Проклятье

Глава 2. Смертёныш

Миф всё-таки вернулся. Маша столкнулась с ним в коридоре, на бегу даже не сообразив, в кого она влетела на полном ходу.

— Извините, — пробормотала она, не поднимая взгляда, и обогнула его по широкой дуге.

— Орлова.

Она обернулась и не узнала его вначале. Человек, который стоял перед Машей, вряд ли мог называться даже тенью Мифа. Но тени под глазами и трёхдневная щетина на впалых щеках — всё это было не главное. Главное — его одежда. В середине тёплого и сухого октября его куртка была забрызгана грязью и отчётливо пахла болотом. Глаза осуждающе смотрели поверх очков.

— Зайди ко мне. После занятий. Когда сможешь.

— Хорошо, — кивнула Маша, не успев сообразить, какую неслыханную доброту только что ощутила на себе. Он сказал — когда сможешь. Он не сказал — немедленно, и мне плевать, что ты опять пропустишь лекцию.

Она не стала разбрасываться его добротой — пришла сразу, как только отпустил с практического занятия Максим. Максим всегда отпускал пораньше и всегда одним и тем же тоном просил «потише» и не ходить мимо деканата. Сабрина осталась ждать её в фойе.

Маша испугалась, только когда замерла перед дверью. Из щели всё ещё сочился сигаретный дым, но так слабенько, как солнечный свет на большой глубине. Если бы не натужное гудение старой лампы, она бы решила, что Мифа в комнате нет. Что он вообще привиделся ей в коридоре. В это было не так уж сложно поверить.

Она вошла, стараясь не очень скрипеть дверью. Поперёк узкого прохода была открыта дверца шкафа. Из него — в беспорядке выворочены книги. Маша подобрала те, которые валялись прямо на полу, попробовала пристроить их на место, но локтем задела статуэтку зло хихикающего божка, который притаился тут же, на полке. Божок грохнулся на пол, и в глубине кабинета отчётливо проскрипели ножки стула.

— Мифодий Кириллович, — извиняющимся тоном начала Маша, но он только мотнул головой: проходи, мол.

Она села, как обычно, у противоположного края стола, чтобы смотреть на Мифа через пустой аквариум. Но даже через аквариум оказалось страшно: там она Мифа ещё не видела. Пепельница в виде консервной банки была пуста, а фотография серьёзного человека пропала. Маша специально прошлась взглядом по стеллажам — может, завалилась за книги?

— Ты доделала статью? Давай её сюда.

Она отчаянно долго копалась в сумке, доставая и перекладывая тетрадки с конспектами. Смяла ненароком кусок миллиметровки, на которой чертила задание Максима, и со злостью подумала, что теперь придётся переделывать. Распечатанные листы оказались зажаты в самой дальней и тёмной части сумки — и чуть не оборвался отогнутый уголок.

Миф просмотрел страницы — Маша внимательно наблюдала за тем, не искривятся ли его губы. Миф подхватил со стола ручку, сделал несколько исправлений и отправил листы в сторону.

— Так, с этим всё в порядке. Есть, правда, неточности, но я сам их исправлю. Думаю, с тебя хватит.

Маша набрала в грудь воздуха, но так ничего и не сказала. Ей показалось, что в мутном стекле аквариума мелькнул плавник мёртвой-призрачной рыбы.

— Знаешь, ты можешь сердиться на меня, что я загонял тебя с этой статьёй, но пойми, без упорства и терпения в нашем деле каши не сваришь. Поздравляю, ты оказалась способной, хотя я уже начинал сомневаться. Но, видимо, я всё-таки не зря взял тебя. Теперь, думаю, нужно вводить тебя в курс дела. Как с учёбой?

— Нормально, — прошептала Маша сквозь сжатые зубы. Зубы никак не разжимались, челюсти как будто свело судорогой холода, хотя в комнатке под лестницей было тепло, и даже душно. Плотно затворённая, скучала форточка.

— Ну и отлично. Завтра когда освободишься?

Маша мучительно вспоминала расписание, как будто перелистывала намокшие страницы. Она боялась, что пока она вспоминает, Миф передумает, и от этого вспоминалось ещё хуже.

— Занятия с утра до четырёх, — выдавила она наконец, едва разводя челюсти. Призрак рыбы из аквариума задорно помахал ей хвостом. Маша дёрнула головой. Она сама себя ощутила рыбой в пустом аквариуме — отчаянно не хватало жизненного пространства.

— До четырёх, — повторил Миф отрешённо и тут же, сосредоточенно, снова, — до четырёх, значит. Ну хорошо, тогда встретимся здесь же. Форма одежды — рабочая.

Маша вылетела из кабинета, только на пороге припомнив, что забыла на столе мятую миллиметровку. Ничего, перепишет у Сабрины.

У неё было странное чувство, как будто получила подарок, за который никогда в жизни не сможет отблагодарить. И даже уговорить свою совесть, что так надо — не сможет. Ощутила и разозлилась на Мифа ещё сильнее. Неужели он сегодня не мог хоть раз назвать её бездарностью?

Сабрина ждала её у входа, подставив лицо осеннему ветру. Маша выскочила к ней, не чувствуя этого ветра, вообще ничего не чувствуя. Она даже куртку не надела — так и несла в руке.

— Ну что он? — спросила Сабрина, не оборачиваясь — она узнала звук Машиных шагов.

— Он принял мою статью. И обещал взять с собой на полевую работу. И вообще, он почему-то стал добрым.

Сабрина, обернулась к ней, сияя улыбкой.

— Правда? Это же замечательно.

Маша скривилась в ответ. Даже во рту стало кисло.

— Мне кажется, это странно.

— Брось. У всех бывают проблемы. Может, они наконец разрешились, вот Миф и подобрел. Ну, или решил, что ты не безнадёжна. Дай ему шанс.

Маша хотела возразить, но её заразила улыбка Сабрины, и ей так хотелось поверить в хорошее, что она поверила. И она не рассказала Сабрине о том, как странно выглядел Миф, о призрачных тенях, залёгших под его глазами. Маша ощутила вдруг запах осеннего ветра. Он пах яблоками. Вовсе не архивной пылью.

Она сунула руки в карманы форменной куртки и запрыгала по ступенькам вниз.

На большой перемене жизнь кафедры приутихла: Ли торжественно удалился в буфет, по делам сбежала Горгулья. Как только ушли эти двое, Аннет тоже не задержалась надолго — выключила компьютер, на котором тайно играла в морской бой, поправила волосы перед зеркалом и даже не попрощалась.

Миф измерил помещение шагами — от стола Ли до входной двери их было двадцать пять. Кафедра, разделённая шкафами, как надрезами на батоне, хранила следы своих обитателей.

Аккуратная стопка бумаг на столе Горгульи, рядом пара карандашей, как солдаты на параде. Творческий бардак у Ли — не удивительно, что у него вечно теряются то ведомости, то вопросы к зачёту. У Аннет возле компьютера свалены стопкой рефераты, которые она уже месяц не может проверить, времени нет. И сверху — одинокая серьга в виде ангельского крылышка. Миф поднял её, повертел в руках.

— Кхм, — послышалось за его спиной.

Миф обернулся: в углу, за вешалкой, сидел Максим. Прятался за ворохом чужих курток и рабочих халатов. На его мониторе висела какая-то таблица.

— Ты здесь, — удивился Миф. — Извини, не заметил.

— Она потеряла вторую. — Максим указал взглядом на серёжку.

Он был маленький и тусклый. Не удивительно, что курсанты воспринимали его на равных и звали запросто, без отчества. У Мифа и то иногда возникало желание дать ему педагогический подзатыльник или ободряюще погладить по голове.

— Что? А… Тогда она точно не будет против.

Облокотившись на шкаф, Миф достал из кармана кольцо, на которое вешают ключи, только у него на кольце целой связкой висели брелоки. Гремящая и звенящая на все голоса связка. Максим неотрывно наблюдал за ним.

В ящике стола лежали маленькие плоскогубцы — ими Миф перекрутил швензу, так что ангельское крылышко оказалось плотно прицепленным к кольцу. Поднял связку на уровень глаз и потряс. В солнечном свете стало видно, как почернела девичья подвеска в виде ласточки, тёмный налёт покрыл пушистую белку.

— Требует регулярного обновления, понимаешь ли.

Взгляд Максима метался от Мифа к связке и обратно.

— Зачем вам это?

Миф посмотрел на него поверх очков.

— У тебя наверняка висит на ключах какая-нибудь безделушка.

Связка его ключей лежала рядом, на столе. Самый длинный, с чёрной головкой — от кафедры. Чуть поменьше, тонкий, из серого металла — от лаборатории напротив. На кольце повис замусоленный тряпичный заяц с глазами-пуговицами.

— Давай-давай, — сказал Миф, — тебе не принципиально, а мне жизненно важно. Ты же отстранён от полевой работы, правильно?

Странная тогда вышла история. Говорили, что в заброшенных катакомбах на Максима выпрыгнула аномалия первой категории, и после этого он начал бояться темноты, громких звуков и крутых лестниц. Ещё болтали, что однажды вечером на тихой улочке Максим нос к носу столкнулся с энергетическим вампиром, а это тварь та ещё. С тех пор Максим мало с кем разговаривал, от незнакомых и вовсе шарахался. Так говорили, по крайней мере, и Миф не знал наверняка.

Ошарашенный Максим принялся снимать зайца с кольца. Несколько раз ноготь соскальзывал, и упругий металл становился на место. Миф выдернул зайца из рук Максима и прицепил к своей связке. Пуговичные глаза смотрели испуганно.

— Вот этот дом, — сказал Миф, кивая на обычную пятнадцатиэтажку, бело-оранжевую, вырастающую на холме, как исполинский пограничный столб.

Осень проредила жасминовые кустарники в палисадниках, зажгла огоньки бархатцев на клумбах. В песочнице на площадке возилась малышня. Обычный дом, ничего особенного. Ни глубоких трещин в стенах, ни тучки над домом-свечкой — ясное небо.

Сумерки чуть-чуть подпустили в ветер холода и аромата реки.

— На первый взгляд обычный, — сказала Маша, потому что ей нужно было что-то сказать. Миф стоял в шаге справа и как будто ждал её реакции.

Она тут же догадалась, что её реакция никому не нужна — Миф был занят собственными размышлениями, и Маша пообещала себе больше не высовываться. Достаточно на первый раз. Он обернулся.

— Пойдём.

Она специально отстала на шаг, но подростки, притихшие на скамейке у подъезда, всё равно проводили их взглядами. На домофоне Миф набрал код то ли из пяти, то ли из шести цифр — Маша не успела проследить за его пальцем.

Внутри оказалось на удивление светло. Она ожидала, что ёкнет сердце, что мурашки пройдутся от пальцев к плечам, как пишут в учебниках, но ничего такого. Квадраты света лежали на светлых бетонных ступеньках, на цветных плитках лестничных пролётов.

Маше хотелось спросить, что именно не так с домом, но она не решалась, боясь, что голос раскатится по этажам, подхваченный межлестничным эхом. Она неуютно чувствовала себя, как будто из-за всех дверей за ними подглядывали любопытные жильцы.

Миф проигнорировал лифт и зашагал наверх пешком. Выше пятнадцатого этажа вела узенькая крутая лестница на крышу, а чердачная дверь была заперта на пудовый висячий замок.

— Основное место работы, — пробормотал Миф, вынимая замок из поддавшихся петель, — чердаки, подвалы, старые развалюхи, которые не особенно сознательные граждане часто принимают за туалеты общественного пользования. Привыкай, в общем.

Изнутри дверь закрывалась на проволоку. Хрустя насыпанным на пол гравием, Маша прокралась к окну и посмотрела вниз — от высоты подвело живот.

Миф стоял рядом с толстым ригелем, рассматривая поле действия, и только сейчас Маша сообразила, что они не взяли с собой никаких приборов. Волной страха окатило с головы до кончиков пальцев. Забыла? Должна была знать, но забыла?

— Я не буду с тобой каждый день, не маленькая уже, чтобы тебя за ручку водили. Но если появятся вопросы, обращайся. — Он помедлил, как будто переступая через себя. — И звони. Надеюсь, основные правила безопасности повторять не надо?

Солнце садилось. Очки Мифа блестели в его лучах то малиново-алым, то жёлто-золотым. Видел ли он, как Маша покачала головой, или предрекал её ответ?

— Значит, так. Будешь искать сама, это не опасно. Сущность молоденькая, но близко всё равно не подходи. Район действия пока ограничивается домом, в округе нигде не замечена.

Близко не подходи — Маша усмехнулась про себя. Найти бы её для начала, вот это будет радость. Хоть взглянуть издали. До сих пор ей приходилось видеть только слабенькие аномалии на экране приборов — такие слабенькие, что визуально ещё и в сумерках их было не различить. Это если не считать случая в заброшенной больнице, конечно.

— А что это такое? Ну, что оно делает?

Миф обернулся на неё, вот только глаз за цветными всполохами Маша не рассмотрела.

— Что делает? Кто же его знает. Вот и напишешь статью об этом. Хорошо, если ещё статистическое подтверждение будет. — Он вскинул голову, подставляя очки солнечным лучам. По полу заплясали крупицы заката.

У Маши зачесалась переносица. Её вдруг с неимоверной силой потянуло в архив, там хотя бы всё было привычно: и безмолвная хранительница, и пыль. И рыжий таракан. Там, где тараканы — безопасно. Здесь-то их наверняка нет.

Книжных знаний не хватало, чтобы сразу придумать план действий, а Миф помогать не собирался. Он собирался бросить её в реку и так вот научить плавать.

Сомнительные, в общем, методы.

Миф поцарапал ногтем низко нависшую балку.

— Сегодня ты пока осмотрись, прикинь, что будешь делать, а завтра начинай работу. Даю тебе для начала две недели, ясно? Потом придёшь — отчитаешься.

В этот раз она даже кивнуть не успела. Миф зашагал к двери и только рядом с ней остановится. Взвизгнула молния на красной ветровке. Он бросил Маше связку из двух ключей. Она не шевельнулась, и ключи, ударившись о ригель, глухо свалились в гравий. Миф разочарованно всплеснул руками.

— Долго не сиди. До темноты, договорились? Ты помнишь правила?

Имелись правила — хорошие и нужные, выполняя которые, можно было ничего не бояться. Их писали маркерами на стенах, мелом на досках, царапали карандашами на блокнотных листках, лезвиями перочинных ножей выводили на партах. Передавали из поколения в поколение.

Преподаватели многое видели и ещё больше знали, в случае чего они могли бы справиться и без правил. Не имеющие такого опыта курсанты искали себе другой путь.

Нельзя смотреть в зеркало в темноте. Нельзя прислушиваться к тому, как гудит вода в трубах. Нельзя наступать на седьмую ступеньку любой лестницы. Нельзя оборачиваться.

В затёртом до дырок учебнике истории, который Маша взяла в библиотеке, она нашла записку — обычной синей ручке по обычному клетчатому листу. «Что бы ты ни услышал за спиной — не оборачивайся». Она сложила листок вдвое и сунула куда-то в последние главы. Достанется следующему курсу.

На самой дальней парте в триста первой аудитории в углу было нацарапано: не наступай на седьмую ступеньку любой лестницы, потому что под ней живёт человек без лица. Не наступать было сложно первые недели, потом это доходило до автоматизма.

Крошка из красного кирпича, перемешанная с солью, с каплей обычного молока под порогом комнаты защитит от чего угодно. Серебряное кольцо, которое покачивается на цепочке, в умелых руках расскажет гораздо больше, чем высокоточные приборы.

Нельзя смотреть в окна ночью. Нельзя брать вещи покойных. Нельзя прислушиваться, если различаешь в дальней пустой комнате подозрительный шорох. Это никакие не суеверия, это элементарные правила, чтобы выжить. Это — первое, что должно приходить в голову, когда мысли цепенеют от страха.

Маша осталась одна на чердаке. Было светло — солнце пронизывало пространство насквозь, от одного слухового окна к другому. Чердак не хранил в себе никакой жути, ни скрипов, ни шорохов. Под ногами хрустел мусор и гравий.

Убедившись, что Миф ушёл и больше не вернётся, Маша сняла с плеча сумку и бросила её в угол. Потом она достала из кармана джинсов кольцо, подвешенное на серебряной цепочке, вытянула руку вперёд и замерла.

Пусть Миф никогда не узнает, как она искала сущность, но он ведь сам сказал — осмотрись, прикинь. И сам ушёл, оставляя ей простор действий. Но кольцо молчало, оно медленно покачивалось, повинуясь Машиному дыханию, и всё.

Чердак молчал, даже не дышал ей в ответ, даже не хлопал голубиными крыльями под потолком. Для новых домов нормально быть такими пустыми.

Маша подошла к слуховому окну и опустилась рядом с ним на корточки. Внизу, на площадке, копошились цветные пятна — люди жадно глотали тёплый вечер, потому что к городу собиралась подступать холодная осень.

Что могло произойти в новенькой многоэтажке-свечке, что здесь завелась сущность? Вряд ли это наживной дух вроде домового, такой просто не успел бы зародиться, и уж во всяком случае не стал бы настолько сильным, что ощутимо колебал стрелки приборов.

Значит, сущность пришлая, сама явилась, или приволок кто-то из жильцов. Глядя с высоты пятнадцати с половиной этажей, Маша подумала, вдруг кто-то прыгнул с крыши, разбился в лепёшку об асфальт.

Она поднялась, прошла мимо окон, которые все, как одно, оказались плотно закрыты. Кольцо молчало везде, и солнце уже начинало заваливаться за кленовую рощу, когда Маша обошла весь чердак и вернулась к тому самому месту, где Миф ковырял когтем низко нависшую балку.

Пора было закругляться, иначе наступит темнота, иначе придётся ловить на остановке зазевавшийся автобус. Предрекая себе долгую и безрадостную дорогу, Маша подобрала сумку и нащупала в кармане ключи. Кольцо надёжно зажала в кулаке — попробует ещё проверить лестничные пролёты на всякий случай. Попробует, если никого не будет на лестницах.

На ступеньках после девятого этажа сидел мальчик в великоватой ему спортивной куртке. Такая мода — мальчишки любят носить куртки отцов, это же модно, когда у тебя есть отец. Маша обошла его по дуге, бросив зачем-то:

— Будешь сидеть на холодных ступеньках — заболеешь.

И обернулась, уже пройдя всю лестницу до пролёта: мальчик смотрел ей вслед. Большие влажно блестящие губы растягивались в улыбку. Он поднёс руку ко рту, захрустел и сплюнул на ступеньки чёрную кожуру подсолнечных семечек. Маша глянула под ноги: светлый бетонный пол, как торжественной дорожкой, устелён был чёрной шелухой.

Не хватало ещё воспитывать незнакомых мальчишек. Она понеслась по лестнице вниз и очнулась только на первом этаже, понимая, что напрочь забыла проверить лестничные пролёты, хоть они стояли благодатно пустыми. Только на втором сидел на раскладном стульчике старик. Затих прямо под почтовым ящиками. Охранял их что ли.

Вечер, тёплый, как парное молоко, задышал ей в лицо, стоило только открыть входную дверь. На Машу снова покосилась стайка подростков, которые устроились на скамейке у подъезда. Примостились, как птицы — на спинке, а ноги устроили на сиденье. Куда только смотрят бдительные бабульки? Впрочем, на этот раз внимание тинейджеров было недолгим.

Проходя мимо, Маша уловила осколок их разговора:

— И что он? И что он сделает мне? А если я ему?

Дети в песочнице гремели лопатками. Маша взглянула на часы: девять. Наслаждайтесь тёплым вечером, дети. Может, он последний в череде октябрьских вечеров.

Все знали: если дружишь с Мартимером, в голове у тебя всегда куча мала разнообразнейших сведений.

Маша опаздывала на семинар. От общежития до аудитории добежать — пятнадцать минут, это если считать вместе со всеми лифтами, лестницами и секундной задержкой у пропускного терминала. И ещё прибавить полминуты на форс-мажор вроде пятикурсника, который медленно плетётся по узкому коридору. И всё же она умудрялась опаздывать.

Мартимер шёл следом, то и дело меняя тему разговора с политической географии на особенности программирования баз данных, а потом снова ускользая мыслью ко вчерашней новостной передаче. Маша улавливала хорошо, если половину, попутно шаря в сумке в поисках пропуска. Завалился куда-то со вчерашнего вечера.

Им не хватило той самой половины минуты, которую Маша заложила на пятикурсника. В этот раз форс-мажором стал ремонт лестницы в левом крыле. Оббегать пришлось через правое. Так что когда они ввалились в аудиторию, семинар давно начался, и Ляля бодро рапортовала о системах слежения.

Хорошо, что Максим — не Горгулья. Он проводил их грустным взглядом от двери до парт, и слова не сказал. Тяжело дыша, Маша упала на стул рядом с Сабриной. Та приветственно улыбнулась краешком губ — тем самым, который был виден Маше.

— Что нам задавали? — успела поинтересоваться она, жмурясь от яркого солнца.

Максим ткнул ручкой в список группы.

— Следующий вопрос, Орлова. Вы готовы?

Максим обращался к студентам всегда на «вы», а они ему радостно тыкали, все, начиная со второго курса. Но это исключительно по большой любви.

Маша поднялась, скользнув взглядом по раскрытой Сабрининой методичке. Не вопрос, а настоящее наказание. Впрочем, если бы не задание Мифа, с которого она вернулась в половине одиннадцатого вечера, она бы подготовилась — Максим всегда спрашивал строго по списку. Тут уж только дурак не рассчитает, какой ему попадётся вопрос.

— Математические методы, — подсказал Максим, решив по доброте своей, что заминка произошла по техническим причинам.

Маша вздохнула и припомнила вдруг, о чём рассказывал по дороге Мартимер. Пусть бы оно оказалось тем самым. Начало вышло путанное, но потом пошло легче. Она говорила, перечисляя по памяти те фамилии, над которыми похихикала по дороге. Плечом ощутила вопросительный взгляд Сабрины.

Притихли над своими конспектами одногруппники, Максим ритмично кивал, уходя в себя под убаюкивающе-знакомый пересказ.

— Так вот, — заключила Маша, уже наслаждаясь победой. Остался финальный аккорд. — А потом выяснилось, что все эти методы — полная глупость.

Максим медленно поднял на неё круглые, как деканатские печати, глаза.

— И единственное, что они делают, это только запутывают исследования ещё больше, — по инерции продолжила Маша, чувствуя, как в рукав ей вцепляется Сабрина.

Почуяв неладное, головы подняла вся группа.

— Э, где вы такое прочитали? — прохрипел Максим, судорожно цепляясь за журнал.

Только тут смутилась и Маша. Наверное, это было личное мнение Мартимера, высказывать которое не стоило.

— В учебнике, — не особенно уверенно соврала она.

— Кто автор?

Сабрина, тыча пальцем в ламинированную обложку своей книги, прошипела фамилию. Потом ещё раз.

— Петрова, — буркнула Маша, поскорее садясь, чтобы убраться из зоны всеобщего внимания. Сабрина до сих пор держала её за рукав. Может, боялась, что Маша от испуга брякнет ещё что похуже.

— Я такого не читал, — удивился Максим, — берите учебники только в нашей библиотеке, а то понапишут разного…

И все облегчённо выдохнули.

Миф явился на чердак в половине восьмого, заставив Машу вздрогнуть. Она забыла прикрутить конец проволоки к петле в стене и одну страшную секунду всерьёз полагала, что к ней на чердак забрался кто-то совершенно посторонний.

— Эй, — сказал он вместо приветствия. — Ты здесь? Всё в порядке?

Маша успела вжать голову в плечи, а расслабиться не успела. Она устроилась возле слухового окна, чтобы на экран прибора попадали солнечные лучи, спиной к широкой стропиле, потому что спиной к чему-то основательному — надёжнее. Сумка, пустая, как сброшенная змеиная шкурка, лежала тут же, на полу.

— Почему не звонишь?

Прежде, чем Маша успела открыть рот и сообщить, что прошло всего три дня, а никак не две недели, Миф улыбнулся и снял очки, чтобы протереть их краем рубашки.

— Решил вот приехать, а то мается бедный ребёнок тут один.

Он присел рядом с Машей, так что пола ярко-красной ветровки коснулась её руки. Играючи нашёл на приборе нужную волну.

— Поняла, как это нужно делать?

Секунд десять Маша не отрываясь смотрела на прерывистую волну, которая вздыбилась на экране настоящим цунами. Мигающая в уголке цифра стала раз в пять больше всего за каких-то несчастных несколько секунд.

— Поняла? — спросил Миф снова. Удивительно — в его голосе не было и капли раздражения.

— Почти, — шепнула Маша. Почему-то не решилась заговорить в голос.

Он поднялся, лёгкий, сейчас какой-то по-особенному невесомый, отошёл к противоположному окну и закурил. Сигаретным дымом запахло тоже невесомо — еле-еле, как будто вместо Мифа к ней на чердак явился его призрак. Маша не могла оторвать взгляда от его профиля — бледного на теневой стороне, и с блестящими искорками в стёклах очков.

Миф заговорил снова, выпустив колечко нежного дыма.

— Ну вот таким образом и выясни, где напряжённость поля самая сильная, там и будем искать дальше. Это ведь просто. Разве нет?

Она перевела взгляд на экран прибора — давешняя волна бесновалась там, то теряя мощность, то набирая снова, как будто вздыхал великан. Ничего сложного, совершенно ничего.

Маша поднялась, отряхивая с коленок приставший гравий. Рыжим солнечным светом резануло уставшие глаза. Она зажмурилась и сжала переносицу. В темноте заплясали цветные бублики.

— Глаза? — участливо поинтересовался Миф.

Если долго смотреть на экран прибора, а потом выйти на солнце, глаза будет щипать так, что хоть вой. Такая опасная работа.

Маша поморгала и снова уставилась на Мифа. Он кивнул отстранённо, словно не Маше, а своим мыслям.

— Я дам тебе защитные очки, чтобы не портила глаза. Напомни только.

Никаких тёмных теней у него под глазами — Маша заметила бы, даже в пропылённой теплице чердака. Может, ей и правда почудилось в тот раз. А если и не почудилось — разве не могло быть у Мифа своих собственных дел, которые её не касаются.

Маша неуверенно прошла к нему по хрустящему, как первый снег, гравию. Смутилась и замерла на полдороге. За теми окнами, возле которых стоял Миф, собирались на небе чёрно-жёлтые тучи, похожие на застарелые кровоподтёки. Ещё немного, и разбежались цветные пятна прочь с площадки. Ещё мгновение — и дождь автоматной очередью ударил сразу во все стёкла.

— Плохо, — сказал Миф, бросая недокуренную сигарету под ноги. — У тебя есть зонт? Я машину бросил за квартал отсюда.

Кольцо неудачно завалилось в самый низ кармана и теперь вжималось в бедро, придавленное сбоку низким стропилом.

Маша рассказала Мифу, как бродила вчера по дому, завернувшись в быстрые сумерки, словно в плащ-невидимку. Не на каждом этаже зажигали лампы. Не успевали, может, или не хотели, или просто квартиры кое-где были ещё не заселены. Это она угадывала по коврикам перед дверьми. У почтовых ящиков остался стоять раскладной стульчик старика-охранника — и брошенная тут же газета дрожала от прикосновений сквозняка.

Маша рассказала, как прошла по коридору девятого этажа и как раз уперевшись носом в тупик, заподозрила что-то. Одна дверь была приоткрыта. Луч света, пусть бледный и далёкий, всё-таки просочился в общий коридор. Там ходили люди, и говорили они полушёпотом. Кто-то выскользнул наружу, не обратив внимания на Машу, или просто приняв её за очередную незнакомую соседку. Она стояла возле запертой двери на общий балкон, наверняка чуть подсвеченная бликами городских фонарей.

Из-за двери вырвался клубок запахов от подгоревших блинов, гречневой каши и ещё чего-то поминочного.

— Быстрее бы всё это закончилось, — сказал надтреснутый женский голос.

— Уже завтра, — произнёс в ответ мужской. — До того полгода по больницам. Так что теперь — уже скоро. Похороны уже завтра.

Изнутри квартиры, как будто из подземелья, послышалась возня, отчётливые шаги.

— Эй, чей это ребёнок? Заберите своего ребёнка.

Маша вздрогнула.

Дверь хлопнула, открывшись разом на предельно возможную ширину. Чья-то рука, едва видимая в слабом свечении далёких люстр, вытащила на порог того самого ребёнка. Сначала Маше показалось, что он одет в мешок, завёрнут в огромную тогу, и только потом она поняла, что мальчик всего-навсего в великоватой спортивной куртке. Такую мог бы носить его отец, если у паренька, конечно, был отец.

Маша вжалась в свой угол и стала ещё более тихой, чем обычно. Дверь хлопнула, отрезав от тёплого и тёмного безвременья квартиры и мальчишку, и Машу, и тех двух, болтающих в полумраке, которые давно уже замолчали.

Мальчишка повозился немного у дверей. Маша не могла понять, чем он там занимается — то ли царапает новенькую обивку, то ли ищет что-то, обронённое в сумятице. С его стороны доносился приглушённый полувой-полуплач, как будто возилось за оградой беспомощное животное. Притихли даже те двое, стали неслышными и незаметными.

Наконец он поднялся и пошёл, тяжело и неритмично ступая по выложенному фигурной плиткой полу. Звук его шагов напоминал стук сердца, зашедшегося в приступе. Неровный — тук, тук-тук-тук, тук, тук-тук.

Прошло минут пять, прежде чем осмелились шевельнуться те двое и шмыгнули обратно в квартиру. Маша переступила на месте. Ноги, оказывается, уже онемели. Она зашагала прочь — и под ногами её захрустела шелуха от подсолнечных семечек. Как старые хрупкие кости.

…- Я видела его раньше. Два дня назад он сидел на лестнице девятого этажа. Это же он и есть сущность, правда?

— Ну что, — сказал Миф, бездумно хлопая себя по карманам. Усилием воли остановил себя. — Поздравляю. Ты его нашла. Ты видела местное воплощение смерти. Видеть такое — редкий дар. Обычно их только чувствуют. Видимо, у тебя талант.

— Воплощение смерти? — растерянно повторила Маша, пропустив похвалу мимо ушей — об этом она подумает позже. — Это опасно?

— Как тебе объяснить. — Миф смотрел на струи дождя. — Опасна ли смерть? Больше, чем нужно, она… он всё равно не заберёт. Иногда я находил такие новообразования, ты сама можешь посмотреть описания в статьях последних лет. Сущность четвёртого порядка. Они могут принимать разные формы. В общем, написать о нём работу и будет твоим заданием на ближайшее время. Это войдёт в курсовую.

Миф отвернулся, наблюдая за струями дождя. Он сузил глаза, как будто ушёл в своих мыслях очень далеко отсюда.

Это случилось летом, на полевой практике. Миф пришёл к ним в первый раз, опоздал, сослался на неотложные дела, улыбнулся, и его улыбка растопила все женские сердца, кроме сердца Сабрины.

— Второй курс, — сказал он, — знаю, вам жизнь кажется мёдом, потому что вас привезли в город, а не гоняют по полям. Ну что ж, немного вас огорчу, эта практика будет не менее сложной, а в некоторой степени даже более опасной, чем все предыдущие. Конечно, к настоящим аномалиям вас никто не пустит, но уверяю, я выберу для вас интересные объекты.

Маша рассматривала блики света в его очках и не могла оторвать взгляда. С первой парты это было так удобно. Она различила древесные нотки его запаха.

Взгляд Мифа замер на Сабрине — она вежливо улыбалась, уперевшись подбородком на основание ладони. Он стянул очки и дужкой указал на их парту.

— А вам, леди, я, пожалуй, оставлю самое интересное.

Никто не был виноват в том, что потухшая аномалия вдруг проснулась. Миф оказался не в курсе, в отделе контроля развели руками. Никто не ожидал трагедии.

Летом в заброшенной больнице без вести пропала Сабрина. Маша хорошо помнила удивление Мифа, когда звонила ему, выбежав из больницы. Пальцы не попадали по кнопкам мобильного. Тогда Миф пообещал ей, что всё будет хорошо.

Поиски Сабрины остановили на второй день, когда всем стало ясно, что аномалия разошлась и готова сожрать кого-нибудь ещё. На третий день Маша пошла в больницу сама, тайно, без защит. Из всех приборов с ней были только фонарик и серебряное кольцо.

Маша отлично помнила пятнадцать этажей — четырнадцать лестничных пролётов, по которым шла, изо всех сил пытаясь не слушать, что шепчут тени у неё за спиной. Миф запретил ей подниматься дальше третьего, но ей было всё равно.

Больница вздыхала, как смертельно раненое животное. Вздымались покрывала из зелёных сеток, трещали строительные леса, сыпалась с потолков штукатурка. На пятом этаже у Маши остановились часы, на седьмом она выпустила из рук план, и он улетел в пространство между лестницами.

Больница писала ей корявые буквы на стенах. Больница крала звук её шагов, хватала и не выпускала шарик фонарного света. Фонарик потух на девятом этаже. Маячки-обереги, которые оперативники расставили на нижних этажах, кое-как разгоняли сумрак, но выше их не было — Маша шла почти на ощупь. Но она добралась до последнего этажа.

Миф оказался неправ — если бы он искал Сабрину чуть лучше и чуть дольше, он бы её нашёл. И что с того? Он был обязан спасать живых — потому и запретил Маше продолжать поиски. Только он не подумал, что для неё одного запрета будет маловато, пусть даже он и был подкреплён тем, что Миф влепил ей пощёчину и за шиворот вытащил её из больницы.

…Эти воспоминания обычно приходили под вечер, и Маша гоняла их, а мысли противно жужжали над головой. Закрыться одеялом и спать не помогало, всё равно под утро они возвращались. Сабрина ненавидела Мифа, и на то у неё имелись причины.

Всё равно она бы не смогла рассказать Сабрине, как Миф довёз её до самой двери общежития, и как пахло в салоне его машины чем-то сладким. В один момент — она различила — Миф потянутся к карману за сигаретой, но отдёрнул руку. Неужели всё потому, что Маше неприятен сигаретный дым?

— Веришь ли, уже раз пять бросал и начинал снова, — усмехнулся он сквозь шум капель о стекло.

Они почти не говорили, за обоих болтал дождь. Маша водила пальцем по запотевшему окну, а потом спохватилась, что Мифу это может не понравиться. Но он смотрел на дорогу, чуть щуря глаза, как будто от боли или усталости.

Они всё-таки промокли, ведь зонта так и не нашлось. С её волос текла вода. И с ветровки Мифа. На стёклах вода рисовала тысячи дорог и дорожек. Дождь захлестнул город целиком, и смыл его весь разом, вместе с домами, машинами и птицами. Маше казалось, что город кружится в гигантском водовороте.

— Теперь уж точно похолодает, — сказал Миф, и водоворот разом исчез. Слева резкими жёлто-бурыми мазками очертилось общежитие. Дождь, который стекал по асфальту в ливневую канализацию, оказался вдруг тривиальным осенним дождём. — Добежишь?

— До свидания, — хрипло отозвалась Маша и не сразу сумела открыть дверцу.

Маша прочитала на обложке Сабрининой тетради, что философа, оказывается, зовут Эмануил Поликарпович. Словно как только он родился, мама и папа тут же поняли, что он станет философом.

Обычно на время перерыва он уходил в коридор и стоял у окна, внимательно рассматривая солнечные блики на металлических крышах. Ровно десять минут. Но сегодня остался за столом.

— Откройте окно! — потребовал у кого-то эфемерного Рауль, обернулся назад — за ним никто не сидел. Тут уж пришлось вставать самому. — Ладно, так и быть, я открою, вы же бессильные.

От сквозняка разложенные по партам статьи лениво зашевелили уголками. Маша запоздало возмутилась:

— Сам ты бессильный. Я, между прочим, вчера материализацию смерти нашла! — И поставила жирную точку в конце предложения, которое только что дочитала. Бросила статью.

— Смерти? — живо заинтересовался Рауль. — Что, прямо с косой?

Она отвернулась и буркнула, обращаясь к отшлифованной до блеска парте:

— Без косы. Зато в куртке и с семечками.

Без мрачноватого чердака, без автоматной очереди дождя по стёклам смертёныш казался совсем не страшным и не особенно презентабельным. Чьи дикие фантазии смогли бы вообразить такую сущность?

— Ну ладно. Ты, если с косой увидишь, то скажи мне. Я на эту тему диплом собираюсь защищать.

Философ выронил ручку, вдохнул и забыл выдохнуть.

— Они шутят, — поспешила успокоить его Сабрина и обернулась в сторону по-волчьи ухмыляющегося Рауля. — Прекратите институт компрометировать, учёные недоделанные. Засекли пару призраков в развалюхах и сидят, радуются.

Философ издал непонятный звук, вроде бы икнул, и выбрался из-за стола. Наверное, блики на металлических крышах потянули его к себе, и он исчез за хлопнувшей дверью.

— И ничего не призрак, — сказала Маша, как только дверь хлопнула за его спиной. — Я буду писать о нём статью. Только нужно собрать данные, пересчитать, сделать статистику… и ужасную кучу работы.

— Ясно. Значит, ты будешь торчать на этом чердаке минимум неделю.

Сабрина любила говорить таким тоном, что не поймёшь, то ли изображает сарказм, то ли сердится, то ли просто поддерживает разговор. Маша покачала головой и уткнулась в статью. Напрасно, впрочем.

Все мысли крутились возле мальчишки в мешковатой куртке. Эти мысли грели, она ведь сама, сама нашла его, догадалась. Миф не мог этого не оценить. Ведь не зря же он так улыбнулся ей вчера.

С тех пор Маша просто не могла чувствовать себя плохо.

— Знаешь. — Она зажмурилась и положила подбородок Сабрине на плечо. — Это так интересно. Зря я тогда о Мифе плохо говорила, он ничего так. Он умный.

Та дёрнулась.

— Э, э, вот только этого мне здесь не хватало. Ещё не вздумай. Миф ничего… Ты что, не помнишь, что летом было? Ты в больнице не поняла, какой он?

— Не помню, — жмурясь, подтвердила Маша. — Ну и что плохого? Тогда он просто опасался, что может выйти ещё хуже. У него педагогические обязательства. Он действовал правильно, хоть и бесчеловечно.

— Нет, он злился потому, что ты его обставила. Ты его не послушалась и победила.

— Сабрина, это глупо…

Та знаком запрета подняла ладонь с растопыренными пальцами.

— Ну вот, теперь ты его защищаешь. Всё, я отказываюсь разговаривать про твоего Мифа. Разговаривай о нём с кем-нибудь другим. И жаловаться потом не прибегай. — Она показательно отгородилась статьей.

Маша вздохнула и бессмысленно уставилась в тетрадь. Если Сабрина сказала, что не будет разговаривать, значит — не будет, хоть пытай её. Скоро вернётся Эмануил Поликарпович, и всё начнётся заново.

Что вы знаете на самом деле?

— Что ты знаешь на самом деле?

Сабрина нехотя отвернулась от текста, и в её взгляде всё ещё читалась ненависть к Мифу.

— Я всё задаю себе этот вопрос. Выходит, я ничего толком не знаю, — вздохнула Маша.

— Может, ты любишь кого-нибудь?

— Я тоже думала об этом. Но, понимаешь, я не уверена, что вообще понимается под термином «любовь».

И грянул звонок. И в аудиторию вернулся философ.

Лаборатории располагались на нулевом этаже — вниз по узкой лестнице, мимо архива, мимо старой канцелярии. На ходу Ляля зажигала свет. Она вела рукой по стене и нажимала на все выключатели подряд. Загорались белые длинные лампы под потолком, гасли, загорались снова. Тени прятались по углам.

Фантомы конечно безвредны, но столкнуться с каким-нибудь из них в тёмном коридоре — мало удовольствия. В самом конце коридора, в его тупиковом ответвлении была приоткрыта дверь.

— Есть кто живой?

Там тоже горели белые лампы, и ещё несколько — фиолетовых и красноватых. Под ними сидел Мартимер, ковыряющийся отвёрткой во внутренностях прибора.

— Я пирожков принесла. — Ляля бухнула пакет на первую же подвернувшуюся поверхность. — Там такой дождь. А ты всё тут сидишь.

Она устроилась тут же и принялась отжимать волосы. Вода капала на белые плитки пола.

В подвальной комнате было светло и тихо, только слышно, как дождь барабанит по карнизу. Занятия давно кончились, курсанты разбежались, кто по лабораториям, кто в архив, кто в библиотеку. Ляля от всей этой науки была такая голодная, что не заметила, как сжевала все пирожки, кроме одного. И чтобы не сжевать последний, её потребовалась вся воля.

— Ну как с курсовой? Лепится что-нибудь? — спросила она, вытирая об салфетку жирные пальцы. Отвёртка сорвалась и отлетела под невнятное бормотание Мартимера.

— Нормально, — сказал он, рассматривая длинную царапину на ладони. — Помнишь, прогуляли лекцию Максима? Одна такая ерундовина чуть не взорвалась.

Дождь то прекращался, то начинался снова. Ляля разгуливала по лаборатории, тыча пальцами во всё, что подворачивалось. Мартимер рассказывал ей о законе обратного отклика и о том, как низвести погрешности измерений до нуля, а потом об особенно изощрённой статье в уголовном кодексе.

Если общаться с ним — можно не готовиться к завтрашним семинарам.

— Слушай, а что это?

В коридоре послышался тихий говорок, будто читали молитву. Голос делался то громче, то тише, но слов разобрать было невозможно.

Ляля ткнула в большую алую кнопку на приборе странного вида. По счастью прибор оказался нерабочим.

Мартимер молча сунул вилку от прибора в розетку. Загорелся и тут же с утробным гулом погас голубоватый экран. Мартимер принялся отвинчивать крышку заново.

— Сказано же им было, чтобы не тащили на трудные случаи. Нет, тащат. Любители забивать гвозди микроскопами, блин. Это шептун, не обращай внимания.

Ляля села рядом с ним на край стола, поболтала ногами.

— Ты ещё будешь учить меня, что с ним делать!

Мартимер поднял голову.

— Он часто приходит по вечерам. Иногда мне кажется, я разбираю, о чём он говорит. Что-то о вечере, музыке и зелёном платье в чёрных звёздах.

Он увидел пирожок на соседнем столе и отставил прибор в сторону.

— Соль и кирпичная крошка есть? Отпугнём его хоть на время. — деловито осведомилась Ляля.

— Есть масло чёрного тмина, оно гораздо лучше по многим показателям. — Мартимер кивнул на маленький холодильник в углу.

— Тьфу на тебя!

Она сидела на лестнице — три ступеньки вверх, и будет шестой этаж. Рядом, ссутулившись по-беспризорному, устроился мальчик в мешковатой куртке и безостановочно хрустел семечками. Как только их запас, зажатый в ладошке, подходил к концу, он лез в карман за следующей порцией.

Прозрачным осенним днём дом не молчал, дом говорил сотнями голосов и шагов, наперебой. В узкие окна лестничных площадок заглядывало паутинно-серое небо. Между Машей и стеной протиснулась женщина с двумя пакетами.

— Девочка, не сиди на бетоне, простудишь себе всё. — И жизнерадостно махнула пакетом.

Они его не видели — почти никогда. Наверное, до тех пор, пока он сам не решал, что им пора бы его увидеть. Они топтали чёрную хрустящую шелуху, и не замечали даже этого.

Ещё он никогда не говорил. Если Маша садилась рядом, он заглядывал ей в глаза и улыбался, как улыбаются искривлённые рты мёртвых. Она ему тоже улыбалась — на всякий случай.

В сумке лежали последние расчеты. Маша думала, что больше сюда не вернётся — отработанный объект. Жители дома странным образом привыкли к ней, и подростки со скамейки здоровались по вечерам — два раза. Когда Маша приходила, и когда уходила — тоже. Здоровался и старик, который сидел на раскладном табурете рядом с почтовыми ящиками. Люди быстро привыкают к новым соседям.

Она уже почти ощущала этот дом своим, когда в сумерках бродила по коридорам, угадывая, за какими дверьми жилые квартиры, а за какими — нет.

Она жалела, что не умеет рисовать. Как хотелось иногда запечатлеть эту воплощённую смерть, чтобы показать Сабрине и остальным, чтобы они хмурились, разглядывали, чуть-чуть не верили. Она бы положила рисунок в самую нижнюю папку самого нижнего ящика и нашла бы лет через пять.

Сфотографировать всё равно не выйдет. В лучшем случае на снимке отпечатается расплывчатое пятно. В худшем — вообще ничего. Железные прутья перил, зелёная краска на краях ступенек.

Маша поднялась, удобнее устраивая на плече ремешок тяжёлой сумки.

— Ну, бывай, — в первый раз она обратилась к смертёнышу и пошла вниз по ступенькам. Зелёная краска на них — как торжественный ковёр.

Уходя на пролёт вниз, она глянула на мальчишку и вдруг поймала его взгляд — внимательный взгляд немигающих глаз.

Маша поздно возвращалась, и, приходя, она каждый раз она стряхивала песок и налипший на колени мелкий гравий. Коротко отвечала на вопросы и ничего не рассказывала сама.

Она приходила в комнату и тут же с головой закапывалась в цифры, расчеты и чужие статьи, на которые обязательно требовались ссылки.

— Прекрати уже работать, — требовала Сабрина. Маша, не оборачиваясь, трясла в воздухе указательным пальцем — ещё одну секундочку, — но так и не прекращала. Потом Сабрина уже и не пыталась.

Дождь обрывал листья с деревьев, распугивал задумчивых птиц. Когда листья и птицы кончились, Сабрина поняла вдруг, что они с Машей толком не разговаривали целую неделю. Несколько подсказок на семинарах и рассуждения на философии, конечно, не в счёт. Она решила, что сегодня не отступит и не ограничится дежурной фразой.

Маша вернулась даже раньше, чем обычно. Поджав под себя ноги, Сабрина сидела на кровати и наблюдала, как она достала из холодильника морковку в прозрачном пакетике, разворачивает и ест с таким видом, как будто даже не понимает, что именно ест.

Пусть бы только это. Морковка, во всяком случае, ничем не хуже яблока.

— Маша?

Она рухнула на стул и принялась копаться в раззявленной сумке.

— Я сегодня встречаюсь в Мифом в институте. Нужно показать ему то, что сделала.

— Слушай, это прекрасно, но ты не слишком увлеклась?

— Не слишком увлеклась учёбой? — Маша подняла голову от сумки. — И это ты мне говоришь? Ну ладно, я тебе это припомню, когда буду лежать кверху животом на кровати в приступе очередной лени.

У неё были странные глаза, лихорадочный взгляд, такой бывает только у больных и… Сабрина потянулась к ней, но всё, что смогла — упереться локтями в изголовье кровати. Матрас мягко прогнулся под её весом.

— У меня иногда такое чувство, что ты сейчас свалишься.

— Нет, — улыбнулась Маша. — Я себя хорошо чувствую.

Так улыбаться могут только сумасшедшие или… Сабрина вздохнула, потеряв сразу и нить разговора, и все заготовленные наперёд фразы.

Она так и не смогла заговорить снова. Что было делать? Убеждать, удерживать? Сабрина молча наблюдала, как Маша сгребает со стола и запихивает в сумку исписанные листы.

— Ладно, я пойду. Увидимся!

Дверь. Быстро стихающие в коридоре шаги. Такие быстрые шаги могут быть только у беглых преступников. Или влюблённых.

— Увидимся, — повторила Сабрина ей вслед. — Знаешь, ужасное чувство. Ты несёшься к краю пропасти, а я не могу тебя остановить. Совсем не могу. Никак.

Ей всё ещё вспоминалось лето в заброшенной больнице — пыль от красного кирпича на пальцах. Рваные зелёные сетки трепетали на верхних этажах. Здание, которое на плане походило на восьмиконечную звезду, на деле оказалось бесконечными змееподобными коридорами, окнами, выходящими вникуда, нишами-колоннами-эркерами, заплетёнными паутиной.

Время и пространство там, внутри, ничего не значили. Можешь бежать или сидеть на месте — безразлично. Алые огни-маяки, которые оперативники расставляли на этажах, чтобы потом была возможность возвратиться, едва-едва разгоняли душный сумрак.

Со всеми своими маячками и пищащими приборами они её не нашли. Её нашла Маша, которая заговорила с больницей на её собственном языке. Сабрина видела, как вздыхают треснувшие стены, как вздымается и опускается рваная зелёная сетка, словно сдавленная болезнью грудь. Сабрина видела, как больница рисует знаки на лестницах и в переходах, чтобы Маша знала, куда идти.

Они все к ней тянулись — и люди на городских перекрёстках, и души разрушенных домов. В конце концов, Сабрина прекрасно понимала, зачем Маша Мифу. Только как объяснить это Маше?

Она дошла туда, куда не смогли дойти лучшие оперативники и бойцы. Миф сказал тогда:

— Ты будешь работать со мной?

Все ждали, что он так скажет, и он не мог предать ожидания. Все знали — он хотел, чтобы Маша отказалась. Все узнали чуть позже — она не отказалась. Сабрина захлёбывалась в беспомощности, пытаясь объяснить ей и себе, почему всё так, а не по-другому.

— Он не мог не предложить, это выглядело бы дико, понимаешь? Что тогда про него решат на кафедре, что он идиот, разбрасывается талантами?

Маша трясла головой. В её несогласии была сдавленная истерика детсадовца, бессильная злость.

— Он предложил, и я согласилась! Чем он теперь недоволен?

— Тем, что ты согласилась.

Она не слушала, она неслась дальше, по уже проторенной дороге, по накатанному сценарию, как лирическая героиня перед монологом, становилась в позу, брала подходящий тон.

— За что он меня ненавидит? Я всё сделала правильно.

— За то, что ты сделала правильно, а он — нет. Маша, неужели ты не понимаешь? Он ведь самодовольный сноб, он не хочет видеть в тебе ничего хорошего, потому что ему дела нет ни до кого, кроме себя! Пожалуйста, не надо ничего ему доказывать. Он плевать хотел на твои доказательства.

Сабрина быстро выдыхалась. Она не могла говорить больше, хотя если ночью закрывала глаза, то все доводы представали перед ней, красивые и правильные, как школьники на торжественной линейке.

«Я не могу тебя остановить. Совсем не могу».

О, месяц назад в ней ещё теплилась надежда. Тогда Маша думала, что уйдёт. Думала — не говорила, но Сабрина видела, что упёртости в ней осталась всего-то одна крошечная щепотка. Но Миф вдруг потеплел к ней, и всё изменилось. Что ему понадобилось теперь?

«Никак».

Так отчаянно хотелось взвыть.

— Как её зовут?

Звякнули о стол ключи. Брелок в виде летучей мыши лежал в руке Мифа, безвольно скаля в потолок белые клыки, бессильно растопырив чёрные перепончатые крылья. Откуда он мог знать, что у неё есть имя?

— Эми. — Маша спряталась за упавшими на лицо волосами, стесняясь того, что дала имя пластиковой летучей мыши.

Стул оказался не у противоположного края стола. Он стоял тут же, в двух шагах от Мифа, и прятаться за аквариум теперь было невозможно, хоть как изворачивайся.

— Значит, у неё всё-таки есть имя, — чуть удивлённо пробормотал Миф и снял с брелока два ключа — от чердака и от подъездного домофона. — Эти больше не пригодятся.

Он бросил остальные Маше — она поймала. Ненужные сунул в верхний ящик, откуда тут же потянуло незнакомым сладковатым запахом.

— Ты молодец, хорошо поработала.

Статья лежала чуть в стороне, задвинутая под плоскую чёрную клавиатуру. Маша любовалась на семь страниц, сложенных в неровную стопку. Молодец. Это первая настоящая статья. Не какая-то выписка из архива. Так сказал Миф.

И ещё он сказал:

— Знаю, как ты долго просидела на чердаке. Признавайся, у тебя есть проблемы с учёбой?

Маша неловко мотнула головой, совершая очередную попытку спрятаться за чёлкой. Миф теперь смотрел не сквозь — на неё, прямо в лицо.

Единственное окно выходило в сумрачный институтский двор. В слабом свете настольной лампы почти не сверкали его очки. В жёлтом свете книжные стеллажи вырастали до необозримых высот, а фотографии, которые прятались между книгами, превращались в живые подвижные лица и фигуры. Они все были вокруг. Все — наблюдали.

— Скажи честно, — потребовал Миф.

Маша не выдержала.

— Два долга по семинарам у Максима, но я отработаю, правда. — Сминая во взмокшей ладони резиновую Эми, она спрятала глаза. Хоть что-то да спрятать.

— Не нужно. Я с ним поговорю. Всё-таки ты отсутствовала по уважительной причине.

Его рука. Его прохладные пальцы на её взмокшей ладони, на Эми, на потеплевших от прикосновения ключах.

О боги.

— Завтра отдохнёшь, а послезавтра я покажу тебе кое-что новое. Смертёныш, конечно, любопытный, но всё это просто. Средняя школа. Пора перейти на объекты посложнее.

— Да, — сказала Маша, потому что больше ничего не могла сказать.

— Ну иди. Встретимся в субботу, как обычно, вечером. Удачи с занятиями.

Она встала и вышла на деревянных ногах. Едва не врезалась лбом в дверцу шкафа, которая вечно отходила сама по себе. Маша вышла, а вслед ей всё ещё таращились лица и фигуры с книжных полок.

Она долго сидела на скамейке рядом с общежитием. Дождь то начинался, то заканчивался, и так по кругу, без остановки. Мимо шли люди. Она думала: «Какие глупые люди. Они все — все! — ничего не знают, а я знаю всё. Знаю, как быть счастливой».

Дождь начался и закончился снова, и на высокую лестницу выбежала Сабрина в куртке, наброшенной прямо на домашнее платье.

— Ты что, с ума сошла? Ты сколько там проторчала? Я уже думала, он тебя съел прямо в кабинете.

Она взяла Машу за воротник куртки и в свете уличного фонаря заглянула ей в лицо. Нахмурилась ещё сильнее. Маша улыбнулась:

— Всё хорошо.

Сабрина медленно покачала головой. Жест «я не верю».

Они встретились в парке. Дождь снова начался и изрисовал асфальтовые дорожки магическими символами. Ляля опоздала на пять минут, как и положено. Ещё издали она увидела Мартимера в луже фонарного света и покрепче сжала в руке нежный стебелёк герберы. Промозглый ветер забирался под форменную куртку.

— Привет! Вот. — Она протянула Мартимеру цветок. — Гербера. Красная. Тебе нужно запомнить.

— Ага, — задумчиво пробормотал Мартимер, принимая цветок. От дождя его волосы слиплись иглами, и голова напоминала дикобраза. — Понятно. Это тебе.

Ляля разулыбалась.

— Спасибо. Как ты догадался, что я люблю красные герберы?

Он пожал плечами.

— Интуиция.

Над ними распустился зонт — как ещё одна гербера, только чёрная и блестящая.