Проклятое золото

Глава IX ОГОНЬ И КРОВЬ

Подобно взбесившейся реке, толпа хлынула на улицы столицы. Нет, даже не река, скорее, потоки бурлящей лавы, нечто вроде того священного огня, который всемогущая богиня Нинга очистила и уничтожила погрязший в неверии южный город Фаландер. Эти людские потоки, как и любое другое стихийное бедствие, оставляли на своем пути опустошение и разорение: алчное, всепожирающее пламя, руины и обуглившиеся трупы упорствующих в своем заблуждении. Быстрее огня распространялось священное пламя восстания по Бритунии, от родной долины Тамсин до Урбандера и сотен маленьких городков и деревень, а теперь с неотвратимой неизбежностью оно охватило и Саргоссу. Раздуваемое ветрами смуты и недовольном старыми богами, священное пламя грозило уничтожить теперь и храм Амалиаса, и императорский дворец, и даже легендарный Трон Грифона, с восседающим на нем королем Тифасом Лукавым. Беснующаяся толпа ворвалась на площадь, и в центре ее в легкой коляске ехала хрупкая девушка в свободном бледно-зеленой платье с роскошно разодетой куклой в руках. Ее окружал дин ряд копьеносцев, а сзади прикрывали всадники. Коляска с ее вооруженной охраной свободно перемещалась среди всего этого хаоса, фанатичные приверженцы новой веры с обожанием и страхом смотрели на девушку, ведь это была сама Тамсин, великая и непогрешимая верховная жрица, a в руках всемогущая богиня Нинга. В толпе не было человека, который бы не слышал о том, что именно хранится в новом, посвященном Нинге храме, об этом красноречивом доказательстве ее всесилия — отрубленной голове, из которой не текла кровь, которая не дышала; но тем не менее жила, претерпевая ежесекундно нечеловеческие муки, на которые обрекла ее Нинга… И никогда-никогда не умирала…

Во всей Бритунии остался неразрушенным один храм Амалиаса, главный храм столицы последний и самый мощный бастион старой веры, его верховный жрец поклялся остановить вздымающуюся волну ереси… а если понадобится — вступить в единоборство с самой ведьмой Тамсин.

Именно здесь король Тифас разместил своп лучшие войска. Еще до появления Тамсин вблизи столицы он заявил своим генералам: "Пусть беснуются, сколько хотят, пусть перебьют друг друга в хмельном раже, пусть даже разрушают на своем пути храмы. Мои гвардейцы сумеют их остановить, очистив от этих негодяев главную площадь, сокрушат их окончательно".

И все же королевские гвардейцы с алебардами в руках продолжали ожидать приказа смести зарвавшихся мятежников с лица земли. Тифас, со свойственной ему практичностью, не хотел рисковать армией, когда, возможно, и одного человека окажется достаточно. Он стоял на самой высокой башне своего дворца, прилегающего к храму, и наблюдал за происходящим внизу. Рядом с ним неподвижно замерли двое сигнальщиков с флажками.

Двери храма рама распахнулись, и перед толпой, запрудившей площадь, появился белобородый Эпиминофас, верховный жрец сильно изменился с тех пор, как несколько лет тому назад впервые встретил Тамсин. Его широкая борода поседела, он заметно осунулся, лицо потеряло былую холеность и пухлость, ы в нем появилось даже какое-то аскетическое благородство. Легкими уверенными шагами он прошел вперед и остановился у края верхней ступени. Вместо расшитых золотом риз, которые он носил раньше, на нем было простое серое одеяние без каких-либо украшений.

Эпиминофас не стал спускаться вниз и подвергать себя риску быть схваченным буйными приверженцами новой веры. За его спиной выстроился ряд опоясанных мечами воинов, вполне достаточное прикрытие, если толпа вздумает штурмовать ступени. Сами ступени, для того чтобы подчеркнуть величие Амалиаса и показать ничтожность поклоняющихся ему, были высотой в половину человеческого роста, и взобраться по ним стоило немалого труда. Эпиминофас стоял на верхней, десятой ступени, откуда ему была видна вся площадь, в то же время не подвергая себя непосредственной опасности.

Смотреть отсюда — и то было страшно: море голов угрожающе колебалось, вздымались руки, потрясая самодельным оружием, реяли на ветру знамена. Кроме того, здесь было несколько транспарантов, которые несли человек двадцать, а то и больше. На этих транспарантах было изображено разрушение Фаландера огнедышащими вулканами, сцены избиения фанатичными поклонниками Нинги непокорных жрецов и подобные леденящие кровь картины. Однако они казались вполне уместными на фоне разграбленном пылающего города.

На дальнем конце площади появилась коляска, в которой ехала Тамсин, но Эпиминофас не стал дожидаться ее приближения.

— Дети Амалиаса! — Его званый голос перекрыл грозный рокот толпы и эхом отразился от зданий, окаймляющих площадь. — Заблудшие сыновья и дочери, приветствую вас у стен обители вашего Отца и его слуг.

Мятежники, пораженные его приветливым тоном, смолкли и начали прислушиваться, вскоре установилась тишина, нарушаемая лишь конским ржанием и шарканьем ног по мостовой. Эпиминофас достиг того, что казалось абсолютно невозможным: его согласились выслушать.

— Знаю, что некоторые из вас потеряли веру в священное могущество своего Доброго Отца Амалиаса и, как неразумные дети, отказываются покориться и выполнить волю своего родителя. Другие желали бы сровнять с землей сию святую обитель — его храм. Многие позволили сомнению и ереси проникнуть в их сердца. — Эпиминофас широким жестом обвел рукою площадь, показывая, что взывает ко всем присутствующим. Не обращая внимания на шиканье и улюлюканье, он продолжил: — Вот почему я рад, что вы пришли сюда. Из толпы заорали:

— Нинга — наша богиня!

Будто не слыша, Эпиминофас повторил:

— Я рад, потому что Добрый Отец Амалиас излечит ваши пораженные сомнением души и примет вас в свои объятия. Его храм — обитель мира и благости. Никто не знает этого лучше, чем я… ведь еще недавно я ничем не отличался от вас! Я тоже страдал неверием!

Услышав такое небывалое признание, смолкли последние буяны. Верховный жрец не преминул воспользоваться наступившей тишиной:

— Узнайте же, братья бритунийцы, что мой грех и моя вина намного больше вашей, ибо даже тогда, когда я внутренне отвергал Отца нашего Амалиаса, я продолжал облачаться в священные одежды его слуг и преклонять колени у его алтарей. Не было веры, но я не заявил об этом открыто, а скрывал сию тайну под покровом благочестия. Я лицемерно притворялся, будто следую заповедям Амалиаса, а сам боялся лишь одного — лишиться своего положения, власти и накопленных богатств.

Снизу кто-то закричал:

— Каков каналья! Да ты и сейчас делаешь то же самое! Зачем притворяться?

Его поддержал другой:

— Все они нас обкрадывают! На костер их!

Эпиминофас воскликнул:

— Да, мои проповеди были пусты! Мои цели — пусты, признаю! — Его искренняя страстность заставила крикунов умолкнуть. — Моя двуличность способствовала тому, что в ваших душах были посеяны семена ереси. Я скорблю об этом! Я горько скорблю об этом!

— Нинга — наша богиня! — вновь послышалось с площади.

Эпиминофас переждал, пока стихнут крики, и заговорил опять:

— Что же преобразило меня? Выслушайте, бритунийцы, мой рассказ. Видя силу врагов Амалиаса, я задал себе вопрос: воистину ли велика их сила? Я спросил себя и теперь спрашиваю, братья, неужели этот грандиозный храм, — театральным жестом жрец указал на исполинские стены за своей спиной, — основан на ложной вере? Неужели заблуждались бесчисленные поборники сей веры.

— Да, заблуждались! — закричали внизу.

— Нет, не заблуждались! — горячо возразил Эпиминофас. — И я докажу вам это! Но для начала я спрошу вас, возможно ли, что все учение Амалиаса, его заповеди, пророчества и откровении не что иное, как пустые бредни? Возможно ли, что из поколения в поколение мы учили своих детей мнимым истинам? — Предусмотрительно не дожидаясь ответа, верховный жрец со всей убедительностью провозгласил: — Нет, этого не может быть! И если боги существуют, значит, существует и Амалиас — величайший из богов! Бритунийцы, говорю вам, я спускался в катакомбы, тайные подземные кладбища, изучал там петроглифы, корпел в хранилищах над пергаментами, столь древними, они рассыпались под моим взглядом. Я докопался до самых глубинных корней нашей с вами религии и я торжественно заявляю вам: Амалиас был, есть и будет!

— Чушь! Чепуха! Вздор! — завопили мятежники. — Хватит нести околесицу!

— Это наша Нинга вернула тебе веру, а не твой старый мертвый бог! — прокричал кто-то из первых рядов.

— Готов согласиться, — откликнулся Эпиминофас, — я в долгу перед колдуньей Тамсии и куклой Нингой за то, что они доказали мне существование магических чародейских сил, во что я уже и верить-то перестал. Мы все в долгу перед ними за то, что они пробудили нас ото сна…

—Смотрите на него хорошенько, приверженцы истинной веры! — перебил его какой-то насмешник. — Именно благодаря ему наша Нинга прошла обряд Наречения! Запомните его — он трус!

По толпе прокатился хохот, но Эпиминофас не собирался сдаваться.

— Да, запомните меня, потому что я первый понял божественный промысел Амалиаса, который решил вот таким путем очистить и возродить наше религиозное рвение. Настанет час — и Амалиас явит свое могущество. Вот тогда Нинга и все другие боги содрогнуться и отступят. Знайте же, бритунийцы, вам на роду написано оставаться в старой, чистой вере, а не прельщаться суесловными посулами колдуньи — Он направил указующий перст на легкую коляску, которая наконец приблизилась и остановилась у ступеней храма. — Поймите, бог — не истрепанная метла, которую бросают в огонь, когда она отслужит свой срок, и заменяют новой! Подумайте, чего вы лишитесь, отказавшись от заступничества Амалиаса, и что приобретете, поклоняясь омерзительной кукле, возникшей неизвестно откуда, словно поганка на навозной куче!

Толпа заревела от ярости, услышав последнюю фразу жреца. В него полетели камни, но он находился слишком высоко и далеко и посему не мог пострадать от них серьезно. Вся масса людей разом прихлынула к храму, так что некоторые оказались даже придавлены, другим удалось вскарабкаться па первую ступень, и они полезли вверх, воодушевляемые воинственными криками своих сограждан.

— Он оскорбил Божественную Нингу! — орал какой-то фанатик. — Смерть богохульнику!

Эпаминофас не обращал на них внимания. Преклонив колена, он принялся истово молиться.

— О небесный Отец наш Амалиас! О величайший из великих! — взывал он, простирая руки к грозовым тучам над головой. — Если слышишь ты своего смиренного слугу, будь милостив ко мне, ничтожному, подай знак, пошли на землю дождь!

— Смерть ему! — слышалось из толпы. — Заткните ему глотку! Хватит морочить нам головы мертвым продажным богом!

Но именно в этот момент, будто отвечая молитвам верховного жреца, над площадью глухо прогреми гром. Звук был слабый и отдаленный, словно где-то далеко в вышине открылась какая-то небесная дверь. Спустя несколько мгновений закапал мелкий робкий дождик, потом он усилился, и на землю полились прямые тяжелые потоки. Вдали опять приглушенно загрохотало, но мятежники ничуть не оробели.

— Эй, старый болван! Мы тебе все равно не верим! Это наша Нинга принесла дождь, а не твой никчемный Амалиас! Наша Нинга сильнее всех богов, вместе взятых! Она смеется над тобой!

Не слушая их, Эпимииофас воскликнул:

— О благодарю тебя, всемилостивый Амалиас, за твой знак! Я просил тебя о дожде, и ты послал дождь, ты ответил мне! Запомните же, люди сей великий день! А теперь, молю тебя, о величайший из великих, яви нам еще раз свое могущество, пусть грянет гром и сверкнет молния!

Едва Эпимииофас успел договорить, как на западе вновь глухо зарокотало, в отдалении блеснула молния, потом еще раз, уже совсем рядом. Гроза приближалась к городу.

— О всевластный Отец наш! — возвысил голос верховный жрец, впадая в священный экстаз. — Заклинаю тебя, помоги мне открыть глаза сомневающимся! Заклинаю, срази неверующих!

Но ничто уже не могло образумить неистовствующую толпу. Бешеная атака на храм не только не прекратилась, стала еще более ожесточенной. Мятежники добрались до верхней ступени и напали на воинов. охраняющих Эпиминофаса.

— Шарлатан! Обманщик! — кричали мятежники. — Твой немощный Амалиас только и годен на то, сверкнуть в небе раз-другой какой-то убогой молнией, а наша Нинга топит города в море огня!

Восставшие еще больше воспряли духом, когда длинные широкие транспаранты с нарисованными картинами победоносного шествия Нинги и Тамсин по Бритунии опустились. Защитникам храма попятно теперь их назначение: транспаранты скрывали собой шеренги всадников в полном вооружении. В них не сложно было угадать отборных солдат наместника северной провинции, тем более, что почти сразу над ними взвился стяг с гербом мятежного лорда Исэмбарда.

— Виват кавалерии! — послышались крики. — Нинга или смерть!

— Ха-ха, умирающий бог послал дождь, думает, оружие наших бойцов заржавеет! — проорал какой-то шутник, но не успел его голос смолкнуть, как дождь стал затихать, а вскоре и вовсе прекратился.

— Великий Амалиас! Настала минута, когда… а-а-а!.. — Договорить верховный жрец не успел. Стрела арбалета со свистом пронеслась над толпой и вонзилась прямо в его сердце. Эпимииофас рухнул как подкошенный и умер на месте.

— Радуйтесь, бритунийцы! Лжепророк мертв! Наша Нинга опять победила! — И, словно подтверждая эти слова, где-то далеко замолкли последние ополоски грома.

Король Тифас, стоя на башне со своей немногочисленной свитой, увидел, как погиб верховный жрец. Немедленно прозвучал приказ, и замелькали семафорные флажки. Уже спустя несколько секунд гвардейцы короля выдвинулись вперед и заняли позиции, преграждая путь ко дворцу.

Кто же победит в этой битве? Отлично обученные, дисциплинированные гвардейцы на прекрасных лошадях, с великолепным вооружением и огромным опытом подавления уличных беспорядков или относительно малочисленные, но не менее закаленные северные воины, за спиной у которых бушевало море разъяренных фанатиков? Никто не решился бы предугадать исход такого сражения. Зато любому было ясно, какой ущерб будет нанесен дворцу, храму, садам и всем прилегающим усадьбам знатных горожан. И король Тифас предложил Тамсин заключить временное перемирие.

Парламентером был послан командующий дворцовой стражей, который пригласил Тамсин и Исэмбарда пожаловать во дворец на переговоры с королем. С ними отправился названый брат Тамсин Арль и трое знатных вельмож с севера, приближенных Исэмбарда.

Толпу, оставшуюся на площади перед храмом обуревали смешанные чувства: ликование, разочарование, подозрительность и страх. Гроза, вызванная Эпиминофасом, ушла к югу. Большинство мятежников втайне радовались, что Нинга удовлетворилась простой арбалетной стрелой, а не своим наводящим ужас колдовством и великой битвы между старым богом и новой богиней не состоялась. Другие же были несколько разочарованы, лишившись такого эффектного зрелища, и считали, что их попросту надули. Правда, еще неизвестно было, чем закончатся переговоры во дворце, возможно, схватка между бойцами-северянами, сторонниками Тамсин и королевскими гвардейцами еще возобновится. Пока же те и другие выжидали, стоя друг против друга в полной боевой готовности. Ну, а толпа меж тем развлекалась, бесчинствуя в храме: срывала со стен расшитые золотом драгоценные ткани, опрокидывала статуи и вылавливала немногих оставшихся жрецов — ведь вскоре должны были состояться публичные казни тех, кто откажется отречься от старого бога Амалиаса.

Беспокоились бунтовщики лишь об одном: как бы подлый и коварный король Тифас, несмотря на всю защиту Божественной Нинги, не захватил в плен Тамсин с ее маленькой свитой. А ведь он может попытаться даже убить ее! Или, что тоже вполне вероятно, вдруг они опрометчиво согласятся пойти на какой-нибудь непродуманный компромисс с тираном и все их восстание окажется напрасным? Но нет, это невозможно, Нинга ни в коем случае не допустит такого несчастья…

Маленькая процессия во главе с Тамсин переступила порог дворца. Они шли по запутанному лабиринту коридоров, с поднимающимися при их подходе заградительными решетками, через вестибюли с множеством дверей, ведущих неизвестно куда, пока наконец не пришли в главный Тронный зал. Король специально выбрал его для данного случая, желая поразить мятежников его великолепием. В гигантских сводчатых палатах под восьмиугольным окном изумительной красоты, составленным из десяти тысяч разноцветных прозрачных драгоценных камней, вставленных в тончайшую металлическую решетку, стоял знаменитый Трон Грифона.

Во всей Бритунии не нашлось бы человека, который не слышал о нем. Трон был высечен из единой глыбы черного как ночь камня в виде крылатого льва с орлиной головой, сидящего на задних лапах. Клюв его был из чистого золота, острые когти вырезаны из громадных изумрудов, рубиновые глаза горели кроваво-красным пламенем. Полураспростертые платиновые крылья покрывала мозаика из перламутра. Король сидел на пышной подушке между передних лап чудо-зверя, которые упирались в задние, и над ним, словно балдахин, нависала орлиная голова с золотым клювом.

Сам король в простом пурпурном камзоле, отделанном узким золотым кантом, с золотой перевязью для сабли и тонким золотым обручем-короной на лысеющей голове выглядел гораздо менее внушительно, чем его трон. Тифас погрузнел в последние годы: когда-то стальные, мускулы стали дряблыми, обветренная бронзовая кожа ветерана многих кампаний побледнела, в лице появилась одутловатость, прямая выправка победителя сменилась сутулостью, естественной для человека, которому приходится подписывать бесчисленное множество указов и целыми днями просиживать на приемах и советах. Однако быстрый, цепкий взгляд короля говорил о том, что Тифас отнюдь не потерял своей былой изобретательности и энергии.

Когда Тамсин в сопровождении своих сторонников и одного из вельмож вошла в зал, придворный церемониймейстер торжественно объявил:

— Ваше величество! Первый советник королевства Бритунии испрашивает вашего милостивого разрешения представить вам мятежного лорда Исэмбарда, нынешнего правителя северной провинции и Урбандера, объявленную вне закона колдунью по имени Тамсии, ее названого брата, колдуна по имени Арль, и трех объявленных вне закона лейб-гвардейцев из северной провинции.

— Пусть приблизятся.

Повинуясь жесту короля, церемониймейстер подвел Тамсин, Исэмбарда и первого советника к подножию трона. Арль с лейб-гвардейцами остался стоять в небольшой толпе придворных и верховных офицеров короля. Приблизившись к возвышению, на котором находился трон, первый советник преклонил колено и низко поклонился — этим знаком уважения и покорности мятежники подчеркнуто пренебрегли.

— Мы вынуждены упрекнуть нашего придворного церемониймейстера, — любезным тоном произнес Тифас, — впрочем, наверное, его следует сварить в масле, как это стало модным в последнее время, — за то, что он по преступной небрежности не упомянул среди присутствующих имя богини Нинги. Я исправлю его ошибку: привет тебе, Нинга, вдохновительница восстания северных провинций, восстания столь грандиозного, что оно даже привлекло наше королевское внимание.

По выражению лица Тифаса невозможно было догадаться, то ли он иронизирует, то ли, по своему обыкновению, ведет какую-то хитрую игру. Церемониймейстер, судя по мертвенной бледности блестящего от пота лица, склонен был серьезно отнестись к словам своего господина и повелителя. Подозрительный и обидчивый лорд Исэмбард неуверенно посмотрел на Тамсин, не зная, как расценить слова короля.

Тамсин же, в отличие от него, нисколько не колеблясь, ответила сразу:

— Благодарю тебя, Тифас, за то, что ты первым го окружения воздал должное Нинге. Твои подданные уже давно осознали ее божественную сущность.

На короля ее прямой бесхитростный ответ произвел должное впечатление. Он поморгал, приходя и все так же приветливо произнес:

— Сидя во дворце, за высокими стенами, не всегда легко угадать, чем может кончиться волнение, охватившее какой-нибудь далекий маленький город.

— А хоть бы и так, — вмешался в разговор Исэмбард, явно желая вставить и свое слово. — Довольно-таки, знаете ли, неудобно королю заявлять, будто он ни о чем не догадывается, когда в стране происходят невиданные чудеса, исполняются древние пророчества, сотрясаются троны — и старого, никчемного бога сменяет новая, единственно истинная богиня.

— Лорд Исэмбард, я требую, чтобы вы проявляли подобающее почтение, разговаривая…

Король махнул рукой, приказывая своему первому советнику замолчать. Он терпеливо ответил Исэмбарду, не проявляя ни раздражения, ни гнева.

— Когда простолюдины начинают рассказывать о невероятных происшествиях, трудно относиться к этому серьезно, ведь они необразованны и простодушны, любой при желании может их одурачить. Нам ли этого не знать, — усмехнулся Тифас. — Ну, а что касается сотрясающихся тронов, то, уверяю тебя, мой так называемый наместник, тебе незачем беспокоиться о троне Бритунии, он не про твою честь и стоит так же незыблемо, как и раньше. Mы призвали вас на эти переговоры исключительно тому, что нам так удобно, а не потому, что боялись за свою королевскую власть. А вот тебе, Исэмбард мы бы посоветовали быть поосторожнее, чтобы ненароком не лишиться того, что ты имеешь сейчас.

— Король осознает божественную сущность Нинги, но сомневается в том, что она способна творить чудеса, — заметила Тамсин. — Мне это странно. Знай же, Тифас, Нинга не жалует маловеров.

— Полно, госпожа колдунья, — непринужденно улыбаясь, обратился к ней король, — не пытайся убедить нас в том, чего просто не может быть! И не морочь нам голову россказнями о сверхъестественных силах, якобы присущих твоей кукле, мы тебе, извини, не поверим! Да если бы я принимал все это за чистую монету, мы сейчас не беседовали бы тут так мирно, да тебе бы и нужды в этом не было, разве не так? Будь же благоразумна и выслушай, что я скажу. За годы моего правления, когда мне постоянно приходилось иметь дело со жрецами Амалиаса, я успел неплохо разобраться в том, что они собой представляют, так что не будем дурачить друг друга, а поговорим здраво. Я уверен, мы сможем договориться.

— Если ты хочешь сказать, что Божественная Нинга ничем не лучше этого слабого, никчемного Амалиаса, — снова вмешался Исэмбард, — тогда ты оскорбляешь нашу веру!

— Нет, нет, ничего подобного я не имел в виду, — спокойно ответил ему Тифас, продолжая не сводить глаз с Тамсин. — Как может идти речь о какой-либо слабости, когда ваши сторонники разгромили уже не один город и стоят буквально на пороге моего дворца. Нет, я прекрасно сознаю, что Нинга очень и очень сильна. Именно этим она мне так нравится. Однако, — продолжил король, — можете не признать, что во время недавнего диспута с ныне покойным верховным жрецом Эпаминофасом богиня Нинга проявила изрядный здравый смысл, понадеявшись больше на стальной наконечник стрелы арбалета, чем на чудодейственные силы. Она не превратила храм в груду развалин своим взглядом, не сожгла небесным огнем и не развеяла прах по ветру. Вместо этого она приказала арбалетчику целиться получше. В итоге была истрачена всего одна стрела. Мне по душе такая бережливость! Вот почему, перед лицом неопровержимых фактов, свидетельствующих как об уме, так и о могуществе богини Нинги, — король вновь заговорил официальным тоном, — мы предполагаем воспользоваться всей силой королевской власти, дабы поддержать новую истинную веру и сокрушить окончательно неблагоразумных почитателей старого бога Амалиаса, если таковые обнаружатся. Mы готовы незамедлительно объявить народу о принятом нами решении и лично принять участие в отправлении соответствующих религиозных обрядов, естественно при условии, что они не будут унижать наше королевское достоинство. Богиня Нинга станет главной среди богов Бритунии.

Находящиеся в зале слушали речь короля в полном молчании: стражники с непроницаемыми лицами, придворные настороженно, некоторых верховных офицеров явно обуревали двойственные чувства, церемониймейстер и первый советник просто не могли прийти в себя от изумления. Исэмбард, несколько минут тому назад кипевший от ярости, теперь злорадно усмехался. И лишь Тамсин не утратила своей безмятежности, — казалось, она ничуть не удивлена.

— Итак, Тифас, ты предлагаешь Божественной Нинге занять место старого, скверного бога Амалиаса, а бритуиийцам по-прежнему остаться под твоим гнусным правлением, вместо того чтобы начать новую светлую и добродетельную жизнь. Я тебя и правильно поняла?

Приближенные короля буквально ахнули, услышав столь дерзкую речь, Тифас же только едва заметно помрачнел.

— Выбирай выражения, жрица!.. Впрочем, трудно было бы ожидать чего-то другого от тебя, раздувшей весь этот мятеж. — Он покачал головой и нахмурился — Но я готов сделать вид, что ничего не слышал и попробовать еще раз обратиться к твоему разуму. Вынужден напомнить тебе, что в своем нежном возрасте ты не имеешь никакого представления о том, как трудно управлять таким обширным королевством, как Бритуния. Для этого нужен, в первую очередь большой опыт, и то постоянно возникают проблемы столь сложные, что даже у искушенного государственного мужа голова может пойти кругом. — К королю, в жизни которого еще не было случая, чтобы он не сумел повернуть дело к собственной выгоде, вернулось самообладание, и Тифас даже улыбнулся Тамсин. Уж кто-кто, а Тифас умел владеть собой. — Пойми, дитя, как бы ты не жаждала власти, это бремя не для твоих слабых девичьих плеч, хотя ты, конечно, уже успела проявить себя незаурядным стратегом и тактиком. Нет, Тамсин, такой юной прелестной девушке, как ты, вовсе ни к чему мой жесткий, неудобный трон, он будет тебе в тягость.

— Да, ты прав, — неожиданно для всех поддакнула королю Тамсин. — Твой трон уродлив. Такой тяжелый, черный… он совсем не годится для этого красивого зала, ты согласна со мной, Нинга? И вид у него какой-то угрожающий…

Завороженные странными словами колдуньи, все уставились на Трон Грифона и обомлели от неожиданности: живой огонь вспыхнул в рубиновых глазах чудо-зверя, он втянул свои жуткие когти и снова выпустил их, его передние лапы пришли в движение.

— Дa, этот Грифон мне положительно не нравиться, — объявила Нинга. — Пусть уберется отсюда… вместе с тобой, Тифас!

Король, пребывавший до этого момента в непонятном оцепенении, встрепенулся и хотел соскочить с трона, но не тут-то было: крылатый лев уже сжимал его каменными лапами, острые изумрудные когти все сильнее и сильнее впивались в грудь несчш короля, который принялся отчаянно кричать:

— Тамсин, пощади! Великая богиня Нинга, я хотел тебя обидеть, отпусти меня! Ай! Ой! Ой!

Стражники, стоящие по обеим сторонам от трона выхватили мечи и набросились на Грифона, пытаясь спасти своего короля, но что могли они сделать с каменным чудовищем! Один лишь удар длинного хвоста — и оба покатились кубарем, звеня мозаичный пол своими доспехами.

Не выпуская извивающегося, вопящего Тифаса из когтистых лап, Грифон расправил платиновые крылья. Перламутр засверкал на них всеми цветами радуги в бликах, падающих из восьмиугольного окна-витража. Затем произошло и вовсе невиданное: лев с орлиной головой взмахнул крыльями другой, поднялся в воздух и сделал круг над онемевшими от ужаса людьми, а затем устремился прямо в окно, обсыпав стоящих внизу миллионом разноцветных осколков.

Толпящиеся на площади перед храмом мятежники увидели невиданное зрелище: из дворцового окна вылетел страшный черный демон, похожий на священного Грифона, в когтях он нес самого короля Тифаса, который не переставая кричал, потому. острые когти и клюв терзали его плоть даже на лету. Грифон поднимался все выше и выше, пока не исчез за тяжелыми свинцовыми облаками.

А в это время придворные и стражники в Тронном зале не смели двинуться с места, опасаясь, что Тамсин, а вернее, богиня Нинга еще не окончила своих кровавых забав. Первый советник после секундного колебания упал на колени и склонил голову, демонстрируя свое смирение и покорность. Лорд Исэмбард пребывал в нерешительности чуть дольше, с трудом отвел глаза от лежащей на полу королевской короны и последовал примеру первого советника.

Тамсин не обратила на них никакого внимания. Она тоже заметила корону, легкими шагами подбежала к ней и схватила, воскликнув с детской непосредственностью:

— Ой, Нинга, ты посмотри только, какая красивенькая!

И с той же непосредственностью она водрузила золотой обруч — олицетворение королевской власти — на свою светлую головку, а не на тыквенную голову куклы.