Проклятье

Глава 1. Бездарность

Миф поднялся навстречу вошедшему и пожал руку.

Книжные стеллажи доходили до потолка — в комнате под лестницей, где потолки и так не слишком высоки — и Маша рассматривала Мифа на фоне пыльных переплётов и рукописей, сваленных как попало, в нишах или прямо поверх книг.

Она сидела у противоположной стороны стола, и смотрела на Мифа через мутное стекло аквариума. Раньше в нём жила единственная прозрачно-серебристая рыба. Умерла недавно. Наверное, от тоски.

— Знакомься, это моя ученица, Маша. Она, правда, не очень талантливая, зато усидчивая.

— Ну, усидчивость — это важнее, — со знанием дела сказал незнакомый преподаватель в сером костюме, пропылённом, как книжные стеллажи.

Маша встретилась с ним взглядами и натужно улыбнулась, хотя не знала, надо ли. Миф, если смотреть на него сквозь аквариум, смешно кривлялся.

— Почитай пока, — бросил он ей, взглянув поверх узких прямоугольных очков.

Маша послушно склонилась над книжкой, хотя в сумрачной комнате, под нависающими пыльными стеллажами никакие знания всё равно не полезли бы ей в голову. Чашка с остатками кофейной гущи раздражающе маячила на столе. Машу тянуло взять её и уйти в хозяйственный закуток — помыть.

Но она понятия не имела, как отнесётся к этому Миф. Он и так был не особенно доволен ею, накликать на себя ещё большую немилость научного руководителя не хотелось. Поэтому Маша сидела, уставившись в книгу, и старалась не шевелиться.

Миф беседовал с гостем, неторопливо тикали часы, отмеряя остатки перемены. Маша перебирала научные фразы, не ощущая в них смысла. В мыслях она снова и снова пробегала по лестницам к триста первой аудитории.

Следующая пара — лекция у Горгульи. Вот кто ненавидит опозданий. Задержишься на три минуты, а двери уже заперты изнутри, и в журнале выставлена предательская точка. Подпирай потом стены до перерыва, если не боишься.

Горгулья обязательно заметит её отсутствие. И окатит презрительным взглядом, если Маша войдёт после перерыва. Это совершенно точно, никаких сомнений.

Почему же так тянет Миф!

Буквы запрыгали перед глазами. Дальше вступления Маша всё равно не продвинулась, да и что было в том вступлении — помнила весьма смутно. Гость распрощался и вышел. Через аквариум она видела, как Миф повернулся к компьютеру. Современная машина дико смотрелась на фоне стеллажей, просевших под рукописями прошлых десятилетий.

На одной полке — взятая в рамочку медаль, не прочитать, за что. Фотография строгого человека при галстуке — чёрно-белая — заткнута в одну из книг. Высохшая, как папирус, бабочка. Давно выцвела пыльца на крыльях. Разве бабочки бывают бесцветными? Деревянная пепельница в виде открытой консервной банки. Миф рассеянно потянулся к сигарете.

В этом был весь он. В бесцветной бабочке, заткнутой в книгу фотографии и пепельнице, переполненной окурками. Сизый дым потихоньку улетал в форточку. В институте, конечно, нельзя было курить — кроваво-алые объявления развесили на всех этажах. Но Мифу можно.

«Он ведь не курил раньше», — запоздало вспомнилась Маше. — «Когда начал? Выходит, этим летом».

Выходит, что из-за неё.

— Да, — сказал он, наконец, когда стрелки часов почти подползли к началу следующей пары. — Маша, подойди ко мне. Посмотрим, что у тебя здесь.

Она с облегчением отложила книгу и вышла из-за аквариума, чтобы окунуться в новое облако сизого дыма. Ну вот, отлично. Теперь Горгулья, ещё чего доброго, прицепится с допросом, где курсанты курят на переменах. Не скажешь же ей, что Маша провоняла так за одну единственную перемену в кабинете Мифа. А если и скажешь, то не поверит.

На экране компьютера была открыла её статья. Даже издали Маша её узнала по длиннющей таблице из шести столбцов. Ни единого исправления — Миф обычно помечал неточности жёлтым цветом, — но он скорбно поджал губы. Маша напряглась.

— Честно говоря, вышло довольно паршиво. Ты правда читала этих авторов? Сама?

Она могла выдумывать столько угодно доказательств, но в присутствии Мифа всегда замолкала и цепенела. Добиваясь ответа, он смотрел на Машу секунд десять. Поверх узких прямоугольных очков взгляд казался особенно сердитым. Так и не дождавшись от неё даже кивка, Миф снова повернулся к компьютеру.

— У некоторых статей не указаны годы публикации. Перепроверь, будь добра, ещё раз. — Тонкий указатель скользнул по ровным строчкам текста. — О нет. Королёв никогда не занимался сущностями первого порядка. Ты опять что-то напутала. Да и вообще, у тебя всё подано слишком схематически, не хватает деталей. Займись.

Почему она снова ничего не сказала ему? Большая стрелка часов уверенно уползала за шестёрку. Лекция Горгульи уже началась, и дверь заперли изнутри. Маша прекрасно видела, что спешить некуда, потому она и стояла перед Мифом, не шевелясь.

Да, наверное, именно поэтому и стояла.

Компьютерный указатель щёлкнул по алому крестику — статья исчезла с экрана, как будто её и не было. Миф испытывающе взглянул на Машу. Она стояла на прежнем месте.

Понятное дело, что он ею так недоволен — Маша даже эту жалкую статью написать не в состоянии. Даже жалкую статью, в которой всего-то и требовалось, что собрать нужные данные в институтском архиве! Что тут говорить о полевой работе.

Зря проторчала там месяц, задыхаясь в пыли и теряя зрение от тусклого мигающего света. Работы здесь ещё минимум на неделю — это если каждый день после занятий. Снова перетаскивать туда-обратно тяжёлые папки с машинописными страницами. От них, если прижать к груди, остаются серые пятна на рабочем халате. Значит, всё снова.

— Ты что-то ещё хотела? — Раздражение в его голосе стало уже слишком явным. Его было не скрыть. — Иди, иди, а то опоздаешь на лекцию.

Она развернулась и вышла. Сама виновата, в конце концов. Кто просил идти под его руководство? Сама ведь пошла, из упрямства. Из желания доказать ему что-то. Если бы летом она знала, если бы только знала.

Впрочем, Маша прекрасно понимала, что даже если ей придётся торчать в архиве весь остаток жизни, она не отступится. Она Мифу такого счастья не подарит! Пусть кривится и смотрит на неё поверх очков. Пусть курит, наполняя всю комнату синюшным дымом. Не на ту напал, господин лучший оперативник.

Выкрашенные в бежевый институтские стены знали много прикосновений. Их обтирали спинами ожидающие, руками хватали те, чья походка делалась неверной, пристраивали на них тетради судорожно списывающие. Кое-где виднелись незакрашенные надписи-царапины. Маша вела по ним рукой, не читая. Все эти надписи — и даже те, что были до них — она знала наизусть.

Маша дошла к триста первой аудитории и из упрямства простояла у стены всё время до перерыва, почти не меняя позы. В притихшем коридоре был хорошо различим голос Горгульи — по-военному чеканные фразы.

Хорошо бы вообще не попадаться ей на глаза хоть сегодня — так ведь потом всё равно выяснит, почему не пришла, да что случилось. Пусть уж так.

Мелодично разлился по этажам звонок, и в двери повернулся ключ. Маше показалось, что стоило двери чуть приоткрыться, как в коридор высыпала сразу вся группа, застучали шаги по скользкому полу.

Они её окружили таким плотным кольцом, что даже Горгулья, реши она прорваться к опоздавшей, не разорвала бы строй.

— Ну что? — первой спросила Сабрина, загодя хмурясь.

— Ничего, сказал всё переделать. Как я и думала. — Маша старалась ни на кого не смотреть.

— Вот зараза! — упоённо-громко подвёл итог Рауль. — В третий раз посылает переделывать.

Ляля ткнула его локтем в бок — потише мол, тут преподаватели ходят.

— По-моему, сейчас самое время от него уйти, — заявила она не менее громко, чем Рауль. — Пока всех руководителей не расхватали. А что, потом дождёшься — не к кому будет приткнуться.

Сабрина смотрела молча, кажется, даже не мигая, и её взгляд угнетал Машу больше всего, даже больше, чем слова всех остальных.

— Я бы на твоём месте ушла, — сказала Ляля, окончательно выдохшись.

Все смотрели на неё так выжидающе, что Маше пришлось ответить.

— Нет, я не уйду. Я не могу так… отступить. Понимаете? Тем более, что никто другой не занимается оперативной работой.

Кто-то вздохнул, кто-то всплеснул руками, и круг распался, только Сабрина осталась стоять рядом, сложив на груди руки. Её злое напряжение сменилось отрешённой усталостью.

— Пойдём что ли, — вздохнула она наконец, кивая на дверь аудитории. Хвост чёрных волос качнулся от плеча к плечу.

И очень вовремя. Горгулья начала лекцию за пять минут до конца перерыва.

— А отдохнуть? — горестно вздохнул с задней парты Рауль.

Она сердито вскинулась, дрогнул бледно-розовый шрам на левой щеке. Коротко стриженые волосы топорщились ёжиком, почти бесцветные в ярком солнечном свете.

— Отдохнёте в гробу.

Иногда Маше казалось, что если за день она ни разу не услышит «в гробу отдохнёте», день будет прожит бессмысленно и глупо. Не успела она скользнуть за первую парту, как взгляд Горгульи обратился к ней.

— Орлова, ты курила?

Ну вот, как по расписанию.

— Нет, Татьяна Альбертовна, я просто была в кабинете у Мифодия Кирилловича.

Губы Горгульи дрогнули, словно она собиралась продолжить обличительную речь, после которой Маше обязательно захотелось бы сжечь всю сигаретную промышленность мира, но не издала ни звука. Поджала бледные губы.

— Садитесь быстрее, начинаем.

Мифа они все не любили — Маша знала. Точно так же знала, что при всей нелюбви, никто и никогда не решится ему перечить в открытую, а уж тем более — крутить интриги за спиной. Так что он может курить у себя в кабинете, встречаться, с кем захочет, и приходить на работу, когда вздумается. Никто и никогда не пойдёт против Великолепного Мифа.

На доске объявлений висел листок бумаги: «собрание преподавателей», дата, время. Миф сорвал его, оставив на кнопке клочок бумаги, окинул взглядом остальные объявления. Кого-то отчисляли, от кого-то требовали справку медосмотра, ничего примечательного.

Кафедра — дверь направо, табличка на четырёх шурупах. Унылое совещание затянется как всегда до глубокого вечера. Он без стука открыл дверь.

— Как старые раны, болят на перемену погоды? — Миф прошёлся по кафедре, скрипя паркетом.

Горгулья обернулась. Максим сгорбатился за столом, делая вид, что его здесь нет. В конце вытянутой комнаты кашлял и вздыхал Ли. Аннет торопливо свернула окошко пасьянса на экране компьютера. Высокие окна подёрнулись вечерним маревом. Институт уже притих: разошлись курсанты, но ещё горел свет в некоторых окнах.

Миф подцепил двумя пальцами стул, поставил его рядом с Горгульей. Сел верхом. У неё на столе лежала связка ключей с потёртым брелоком-компасом. В оболочке из прозрачного пластика болтался шар — север, юг и так далее.

— Положите на место, — потребовала Горгулья, проследив за его руками.

У неё было каменное лицо — не просто так курсанты наградили её прозвищем, — даже не каменное, обсидиановое. У неё был шрам через левую щёку и жёсткий взгляд цвета испитого чая. Ещё — неловко вывернутая нога, которая болела каждую весну и осень, из-за которой походка Горгульи тоже делалась каменной, походкой статуи. Не просто так её отправили в отставку.

— Бросьте, вам всё равно, а мне пригодится. — Миф отстегнул простую защёлку, стащил брелок с кольца.

Горгулья не спускала с него взгляда.

— Положите на место, я сказала. Я знаю, зачем вам, потому и говорю.

Аннет и Максим сделали вид, что ничего не замечают. Их лица были бледными от искусственного света, руки перебирали бумаги, подготовленные к собранию. Аннет повременила и снова развернула на экране пасьянс.

Ли в своём углу вздыхал и кашлял. Он так удачно прятался за развесистой пальмой, что не разберёшь, чем там он занимается за столом. Готовит важное сообщение или предаётся воспоминаниям, уставившись в зашторенное окно.

— Хорошо-хорошо, раз вам жалко. Так как старые раны, болят?

— Не ваше дело, — огрызнулась Горгулья и снова уставилась в компьютер, только по немигающему взгляду стало ясно, что она не работает — злится. Очень обидно, когда тычут пальцем в самое больное. — Занимайтесь своими прямыми обязанностями, у вас тематический план лекций до сих пор не сдан. Или считаете, что вам и это с рук сойдёт?

Миф усмехнулся и принялся смотреть в потолок — до собрания оставалось минут двадцать.

Вечером Маша пошла в архив. Институтские коридоры успели притихнуть. Идя мимо, она отметила, что комната под лестницей заперта: в широкой щели между дверью и косяком были видны четыре металлических штыря от замка и — ни лучика света. Лампа над лестницей вопреки своей древности горела алыми буквами.

Маша поколебалась, стоя на первой ступеньке. Значит, всё заново. Эта работа никогда не закончится. Никогда. Маша секунду поколебалась и сбежала вниз, почти зажмурившись. Быстро — чтобы больше не думать.

Она толкнула тяжёлую дверь. На пороге архива всегда пахло старой бумагой, подвалом, ещё чем-то. Впрочем, стоило пройти десяток шагов, и запах уже не ощущался. Притерпеться можно ко всему, а к запаху старого архива — тем более.

Единственная секция, куда Машу пускали, начиналась столиком архивариуса — женщины, болезненной на вид, с жёлтой кожей и тёмными кругами везде, где только хватало для них пространства на худом лице. Может, всё дело было в тусклом подвальном свете, или сам подвал высасывал жизнь, если слишком долго в нём находиться.

Женщина эта почти не разговаривала — Маша не могла вспомнить её голоса — только кивала и качала головой. Иногда указывала пальцем в сторону нужных стеллажей — это если спросить её о чём-нибудь.

Правда, Маша давным-давно её ни о чём не спрашивала. Она сама искала, если требовалось, и вместо приветствий и прощаний точно так же ограничивалась кивками. Ей всегда казалось кощунственным говорить под сводами архива. Слишком громко выходило. Слишком быстро разбегались по углам призраки прошлого.

Значит, всё сначала. Маша достала из сумки толстую тетрадь, открыла её в первом попавшемся месте и провела ладонью по сгибу. Миф просто ещё не знал, с кем он связался. На кого он напал. Демона с два он избавится от неё вот таким идиотским образом. Только серебряные пули, никак иначе.

Маша нервно усмехнулась, глядя на стопки старых дел. Папки с завязками, годы, выведенные по трафарету. Миф сказал — слишком конспективно, нужно расширить. Значит, всё сначала.

Работа шла плохо. Машинописные буквы путались перед глазами, издевательски корчились, и восьмёрки превращались в тройки, а единицы — в случайные чёрточки на жёлтой бумаге. Бумага пахла сигаретным дымом. Улучив момент, когда женщина-архивариус отворачивалась, Маша склонялась над листами, нюхала.

Как будто бы нет, как будто бы почудилось табачное марево. Но когда принималась за работу снова — запах возвращался. Отчётливый, словно рядом сидел Миф и впивался тонкими губами в тонкую сигарету. Он сидел и переговаривался с ней вполголоса. Маша давно знала, какие слова он так хотел бы ей сказать. И что она бы ответила ему — тоже знала, потому и вела с ним эту нескончаемую беседу.

Никак не могла остановиться.

Маша закрыла уставшие глаза. Через секунду боль отпустила. Маша просидела в темноте так долго, как только смогла, а когда вынырнула, поняла, что уже не одна.

Женщина-архивариус была не в счёт. Перед Машей сидел большущий рыжий таракан, важный, почти как сам ректор, и бесстрашный. Она оцепенела. По столу были разбросаны листы очередного дела. Таракан сидел как раз в центре, любопытно шевеля усами.

Маша отвела взгляд к стене: на часах было без пяти минут восемь. Скоро закроется архив. Странно, что женщина с измождённым лицом ещё не выгнала её. Она так иногда делала — подходила в Маше так, чтобы наверняка попасть в её поле зрения и кивала на выход. Предельно ясно.

— А ну-ка… — Маша с треском вырвала из тетради пустую страницу и совершила бросок, но рука прихлопнула пустое место.

Таракан метнулся в сторону. Ещё один бросок — он скрылся под размётанными на столе листками. Маша вскочила на ноги, яростно смахивая их все в сторону. Хлопнулась на пол раскрытая тетрадь, следом за ней покатилась ручка. Таракан вышел на спасительную финишную прямую и удирал теперь прямиком за стеллажи, к тёплой щели под батареей. Маше было его не догнать. Она тяжело дышала, комкая в руке вырванный из тетрадки лист. Оглянулась на стол архивариуса: там никого не было.

Чай обжог губы. Горгулья поморщилась, глядя в чашку. Там плавали хлопья чаинок вперемешку с отблесками ламп.

— Знаешь, что плохо?

Максим за соседним столом поднял голову.

Закончилось собрание, институт впал в дрёму, и за окнами стало совсем черно. Он сидел тут, потому что любил притихший институт, любил свою бумажную работу, а ещё боялся цифры девять, и поэтому уходил до девяти, ну или после. Она сидела, потому что ненавидела приходить по вечерам в пустую квартиру, и каждый раз оттягивала этот момент, как могла.

Горгулья поболтала в чашке остатками чая.

— Он единственный преподаватель-оперативник, а мы все тут ориентированы на лекции, а он настоящий практик, значит. Потому и вытворяет, что хочет. Ничего ему не сделают, хоть запишись жалобами. Просто никто другой на это место не явится. Все пригодные — в действующих военных силах, там и деньги, и перспективы. Он один здесь.

Она помолчала, щурясь. Максим всё не опускал голову — слушал.

— Нет, был ещё Денис Вадимович, но ты сам знаешь, что с ним случилось. Порыбачить пошёл на полевой практике. Утонул. Никто не знает, как это вышло. Может, и правда вместо озера Демонову Дыру нашёл, она же перемещается.

Горгулья не знала, зачем говорила всё это. Может, просто накипело. Осенью обычно хуже всего, потому что в воздухе витает безнадёга — лето кончилось, а вместе с ним кончилась практика и её ощущение собственной нужности. На практике она была как тогда, как будто ещё до отставки.

Горгулья вытянула левую ногу, потёрла сведённую судорогой голень через грубую ткань форменных брюк. Пошипела сквозь зубы.

— А Миф… ты же помнишь, ещё летом отправил девчонок на опасный объект. Они обе чуть там не исчезли. Конечно, сказал потом, мол, не знал. Думаешь, правда не знал? — Она усмехнулась. Максим вздрогнул. — Врёт. А теперь убедил одну пойти к нему под руководство и ещё чёрт знает что задумал.

— Зачем ему?

Она возвела глаза под потолок, словно призывая в свидетели всех богов. Напрасно — над ними был только деканат.

— Понятия не имею, но подозреваю, он проводит какие-то эксперименты. Научные интересы, чтоб их. В конце концов, он постоянно врёт, разве ты не чувствуешь? Никогда не верь ему.

Она вернулась в комнату, когда уже стемнело. Бросила сумку у двери, кое-как стянула мокрые кроссовки. К вечеру в осеннем небе зародился дождь и тут же пролился на разгорячённый асфальт. Всю дорогу она шла под деревьями, но всё равно вымокла до нитки.

Сабрина что-то писала, сидя за столом, по привычке подобрав под себя ногу. Не обернулась.

— Маша, может, ты поговоришь с ним? Я не прошу тебя уходить, просто поговори.

— И что я ему скажу? — выдохнула та, продолжая давно начатый разговор. У него не было конца, а было только начало, которое потерялось где-то в летних днях. — Мифодий Кириллович, я ленивая бездарность, я не могу выполнить ваши задания, не мучайте меня, пожалуйста.

Сабрина замолчала, шурша ручкой по бумаге. Подняла голову, чтобы перевернуть страницу в учебнике, и снова склонилась.

— А если прямо в лицо? После летней практики он же сам попросил тебя работать с ним. Значит, что-то увидел? И что теперь, передумал?

Маша подавила в себе желание сесть прямо тут, возле порога. Прошла в комнату, щупая голыми ногами прохладный линолеум пола.

— Я это знаю, он это знает. Он знает, что я знаю, и что я буду молчать, он тоже знает. Да я и не смогу — прямо в лицо.

— Ну, тогда я совсем не знаю, чем тебе помочь.

Маша тяжело опустилась на край кровати и принялась копаться в сумке.

— Не нужно, я уже всё сделала. Перепроверила всё по три раза. Ошибок быть не должно. Осталось только перепечатать это всё, и завтра я опять пойду к Мифу. Он не сможет прицепиться, ему не к чему будет цепляться, понимаешь?

Сабрина негромко фыркнула в ответ. Что уж она хотела сказать этим, непонятно. Размечталась, дорогая, или — ну, как знаешь, не приходи потом жаловаться. Надолго зажмурившись, чтобы дать отдых уставшим глазам, Маша сделала над собой усилие и включила компьютер.

— И я сама напросилась под его руководство. Чего теперь жаловаться.

К Маше на улицах всё время подходили люди. Если бы Сабрина не увидела этого сама, она бы не поверила. Но она видела: подходили, и это были не маразматические старухи, не мужички с сальными взглядами, вовсе нет.

Это были обычные, нормальные люди. Они спрашивали, как пройти, который час и не знает ли она, какую погоду обещали на завтра. А потом на минутку останавливались, чтобы поболтать ни о чём. К ней почему-то постоянно подходили люди…

Молодой философ, явившийся на семинар с пятиминутным опозданием, изрядно нервничал. Его выдавали пальцы — и колпачок ручки, который плясал в них, едва не падая на стол. Его выдавал голос, запинающийся на особенно длинных фразах.

Маша с Сабриной поспорили, за какой партой сидеть. Сабрина выдвинула логичный довод о том, что лучше на второй — так будет удобнее готовиться к следующей паре, на которой Горгулья, конечно, всю душу вытрясет. Маша ответила, что если они сядут за вторую парту, то за первую всё равно не сядет никто, и в чём тогда смысл? Вся группа исподтишка наблюдала, как они расселись по разным партам — вероятно, впервые за три курса. Аудитория осталась наполовину пустой.

Молодой философ сказал дрогнувшим голосом:

— Я уже сказал это остальным группам и теперь скажу вам. Как видите, я не требую обязательного посещения моих занятий. Если вы не хотите, можете не ходить. Я не вижу смысла заставлять вас.

Прыснули на задней парте, вспомнив термин «экзистенция», но не очень вовремя прилепив его к какой-то шутке. Философ глянул вдаль, близоруко сощурившись. Колпачок от ручки заплясал в его руках с удвоенной скоростью.

— Пусть приходят только те, кто посчитает это интересным. Если придёт один человек — буду заниматься с одним. Не придёт никто — дело ваше. Зачёт в любом случае поставлю всем.

Шум, поднявшийся на задних партах, принял интонации небольшого урагана. Идея большинству понравилась. Сабрина, вынувшая было тетрадку с конспектами, спрятала её обратно. Сунула туда же ручку. Готовиться к семинару Горгульи было бы гораздо удобнее в читальном зале.

— Итак. — Он выронил колпачок и мгновение наблюдал, как тот катится по лакированной поверхности стола. — Начнём прямо с этого занятия. Все желающие могут выйти.

Сабрина поднялась и тронула Машу за плечо. Философ сидел, уткнувшись взглядом в стол, как будто принципиально не собирался знать, сколько человек решили уйти с занятия. Маша обернулась, удивлённо приподняв брови. Она-то, по всей видимости, никуда не собиралась.

— Тебя что, философия интересует? — скорее даже удивлённо, чем издевательски выдала Сабрина. Маша не осталась бы на паре просто затем, чтобы показать себя хорошей девочкой. И главное — перед кем? Философа всё равно пригласили из другого института, он ни на кого не пожалуется офицеру-воспитателю, не испортит зачётку.

Та пожала плечами, мол, даже не знаю, как тебе объяснить. Сабрина прикусила губу. Свобода за дверью аудитории казалась такой заманчивой. Её сладость уже ощутили большая часть группы — в молчании, как будто стыдясь ухода, они покидали аудиторию.

Она отступила назад и села, сама не понимая, к чему этот порыв совести. Боялась ли она, что философ обманет и в конце семестра всем ровным рядком выставит незачёт? Вряд ли, не дадут ему пустить под откос целую группу, да ещё по непрофильному предмету. Тогда что, всерьёз заинтересовалась житием Платона?

Сабрина шлёпнула на парту тетрадь с конспектами. Подходящий компромисс, чего уж там. Философ наконец-то поднял голову и даже улыбнулся, обведя взглядом аудиторию. Пять человек — не самый плохой вариант.

За третьей партой правого ряда сидела Ляля, сосредоточенно выдёргивающая нитки из форменной рубашки. Чуть дальше расположились, перешёптываясь, две девушки из второй группы. Все ждали чего-то удивительного. По крайней мере, Сабрина ждала — это точно. Она хотела знать, на что обменяла свою свободу.

И тут её постигло разочарование — философ раздал всем статью, отпечатанную на плохоньком принтере, таком, что сбоку каждого листа выдаёт чернильную полосу, и заставил их читать. Читали по очереди, каждый — по предложению, а затем пытались объяснить смысл.

Сабрина пролистала статью вперёд: так много. Если читать её по предложению, на разбор потребуется весь семестр. И она тут же призналась самой себе, что ни единого объяснения не понимала. Философ тоже, кажется, выдыхался.

— Чем рефлексы отличаются от рефлексии? — бухнула с первой парты Маша в своей обычной манере, и это стало для него последней каплей. Философ тяжело опустился за стол.

— Вот если бы вам военное дело преподавали, как нам преподают философию, вы бы в нём тоже ни демона не соображали, — в защиту подруги буркнула со своего места Сабрина, не надеясь, что её услышат.

Он поискал глазами вожделенный колпачок, но так и не нашёл — видимо, тот слишком далеко укатился.

— Хорошо, давайте просто поговорим.

Ляля восторженно уронила статью под ноги.

— Давайте просто поговорим, — повторил философ, и Сабрина ощутила, как его волнение перехлёстывает за край. — Вы думаете, что философия — это наука ни о чём. Хорошо, тогда я буду говорить с вами о жизненных примерах. Вот скажите мне, что вы знаете?

Между рамами забилась в истерике муха.

— В каком смысле? — первой не выдержала молчания Маша. Сабрина закусила губу, чтобы не сорваться в смех, таким натужным и сосредоточенным была задумчивость всех вокруг.

— В смысле, что вы знаете точно? Ну вот что-то такое, в чём у вас никогда не возникало сомнений. И не возникнет. И не может возникнуть.

Молчание стало, как старый колодец, стены которого давно поросли мхом, а на дне не то, что воды — даже тухлого болотца не осталось. Сабрина мыслями ушла так далеко, что вздрогнула, когда услышала голос девушки из второй группы. С задней парты он доносился, как будто с северного полюса.

— Я люблю маму, — безо всякого выражения сказала Инесса.

Она ждала Мифа, подперев стенку рядом с лестницей. Мимо сновали курсанты, то и дело задевая Машу то плечом, то локтем, то сумкой. Коридор именно в этом месте был слишком узким, а в сторону она не отходила. В любой момент мог появиться Миф, и она ждала, лопатками ощущая холодную неровность стены. Вымазала в побелке пальцы.

Закончилась перемена, и поток курсантов иссяк. Маша изучила дверь вдоль и поперёк, только чтобы не дать воли противным мыслям. Никаких табличек, даже номера не было. Дверь как дверь, и в широкой щели между нею и косяком виднелись четыре металлических штыря.

Голос Мифа за спиной Маша услышала как раз, когда пыталась подглядеть в щель.

— Пришла всё-таки? Ну проходи тогда.

Он, кажется, был в неплохом настроении, держал подмышкой пару папок и на ходу вытряхивал ключи из брючного кармана. К ключам у него была приделана целая россыпь брелоков. Маша всё хотела её разглядеть, но никак не выпадало возможности.

Она посторонилась.

В комнате всё равно висела сизая пелена, и форточка была закрыта — никакой надежды на чистый воздух. Походя Маша подмигнула фотографии серьёзного человека, заткнутой за стопку книжек.

— Что у тебя? — Миф с неохотой сдвинул на край стола чашку с недопитым кофе и ворох каких-то записок, взял протянутую ему рукопись.

Маша смотрела на аквариум. Его стёкла ещё больше помутнели. На дне валялись несколько гладких камешков — всё, что осталось от обиталища прозрачной рыбки.

Может, не стоило висеть у него над душой. Маша собиралась шагнуть к противоположной стороне стола, где обычно сидела, но слишком поздно — Миф уже подхватил ручку, истерично щёлкнул пару раз по кнопке и принялся исправлять её работу.

— Ну где ты видела, что так пишут? Разве я говорил тебе такое? Это что, художественное произведение? Зачем так подробно? Ты бы ещё в стихах написала. — Взгляд Мифа поверх очков замер на Маше. Ей стало прохладно даже при закрытой форточке.

Она мотнула головой, заодно отбрасывая упавшие на лицо волосы.

— Так. Вшивенькая вышла статья. Введение необходимо переписать. Никто не лепит столько фактов друг на друга. Основная часть, слушай, опять из рук вон. Раньше было получше как-то. Статистику в любом случае придётся пересчитывать. Маша.

Он взглянул на неё, теперь сквозь очки. Она скрипнула зубами и попыталась спрятаться под чёлкой. Краска давно залила щёки и уши, и теперь хорошо бы — не дрогнул голос. Так нет же, обязательно дрогнет.

— Маша, ну каких демонов ты пошла на исследовательскую работу? Я знаю, многие ребята с вашего потока ограничиваются реферативной. Ну, сдадут потом пару теоретических зачётов, и всё. А ты чего хочешь, ты можешь объяснить мне?

Она прикусила губу. Чего она хочет? Съездить ему по лицу? Нет, плохой ответ. Тогда чего? Злорадно ухмылялся человек на фотографии, заткнутой за стопку книжек.

Миф вздохнул и отвернулся. Бессмысленно повозил мышкой по столу. Загудел спросонья очнувшийся компьютер, мигнул стандартной заставкой.

— Знаю я, чего вы обычно хотите, — бросил ей Миф через плечо, как попрошайке мелкую монетку. — На полевую работу. Вы все думаете, что на полевой работе лучше вас никто не справится. Что вот это, — он ткнул пальцем в рукопись, стыдливо затаившуюся на краю стола. — Никому никогда не пригодится. Нет, дорогая, ты ошибаешься. Без этого нет и всего остального. И полевой работы у тебя никогда не будет. Я не допущу к полевой работе человека, который проваливает самое крошечное исследовательское задание.

Маша замерла, пригвождённая к полу стыдом и отчаянием. Бежать бы ей вон — но как посметь? Миф на неё не смотрел — открыл страничку сети, набил короткий пароль в почтовом сервисе. Несколько непрочитанных писем выпрыгнули на экран. Миф тяжело вздохнул.

— Иди, переделывай. Я вижу, ты так наплевательски относишься к науке, что ещё не готова ни к чему серьёзному.

Маша спрятала глаза. Пусть бы он был хоть трижды прав, когда черкал результат её четырёхнедельной работы, пусть он имел право называть её бездарностью, но ленивой она не была никогда.

Стиснув зубы так, что заныли челюсти, она вылетела из кабинета.

— Он сказал, что я ленивая!

— Погоди, — Сабрина попыталась оттащить её за локоть от холодной батареи, с которой Маша обнималась последние минут десять, отвернувшись лицом в угол. Оттащить, конечно, не вышло. — Что, прямо так и сказал?

— Нет, — всхлипнула Маша из своего угла между батареей и кроватью и задумалась. — Сказал, что я наплевательски отношусь… отношусь… ко всему отношусь наплевательски. — Она вздохнула и выдала, как будто нырнула в прорубь: — Что статья у меня вшивая, и сама я не очень-то талантливая, мягко говоря.

Сабрина села рядом. Из приоткрытого окна по полу, оказывается, тянуло зябким сквозняком, и босые ноги тут же замёрзли. Из такого положения стало видно, что под шкафом клубилась пыль.

«Надо бы прибраться», — отстранённо подумала Сабрина.

— По-моему, это уже чересчур. Это просто-напросто хамство с его стороны.

— Ну и что мне делать, — безо всякого вопроса в голосе вздохнула Маша. — Что, так и сказать ему?

— Ну, так бы и сказала. И истерику ему бы закатила, а не мне. Вот тогда бы он точно забегал, я уверена.

Маша всхлипнула ещё раз, уже больше по инерции, чем от горя.

— Желание вцепиться Мифу в лицо уже прошло, а другого плана у меня нет. Честно сказать, и этот первый так себе. Ну закатить ему истерику, дальше что? Забирать документы из института?

— Ну да, — пришлось согласиться Сабрине. Она помолчала и откинулась спиной на гладкий торец стола. — И что делать?

— Понятия не имею. Может, и права была Ляля. Пойду под руководство Ли, буду сидеть в архиве три года, но зато меня каждый день будут хвалить.

— Ты же хотела на оперативную работу.

— Ну хотела…

Сабрина тяжело вздохнула и закатила глаза. Жест означал — «ну и как с тобой разговаривать?» Переубедить Машу — всё равно, что лбом о баратею биться. Батарее всё равно, а шишка на лбу будет долго болеть.

Маша обернулась, но смотрела мимо. Кажется, в тот же самый угол, где под шкафом собрались комья пыли. Или мимо, чуть левее, где отклеился уголок поблёкших обоев, где давным-давно застыло чернильное пятно, издали напоминающее сердитое лицо. Сабрина не выдержала и обернулась туда же, туда, где — она помнила — чернильное пятно, напоминающее…

— Это он! Он! — Маша вскочила, невероятным образом перейдя из сидячего положения сразу в прыжок. Очутилась возле шкафа и метнулась в сторону. От удара скрипнула и приоткрылась дверца шкафа.

Сабрина удивлённо тряхнула головой, пытаясь рассмотреть, то же, что и Маша. Ничего там не было. Ничего и никого.

Маша отвернулась от шкафа, тяжело дыша, безумным взглядом обвела комнату, будто собиралась найти на потолке вражеских шпионов, а в углах — подслушивающие устройства. Сабрина нервно усмехнулась, когда взгляд Маши замер на ней.

— С каких пор в общежитии тараканы? — спросила она, брезгливо кривя губы.

— Летом вроде не было.

Вечером Ляля задёргивала плотные шторы. В октябре темнело поздно, но правила есть правила, и на своём примере она убедилась, что не стоит их нарушать. Она задёргивала шторы, занавешивала покрывалом единственное в комнате зеркало и садилась за учебники.

Соседка по комнате — Ляля даже имени её не успела запомнить — сбежала недели две назад, и всё это время ночевала у своих подруг-одногруппниц, третьей, на раскладушке, потому что свободных мест в общежитии не было. Соседка была из первокурсников, и Ляля на неё не обижалась — молодая ещё и глупая, на полевой практике не бывала. Зато во владении Ляли оказалось сразу две кровати — на них было очень удобно раскладывать вещи, — письменный стол и целый шкаф.

Хотя зря она сбежала, конечно. Чего фантомов бояться? Были бы это сущности какие-нибудь, тогда да. Впрочем, на первом курсе этого не проходят, откуда дуре-соседке знать.

Однажды тёплым вечером она раздёрнула шторы и увидела его лицо — точнее, то, что было вместо лица — на высоте окна, на третьем этаже. На крик сбежались парни из соседних комнат. Потом Ляля, усадив дрожащую соседку на единственный стул, заваривала ей чай и долго рассказывала о фантомах, подсунула почитать учебник. Не помогло — на следующий же день соседка сбежала.

Ляля нашла её и стала уговаривать.

— Ну, я не знаю, где его подцепила. Летом, наверное, на практике. Там все чего-нибудь нацепляли. Это ничего, это обычное дело. Походит-походит, и сам исчезнет, вот увидишь. Просто тонкий человек.

Соседка икала, кивала, но возвращаться отказывалась. Про кирпичную крошку ей нечего было и заикаться. Совсем умом тронется же, бедненькая.

Вечер был как вечер, Ляля дорисовала график, раздёрнула шторы и окинула тонкого человека взглядом. Кажется, он стал прозрачнее. Тело, чёрное, как будто одетое во фрак, стало не толще её руки. На бледном лице совсем ничего не было. Тонкий человек стоял, покачиваясь, в тени высоких клёнов, и, если не приглядываться хорошенько, его можно было бы и не заметить.

Ляля удовлетворённо кивнула — тает. Ещё немного, и совсем исчезнет, как обычно бывает с фантомами. И ей вдруг захотелось, чтобы он постоял ещё немного. Всё-таки две кровати и целый шкаф — настоящее раздолье. А глупая соседка таскала у неё сахар.

Ляля собрала конспекты в аккуратную стопку и пошла прогуляться по общежитию. Мимо душевой она прошла неторопливо — заглянула, послушала, не шумят ли трубы. На лестничном пролёте зияло открытое в ночь окно. Ляля прошла мимо, но потом вернулась и тщательно закрыла его, задёрнула шторы — привычка, что поделать. Поднялась на пятый этаж.

— Нет, ты представляешь. — Маша комкала в руке тетрадный листок. — Ты видела эту мерзость? Ненавижу.

— Вы чего разорались? — дружелюбно поинтересовалась Ляля.

Сабрина и Маша разом на неё обернулись — они часто делали что-то одновременно, как хорошо отлаженный механизм. И наверное, даже думали одни и те же мысли.

— Маша увидела таракана. — Сабрина возвела глаза под потолок. Жест означал: «Ну как всегда…» Красная майка натянулась на её груди от тяжёлого вздоха.

— Таракана? Да тут их стада! — возмутилась Маша. Она топнула ногой и принялась разглядывать стены, чтобы предъявить всем собравшимся доказательства.

— Ну, тараканы — это хорошо. Хотя они и мерзкие, конечно, — промурлыкала Ляля. Вот так — не вашим, не нашим, и все довольны.

Маша ей в ответ презрительно фыркнула:

— Завтра же куплю отравы.

— Да они сами исчезнут, не переживай. Летом общежитие чистят, вот они и приходят. А к концу первого семестра мы такого успеваем понатащить, что мухи на окнах подохнут, не то что… — Ляля проводила взглядом матёрого прусака. — А когда я была маленькая, я ловила их и совала за щёку. Ребёнок — ума нет, одни рефлексы.

Рауль вернулся к третьей лекции, загадочно улыбаясь. Признаться, Маша не обратила внимания сначала, но потом Сабрина заметила.

— Чего это он?

В обеденном перерыве Маша ходила мимо лестницы в подвал, той самой, над которой висит древняя длинная лампа с красной надписью «архив», и не могла заставить себя туда спуститься.

— Эй, а ты чего? — поинтересовалась теперь Ляля и на всякий случай принялась оглядывать себя и свою сумку.

В ответ на вопросы Рауль разулыбался ещё шире.

— Увидите.

Пять минут до начала лекции по военной истории, и ещё вся невыносимо длинная лекция — достаточное время, чтобы новость разбрелась по партам, по проходам и пологим лестницам аудитории, которая амфитеатром спускалась к преподаветльскому столу.

Ли вздыхал и причитал, отвернувшись к окну. Его причитания об очередном великом маршале никто не слушал. Все только и делали, что перешёптывались. Девушки бросали друг другу записки. На задних партах болтали так громко, что в один момент перекричали преподавателя. Ли удивлённо замолчал — курсанты тут же вежливо притихли.

Ли, в общем-то, был неплохим, пусть нудным и говорил невнятно, но обижать его никому не хотелось. Когда напряжение достигло апогея, Машу в спину ткнула Ляля.

— Посмотрите. — Нетерпеливо подпрыгивая на месте, отчего светлые кудряшки тряслись, как в припадке, она протянула Маше телефон. — Ну смотрите же, смотрите!

Ли бормотал о втором маршале, обращаясь явно к комнатным цветам. Его плечи то поднимались то опускались в такт повествованию. Маша приняла телефон, нагретый множеством ладоней. На экране повисла скромная заставка сайта — логотип института в углу.

Сабрина бросила тетрадь, в которой делала задание на следующий семинар, и придвинулась к Маше, касаясь её плечом и тёплым дыханием. Маша прокрутила вниз — полуофициальный форум института, его она хорошо знала. В предпоследней теме, где предлагалось делиться мнениями на счёт преподавателей, нашлось имя Мифа.

Этот форум любили и студенты, и преподаватели, хоть никто из них под страхом смерти не признался бы. Особенно злобных отзывов всё-таки никто не оставлял — а ну как вычислят, но завуалированные шуточки и подколки мелькали часто. Но про Мифа не написали ничего нового.

Но существовал ещё один способ выразить своё мнение преподавателю, для особенно скрытных и скромных. Всего-то и требовалось, что в окошке «репутация» нажать на кнопку с плюсиком или…

Репутация Мифа перевалила за ноль. Жаль только, что в обратную сторону, а ведь ещё вчера она зашкаливала за сто, и соперничать с Великолепным могла разве что Горгулья, и то, если ещё не объявила оценки за контрольную.

Маша едва удержала нервный смешок. Мелочная гадкая месть, но что сделано, то сделано очень кстати. Апатия, почти заглотившая её, отпустила вдруг, и Маша легла на парту, горячим лбом ощущая гладкую холодность лакированного дерева. Потом поднялась, обернулась в сторону Рауля и над всей аудиторией показала ему большой палец.

Сама Маша ничего не слышала, ей рассказала Ляля. А Ляля всегда рассказывала так, что всё представлялось в красках. Багровых, смертельно-синюшных и кроваво-алых.

— Он так орал, вы себе представить не можете.

Сабрина изогнула брови — жест «да ладно тебе».

— Говорю вам, — распалялась Ляля. За углом высокой кованой ограды, которая окружала институтский дворик, говорить можно было, не стесняясь. Если и пройдёт кто из преподавателей, то быстро и мимо. — Он же подумал, что это кафедра против него козни строит.

Рауль улыбался, довольный, как экзаменатор, наставивший с утра пораньше неудов. Маша перевела взгляд с него на Лялю и ощутила давящую пустоту внутри. Месть была сладкой пару минут, не более. Уже к концу лекции ей стало не по себе. Так не по себе, что даже заглядывать в комнату под лестницей расхотелось. Даже смотреть в ту сторону.

Взгляд Сабрины мог сбить с толку кого угодно. Она скривила губы и качнула головой — жест «врёшь ты всё».

— Ну, не то, чтобы орал. Но он правда громко высказывал им, — тут же нашлась Ляля. — Мол, раз так, могли бы и в лицо высказать, а исподтишка гадости делают только трусы. Что, мол, пусть выйдет тот, у кого есть претензии, и выскажется, а не сидит по форумам в интернетах.

— А они что ответили? — еле выдавила из себя Маша. Не хотела она знать, что ответили Мифу на кафедре, но изнутри её уже грызло, и если бы она не узнала прямо здесь и сейчас — размышляла бы потом всю ночь.

— Ну как, — смутилась Ляля, потихоньку теряя интерес к остывающей сплетне. — Говорят, мол, что ничего они не делали. Плечами пожимают. Но, кажется, Горгульи там не было.

Пожимают плечами — интересно, как вездесущая Ляля заметила и это, через закрытую дверь кафедры, под которой подслушивала, прикрывшись неподписанной зачёткой, как щитом. Выдумала, наверное.

Совершенно точно — выдумала.

Исправленную статью Маша принесла как обычно, после занятий. Она подёргала дверь под лестницей — заперто. Постучалась, заглянула в щель: света в комнате не было, хотя через коридорное окно было видно, как сумерки подкрашивают серым прозрачное небо над городом.

Она побродила по коридору, подсвеченному белыми лампами, и в голову начали лезть мысли одна заманчивее другой. Если уйти прямо сейчас, можно ведь провести целый вечер — первый вечер за последний месяц! — в отдыхе и праздности. А назавтра честно признаться Мифу, что ждала его, да, видно, не судьба.

Маша приподнялась на цыпочки и глянула в конец коридора: там заманчиво блестели красными глазками пропускные турникеты. Электронные часы над лестницей выбили семь вечера.

К такому времени институт изрядно пустел. Маша клятвенно заверила себя, что уйдёт только через двадцать минут. Кажется, именно столько полагается ждать преподавателя.

Она ушла через двенадцать — не выдержала. Вздрогнула раз, когда на ступеньках ей почудился силуэт Мифа. Нет, это был кто-то другой, просто фигура, вытянувшаяся в бликах искусственного света, напомнила его. Светлые волосы и узкие прямоугольные очки.

Маша кое-как затолкала рукопись в сумку и чуть ли не бегом бросилась к турникетам. Не хватало ещё и правда столкнуться так. Позор до конца семестра.

Городской вечер пах сегодня по-особенному, свободой, дымом и яблоками. Первый раз за долгий месяц она ощутила, что вечер всё-таки пахнет ещё чем-то кроме архивной пыли.

…- Ну и что он, запил? — как всегда слишком громко сказала Ляля, и Горгулья нахмурилась, покосившись в их сторону.

Маша бездумно чертила на полях тетради фигуры из кубов и конусов.

— Угу, запил. Понятия не имею, чего он. Я к нему каждую перемену уже бегаю. Непонятка.

— Октябрь начался нервно, — хмыкнула Ляля.

Она откинулась на спинку стула и устало прикрыла глаза. Солнечные лучи дрожали на рыжих ресницах.

День выдался таким солнечным, что даже Горгулья нет-нет да и поглядывала в окно. Всем хотелось выбраться наконец из душной аудитории. А Мифа не было в институте уже третий день. Переборов беспомощность, Маша зашла на кафедру, чтобы поинтересоваться, куда же пропал её руководитель.

Её изумлённым взглядом окинул Ли, скривила губы Горгулья, и Максим жалостливо протянул:

— Его нет. И сегодня не будет. Может, завтра.

«Слушай, а может, он заболел. Или ты думаешь, что такие крутые оперативники, как он, никогда не болеют?» — нацарапала Сабрина на вырванной из блокнота страничке и подвинула к Маше, дождавшись, когда Горгулья вцепится взглядом в задние парты.

Маша спрятала листок под тетрадку, потом украдкой, по строчке вытащила снизу.

«Не знаю. Но если бы он заболел, они бы так и сказали, не находишь? Гораздо проще сказать, мол, он заболел, чем распространяться, что его нет и не будет».

Затянув листок к себе на колени, Сабрина тяжело вздохнула. Горгулья, воспринявшая вздох на свой счёт, повысила тон. Маша притворилась примерной — записала в тетради что-то, что — сама не разобрала, и похолодела. С места казалось, что взгляд Горгульи прошивает насквозь, и уж конечно из-за кафедры она может разглядеть, что написано в любой из тетрадей.

Только осмелевшая Сабрина царапала что-то на вырванной блокнотной страничке у себя на колене. Кончик ручки дырявил бумагу. Со стороны — Маша знала — очень заметно, что курсант, склонившийся чуть больше, чем требуется, смотрит вовсе не в тетрадь. Но взгляд Горгульи каждый раз проскальзывал мимо — Сабрине обычно всё прощалось.

Испугавшись мимолётного движения Горгульи, Маша смяла листок в ладони. Выждала секунду и осторожно развернула.

«У тебя есть его телефон? Адрес?»

Маша вздохнула и принялась писать ответ. Половина букв выходили бесцветными вмятинами на изрядно помятом листочке. Там, где раньше в бумагу впивались пластиковые зубья пружины, теперь торчала и рвалась жалкая бахрома.

«Нет. Где бы достать, как думаешь?»

Какими словами Маша уговаривала Злюсю — секретаршу деканата — не помнила даже она сама, но из дверей вышла с жёлтым листочком в руках, на котором карандашом было нацарапано несколько цифр.

У расписания с ноги на ногу переминалась Сабрина, окружённая пугливыми первокурсниками, как стайкой прозрачных рыбок.

— Ты не забыла, что завтра философия?

— Философия, — растерянно повторила Маша, рассматривая цифры, накарябанные торопливой рукой Злюси. Ещё бы разобрать, где здесь три, а где восемь. — Слушай, и всё-таки, чем отличаются рефлексы от рефлексии?

— Это совершенно разные понятия, — бросила Сабрина, поправляя ремешок сумки на плече. Первокурсники схлынули, унесённые звонком, как прибоем.

— Почему тогда она пишутся одинаково?

Сабрина показательно завела глаза под потолок.

— Ты звонить будешь или нет?

Если бы не она, Маша потратила бы часа два на уговоры себя самой и судорожные вздохи перед тем, как взять в руки телефон. И совершенно напрасные, к тому же: телефон Мифа молчал, раз за разом выдавая серии гудков, от который сводило зубы.

Сабрина смотрела мимо, как будто изучала расписание, но гудки-то она слышала прекрасно. Маше вообще казалось, что в затихшем коридоре они разносились на оба крыла института.

— Пойдём, — вздохнула Сабрина, опять дёргая ремешок сумки.

Маша ещё немного постояла у дверей деканата в нерешительности — может, узнать ещё адрес, хотя вряд ли дадут — и побежала следом. В конце концов, имеет же Миф право ото всех скрываться. Проходя мимо комнаты под лестницей, она снова заглянула в щель: ни лучика света, только глухая пыльная пустота. Из щели на неё слабо пахнуло сигаретным дымом.

В нижних коридорах стоял полумрак, но по причине ремонта проход был открыт только здесь. В нишах громоздилась вытащенная из аудиторий мебель — металлические столы друг на друге. Торчали выдвинутые ящики столов. Белые лампы скалились с потолка. Вдалеке слышался ритмичный стук.

В очередной нише притаилась парочка девушек. Как воробьи, загнанные дождём на карниз, они жались друг к дружке и перешёптывались.

— Извините!

Маша не сразу поняла, что обращаются к ним. Она не чувствовала себя гораздо взрослее и опытнее, чем два года назад, так что слишком вежливые первокурсники вечно вгоняли её в замешательстве. Сабрина замерла за её спиной.

— Что?

Девушки одновременно указали в тёмный угол. Маша прищурилась: скрытая полумраком, там двигалась странная тень.

— Вы знаете, что это? — спросила одна первокурсница. На плече она держала рюкзак, украшенный цветными ленточками.

Маша пошарила по карманам и достала кольцо на цепочке. Кольцо закачалось, зажатое в вытянутой руке. Сначала — быстро и ритмично, но колебания тут же утихли. Сабрина неслышно подошла.

— Видимо, ничего опасного. — Маша подхватила кольцо и спрятала обратно в карман. — Как думаешь? Я такого раньше не видела.

Тень очертаниями напоминала сгорбленного человека. Он шёл медленно, и если прислушаться — мерное постукивание шло от него. Сабрина дёрнула плечом.

— Да ну, это же стукач. Фантом. Ничего он не сделает.

Она обернулась к первокурсницам и покачала головой, давая понять, какой ерунды они испугались.

— Интересно, кто из наших его сюда притащил? — пробормотала Маша, наблюдая, как тень скрывается за углом. — Вечно бродят, где попало, понацепляют на себя гадости.

Бессмысленно коротая вечер, Маша ловила себя на том, что вспоминает архив. В соседней комнате громко праздновали день рождения. Сабрина в пятый раз перечитывала статью по философии, фыркала и начинала заново. Под окнами затихало гудение проспекта.

Когда рука в третий раз потянулась к телефону, она набрала номер Мифа ещё раз: привычные гудки сорвались и затихли. Маша попробовала ещё раз, и в ответ телефон дохнул на неё холодным молчанием. Она бросила его в складки покрывала и уставилась в статью, не в силах разобрать там и пары слов. И тут телефон зазвонил сам.

Маша подпрыгнула от неожиданности, схватила с кровати его вздрагивающее тельце, ещё хранящее тепло рук, и выскочила в коридор, чтобы разговорами не мешать Сабрине. Втянула побольше воздуха и выдохнула в подступающей панике:

— Да?

— Вы мне звонили? — Голос, который раздался из трубки, ничем не напоминал голос Мифа, хоть и был мужским. Нет, интонации Мифа она бы узнала из сотни. Он даже короткое приветствие произносил с таким видом, как будто смотрел на неё поверх очков: «Ну что у тебя? Навязалась же на мою голову». Плакала и завывала на заднем фоне сирена.

Добравшись нервным шагов до лестничного пролёта, где её точно не стали бы подслушивать, Маша собралась с мыслями.

— Простите, мне дали этот телефон в деканате, я хотела бы услышать Мифодия Кирилловича.

Там повисла пауза, потом хохотнули.

— Ну, здесь его точно нет. Вам не тот телефон дали, наверное. Вы там разберитесь, в своём деканате.

— Извините, — жалобно выдохнула Маша, ещё не сообразив толком, какая произошла неприятность. Она прижалась к подоконнику, как будто он был единственным спасением. Через секунду стало ясно — она всё-таки перепутала ту злополучную тройку с восьмёркой. Или наоборот, теперь уже не важно.

— Девушка, вы мне уже сто раз позвонили! Идите и умойтесь, прежде чем номер набирать, — хмыкнули там и, не дав ей ещё раз извиниться, бросили трубку.

Маша зажмурилась и снова открыла глаза. За окном город вёл привычную жизнь, одинокий автобус полз по трассе, подсвеченный изнутри. Телефон привычно грелся в руке. Она сунула его в карман джинсов и, не желая разбираться, в чём всё-таки вышла ошибка, зашагала вверх по лестнице.

Вечно от Мифа одни неприятности. Вздумалось же ему пропасть!

Телефон загудел в кармане, как раненый буйвол. Маша недовольно вытряхнула его и взвесила в ладони: звонил тот же самый номер. Интересно, Мифодий Кириллович всё-таки нашёлся, или ей решили высказать ещё что-нибудь?

— Алло.

— Я хотел извиниться, — упрямо выпалила трубка. — Вы не виноваты, в общем-то. У меня просто день вышел напряжённым. А кого вы ищите? Просто интересно, с кем меня спутали.

Судя по тону, он окончательно смутился Машиного молчания, потому и сам замолчал. Она отозвалась сухо:

— А вы что, помочь можете?

— Ну, я могу попробовать. У вас есть Интернет? Мы можем поговорить через какой-нибудь мессенджер.

Маша хмыкнула, не сразу найдя, что ответить на такую настойчивость.

— Я вообще-то по телефону не знакомлюсь.

— Я и не предлагаю знакомиться, — обиженно заверил он. — Меня, кстати, Алекс зовут.

Через несколько минут они связались в Интернете — Маше стало любопытно. Больше ничем объяснить своё поведение она не могла. Сабрина за её спиной отбросила философскую статью и теперь вникала в художественный роман, удобно вытянувшись на кровати. От этого занятия её не оторвать часов до десяти — Маша знала.

Они с Алексом перешли на «ты» очень быстро. Так же быстро, как он вытащил из Маши объяснения, кого и зачем она ищет.

«Я учусь на программиста. Могу поискать номер твоего этого… Мифодия в базах».

Не удержавшись, Маша насмешливо фыркнула. К счастью, Алекс этого слышать не мог, а Сабрина была слишком увлечена романом.

«Не нужно. Я завтра снова пойду в деканат». — Маша представила новый разговор со Злюсей, и передёрнула плечами. Да и вообще, кто знает, может Злюся специально написала ей не тот номер, чтобы только Маша от неё отцепилась. И от неё, и от Мифа. О, это в её стиле!

«Кстати, а где ты учишься?» — поинтересовался долго молчавший Алекс.

Её пальца замерли в миллиметре от клавиатуры.

«Не скажу, это государственная тайна».

«А, это значит, в Институте обороны, я угадал?». — В конце сообщения лопалась от смеха нарисованная жёлтая рожица.

От того, чтобы закрыть окошко мгновенных сообщений, Машу удержала буквально секунда.

«Не сердись», — бросил ей Алекс торопливо, наделав кучу ошибок в одной единственной фразе. Словно почуял, что она собралась уходить.

Маша повздыхала над компьютером, но почему-то не выключила его тут же.

«Мне интересно. Расскажи, а? Вы там что-то потустороннее изучаете, да? Я никому не расскажу».

Она уже занесла пальцы над клавиатурой, чтобы объяснить: занятия потусторонним вовсе не обязательны, и чаще они изучают обычные для военных институтов науки, а мистика — это вообще в книжках. В жизни бывает только аномальное проявление энергетик. Но Маша вовремя остановилась.

«Алекс, правда, мне некогда», — написала она, но прежде чем отправить, подумала ещё. — «И не нужно никого искать, ладно?»

Мигнул и погас индикатор сети. Маша поздно спохватилась: для начала ей следовало бы удалить номер Алекса из памяти, но теперь что, не включать же компьютер заново. Завтра, она всё доделает завтра. В углу стола валялась непрочитанная статья по философии. Из-под неё торчал уголок Машиной работы, безжалостно почерканной Мифом. Она тяжело вздохнула.

Если бы ей потребовалось взломать базу телефонных номеров, она пошла бы к Раулю. Но Маша предпочитала решать проблемы самостоятельно. Тем более, к чему всё это? Миф — взрослый человек, и без неё уж точно не пропадёт. Явится, как же иначе. Явится и высмеет её ещё раз, назовёт ленивой бездарностью и жирной чернильной линией исчеркает всю тщательно переписанную работу.

А если не явится — ещё лучше. Бездумно перелистывая философскую статью, Маша попыталась представить себе этот поворот событий, и он ей безумно нравится. Можно будет с чистой совестью набиться в подшефные к Максиму, например. У него прорва бумажной работы, но после заданий Мифа ей море по колено, а городские высотки — по пояс. Можно набиться к кому угодно. Вот бы Миф никогда не вернулся.

Маша подняла голову от парты и ткнула пальцем в телефон, выводя его из спящего режима. Надо же, в углу экрана дёргался, как припадочный, нарисованный конверт. Перемена прокатилась гулом и грохотом по коридору, и рядом на стул упала чуть запыхавшаяся Сабрина.

— Слышала, что сказали на кафедре?

— Нет. — Маша вызвала на экран текст сообщения и даже не сразу поняла, от кого оно. Тем более что такого номера не было в её телефонной книжке, а на первый взгляд цифры показались незнакомыми.

— Что в институт звонила жена Мифа и интересовалась, куда он пропал, — с достоинством выдала Сабрина. — Эй, да ты не слушаешь!

— У него есть жена? — невпопад выдала Маша. Что-то она не помнила кольца на его пальце. Она хорошо помнила его руки — пальцы с аккуратными ногтями. В меру аккуратными, такими, которые показывали, что их обладатель знает много занятий поинтереснее, чем полировать ногти, но всё-таки и ногти из внимания не упускает.

— Ты точно не слушаешь, — обиделась Сабрина и отвернулась шуршать упаковкой печенья.

Маша открыла сообщение.

«Извини, если обидел тебя. Кстати, я кое-что нашёл про твоего преподавателя. Выйдешь вечером в сеть — расскажу».

Маша закрыла сообщение, подумала и открыла снова. Если написать ему, чтобы отстал, завяжется разговор. Если не написать — этот Алекс никогда не отвяжется. Да и что вообще он мог узнать о Мифе? Допустим, адрес из каких-нибудь баз. Номер телефона там. Нет уж, без всего этого она прекрасно сможет обойтись.

По экрану телефона мелькнул сминающийся листок и улетел в метафорическую мусорную корзину. Туда ему и прямая дорога.