Прозрачный старик и слепая девушка

Глава двадцать пятая ТАВЕРНА «СЕРДЦЕ И ГВОЗДЬ»

Эмери сидел у открытого окна и быстро записывал ноты, поспевая за оркестром из арф, костяных рожков и низкого женского голоса, похожего на голос их матери. Эта музыка пока что звучала только в его воображении. Женщина пела приглушенно, как бы издалека, а арфы гремели торжествующе и вдруг утихали, словно отступая, и тогда вступали рожки, пронзительные, тревожные.

Грифели ломались в пальцах Эмери, и он стремительно хватал другие. Ноты скакали по линейкам, быстрые крючки обозначали их длительность и силу звука. Эмери давно следовало обзавестись собственным переписчиком, который разбирал бы его странный, нервный нотный почерк. А пока, в ожидании этого кудесника каллиграфии, в папках копились песни, короткие и длинные пьесы — для голоса, клавесина, арфы и других инструментов.

Сегодняшние события взбудоражили Эмери и вызвали из его души совершенно новую музыку. Младший брат знал, чем занят старший, и потому не решался его беспокоить. Он рассеянно бродил по замку и двору, в беседке встретил Фекки и поиграл с ней немного, бросая ей палочку. Фекки снисходительно приносила палочку и вежливо виляла хвостом. В конце концов она удалилась, оставив молодого наследника в одиночестве.

Ренье задумался об Аббане, о Гальене, которых они оставили так стремительно, даже не попрощавшись. Мысль пронеслась рассеянно, в ней не было ни заботы, ни сожаления, словно он вспоминал о розовом кусте, что когда-то рос у них под окном, или о симпатичной молочнице, которая приносила сливки и сметану и всегда ухитрялась так заглянуть в окно, чтобы ее грудь встопорщилась и возможно более открылась взору.

Все это очень мило, но осталось в прошлом, вот и все. Вот и все...

И, словно набежала морская волна, смывая хрупкие песчаные замки, пришла новая мысль — о предстоящей жизни в столице. Ведь дядя Адобекк, по обыкновению, так ничего толком и не рассказал.

Возле кухни служанка счищала с тела краску, а дядя Адобекк, о котором только что раздумывал Ренье, сидел на низкой ветке старой яблони, как был, в роскошной одежде, и любовался потеками разноцветной воды на теле девушки.

Служанка всхлипнула.

— Ну, ну, — успокаивающе молвил дядя Адобекк, покачивая ногой. — Не так уж это было и неприятно.

— Приятно, — вздохнула служанка.

— Госпожа Ронуэн все понимает, — заверил Адобекк. — Она не сердится на тебя. Только на меня, поверь.

— Тогда ладно. — Девушка вдруг совершенно успокоилась. — А вы подарите мне жемчуг?

— Ну, может быть, что-то другое... — начал Адобекк.

— Мы так не договаривались! — Она топнула ногой в лохани, подняв тучу брызг.

— Молчать! — рявкнул Адобекк, сидя на ветке и размахивая ногами и руками. — Хорошо, пусть будет жемчуг. И не вздумай его продавать.

— А, — сказала девушка. — Ну тогда ладно.

Заметив племянника, Адобекк спрыгнул на землю и подошел к Ренье.

— Нужно, чтобы вы подобрали себе одинаковую одежду, — сказал он. — Это крайне важно. У вас есть одинаковая?

— Да, когда мы учились в Академии, мы всегда... — начал Ренье.

Дядя перебил его:

— Отлично! Несколько комплектов. Дорожная — в первую очередь. Затем — для приемов, два или три платья. И домашняя.

— Даже домашняя? — удивился Ренье.

— Нам придется задержаться здесь на пару дней, пока все не будет готово, — продолжал, не слушая его, Адобекк. — А где твой брат? Сочиняет?

— Да.

— Хорошо, не будем ему мешать. Все-таки он гений. У гениев должны быть привилегии. Чего не скажешь о красавчиках. Нам, смазливым юнцам, приходится пробивать себе дорогу самостоятельно.

И Адобекк обнял племянника за плечи. Ренье припомнил слухи, ходившие об их дяде. Что когда-то, когда он был молод, королева сделала его своим любовником. Но спросить об этом юноша так и не решился.

В столице братья были только один раз, давно — в детстве, когда Эмери исполнилось девять лет, а Ренье — восемь. Тогда замок пережил очередное нашествие дяди Адобекка.

Личный конюший ее величества явился посреди ночи, в окружении небольшой свиты, с горящими факелами, трубами и бубнами. Все это свистело, кричало, стучало и дудело под воротами, пока наконец супруг госпожи Ронуэн не вышел на стену с луком в руках и не предупредил «негодяев», что успеет снять стрелами по крайней мере двоих, прежде чем те начнут штурм.

— Ого-го! — орал Адобекк, Его красный плащ развевался, лицо в свете факелов казалось багровым, а глаза сверкали, как у ночного хищника. — Угу-гу! Эгей! Отворяй ворота, родственник! Здесь я, гроза морей, лесов и полей! Здесь я, гроза всего на свете, черт меня побери совсем!

— Это Адобекк, — сообщил дед своей супруге, которая в одном пеньюаре также вскарабкалась на стену.

— Ронуэн, кроткая голубка! — надрывался Адобекк снизу.

— Вы пьяны, брат? — осведомилась госпожа Ронуэн.

— Естественно! — Адобекк подпрыгнул и захохотал.

— Я открою вам завтра, — объявила Ронуэн, — не то вы разгромите весь замок. Переночуйте здесь. Вам сбросят матрасы.

И она удалилась, а слуги, поднятые с постелей и крайне раздраженные этим обстоятельством, побросали со стен набитые соломой тюфяки и подушки, и гуляки всю ночь прыгали по ним и горланили веселые песни.

Наутро ворота замка отворились, но теперь дядя Адобекк со своими спутниками крепко спал среди разорванных тюфяков. Перья и солома валялись повсюду и прилипли к потным физиономиям.

Лишь к вечеру все окончательно пришли в себя. Свиту, состоявшую из пяти вполне приличных слуг (это обнаружилось после того, как они помылись и переоделись), разместили в маленьком домике за кухней, а господин Адобекк, также сменивший платье, ворвался в детские комнаты и захватил внучатых племянников.

— Я за вами, дети! — заорал он, внезапно возникая посреди комнаты, как сказочный великан.

Эмери, горбившийся возле клавикордов, прищурился и поглядел на дядю критически, а Ренье с боевым кличем повис у него на ноге.

— Сдавайся! — крикнул он.

Сказочный великан взревел и вместе с малолетним воином повалился на пол.

Вошла бабушка. Не обращая внимания на беспорядок, царивший в детской, она заговорила со своим братом:

— Я была бы вам очень признательна, дорогой Адобекк, если бы вы сперва нанесли визит мне, своей провинциальной родственнице, и поведали о причине...

— У, у, у! Ну так узнай, провинциальная родственница, что я намерен взять детей на праздник в столицу — вот и вся причина! — сообщил Адобекк, сидя на полу. — Пусть собираются. Пусть прихватят с собой все самое важное.

— Клавикорды можно взять? — тотчас спросил Эмери.

Не успела бабушка и рта раскрыть, как Адобекк закивал.

— Несомненно! А ты, дружок? — обратился он к Ренье. — Что возьмешь с собой ты?

— Самое важное, что у меня есть, — это я сам, — сказал Ренье.

— Великолепный ответ! — вскричал Адобекк и подбросил мальчишку в воздух.

И он увез братьев на праздник в столицу. Это осталось, наверное, самым ярким воспоминанием их детства.

Столичный город открылся перед ними после двух дней неспешного пути, с остановками, пикниками и музицированием. Адобекк худо-бедно справлялся с клавикордами (он действительно потащил с собой в поход тяжелый инструмент, загромоздив им карету). Эмери слушал дядину игру весьма снисходительно. Сам он играл в те годы, правда, гораздо хуже, зато уже тогда знал — как нужно, и всякое попадание мимо, пусть даже мимо правильной силы звука, воспринимал болезненно.

А Ренье просто наслаждался прогулкой, зная, что скоро она завершится чем-то невероятно прекрасным. От этого предвкушения все сжималось в груди и ужасно хотелось есть.

Столица предстала перед ними, когда они поднялись на высокий холм и остановились там перед последним спуском. Внизу лежала долина, ровная и сухая, а сразу за ней, на противоположном холме, вырастал город. Шесть рядов стен обвивали его предместья, и первая бежала прямо над тонкой речкой. Дальше, рассыпанные по земле, стояли домики с огородами и небольшими садиками.

За первым предместьем начиналось второе, третье — и везде стены, которые по мере приближения к цитадели становились все более высокими и толстыми. Над второй стеной уже вздымались башни, третья была густо утыкана ими, а что было дальше — дети не видели. Но и этого им хватило, чтобы не спать всю ночь, гадая, какой на самом деле окажется столица.

Их пропустили беспрепятственно, и они прошли через ворота четырех стен. Прислуга Адобекка, утомленная пьянством, выглядела так, словно дядюшка заставлял несчастных работать на каменоломне и подвергал их там изощренным издевательствам и пыткам. Сам же господин Адобекк, блестящий вельможа, имел возмутительно свежий вид.

Мальчики ехали на крыше кареты, а в самой карете путешествовали клавикорды. Стены ее были обложены подушечками, чтобы не повредить драгоценный инструмент, — впрочем, куда менее драгоценный, чем тот, которым Эмери владел сегодня.

Когда путешественники проходили сквозь пятые ворота, стражники заглянули было в эту карету, желая выяснить, не скрывается ли там злоумышленник. На самом деле они хорошо знали Адобекка и просто любопытствовали — что тащит с собой на сей раз неугомонный шалун. Увиденное превзошло их ожидания, и уже к вечеру по городу ходили новые россказни о великом чудаке королевском конюшем.

Племянники были далеки от этих сплетен.

Их занимало совсем другое. Центральная часть города представляла собой смешение причудливых башен, витых, многоцветных, с розовыми куполами, которые загорались удивительным золотистым огнем в лучах закатного солнца. Каждый дом простоял достаточно долго, чтобы успеть украситься: здесь — водостоком в виде пьяного господина в затруднительном положении, с удивленно вытаращенными глазами и широко разинутым ртом; там — забавным флюгером с громоотводом; где-то по стенам бежали изогнутые, выполненные в виде сложной плетенки пилястры или обвивал окно причудливый наличник.

Некоторые здания имели форму огромных статуй, так что казалось, будто по городу неподвижно бредут задумчивые исполины. Тонкие металлические и каменные винтовые лестницы обвивали их тела: иногда это были длинные локоны, выбившиеся из прически, иногда — ожерелья, гирлянды цветов, водоросли, распущенный пояс...

Королевский дворец стоял на площади — создавалось впечатление, что дома благоговейно расступились, давая дорогу этой красоте. Тонкие башенки, витые и стройные, галереи с аркадами, в просветах которых мелькали зеленые садики, маленькие павильоны с полупрозрачными крышами, похожими на воздушные пузыри, — все это теснилось за высокой стеной. В этой стене было сделано множество больших арок, которые в обычные дни закрывались тяжелыми металлическими воротами. Однако в день праздника все ворота стояли открытыми и стена выглядела ажурной — она как бы отсутствовала, и всякий любопытствующий мог увидеть почти весь дворец целиком.

Весь день братья со своим знатным провожатым гуляли по городу. Они забрались на несколько домов-статуй и полюбовались оттуда панорамой столицы, потом обедали в маленькой таверне, где Адобекка хорошо знали и подавали самые лакомые блюда. Вечером Эмери играл на клавикордах, и несколько музыкантов заплатили ему две серебряные монеты за песенку про синюю ленточку, утонувшую в реке.

Главный праздник года происходил ровно в полночь дня летнего солнцестояния. Постепенно город наполнялся тысячами горящих светильников. Повсюду вспыхивали факелы, хозяева домов вывешивали перед входом гирлянды из разноцветных фонариков, выставляли на окна глиняные и медные лампы. Горожане ставили перед своими светильниками плошки с водой, чтобы бегали блики. Огонь мерцал повсюду, как будто отражаясь в небе, полном звезд.

На площадях и в раскрытых окнах домов звучала музыка. На празднике запрещалось играть громко, поэтому всякий гуляющий по городу поминутно погружался в новую музыкальную стихию: только что лютня побрякивала о кудрявой девчонке — и вот уже виола тянет задумчивую песню о восходе солнца и проснувшихся птицах, а дальше начинается песенка арфы о прекрасной молодости, но вот шагнешь за угол — и клавикорды приглушенно гремят о любви...

На большой площади перед самым дворцом воздвигли алтарь — древний камень, посеревший от времени, но некогда белоснежный, с простым, грубоватым орнаментом в виде гирлянды цветов. Вокруг установили светильники в высоких поставцах. Масло лучшего качества бездымно пылало в плоских чашах.

Люди собирались вокруг, залезали на крыши, высовывались из окон. Адобекк, пользуясь своим высоким положением, провел мальчиков прямо во дворец и нашел для них хорошее место на стене. Правда, им пришлось стоять, зато все видно было как на ладони.

Из раскрытых дворцовых ворот медленно вышла ее величество королева, сопровождаемая юным наследником. Правящая королева-мать показалась братьям воистину неземным существом. Она не шла, а медленно плыла над землей.

Ее величество была высока и очень стройна. Волосы цвета темной бронзы были убраны в высокую прическу, но несколько прядей свободно вились по обнаженным плечам, позволяя любоваться их красотой. Тонкое сверкающее ожерелье обвивало шею. На спину и грудь спускались ниточки драгоценных камней, которые чуть извивались при каждом ее шаге.

Лицо королевы показалось братьям таким ослепительным, что они не успели как следует разглядеть ее наряд. Тонкие черты, чуть длинноватый нос (должны же быть в этом лице хоть какие-то милые недостатки — иначе ее красота была бы убийственной).

Оба мальчика почему-то обратили внимание на ее губы. Ренье подумал: «Как сладко, должно быть, она целует этими губами!» — и сам испугался столь дерзкой мысли. А Эмери подумал: «Если эти губы когда-нибудь скажут мне доброе слово — клянусь, я умру ради нее!»

Наследный принц заинтересовал мальчиков меньше, хотя он тоже стоил того, чтобы на него взглянули: высокий для своего возраста шестилетний ребенок, с узкими, быстрыми глазами, похожий на дикого хищного зверька, кое-как прирученного и украшающего жизнь государыни. Он хмурился и косился по сторонам, готовый в любое мгновение сбежать в лес или ворваться в курятник и перерезать там всех кур.

Королева приблизилась к алтарю, и вдруг заиграли арфы. Сотни арф ожили в темноте, и по площади разлилась величественная музыка, которая, как вдруг почудилось Эмери, была сродни слушающим с небес звездам.

— Что она будет делать? — спросил Ренье у Адобекка.

Тот нырнул, подставляя ухо детским губам, а после кивнул в знак того, что понял вопрос.

— Ее величество уронит на алтарь каплю своей эльфийской крови в знак единения Эльсион Лакар и нашей земли. Смотри!

Королева протянула руку к сыну, и мальчик вложил ей в пальцы тонкий кинжал, а после чуть отступил назад.

Ренье почувствовал, что готов заплакать. Сейчас он увидит кровь королевы. Кровь эльфов. Кровь женщины. Он зажмурился.

Эмери схватил его за руку.

— Открой глаза! — зашипел старший брат младшему.

— Я не могу, — пробормотал Ренье в смятении.

— Ты должен увидеть кровь, за которую мы умрем, — заявил Эмери. — Мы же дворяне.

И Ренье послушался. Он открыл глаза.

Королева подняла кинжал и поднесла его к своему левому запястью. Спустя миг тонкая красная полоска протянулась от королевской руки к алтарю. В свете пламени она сверкнула, словно отполированный камень. Медленно она оторвалась от запястья королевы и, собравшись в густой шарик, полетела навстречу алчущему камню. А затем растеклась по алтарю и напитала его.

Древний камень вспыхнул густо-красным светом, точно внутри него разложили магический костер. Спустя миг все погасло — и алтарь, и светильники вокруг него. Остался только свет фонариков, развешанных по краю площади.

— Эльсион Лакар! — крикнул глашатай, и толпа подхватила эти слова:

— Эльсион Лакар!

А потом началось всеобщее веселье, и они вместе с дядей Адобекком бросились в самую гущу его, и съели целые горы мороженых фруктов, и даже выпили по бокалу темного вина. После Эмери играл на клавикордах, а Ренье выплясывал вокруг, выкидывая различные коленца. И неизменно повсюду возле них был Адобекк, пьяный и беспечный, но с тревожаще проницательным взглядом. Время от времени Эмери ловил на себе этот взгляд и ежился.

Через два дня после торжества, возвращаясь с племянниками в замок, Адобекк сказал:

— Наша страна, дети, лежит посреди безводной пустыни. За пределами земли, которой управляет ее величество, ничего нет, кроме песков, каких-то колючек и двух-трех видов ящериц, которым безразличны бытовые удобства. Но у нас есть все, и прежде всего — вода.

— А море? — спросил Ренье робко. — Разве там, дальше, нет моря? Оно тоже дает жизнь.

— Морскую воду нельзя пить, — презрительно произнес Эмери. — Она убивает.

— Да, ты прав: там, где заканчивается земля ее величества, тоже есть море, — отозвался Адобекк, — но жизни там почти нет. Эльсион Лакар — вот что дает жизнь нашей земле. Пока ею владеют потомки эльфов, мы будем процветать. Запомните это.

И вот теперь, когда дядя Адобекк свалился на них и утащил с собой в столицу, заставив бросить Академию и беспечное времяпрепровождение в Изиохоне, они вспомнили тот давний разговор и не задавали новых вопросов.

Первый день пути прошел спокойно, хотя в душе у обоих братьев все так и кипело: столица! королева!

Адобекк настоял на том, чтобы Эмери ехал с ним в экипаже, в то время как Ренье верхом на лошади выплясывал рядом и время от времени всовывал голову в окошко. Эмери дремал. Жесткие колеса стучали по выбеленной солнцем дороге. Музыка этого дня была простоватой, однообразной, но довольно веселой: под нее хорошо и работать, и танцевать, и дремать, если она звучит не очень громко.

Солнце приглядывало за путешественниками, но в конце концов утомилось и оно, и когда свет дня начал стремительно гаснуть, впереди показалась таверна.

«Сердце и гвоздь», — объявил Адобекк, выпрямляясь на сиденье экипажа и потягиваясь. — Наконец-то! Здесь и отдохнем. Ренье, ты займешься лошадьми. Эмери пойдет со мной договариваться насчет комнат.

Таверна была старой, весьма почтенной с виду: длинное двухэтажное бревенчатое здание с навесом и хозяйственными пристройками во дворе. Солнце в последний раз метнуло длинный луч, ухватило Ренье за щеку и скрылось.

Адобекк шагнул к порогу, а затем пропустил Эмери вперед себя, остановился на миг и огляделся по сторонам. Затем оба скрылись. Ренье остался в густых сумерках с лошадьми. Запряженная в экипаж пара молча понурилась, а верховая лошадка фыркала и мотала головой, и Ренье рассеянно погладил ее по морде.

Почти тотчас на пороге показался слуга с лампой. Он зажег фонарь над входом, потоптался, высматривая Ренье, а после подошел к нему.

— Вы — тот молодой господин, которому надо завести лошадей в конюшню? — спросил он, щурясь.

— По-видимому, — ответил Ренье весело.

Вдвоем они управились быстрее, чем поначалу предполагал Ренье. Адобекк со старшим братом уже переоделись, но к ужину без Ренье спускаться не стали, ждали, пока тот сможет к ним присоединиться.

— Здесь всегда отменно кормят, — сообщил Адобекк, когда им подали запеченную птицу с яблоками, взбитый пудинг с румяной корочкой и молоко в высоких кружках. — Однажды я пробрался на кухню и подсунул в гуся свой старый башмак — то-то удивились важные господа, когда им подали эдакую фаршированную диковину!

— У трактирщика, наверное, были неприятности, — предположил Ренье.

Адобекк покачал головой.

— Никаких! Это же были господа с севера.

— А, — сказал Ренье, жуя.

Эмери отодвинул от себя тарелку.

— Устал. Пойду спать. Ренье, у нас общая комната так что постарайся не очень грохотать, когда поднимешься наверх. Я оставлю тебе лампу.

— Угу, — сказал Ренье.

Вместе с дядей они прикончили птицу и уничтожили пудинги, включая и тот, которой расковырял Эмери. Посидели еще немного, наслаждаясь тем летучим, особенно остро воспринимаемым мгновением покоя, которые случаются только посреди путешествия. Затем юноша начал клевать носом, да и немолодой придворный тоже почувствовал себя отяжелевшим.

Ренье еле добрался до кровати — он рисковал заснуть прямо на лестнице, так что Адобекку пришлось в последний раз за этот день взять себя в руки и дотащить племянника до комнаты.

Однако стоило королевскому конюшему лечь в постель, как сонливость его пропала. Он лежал в темноте с открытыми глазами, слушал, как ровно дышат во сне мальчики, и беспокойно думал о своей затее. Он не раскаивался в том, что привлек юных родственников к своему замыслу. В конце концов, они обязаны служить королевскому дому и знали об этом с раннего детства.

Тревога королевы стала ощущаться в последние несколько лет особенно остро. Адобекк, как и некоторые другие выпестованные ее величеством вельможи, не раз задумывался о причинах этой тревоги.

Их было несколько, но главная — с каждым новым поколением кровь Эльсион Лакар все больше разбавлялась человеческой. Принц, наследник ее величества, был, вероятно, последним, кого земля могла воспринимать как эльфа. Следующий потомок королевского рода уже будет обыкновенным человеком. А обыкновенный человек, даже очень благородный, отважный и справедливый, не сумеет уберечь страну от катастрофы. Пустыня надвинется на города и плодородные поля и поглотит их.

Однажды вечером королевский конюший застал ее величество возле лошади, недавно купленной для принца.

Это была симпатичная четырехлетка с пятном на лбу. Пятно напоминало цветок и придавало лошади кокетливый вид, как будто она нацепила причудливую шляпку и из-под нее строила глазки. Вероятно, животное понимало, что выглядит очаровательно, потому что охотно хлопало ресницами и тянуло мягкие губы за угощением.

— Ваше величество! — обрадовался конюший. — Как вам нравится моя последняя дама?

Королева обернулась.

— Я знала, что застану вас здесь, — проговорила она, чуть улыбаясь.

— Ну, это же естественно. Где еще быть главному королевскому конюшему, как не в стойле? — небрежно отозвался Адобекк и тряхнул манжетами. Их украшало прорезное шитье, и они были ровно в два раза длиннее кистей — как у заправского бездельника.

Королева протянула ему руку. Вместо того чтобы поцеловать ее, Адобекк взял тонкую кисть королевы в ладонь, поднес к своему лицу и осторожно приложился щекой. Затем, чуть повернув голову, перетрогал губами каждый пальчик.

— Рассказывайте, — прошептал он. — Расскажите мне все свои тревоги, а я пооткусываю им головы, одну за другой.

Он осторожно прихватил зубами крохотный мизинчик королевы, но тотчас выпустил ее руку и чуть отступил назад — не ради того, чтобы подчеркнуть расстояние, отделяющее обычного дворянина от царственной особы, но желая полюбоваться ею чуть со стороны.

Королева чуть склонила голову набок. Лошадь коснулась ее уха мягкими губами, и королева ласково оттолкнула животное.

— Вы меня совсем зацелуете, — молвила она.

Конюший пожал плечами.

— Это неизбежно. Мы ведь любим вас.

— Послушайте, Адобекк, — начала королева, — у вас кажется, есть племянник.

— Да, Эмери. Премилый молодой человек, — ответил конюший.

— Расскажите о нем. Где он сейчас?

— Учится в Академии Коммарши. Полагаю, занят там преимущественно танцами, фехтованием и разной ерундой — и все это на деньги моей сестры Ронуэн.

Королева машинально обняла лошадь за морду, а когда та вырвалась и фыркнула ей прямо в ухо, засмеялась тихо и невесело.

— Когда я создавала Академию, то не думала, что она превратится в рассадник стольких бед и неприятностей...

— Бед и неприятностей?

Адобекк мгновенно насторожился, и королева сразу поняла причину его беспокойства.

— Простите. — Она взяла своего конюшего за руку, но тотчас выпустила. — Я не хотела пугать вас. С вашим племянником ничего не случилось. Не с ним. Вчера у меня побывал один человек из Мизены. Владелец ткацкой мануфактуры. Не слишком важная персона, быть может, но я люблю ткани, которые он поставляет.

Конюший молчал. Сердце больно стучало в его груди. Он даже не знал, что может так испугаться за племянников — неважно, за Эмери или Ренье. Должно быть, после смерти Оггуль он сделался слишком чувствительным.

— Вам нехорошо? — спросила королева, прерывая рассказ.

— Вовсе нет. Продолжайте, ваше величество. — Адобекк перевел дыхание и улыбнулся.

Женщина, которая некогда дозволяла ему любить себя, сделала вид, будто не замечает бледности, разлившейся по щекам Адобекка, всегда таким румяным.

— Этот человек утверждает, что его дочь, которую он отправил учиться в Академию, пропала.

— Как такое возможно?

— Просто исчезла.

— Вероятно, девушка уехала с возлюбленным, о котором ее родителям ничего не известно, — предположил Адобекк.

Королева медленно покачала головой.

— Этот человек утверждает, что дочь его — слепая. Привлекательная девушка, но ничего не видит от рождения.

— Тем более, — Адобекк говорил все увереннее, — если она богата, всегда может подвернуться молодой прохвост. Что ему стоит закружить ей голову! Юные девушки бывают слишком доверчивы.

— У нее имелся телохранитель.

— Пфа! — высказался Адобекк.

— И он тоже пропал.

— Отцу девушки не приходило в голову, что ее мог похитить сам телохранитель? Небось, молодого наняли, крепкого?

— Вы невозможны, Адобекк! Кто же станет нанимать старого и дряхлого? — сказала королева и в досаде топнула ногой, подняв тучу пыли.

Неожиданно она чихнула.

— Уйдем отсюда, — предложил конюший. — Поговорим в комнатах.

— Я не хочу, чтобы нас подслушали... — Королева уткнула лицо в платок и принялась безудержно чихать. Лошадь косилась на нее с изумлением.

Адобекк решительно подошел к ее величеству и подал ей крохотный флакончик с ароматическим порошком.

— Возможно, это смягчит ваш... э... ваше состояние.

Мгновение королева смотрела на него полными слез глазами. Адобекк вынул из манжета собственный платочек, обтер лицо ее величества, поводил открытым флаконом перед ее носом, а затем решительно взял за руку и вывел во двор.

— Давайте болтать здесь. Надеюсь, вы не боитесь сплетен? — Адобекк тихонько засмеялся. — Учтите, скоро по всей стране расползутся невероятные слухи: королева любезничает с конюшим на заднем дворе...

Ее величеству явно стало лучше, хотя ноздри ее покраснели.

— Неуместный гнев, ваше величество, обычно имеет дурные последствия, — назидательным тоном продолжал Адобекк. — Гневайтесь на меня, если вам угодно. Можете даже побить собственными ручками — но только на свежем воздухе.

Она вздохнула, догладила его по виску.

— Все такой же... И кожа до сих пор как шелк. Сколько вам лет?

— Достаточно, чтобы быть вам полезным, — ответил Адобекк.

— Пропавшую девушку звали Фейнне. Она училась вместе с вашим племянником Эмери. Парня, которого наняли, чтобы охранять ее, звали Элизахар. Одно время он был сержантом в армии герцога Ларренса. Кроме того, за девушкой присматривала ее няня.

— Исчезли все трое? — недоверчиво переспросил Адобекк.

Королева кивнула.

— В Академии ничего не знают, — добавила она. — Сперва там произошла некрасивая история: один студен погиб на дуэли, убийца бросил учебу и уехал... И почти сразу исчезла эта Фейнне. Профессора дружно уверяют, что девушка объявила им о своем решении покинуть Академию. Студенты не знают вообще ничего. Власти Коммарши бессильны... В конце концов отчаявшийся отец обратился ко мне.

— И поступил совершенно правильно, — заметил Адобекк.

— Почему-то мне не кажется, что эта Фейнне сбежала с возлюбленным. Нет, творятся очень странные вещи... Скажите, друг мой, ваш племянник — он ничего не слышал о пропавшей слепой девушке?

— Недавно я послал за ним, — сказал Адобекк. — И как только мы увидимся, я непременно расспрошу его о Фейнне. Он должен знать кое-какие подробности.

Королева вздохнула, заложила руки за спину, словно прилежная ученица, готовая отвечать урок, прошлась перед Адобекком. Едва заметный румянец проступил на ее щеках. Затем она остановилась и поймала внимательный взгляд Адобекка.

— Что? — спросила королева, насторожившись.

— Ты очень красива, — сказал он.

Она погрозила ему пальцем.

— Мы с вами здесь не для этого...

Королевский конюший церемонно поклонился.

— Прошу меня извинить.

Она мимолетно улыбнулась и снова сделалась печальной.

— Страсть, как и страх, — дурной советчик, а я уже забыла те времена, когда не испытывала страха... Мой сын почти утратил свойства Древней Крови. — Теперь королева заговорила о том, что беспокоило ее на самом деле. — Я постоянно думаю о том, что ему угрожает опасность. Ему и той эльфийской девушке, которая даст жизнь новому поколению Эльсион Лакар на королевском престоле.

— Неужели невесту для принца уже отыскали? — удивился конюший.

— Вы не хуже меня знаете, что распознать эльфа среди людей невозможно. Если только он сам этого не захочет. А дорогу в те края, где живут настоящие эльфы, мы давно утратили, — ответила королева. — Кого бы я ни отправила на розыски, я не могу не думать о том, что Вейенто постоянно следит за нами.

— И это отнюдь не секрет. Как и то, что мы следим за ним.

— Любой, кому я дам такое задание, окажется в смертельной опасности. Герцог тотчас пустит за ним по следу своих псов.

Адобекк на мгновение задумался.

— А если этого человека, вашего посыльного, как бы не существует? — спросил он.

— Вы хотите сказать, герцог не будет знать о его существовании?

— Нет. Не совсем. Этого человека попросту нет на свете. Он никогда не рождался. Во всяком случае, так считается.

— Как можно отправить с поручением несуществующего человека? — удивилась королева. — Вы меня дурачите?

Адобекк рассмеялся, и взгляд королевы потеплел и смягчился.

— Увидите! — обещал главный конюший. — Игра с двойниками — одна из самых увлекательных.

— В таком случае, жаль, что у меня нет сестры-близнеца.

— Я отличил бы вас даже от сестры-близнеца, — сказал Адобекк. — И не только я.

— Вас это огорчает, мой верный конюший?

Он медленно растянул губы в улыбке.

— Неважно.

— В таком случае, буду ждать ваших двойников, — только и произнесла королева, поцеловала Адобекка в висок и удалилась.

И вот теперь Адобекк и двое юношей направляются в столицу. Интрига, затеянная королевским конюшим, была достаточно сложной, чтобы сбить с толку врагов ее величества. Уж чего-чего, а того, что затеял Адобекк, они никак не ожидают. Да и ни один человек в здравом уме не может подозревать, что такое вообще возможно: отправить с тайным поручением человека, который вместе с тем постоянно будет находиться на виду у всего королевского двора. Он благословлял дворянскую спесь Ронуэн, которая в свое время настояла на том, чтобы скрыть рождение бастарда. Даже королева пока не знает, что у главного конюшего не один внучатый племянник, а двое.

Адобекк принялся мечтать о том, какие будут лица у недругов королевы, когда они поймут, что их затея провалилась самым позорным образом. Мысли эти были так приятны, что постепенно сонливость взяла свое, и королевский конюший погрузился в ласковую пучину забвения.

Ренье проснулся с первыми лучами солнца. Какая-то беспечная птаха, устроившись на окне, вывела пронзительную трель прямо ему в ухо, вот Ренье и вскочил. Настроение у него было великолепное. День занимался чудесный, и сегодня к вечеру они уже будут в столице. А завтра предстанут перед ее величеством и поклянутся ей в вечной преданности.

Ей и наследному принцу. В мыслях Ренье появился Талиессин — диковатый мальчик, державшийся за пышные юбки матери. Сейчас наследнику шестнадцать лет. Я у него нет брата — бедняга.

Ренье быстро оделся и выскочил во двор. Заспанная служанка вытаскивала воду из колодца. Она бросила на молодого господина хмурый взор, но, увидев сияющее лицо Ренье, невольно расплылась в улыбке и пошла с тяжелым ведром, чуть покачиваясь при каждом шаге. Ренье понял, что она напевает на ходу.

Ренье всегда оказывал на людей такое действие. Они начинали улыбаться. Им становилось легко и весело, как будто впереди их ждали только подарки и объятия.

Молодой человек достал воды, скинул рубашку и облился прямо у колодца. Сладкая чистая вода, главная драгоценность страны, ради которой раз в году проливается эльфийская кровь.

Фыркая, Ренье побежал обратно в комнату. Старший брат проснулся, а дядя все еще похрапывал.

Эмери сел на кровати.

— Уже умылся?

Ренье тряхнул мокрыми волосами.

— Прекрасное утро, — сообщил он.

— Дай мне рубашку, — попросил Эмери.

Ренье бросил ему на кровать белоснежную рубашку из тонкого полотна.

Оба брата даже в дороге одевались щегольски. Их рубашки с огромными разрезными рукавами подвязывались десятками атласных лент. Штаны, напротив, были совсем простыми и тесно облегали ноги, а верхняя одежда представляла собой длинные камзолы весьма причудливого покроя.

Пока Эмери одевался, Ренье успел сбегать вниз и узнать, что готовится на завтрак. Затем опять поднялся в комнату. Теперь проснулся и дядя.

— Я посмотрю, как там лошади, — сказал Ренье, — а вы спускайтесь к столу. Я скоро вернусь.

Естественно, с лошадьми ничего случиться не могло. Для этого таверна «Сердце и гвоздь» была слишком респектабельной. Но Ренье не сиделось на месте, и Адобекк не видел смысла его обуздывать. Мальчишки подобного нрава от тупого сидения на месте прокисают и становятся невыносимыми.

Когда Ренье в очередной раз проходил по двору, он заметил нового постояльца. Видимо, тот прибыл ночью. Это был невысокий, крепкий человек в очень простой кожаной одежде. В первую минуту Ренье подумал, что он похож на слугу.

Незнакомец держал в руках почтовую птицу. Она быстро моргала желтыми глазами, а он гладил ее перья и что-то шептал, склоняясь над ее круглой вертлявой головкой.

Затем высоко вскинул руки и подбросил птицу в воздух. Она забила крыльями и быстро взлетела навстречу солнцу. На миг яркий свет как будто поглотил ее, но вот вдали мелькнула темная точка — птица стремительно удалялась на север.

— Красивая, — проговорил Ренье восхищенно.

Незнакомец повернулся на звук голоса, и в это мгновение Ренье наконец-то узнал его.

— Господин Клоджис! — воскликнул юноша радостно. — Простите, что не сразу понял, кто вы... Как вы здесь оказались? Почему вы не в Академии?

Клоджис отшатнулся от Ренье с таким ужасом, как будто увидел змею, а затем метнулся в сторону и бросился бежать к постоялому двору. Миг — и тяжелая входная дверь уже закрылась за ним. Быстрый топот обутых в сапоги ног по лестнице, хлопок двери, лязг задвижки, а затем — тишина.

Случившееся было так неожиданно и. странно, что Ренье смутился почти до слез. Стоило ли вообще лезть со своими щенячьими восторгами к преподавателю? Всем известно, каким скрытным и замкнутым человеком был всегда господин Клоджис. Вероятно, он небогат. А Ренье разодет как важная персона... Может быть, учитель фехтования должен встретиться здесь с тайной возлюбленной? Может быть, Ренье коснулся какого-то важного интимного секрета?

Ему было неловко. Яркое утро померкло, жизнь стала казаться Ренье мрачной. Он медленно побрел к дому, чтобы присоединиться к брату и дяде за завтраком.

— Что это с тобой? — осведомился Адобекк, завидев младшего племянника. — Ты как будто перепуган.

— Правда? — Ренье отвел взгляд.

— Покушай, — предложил старший брат. — Еда всегда действует на тебя целительно.

Ренье придвинул к себе горшочек с тушеными овощами и поковырял в них ложкой. Потом вдруг спросил:

— Скажи, Эмери, со мной что-то не так?

— Ты смазлив и жизнерадостен, как щенок гончей собаки. По обыкновению.

Ренье через силу поглотил несколько ложек, запил глотком холодного молока и наконец сообщил:

— Во дворе я видел какого-то странного человека.

— Вот как? — вмешался Адобекк. — Почему же он показался тебе странным?

— Должно быть, этот злодей не пришел в восторг при виде моего брата, — пояснил Эмери. — И его поведение повергло бедного Ренье в такую печаль, что он лишился аппетита.

— Расскажи подробнее, — велел Адобекк.

— Сперва мне показалось, что я с ним знаком, — начал Ренье, — но теперь сомневаюсь. Не поверишь, Эмери! Я был уверен, что это господин Клоджис.

— Клоджис? — перебил Адобекк.

Ренье кивнул.

— Наш учитель фехтования из Академии. Кстати, дядя, вы должны были его знать — о нем говорили, будто он одно время находился при дворе...

— Что же он делает здесь, этот твой Клоджис?

— Не знаю. У него была почтовая птица. Он разговаривал с нею, гладил перья. А потом выпустил... Когда я смотрел на него со спины, то почему-то думал: вот слуга, которого господин отправил в путь по какой-то важной надобности. Но потом он повернулся, и мне показалось... в общем, я вообразил, что узнал в нем Клоджиса.

— И что ты сделал?

— Что в таких случаях делают? Поздоровался с ним...

— А он?

— Побелел, шарахнулся и побежал от меня прочь. — Ренье покачал головой. — Дядя, он смотрел на меня с ужасом!

— Может быть, ты просто напугал его, подкравшись сзади? — предположил Эмери.

— Тогда он сказал бы: «Уф, как вы меня напугали! Разве можно так подкрадываться к людям?» — возразил Ренье.

— Верно, — поддержал младшего племянника Адобекк.

Теперь и у королевского конюшего был весьма встревоженный вид.

— Вы думаете, это не Клоджис? — спросил Ренье.

— Думаю, это именно Клоджис... — отозвался Адобекк. — Пойду-ка я потолкую с ним по душам. Что это он, в самом деле, от нашего Ренье шарахается?

И Адобекк вышел.

Эмери посмотрел на своего брата.

— Ты знаешь, я никогда не был любимцем у господина Клоджиса. По правде сказать, он терпеть меня не мог.

— Неужели ты так дурно фехтуешь, что при встрече с тобой он бледнеет и спасается бегством?

— Должно быть, — сказал Эмери.

Ренье наклонился к брату через стол.

— Может, дело вовсе не в тебе, а в Адобекке? Если Клоджис действительно служил одно время при дворе, он не мог не столкнуться с дядей. Что, если Адобекк успел учинить над ним одну из своих расчудесных шуточек?

Эмери улыбнулся.

— Вот бы еще узнать — какую...

Клоджис заложил засов и только после этого перевел дух. Затем подошел к окну и выглянул наружу. Во дворе никого не было. Мгновение Клоджис думал, что встреча с мальчишкой ему только почудилась, но он достаточно долго занимался слежкой, чтобы обзавестись полезной привычкой: доверять собственным глазам.

А его собственные глаза видели, как Эмери, студент второго курса Академии (довольно посредственный фехтовальщик), находился в двух местах одновременно. Только что он сидел за столом и завтракал с Адобекком — это Клоджис видел, когда проходил мимо окна общей комнаты «Сердца и гвоздя».

А спустя миг парень уже подбирался к нему сзади.

Эмери узнал его. Он поздоровался и назвал имя. А Клоджис испугался — и тем самым допустил ошибку.

Он сел на постель, смятенно посмотрел на дверь. Засов — вещь такая же ненадежная, как запирающийся замок. Времени почти нет. Скоро Адобекк уже будет здесь.

Клоджис взял шпагу, вложенную в ножны, бросил на стол. Вытащил из пачки листок почтовой бумаги с особыми водяными знаками, начал быстро писать:

«Только что выяснил странную вещь: означенная персона обладает племянником, способным находиться в двух местах одновременно. Поскольку вероятность магии в данном случае я исключаю, объяснение возможно только одно: в игру введен двойник. Предполагаю, это брат-близнец, о котором никто прежде никогда не слыхал. Навести справки о семейных тайнах известной Вам семьи — реально, но вряд ли имеет большой смысл...»

Он положил перо и снова выглянул в окно. За несколько минут там ничего не изменилось.

В клетке, стоявшей возле кровати, пошевелилась вторая почтовая птица.

Клоджис снова взялся за перо.

Когда герцог Вейенто поручил ему проследить за королевским конюшим, Клоджис согласился с большой охотой. Адобекк с самого начала раздражал его.

Ее величество считала необходимым поддерживать видимость дружеских отношений со своим кузеном Вейенто. Поэтому именно к нему она обратилась с просьбой прислать толкового преподавателя, когда было решено начать обучение принца Талиессина фехтованию. Это произошло пять лет назад.

Разумеется, герцог Вейенто отозвался на письмо кузины длиннющим приторным посланием и присовокупил к письменным изъявлениям в дружбе и вечной преданности собственно учителя фехтования — подающего надежды молодого человека по имени Клоджис.

Разумеется, ее величество не сомневалась в том, что означенный Клоджис станет глазами и ушами герцога при королевском дворе. Поэтому она, в свою очередь, поручила Адобекку приглядывать за учителем фехтования. Так, одним глазом.

Адобекк, однако, немного перестарался.

Неказистый с виду, страдающий от своего невысокого происхождения, Клоджис страстно мечтал войти в высшее общество. Его мало устраивала роль скромного учителя. Ему хотелось быть интимным другом знатных дам, он жаждал общения с вельможами. И Адобекк быстро отыскал путь к сердцу бедного Клоджиса.

— Дорогой мой, — сказал ему как-то раз этот блестящий придворный, — разговоры о том, как волшебно преображает вас шпага, дошли до ушей одной... тс-с!.. одной особы.

Тут он поднес к губам холеный палец и несколько раз оглянулся, с подозрением взирая на закрытые двери.

Они стояли в длинном дворцовом коридоре. Анфилада бесконечно убегала вперед, теряясь в полумраке, а боковые двери уводили в запертые кладовые. В третьей или четвертой комнате, если считать от той, где происходила беседа, топтались офицеры дворцовой стражи.

— Вы можете сообщить мне имя этой особы? — взволнованно прошептал молодой человек.

Адобекк кивнул несколько раз подряд, а затем вымолвил:

— Графиня Лора.

— Старуха?

— Нет, что вы! Я хотел сказать — будущая графиня Лора. Ее внучка. Ей шестнадцать лет. Мечтает научиться владеть шпагой. Бабка ей не откажет.

Тут из просторного рукава Адобекка само собой выпорхнуло письмо и, на мгновение мелькнув в тусклом свете свечи, скрылось во вспотевшей ладони Клоджиса.

— Это рекомендация — от меня графине. Письмо запечатано, не вскрывайте, передайте из рук в руки. Учтите, если печать на письме пострадает, это сочтут за признак дурного воспитания.

— Я понимаю, — проговорил Клоджис. — Я... очень вам благодарен!

— Не стоит, — сказал Адобекк небрежно. — Я оказал услугу вам, а вы, если сумеете правильно воспользоваться ситуацией, когда-нибудь — кто знает? — окажете услугу мне, старику...

Окрыленный, Клоджис поспешил к графине Лоре.

Там его ждали. Слуги забрали у него шпагу, плащ, шляпу, подхватили под руки и проводили в роскошные комнаты. Зеркал в доме не было — видимо, старая Лора не слишком жаловала теперь свое отражение.

Поднимаясь по лестнице, Клоджис вертел головой в поисках своей будущей ученицы. Ему почему-то казалось, что юная Лора непременно ждет его где-нибудь поблизости. Но пока он никого не видел.

Наконец Клоджиса ввели в покои графини. Бархатные драпировки на стенах были стянуты широкими золотыми лентами, два окна едва пропускали свет — такими толстыми были на них стекла. Лора восседала в высоком кресле, которое было задвинуто в самый темный угол.

— Садитесь, — проскрипел старческий голос. — Вас рекомендовал Адобекк, не так ли? Я могу взглянуть на письмо?

Клоджис с глубоким поклоном подал письмо. Старуха вскрыла печать и несколько минут рассматривала буквы. Затем встала и подошла к окну. Она читала, а Клоджис смотрел в ее прямую спину, обтянутую плотным шелком, и ждал. От нетерпения у него опять вспотели ладони.

Наконец Лора повернулась к визитеру.

— Превосходно! — воскликнула она. — Итак, приступим. Вам известно, чего от вас ждут в этом доме?

— Разумеется, — ответил Клоджис. — Но где же она?

— Скоро вы ее увидите, — сказала старуха. — Вам не нужно подготовиться?

— Уверяю вас, я готов приступить в любую минуту.

— Да, Адобекк так и пишет, — рассеянно проговорила Лора. — Уверяет, будто вы истинный бог в своем деле.

— Я не стою таких похвал, — поклонился Клоджис, однако краска удовольствия залила его лицо.

— Ну, ну... — Старуха покачала головой. — Странно, что вы взялись за подобное ремесло... Ведь вы могли бы зарабатывать на жизнь как-нибудь иначе!

— Простите, госпожа, но в данном вопросе я позволю себе не согласиться с вами, — решительно возразил Клоджис. — Какое еще ремесло лучше подходит для мужчины?

— Каждый понимает по-своему, — сказала Лора.

— Я могу ее наконец увидеть? — спросил Клоджис, чувствуя, что теряет терпение. — Сударыня, для того, чтобы правильно подобрать шпагу, требуется хотя бы снять мерку... Рост, вес — все это имеет значение.

— Несомненно, рост и вес имеют значение, — согласилась старуха. И вдруг насторожилась: — Шпагу?

— Полагаю, это лучше всего. Ни прямой меч, ни сабля в этом случае не подходят.

— Когда я была помоложе, пользовались обычным медицинским ножом... Впрочем, времена меняются. Должно быть, мода... — Старая Лора вздохнула и позвонила в колокольчик. — Проводите господина Клоджиса к Мими, — распорядилась она, когда вошла заплаканная служанка.

Слегка сбитый с толку, Клоджис последовал за нею...

— Отрекомендовать меня как лучшего в Королевстве бальзамировщика трупов! — скрежетал зубами Клоджис. — Заставить битый час ломать комедию перед старухой! А потом делать невинное лицо и уверять, будто перепутал рекомендательные письма! Никакой юной графини Лоры в природе не существует. И никогда не существовало. Ну и, разумеется, вся придворная шайка давилась со смеху, когда я проходил по коридорам...

Принц, надо отдать ему должное, повел себя более милосердно. Ни единого приглашения на кошкины похороны, ни одной забальзамированной крысы от «малого двора», где жил наследник престола, к дому Клоджиса не доставили. Однако прочие изводили неловкого коротышку шуточками — и мучили его до тех пор, пока Клоджис не уехал из столицы.

Королева лично извинилась перед ним за поведение своих придворных и написала рекомендательное письмо в Академию. Да еще позволила Клоджису лично запечатать это послание королевской печатью, дабы впоследствии не возникло никаких недоразумений.

Увидев в числе своих учеников Адобеккова племянника, Клоджис насторожился: он всякий раз ожидал, что Эмери намекнет ему на историю с графиней Лорой. Но Эмери то ли ничего не знал, то ли умело держал себя в руках. Однако полностью избавиться от неприязни по отношению к этому юноше Клоджис так и не сумел.

Засов шевельнулся. Тонкий кусок проволоки всунулся в щель между косяком и дверью. Клоджис смахнул письмо на пол, так что оно упало в щель между столом и стеной.

Засов соскочил, дверь тихо приотворилась. Затем некто, стоявший в коридоре, уверенно распахнул ее, и на пороге возник Адобекк собственной персоной.

— Дружище Клоджис! — воскликнул конюший королевы. — Никак не ожидал вас встретить. Кто-нибудь умер?

Клоджис скрипнул зубами.

Адобекк хлопнул себя по макушке.

— Опять я все перепутал... Вы ведь преподавали фехтование в Академии, не так ли?

— Какое вам дело? — спросил Клоджис, успокаиваясь. Он удобно уселся на кровати. Птица, потревоженная громкими звуками, опять шевельнулась.

— Ну, — сказал Адобекк, — должно быть, какое-то дело у меня к вам все-таки есть, коль скоро я здесь и с вами разговариваю... А вы как полагаете?

— Я хочу, чтобы вы ушли, — сказал Клоджис.

— Умоляю, уделите мне немного времени... — Адобекк бесцеремонно плюхнулся на кровать рядом с Клоджисом. — Это у вас тут что — птичка? А где вторая?

— Улетела, — сказал Клоджис.

— Вы ведь только что встретились с моим племянником, не так ли, дорогуша? — произнес Адобекк, болтая ногами, как ребенок. — И почему-то испугались... Спрашивается... — Тут королевский конюший повернулся и посмотрел Клоджису прямо в глаза. Взгляд этот был таким холодным и безжалостным, что Клоджиса передернуло. — Спрашивается, что вас так испугало? Он такой симпатичный юноша.

— Да, — сказал Клоджис мертвым, сухим голосом.

— Так в чем причина? — Адобекк придвинулся ближе. — Может быть, вы уже рассказали об этой встрече своему хозяину, а?

— По-вашему, у меня было время встретиться с моим хозяином?

— Это у вас там почтовая птица — я ничего не путаю? — вопросом на вопрос ответил Адобекк.

Клоджис встал.

— Довольно!

Адобекк тоже поднялся. Улыбка покинула его лицо.

— Кто вас послал следить за мной? — спросил королевский конюший. — Герцог Вейенто, разумеется?

— Если вы сами все знаете, к чему вопросы?

— К тому, что я хотел бы узнать от вас кое-какие подробности...

— Например?

— Послушайте, Клоджис, — Адобекк вдруг заговорил вполне мирным тоном, — давайте перестанем ссориться. Мы с вами уже не мальчики. Поговорим как взрослые люди, хорошо?

Клоджис молчал.

— Герцог подозревает, что я занимаюсь поисками невесты для принца Талиессина, не так ли? — продолжал Адобекк.

— А разве нет? — не выдержал Клоджис.

— Положим... Что вы написали ему?

— Рекомендательное письмо.

— Как любезно с вашей стороны — позаботиться о каком-то бедолаге, у которого нет влиятельной родни… Я могу взглянуть на это письмо?

— Разумеется, нет. Вскрывать печать и читать подобное послание — признак дурного тона, господин Адобекк.

Адобекк сказал, не переставая улыбаться:

— Отдай письмо, гаденыш, и я поразмыслю над способом оставить тебя в живых.

Вместо ответа Клоджис взял с кровати свою шпагу и выдернул ее из ножен.

Адобекк с откровенным сожалением осмотрелся по сторонам.

— Хорошо, что мебель здесь дешевая, — заметил он между делом и не спеша обнажил длинный прямой меч. — Оружие не вполне равное, но ведь вы моложе, дорогой Клоджис, так что простите старику тяжелую железяку. Я все равно почти не умею ворочать этой штукой.

Клоджис молча отсалютовал ему. На мгновение Адобекк залюбовался им: прямая спина, уверенные движения, быстрый, цепкий взгляд.

— Может, все-таки отдадите письмо? — предложил Адобекк.

Клоджис сделал выпад. Он был уверен, что поразит массивного противника в левую половину груди, но Адобекк с непостижимой ловкостью уклонился, и удар пришелся в пустоту.

— Забудьте мою дурацкую выходку! — сказал Адобекк. — Умоляю! Просто отдайте письмо!

Второй удар Клоджиса был таким же стремительным и изящным, как и первый. И снова безрезультатным.

— Я подберу вам лошадь из королевской конюшни, — продолжал Адобекк. — Ну как? Меняете письмо на лошадь?

Клоджис кружил вокруг него, не решаясь напасть снова. В обороне Адобекка должна быть брешь. В конце концов, он действительно уже немолод.

Адобекк налетел на стол и выругался. В тот же миг Клоджис сделал третий выпад, нацелившись в открытый бок противника.

Оглушительный звон наполнил комнату. Боль прокатилась по правой руке Клоджиса и завершила свой путь в животе. Там начался пожар. Затем Клоджис услышал, как кто-то кричит. Кричали рядом, в углу.

Черный стол полетел Клоджису в голову, однако промазал. Мимо глаз скользнула толстая ножка стола, затем отчетливо стал виден сапог. Сапог двинулся с места и превратился в лицо Адобекка.

— Проклятье, — проговорило это лицо, — я же тебя предупреждал! Бедный дурак, что ты наделал?

Клоджис набрал в грудь воздуху, но выдоха уже не сделал. Он так и замер, глядя на своего убийцу вопрошающими глазами.

Адобекк лег животом на стол и заглянул в щель. Письмо было там. Конюший забрал листок. Затем тщательно сложил всю почтовую бумагу, имевшуюся в комнате, взял клетку с птицей, еще раз посмотрел на убитого и притворил за собой дверь.

— Где вы были, дядя? — Эмери приветственно махнул Адобекку, когда тот спустился в общую комнату. — Ваш завтрак остыл. Ренье покушался на него, но я отстоял.

Адобекк выглядел немного огорченным.

— Ренье, Эмери, — заговорил королевский конюший, рассеянно кося по сторонам, — вы мне нужны. Бросайте этот силос, — он кивнул на горшочки с тушеными овощами, — и идемте.

Братья молча повиновались.

Адобекк привел их к конюшням и показал на ворох грязной соломы.

— Где-то здесь была лопата... — сказал он.

— Вот она, дядя, — тихо отозвался Ренье, который успел излазить конюшню вдоль и поперек еще вчера.

— Выкопай яму в углу, подальше от стойла, — распорядился дядя Адобекк. — Постарайся сделать так, чтобы сюда, пока ты работаешь, не входили. Если появится слуга или здешний хозяин, отправь его с каким-нибудь поручением.

Ренье отошел в темный угол и спросил оттуда:

— Здесь?

— Да, — отозвался Адобекк. — Быстрее.

— Дядя, — заговорил Ренье, начав копать, — можно я кое о чем вас спрошу?

— Спрашивай. — Адобекк нетерпеливо хрустнул пальцами.

— Какого размера должна быть яма?

— Чтобы поместился человек, — сказал королевский конюший.

Он вышел и увел Эмери с собой.

Ренье молча терзал утоптанную землю лопатой. Время от времени в полумраке принимались храпеть и фыркать лошади. «Чтобы поместился человек...» Какой человек?

Яма была почти готова, когда возле входа послышались шаги. Ренье поднял голову.

— Это мы, — раздался голос дяди Адобекка. — Как у тебя дела, Ренье?

— Все в порядке, — сказал Ренье.

Эмери и Адобекк тащили нечто тяжелое, завернутое в плащ и обвязанное веревкой. Ренье приблизился к ним и взялся за ношу с третьей стороны. Она оказалась неприятной на ощупь, даже сквозь ткань, похожей на ком сырой глины.

— Укладываем, — пропыхтел дядя Адобекк.

Куль положили на землю и развязали веревку. Плащ тотчас распахнулся. Мелькнуло бледное пятно мертвого лица, второе пятно, поменьше, — ладонь.

Адобекк наклонился над убитым и пошарил у него за пазухой. Там обнаружился еще один наполовину исписанный листок. Адобекк быстро пробежал его глазами и спрятал у себя в рукаве.

Убитый подсматривал за происходящим из-под полузакрытых век. Его рот был распахнут, на зубах блестела слюна.

— Принеси солому, — велел младшему племяннику дядя.

Ренье молча притащил несколько охапок соломы. Он забросал тело соломой и землей, а остаток земли раскидал по конюшне и тщательно утоптал.

— Сойдет, — сказал Адобекк. — Возможно, его здесь и найдут. А может быть, и нет. В любом случае, мы выиграем время.

— Почему ты его убил, дядя? — решился спросить Ренье.

— С чего ты взял, что я его убил? — удивился Адобекк.

— Он сделал это потому, что ты ему не понравился, — от входа проговорил Эмери. — Это, знаешь ли, серьезная причина для того, чтобы воткнуть в человека меч.

— Ты совершенно прав, Эмери, — отозвался Адобекк. — Совершенно. Скользкий был тип, этот ваш Клоджис.

— Ты был с ним знаком? — спросил Ренье.

Адобекк утвердительно кивнул.

— И, поскольку наше с ним знакомство навсегда осталось в прошлом, предлагаю забыть об этом. Фехтовальщик он был эффектный, но боец — совершенно никудышный. Я найму вам других преподавателей. Настоящих.