Предводитель их поднял руку, призывая к молчанию и неподвижности, и они застыли, каждый приняв ту позу, которая — по его разумению — соответствовала торжественности и таинственности момента. Иные растопырили руки, другие, напротив, застыли как столбы, один расставил ноги пошире и оперся на дубинку, как на рыцарский меч.

Эмери, внимательно наблюдавший из телеги за странными людьми, отметил эту позу: так любила стоять Софена. Только Софена выглядела при этом трогательно — или так представляется теперь, когда она умерла? — а мужлан, пародирующий знатного воина, смотрелся жутко.

— Предполагаю я, — продолжал предводитель, обращаясь к Ренье, — что любопытствуете вы, уж не разбойников ли встретили. Отвечу сразу: отнюдь нет.

— У разбойников другие лица, — честно сказал Ренье. Он не стал уточнять свою мысль и потому был понят неправильно — в лестном для толпы смысле.

Предводитель обернулся к своим, и те разразились приветственными кликами, размахивая факелами и ухая на разные голоса. Затем предводитель вновь повернулся к Ренье.

— Да, благородный юноша, вы правы. Не разбойники мы, но вершители справедливости.

— Пусть участвуют! — гаркнул один из мужланов.

— А то! — поддержал его другой.

Казалось, они не двигаются с места, но тем не менее — Эмери видел это совершенно ясно, — с каждым мгновением все приближались, готовясь сомкнуть кольцо и навалиться на путников сплошной людской массой. Пока они еще порознь, хотя бы чуть-чуть, пока их плечи не соприкасаются, еще остается вероятность, что их удастся остановить. Но стоит им слиться воедино — и бесформенное, многорукое, разъяренное, тупое существо поглотит и Ренье, и Эмери, и всю музыку мира.

— Молчать! — рявкнул предводитель.

Недовольное ворчание прокатилось и стихло.

— Мы — за справедливость! — возгласил предводитель «черных» людей. — Мы — искатели истины и света!

— Поэтому вы бродите по ночам? — подал голос Эмери.

Предводитель подошел к телеге и посветил на нее факелом. Эмери ответил на его пытливый взгляд спокойно, почти равнодушно.

— Я так и не понял, о какой справедливости и о какой истине вы толкуете, — объяснил молодой человек. Он держался чуть свысока, как и подобает при разговоре с мужланом, и в то же время доброжелательно — как подобает в разговоре с мужланом, который пока что ни в чем не провинился.

— Вы братья? — Предводитель переводил взгляд с одного знатного молодого человека на другого.

— Это несомненная истина, и я охотно сообщаю ее тебе, — согласился Эмери. — А теперь поделись со мной своей правдой — и мы будем квиты.

— Да убить их! — заревел кто-то из толпы.

— Молчать! — заорал предводитель.

Ночь гудела, готовая в любое мгновение обратиться в чудовище. «Сколько еще по всей стране таких — тупых, сбитых с толку? — думал Эмери, прислушиваясь к угрожающему сопению и топотанию ног. — Сколько скрывается их в сегодняшней ночи? Кто они такие? И кто управляет этим роем, где их пчелиная матка?»

Конь удивленно дергал ушами, но смирно стоял на месте. Люди всегда приводили это животное в полнейшее недоумение, и он давно уже отказался от всяких попыток понять их поступки.

— Мы не разбойники, — снова повторил предводитель. — Мы за справедливость. А несправедливость — в том, что Королевство осквернено. Да, осквернено!

— А-а! — ревели в темноте и трясли огнями.

— Осквернено! Эльфийская кровь оскверняет нашу землю! — Предводитель постепенно распалялся. Он стал как будто еще выше ростом, рот его разевался все шире, превращаясь в черную пропасть, и оттуда вылетали слова: — Нелюди проникают в наши дома! Нелюди совокупляются с нашими юношами! Рано или поздно такая нелюдь залезет и в королевский дом! В королевскую постель! Эльфийская кровь возродится в жилах правящей династии, а это значит...

И тут он замолчал, как будто незримый нож разом обрубил его язык. Гул за спиной предводителя неуклонно нарастал: одетые в черное, озаренные факелами, люди раскачивались и мычали сквозь зубы все громче и громче пока наконец их голоса не слились в единый, мощный зов утробы.

Против воли зачарованный, Эмери слушал эту зловещую музыку. Для маленькой пьесы она была слишком страшна: такое может существовать только как эпизод внутри большого симфонического произведения.

«О чем я думаю? — сердито оборвал он себя. — На нас вот-вот обрушится толпа разъяренных мужланов, а я размышляю о симфониях...»

— ...а это значит, — закричал снова предводитель, дернувшись, как будто его подкололи сзади острым шомполом, — это значит, что на престоле Королевства опять на долгие века воцарятся эльфы! И снова наша многострадальная земля окажется в рабстве!

— Позвольте, — перебил Ренье, — на каких основаниях вы изволите называть нашу землю многострадальной? Насколько я знаю, урожайность... — Он попытался привести несколько цифр, которые заучивал для экзамена по почвоведению, но был бесцеремонно перебит.

Дружный топот обрушился на землю поляны. Гремело так, словно по ней шагал, переваливаясь с боку на бок, великан. Голоса гудели в лад:

— Неурожаи! Голод! Голод! Голод!

— Обычное нежелание работать! — фыркнул Эмери.

— Нас заставляют трудиться! — кричал предводитель. — Эльфы! Эльсион Лакар! Их кровь — это яд!

— М-м-м-м... — непрерывно гудело на поляне, низкий, нечеловеческий звук.

— Обобщим, — предложил Эмери. Он только что дал себе мысленную клятву: никто и ничто не выведет его из себя. — Вам не нравятся эльфы. По этой причине вы надеваете черное, вооружаетесь дубинками и собираетесь по ночам в лесу. Я правильно понимаю? В таком случае, ответьте на один вопрос: вы уверены, что это — действенное средство против эльфийской крови в жилах правящей династии?

Он помолчал и, не слыша ответа, добавил:

— Не подумайте, что я насмехаюсь. Просто мне хотелось бы выяснить все до конца. Возможно, мы даже присоединились бы к вам.

— Это было бы самым разумным из всего, что вы могли бы совершить во всей своей жизни! — торжественно изрек предводитель, и Эмери опять показалось, что он говорит не своим языком и не своим голосом. — Я могу убедить вас! Я могу убедить вас — как некогда убедили меня и всех этих добрых людей! И еще тысячи и тысячи других, по всей стране, — мы все знаем это...

«Тысячи, — подумал Эмери. — Пока что они просто болтают. Машут факелами, проклинают Эльсион Лакар. Но настанет некий день, о котором никто из нас пока не подозревает, — и пчелиная матка позовет их в свое гнездо. И они полетят. Огромные разъяренные рои. Им будет безразлично, кого жалить. Они захотят излить свой яд и умереть...»

Предводитель чуть посторонился. В рядах его сторонников произошло движение, и вперед вытолкнули странное существо. Впрочем, оно имело определенное сходство с человеком. Высокое, тонкое, с копной спутанных волос, падающих на лицо, пленное создание было связано двумя сыромятными ремнями: один прикручивал локти к талии, другой стягивал лодыжки. Чуть заостренные ушки высовывались между прядями, тощие плечи тряслись.

— Эльфийское отродье! — заревел предводитель, тыча факелом пленнику почти в самое лицо.

Ренье испугался, что сейчас займутся волосы и одежда, но каким-то чудом обошлось.

Искаженные мечущимися тенями лица собравшихся представлялись теперь дьявольскими образинами. Провалы глаз и ртов зияли, точно были входами в преисподнюю, и оттуда, как чудилось Ренье, рвался наружу дикий ужас. Ужас неприрученного зверя перед запахом человека — загнанного в ловушку, устрашенного не смертью, но чем-то большим, чем смерть. Чем-то, чего он не понимает, но что убивает его.

Эмери слышал, что некоторые из собравшихся уже охрипли; следовательно, скоро они перестанут орать и приступят к завершающему действу.

— Побьем ее дубинками! — крикнул предводитель. — Никогда ей не совращать сыновей человеческих!

— А-а... — рычала и завывала ночь.

И Эмери казалось, будто он слышит, как откуда-то из невероятной дали другая такая же стая отзывается ликующим, злобным воем.

«Нет, — подумал Эмери, — им не испугать меня!»

— Стойте! — Молодой человек спрыгнул с телеги и чуть покривился, когда неловко ступил на больную ногу. — Вы не можете это сделать!

Предводитель усмехнулся и похлопал себя дубинкой по сгибу локтя.

— Почему это?

— Да просто потому, — сказал Эмери спокойно, — что я вам запрещаю.

Ренье подошел к брату и обнажил шпагу.

— Пожалуйста, отдайте нам эту женщину, кем бы она ни была, и расходитесь по домам, добрые люди, — продолжал Эмери. — Мы разберемся и решим, как с ней поступить. Так будет разумнее всего.

Предводитель вплотную надвинулся на братьев. Они ясно видели его лицо, озаренное светом факела: глубокие морщины, мешки под глазами, мясистые губы, постоянно двигающиеся в бороде.

— С ней, стало быть, заедино? — проговорил он. — Вы, богатенькие, завсегда с ними.

Он раздвинул губы, и Эмери увидел редкие желтые зубы.

«От него так пахнет, словно он ест мертвечину», — подумал Эмери.

Ренье тихо свистнул сквозь зубы. Это был их старый условный знак: быть начеку — сейчас начнется.

Эмери все еще смотрел на предводителя, когда взор «черного» неожиданно изменился: из глаз ушла осмысленность, зрачок метнулся и помутнел, в нем отразились обе луны, а затем все исчезло — веко опустилось, и предводитель «черных» рухнул на землю. Ренье едва успел выдернуть шпагу.

— Грязный прием, — сказал Эмери брату. — Он не ожидал атаки.

— Их пятнадцать, а нас двое, — ответил Ренье.

Он отсалютовал трупу и прыгнул вперед.

Люди с факелами не сразу поняли, что происходит. Ренье вертелся среди них, как демон: он успел ранить в руку одного, пырнуть в живот другого и перерезать горло третьему, когда оставшиеся набросились на него и окружили. Со стороны казалось, что Ренье тонет в густом черном море.

Эмери выдернул из-за пояса кинжал и метнул его, угодив в чью-то черную спину. Спина была очень широкой — грех промахнуться. Человек зашатался и повалился. Он умер так кротко, что Эмери ощутил укол сожаления.

Однако картина, которая открылась перед ним в образовавшуюся брешь, разом изгнала из головы Эмери все покаянные мысли. Ренье теснили со всех сторон. Если бы нападавшие не мешали друг другу, они давно бы размозжили голову младшему брату.

Испуская крики — явно в подражание дяде Адобекку, который приезжал в замок охотиться на лисиц, — Ренье метался в кругу врагов. Еще один недруг закачался, но удержался на ногах, а другой ловко попал Ренье по локтю левой руки и выбил у него кинжал. Эти люди, одетые в черное, не переговаривались, но испускали глухие утробные звуки и, казалось, понимали друг друга без слов, точно были частями единого организма.

Эмери, сильно хромая на бегу, ворвался в круг. Его почти сразу ударили дубинкой по плечу. Неловкий выпад шпагой был ответом, укол пришелся врагу в середину ладони, и человек в черном испустил пронзительный визг.

Эмери отчаянно пробивался к брату. Люди в черных одеждах, почувствовав вторжение в свою среду второго раздражителя, почти сразу рассыпались и слепили вместо одного огромного кома два поменьше.

Эмери задыхался от зловония, шерстяные тряпки лезли ему в глаза, забивали ноздри, грязные пальцы ухватили его за угол рта и начали рвать. Эмери ткнул кулаком в чье-то горло. В уши ему сопели.

«Замечательный способ умереть», — подумал Эмери. Ужас наконец взял верх в его душе и, словно желая отомстить за долгое ожидание, впился в сердце молодого человека с такой яростью, что Эмери невольно застонал.

И тут раздалось оглушительное лошадиное ржание. Ни мгновения братья не думали, что слышат голос той смирной лошадки, которая привезла их на поляну. Нет, кони были незнакомые, разгоряченные скачкой. Их копыта громко застучали по земле.

Рой нападавших распался. Двое или трое «черных» были сбиты с ног, один получил копытом по голове и покатился по земле, пятная траву черной кровью.

Ренье увидел громаду всадника совсем близко и закричал:

— Помогите нам!

Второй всадник галопом объезжал поляну, настигая бегущие точки факелов и опрокидывая их на землю.

Эмери тяжело переводил дыхание. Несколько «черных» ползали по земле и приглушенно рыдали. А связанное ими существо все так же молча стояло возле растоптанного костра и не делало ни малейшей попытки прятаться.

Второй всадник вернулся.

— Удрали, — сообщил он.

Первый глухо пробормотал:

— Что здесь происходит?

Оба спешились и подошли к братьям. В это самое мгновение, словно нарочно, порыв ветра раздул один из угасавших костерков, и Эмери увидел знакомое лицо.

— Гальен! — удивленно выговорил он.

— Эмери! — обрадовался Гальен. — То-то мне почудилось, что голос знакомый... А кто это с тобой? И во что вы вляпались?

— А с тобой кто — Аббана?

Девушка засмеялась.

— Вот это встреча! Что здесь происходит? Почему они хотели убить тебя, Эмери? И кто этот юноша?

Ренье похолодел. Бабушка ясно предупреждала: никто не должен знать, что их двое.

Он едва не вскрикнул, когда услышал, как старший брат преспокойно отвечает:

— Да братишка мой младший, Ренье. Сегодня утром приехал и утащил меня к морю. Мы с клавикордами провозились до вечера, вот и выехали ночью...

— Даже не простились, — упрекнула Аббана.

— Так ведь вы уехали кататься, — легко возразил Эмери. — Я заходил, а тебя дома не было.

— Это верно, — согласилась Аббана. — Ну, знакомь нас.

Ренье приблизился и остановился так, чтобы огонь не слишком хорошо освещал его.

— Госпожа Аббана. Господин Гальен.

Аббана засмеялась.

— Называй их просто по имени, — сказал Эмери. — У нас так принято.

— Ладно, — согласился Ренье. — Я хотел на будущий год поступать в эту же Академию. Вот, приехал поглядеть, как здесь и что. А то ведь от Эмери не дождешься чтобы рассказал.

— Это точно! — хмыкнул Гальен. — Из Эмери лишнего слова не вытянешь.

Они пожали друг другу руки. Ренье ощутил страшное облегчение и вместе с этим чувством на него навалилась слабость. Он шумно перевел дух.

— Если бы вам не вздумалось покататься, нас бы, пожалуй, сегодня прибили дубинками, — признался Ренье. — Я очень рад нашей встрече. Вдвойне рад знакомству с друзьями брата. Отвратительно было бы погибнуть вот так...

— А вы здесь как очутились? — спросил Эмери у товарищей. — Далековато вы забрались для обычной прогулки.

— Мы взяли лошадей в конюшне Коммарши, поехали развеяться... — начал Гальен, чуть смущаясь.

— И заблудились, — подхватила Аббана. — Точнее, это я заблудилась. Гальен просто меня сопровождал.

— Да ладно тебе, — сказал Гальен. — Мы действительно потеряли дорогу, а тут ночь...

— И факелы!

— Объясните же наконец, что здесь произошло! — потребовал Гальен.

— Где пленник? — спохватился Эмери.

Ренье быстро подошел к связанному созданию и перерезал ремни.

— Прости, — сказал он негромко, — нужно было сделать это чуть раньше.

— А я знала, господин Эмери, что ты придешь, — сообщило существо, отбрасывая волосы с лица. — Я им так и сказала.

Ренье не выдержал — ахнул: Генувейфа!

Дочка гробовщика смотрела на него ясно, бесстрашно. Она как будто совершенно не была испугана случившимся.

— Меня зовут Ренье, — быстро сказал молодой человек. — Ренье. Ты запомнила?

— Как не запомнить! Я же всегда говорила, что твое имя не Эмери! — обрадовалась она. И вдруг разрыдалась: — Они такие злые, такие страшные! Зачем они меня связали? Они показывали мне дубинки и все объясняли, как будут бить меня и в конце концов убьют. И вообще — что они со мной сделают. Почему они это хотели? Тебя так долго не было... Где ты был?

Ренье обнял ее и прижал к себе.

— Не плачь, Генувейфа, — прошептал он.— Сам не знаю, почему я так долго не приходил. Идем.

Он подвел ее к костру. Девушка шла с трудом, спотыкаясь, и с облегчением улеглась на землю.

— Глупые мужланы приняли за эльфийку самую обычную девушку, — объяснил Ренье. — Она говорит, что живет в Коммарши. Кстати, познакомьтесь: ее зовут Генувейфа. Да, милая? Так ты назвалась? — Ренье наклонился к девушке.

По мнению Эмери, он весьма неудачно изображал, что видит это создание впервые в жизни, однако Гальен и Аббана, кажется, совершенно не замечали фальши.

Ренье чуть понизил голос и добавил:

— Мне показалось, что она немного... не в себе.

— В Коммарши считают, что я дура, — сообщила Генувейфа. — Прямо так и говорят! Прямо в лицо! Но это совершено не так. Я очень умная. Я вижу такие вещи! Вам бы никогда такого не увидеть.

Она приподняла лицо. При свете костра она действительно выглядела диковато, и кое-кто мог бы принять ее за нечеловеческое существо.

Эмери оглянулся.

— Несколько... этих... — он брезгливо покривил губы, — они еще живы. Что будем с ними делать?

— Ничего, — ответил Ренье. — Я вообще не хочу о них больше думать. Помрут — туда и дорога, а выживут — жаль, но ничего не поделаешь.

— Сбежавшие не вернутся, как думаешь? — настаивал Эмери.

— Вряд ли, — ответил ему Гальен, — мы их здорово напугали. Лично я покалечил двоих или троих.

— Здорово, — пожал плечами Эмери. — Еще одна чудесная история для Академии. Мало студентам дуэли со смертельным исходом — они еще увечат мирных поселян.

— Думаешь, в Академии об этом станет известно?

— Да, — сказал Эмери.

Он встал и сделал несколько шагов в темноту. До сидевших возле костра донеслось сопение, потом какая-то возня и приглушенная ругань, завершившаяся звонкой затрещиной. Затем Эмери вновь показался в круге света. Он тащил за собой человека, лицо которого наполовину было залито кровью.

— Я знаю его, — сказал Эмери, брезгливо выпуская своего пленника. — Узнаешь, Гальен?

— Экзекутор Коммарши! — удивленно вымолвил Гальен. — Жертва Маргофрона!

Чиновник смотрел на него с неприкрытой злобой, и Эмери вдруг поразился тому, каким тщедушным, неказистым был этот человек. «Как странно, — подумал Эмери. — Всегда хочется, чтобы убийца был, по крайней мерее, рослым, мощным мужчиной. Чтобы подлец обладал породистым лицом, красиво изъеденным печатью порока…

— Можно, я поговорю с ним? — обратился Эмери к своим друзьям.

— Тебе охота? — удивился Гальен.

— Да. — И наклонился к экзекутору. — Послушайте, я хочу понять одну вещь. Вы живете в городе, мэрия дала вам работу — может быть, не слишком почетную, но необходимую. Вы могли бы даже стать уважаемым человеком. Зачем вы связались с...

— Почему бы и нет? — перебил его пленник. — Чем они хуже вас? Эти люди любят свою землю. Они не желают ее осквернения.

— Я допускаю, что вы — больший патриот, чем я или мои друзья-студенты, — начал Эмери.

Пленник обнажил зубы и тихо зашипел. Слюна выступила в углах его рта и стала пениться. Эмери опустил веки и замолчал.

Ренье пришел ему на выручку.

— Если вы жили в городе, то наверняка знали, что девушка — вовсе не эльфийка. И все-таки допустили, чтобы ее схватили. За что ее должны были забить до смерти? Неужели этого требовал ваш патриотизм?

— Ничего я не знаю! — закричал экзекутор. — Да, я живу в городе! А мой родной брат живет в деревне! Я знаю мои корни! Я знаю, что наша почва... что эльфы... они все захватили... И где-то есть тайные эльфы.

— И их надо истребить? — подхватил Ренье.

— Да! — сказал экзекутор устало. — Именно. Потому что их женщины проникают...

Его глаза рыскали по сторонам, но не в поисках спасения, а словно бы высматривая — не притаились ли поблизости нелюди. Тщедушное тело била мелкая дрожь, зубы постукивали. Потом экзекутор застыл, как неживой, и даже перестал дышать. Наконец он медленно выпустил воздух через ноздри и опустил голову на грудь.

Ренье подтолкнул его кулаком.

— Да, да, кругом тайные эльфы. Это мы уже слышали. И вы верите в такую чушь?

— Да, — сказал пленник и поднял лицо. Утомленное, но вполне обычное, ничем не примечательное лицо, каких в толпе тысячи. — Я в этом убежден.

— И городская дурочка, по-вашему, является такой вот тайной эльфийской девой, которая вознамерилась похитить семя ваших сыновей? — спросил Эмери, кривя губы.

— Я не дурочка! — возмутилась Генувейфа.

— Вы знали ее. — Эмери схватил экзекутора за горло. — Наверняка весь Коммарши знает, что дочка могильщика — самая обыкновенная женщина. Не эльфийка. И все же вы ни слова не сказали в ее защиту. Ее забили бы дубинками у вас на глазах... А может, вам просто нравится смотреть, как умирают люди?

— А может, она не родная дочь? — проговорил экзекутор, и Эмери стало очевидно: этот человек абсолютно уверен в своей правоте.

— Давайте наконец перережем ему горло и уедем отсюда, — предложил Ренье. — Меня до крайности утомил этот человек. К тому же он представляет опасность.

Пленник вдруг улыбнулся — широко и радостно. Он выпрямился и неспешно потянулся к Эмери — так, словно хотел обнять его. Он смотрел так невинно, с такой дружеской простотой, что Эмери в первое мгновение ничего не понял.

— Берегись! — крикнула Аббана. Клинок блеснул в ее руке.

Улыбка пленника сделалась еще шире, рот начал сползать на сторону и растекаться по подбородку. Эмери ошеломленно смотрел на него. Потом он понял, что из губ экзекутора льется кровь. Аббана вытащила шпагу из тела и аккуратно положила ее себе на колени. Девушка начала тихо смеяться, одним горлом.

Из мертвой руки пленника выпал нож. Генувейфа, не обращая внимания на кровь, взяла этот нож и стала играть, бросая его в ямку. Случившееся как будто осталось вне ее внимания.

Неожиданно Аббана вскочила, уронив с колен свою шпагу, и отчаянно завизжала.

— Опять! Софена! Опять! Опять! Смерть!

Гальен схватил ее за плечи и прижал к себе. Она принялась биться и вырываться, а после затихла, длинно, печально всхлипывая.

— Нет, эдак я больше не выдержу, — сказал Эмери. — Я хотел писать научную работу по кафедре эстетики, у меня чувствительная душа. Знаете что, братцы вы мои? Грузитесь на телегу. Поедете с нами в Изиохон. За вещами пришлете потом. Садитесь и едем, немедленно. Я не могу находиться на этой поляне ни минуты дольше.

Гальен выпустил Аббану и глянул на приятеля:

— Эмери, голубчик, возможно, для тебя это прозвучит странно... но у нас нет денег, чтобы снять новое жилье в другом городе.

— За все заплачу я, — сказал Эмери. — Даже не думай о деньгах. Средства есть. Сажай ее в телегу. Там есть вино, выпейте хоть все, только успокойтесь. Ренье, возьмешь лошадей. Верни их в конюшню. И отвези домой Генувейфу, ладно?

— Ей нужно переодеться, — сказал Ренье. — Она вся в крови.

— Проклятье! — Эмери подбежал к телеге.

Возле нее он обнаружил еще двоих в черном — видимо, это были из тех, кого потоптал конь Гальена. Обнявшись, они сидели на земле и стонали.

— Вон! — заревел Эмери.

Сильно толкнув одного из них ногой, Эмери приблизился к телеге, забрался под навес и откинул крышку своего сундука. Рубаха, штаны, длинный кафтан вылетели наружу и упали на траву, медленно паря в воздухе, точно ночные бабочки. Под конец Эмери прихватил немного мелких денег.

Все. Бегом назад.

— Долго еще ждать, господин хороший? — невозмутимо спросил возница.

— Сейчас едем, — ответил Эмери.

— У, выдры! — Возница погрозил в темноту кнутом. — Непременно надо напасть и задержать людей! Все им неймется. Эльфы какие-то. Кто их видел, этих эльфов? Эльфов нет. До них не доберешься, даже если захочешь, а уж среди нас они точно жить не станут. Деликатный народ. И злой, говорят.

Он все бубнил и бормотал, развлекая сам себя.

Эмери подбежал к брату, сунул ему вещи и кошелек.

— Займись девочкой. Купи для себя верховую лошадь, договорись в конюшне. Догонишь нас в Изиохоне завтра. Все, мы едем!

И Ренье остался с Генувейфой.

Она смотрела на него лукаво. Луны опять разошлись на небе: Ассэ продолжала стоять в зените, Стексэ клонилась к горизонту. Спектр света изменился, и Генувейфа внезапно взмыла над поляной. Она проплыла несколько шагов над головой Ренье. Ее босые ноги задели его макушку. Он поднял голову, и разорванная одежда мазнула его по лицу. Девушка изогнулась в воздухе и, нависая над Ренье, обняла его за шею.

— Ты уверена, что не эльфийка?

— Мой отец не был эльфом.

— А был ли он твоим отцом?

— Разумеется, — сказала Генувейфа. — Это все знают.

Ренье взял ее за руки и притянул к себе.

— Я могу тебя поцеловать, — проговорила Генувейфа. — А Эмери — твой брат? Вы очень похожи. Сразу видно, что родные. А почему ты назвался именем брата?

Ренье поймал глазами луч, шагнул туда, где смешивались голубое и золотистое, и тоже приподнялся над землей. Он обхватил девушку за талию. Она была горячей, как зверек. Глаза Генувейфы горели.

— Я красивая? — спросила она.

— Очень, — искренне ответил Ренье.

— Я дурочка?

— Как ты попалась к ним в руки?

Она сморщилась.

— Это неинтересно.

— Мне — очень интересно.

— Правда? Тогда ладно. Я шла по лесу и пела. Разные песни. Про раковины, про кувшины с женским голосом — все такое.

— То, что тот парень говорил слепой девушке?

Генувейфа закивала. «Пиндаровы бредни, — подумал Ренье, — и снова они сослужили плохую службу. Странно. Стихи вроде бы были приличные, а сколько от них неприятностей!»

— В общем, я пела, а они как выскочат! Схватили меня, связали. Целый день мучили, пугали. Я пить хотела... К вечеру их стало много. Все с дубинами. Этот пришел, из Коммарши. Я ему говорю: ты меня помнишь, я ведь дочка гробовщика и сама теперь гробовщица, кстати. А он только отворачивается. Да ну их! Тебя вот долго не было.

— Ты знала, что я приду? — удивился Ренье.

— Если бы ты не пришел, я бы умерла, — просто ответила девушка. — Конечно, я знала, что ты придешь. Я ведь не могу умереть, правда?

Стексэ скрылась за горизонтом, и они плавно опустились на землю. «Генувейфа не может умереть, — подумал Ренье. — Как все просто».

— Ты умеешь ездить верхом? — спросил он у девушки.

Она опасливо посмотрела на лошадей и не ответила. Ренье сел в седло, наклонился и поднял к себе Генувейфу. Она была довольно тяжелой. «Надо было раньше это делать, пока мы еще летали», — подумал Ренье, усмехаясь.

Медленно он развернул коня и поехал прочь с поляны.