Проклятие сумерек

Глава тридцатая КОРОНА МЭЛГВИНА

С этой короной герцог Вейенто не расставался теперь ни на минуту: весь день носил на голове, а снимая перед сном, клал под руку. Бальян не знал, где его отец отыскал свою корону. Сам Вейенто утверждал, будто в стародавние времена, помогая Мэлгвину готовиться к коронации, ее выковали для будущего короля гномы – в дар. У Бальяна имелись веские основания сомневаться в достоверности этого рассказа, и прежде всего потому, что за все годы общения с гномами он никогда не слышал ничего подобного. А гномы, при всей их замкнутости и неприязни к общению с внешним миром, считали признаком хорошего тона при знакомстве с человеком подчеркивать давность связей между подгорным народом и людьми. И если уж гном решит проявить по отношению к человеку вежливость, то непременно упомянет о том, какие договоры между герцогом и гномами ему известны и какие поучительные или забавные случаи взаимодействия двух рас ему припомнились. Бальян и сам усвоил эту привычку, за что прослыл среди гномов «совершенно своим».

Но ни разу, за все годы общения с подгорным народом, Бальян не слыхал о том, чтобы гномы делали какую-то специальную корону для Мэлгвина. А уж такое важное предание они сообщили бы Бальяну в первую очередь!

Однако все сомнения Бальян благоразумно решил держать при себе.

С того самого дня, как Бальян принес в замок тело Аваскейна, герцог как будто превратился в совершенно другого человека. Оцепенение первых минут горя сменилось бурной деятельностью. И при этом Вейенто старел прямо на глазах: его жесткие, серо-стальные волосы мгновенно поредели, стали мяконькими; суровое лицо, похожее на лицо молотобойца, сморщилось, сделалось мятым и дряблым. Вейенто ни мгновения не оставался на месте, постоянно суетился, переставлял предметы, переходил из комнаты в комнату, а если обстоятельства все же вынуждали его сидеть неподвижно, он мелко щипал на себе одежду.

– Ты – мой истинный сын, Бальян, – говорил он бастарду, которого повсюду таскал за собой. – Ты правильно поступил, избавившись от Аваскейна. Я и сам подумывал о том, как бы от него отделаться. Теперь мы будем неразлучны. Столько времени потеряно напрасно, Бальян! Мне даже подумать об этом больно. Как я мог быть таким слепым? Ты – мой истинный сын, только ты, никто другой. Я стану тебе ближе, чем брат. Да, я буду тебе братом! А Ибор еще молода. Она родит мне другого наследника. Мы все начнем с начала. Ты и я, плечом к плечу. Смотри!

И он вытащил корону из сундука. Высоко поднял над головой, повертел из стороны в сторону, пуская яркие золотые блики по стенам и любуясь ими.

Корона точно была старинная. Может быть, даже гномской работы, хотя в этом у Бальяна имелись кое-какие сомнения: в былые времена люди неплохо имитировали ремесленные изделия гномов. Потом это умение было сочтено недостойным, а спустя пару веков и вовсе оказалось утраченным.

Обруч из массивного золота был увенчан тремя зубцами разной величины: центральный – высотой в три ладони, два по бокам – в полторы. Небольшими рубинами по всей длине обруча был выложен зигзагообразный узор, и один крупный ограненный рубин горел в середине центрального зубца.

– Примерь, сын, – проговорил Вейенто, протягивая обруч Бальяну.

Тот послушно взял корону и поднес к своим волосам, но внезапно герцог яростно вскрикнул и выхватил корону у сына.

– Нет! Нет! – снова и снова повторял Вейенто. – Нет, никто, кроме меня… Никто! Я – наследник Мэлгвина! Потомки Гиона вынуждены будут признать это. Семь веков корона ждала своего часа. И теперь она наконец явлена миру. Ты меня понял, Бальян? Ты коснешься ее только после моей смерти. Не раньше.

– Я вас понял, ваша милость, – тихо отозвался Бальян.

Он глубоко тосковал, глядя на беснующегося герцога. Больше всего на свете Бальяну хотелось все оставить и уйти в горы, к своей хижине и костру. Снова погрузиться в тишину и одиночество. Пусть время от времени на свет его костра выходят гномы, садятся рядом и болтают обо всем на свете. Гномский этикет был понятен Бальяну. Никаких неожиданностей. Любая сказанная между ними фраза, даже самая эксцентричная (с точки зрения людей), все равно будет продиктована законами вежливости.

Находясь среди людей, рядом с обезумевшим отцом, Бальян не знал, как себя вести. Он не понимал своих соплеменников. Они казались ему чуждыми. Назойливыми, непредсказуемыми. Невоспитанными.

Вейенто внимательно следил за каждым шагом старшего сына – единственного своего сына. Бальян не смог бы улизнуть, даже если бы ему удалось перебраться через замковую стену и пройти мост. Стражники настигнут его прежде, чем он окажется в спасительных горах, среди пещер и ущелий, где для него нашлось бы не менее десятка надежных укрытий.

– Ты и я, – говорил Вейенто, покусывая себя за кончики пальцев и расхаживая перед Бадьяном взад-вперед, – ты и я, отец и сын, плечом к плечу, как два брата, – мы вдвоем пройдем по землям Королевства, до самой столицы. Перед нами будут открываться ворота городов! Землевладельцы будут предлагать нам плоды от своей земли. Мы получим от них хлеб и молоко, они дадут нам лошадей и оружие. И вот мы подойдем к столице. Уже не жалкие повстанцы, какими, быть может, мы начнем свой путь, – но грозная армия. Армия! Армия! После смерти Ларренса впервые у нас будет по-настоящему страшная армия, Бальян, и во главе ее будут стоять два человека, отец и сын, ты и я! Ты и я!

Он остановился, окатил сына сияющим взором. Бальян сидел с совершенно неподвижным лицом. Он умел «изображать камень», как гномы называли это состояние: делать вид, будто внимаешь собеседнику, дабы не оскорбить его, но на самом деле глубоко погрузиться в собственные мысли – «уйти».

– Что скажешь, Бальян?

– Я слушаю вашу милость, – отозвался Бальян бесстрастно.

– Слушай меня, слушай! Потому что то, что я говорю, останется в веках… Войдет в книги. В летописи. Я знаю, что существует подробная хроника истории Королевства. Ты знаешь? Ее хранят в одной гробнице. Там записаны все тайны, все разгадки… Моя корона – одна из таких тайн. Когда мы разграбим земли, о которых я говорю, когда голова их владельца будет насажена на кол – а это случится, Бальян, и ты это увидишь! – мы захватим и гробницу, и книгу с хрониками Королевства. Ты прочтешь ее и поймешь, что я говорю правду.

Герцог остановился, перевел дух. Глаза его забегали по комнате и вдруг замерли на маленьком сундучке, что притулился под окном. Когда-то в этом сундучке Эмеше держала сломанные украшения. Наверное, в спешке отъезда забыла его в комнате. Странно, что он простоял столько лет, ни разу никем не потревоженный.

Вейенто подбежал к сундучку, откинул крышку – она даже не была заперта. Схватил первый попавшийся серебряный браслет, смял его в пальцах. Протянул Бальяну.

– Возьми, это тебе. Память.

Бальян принял подарок и оставил его лежать на ладони. Он ничего не знал о происхождении браслета. Какая-то женщина носила его, потом сломала застежку, хотела, видимо, отдать мастеру в починку, но руки не дошли. Бальян почему-то ощутил брезгливое чувство по отношению к этому браслету. Как будто украшение запачкалось о чью-то кожу, стало склизким. Как будто чужой пот мог впитаться в серебро. Нелепость!

В следующий же миг Бальян вдруг понял, что единственная женщина, которой могло принадлежать украшение, была его матерью. «Возможно, таково мое истинное отношение к ней, – подумал он. – Я проклят, если это так. И мой отец – безумец. Да, я проклят».

Он решил покориться судьбе и ждать.

– Ты нужен мне, – твердил ему Вейенто.

Бальяну не позволяли отлучаться от особы герцога ни на миг. Они спали в одной комнате, ели за одним столом. Когда герцог набирал солдат, Бальян стоял за его плечом. Молчал, смотрел.

Люди показывали на Бальяна пальцем, судачили о нем за его спиной, а потом, когда поняли, что он не отвечает на насмешки и оскорбления и даже не пытается себя защитить, – прямо в лицо. Его называли убийцей Аваскейна. Бальян не возражал. Над ним смеялись, именовали ублюдком, и он не отводил глаз. Обычно так поступают гномы, когда не понимают, как им относиться к себе и к неожиданным поворотам своей судьбы. «Стоит остановиться и понаблюдать за собой со стороны», – говорила магистр Даланн о подобных коллизиях.

Большой отряд в семь сотен человек выступил из замка и двинулся на юг. Большинство солдат принадлежали к замковому гарнизону или были набраны по шахтерским поселкам из числа отчаянных голов, которые польстились на сокращение срока контракта. Среди них были и женщины, способные держать оружие. Никаких маркитанток, никаких шлюх. Только воины.

Вейенто на коне ехал впереди. Бальян, также верхом, неотлучно оставался при отце. В его положении ничего не изменилось. Он по-прежнему чувствовал себя пленником, но не слишком страдал от этого. «Неволя – интересное состояние, достойное наблюдения, – учила магистр Даланн. – Стоит претерпеть неудобства и тяготы заточения в тесной клетке, в ожидании смертной казни, чтобы посмотреть в глаза своему второму естеству. Ибо у всякого живого существа имеются два естества: одно – для свободного состояния, другое – для невольного. Очень немногие обладают лишь одним естеством и в неволе остаются такими же, какими были на воле. Большинство же обнаруживают в себе совершенно другую личность. Весьма и весьма поучительно бывает познакомиться с нею поближе».

Бальян уже знал, что Даланн в своих поучениях исходила из собственного опыта. И сейчас он напрягал все силы, чтобы извлечь пользу из своего теперешнего положения. Если у Даланн это получилось, то у него выйдет и подавно. Потому что он – моложе и сильнее, потому что он – человек и к тому же мужчина.

Вейенто легко захватил приграничные земли, принадлежавшие одному из самых богатых землевладельцев Королевства, некоему Тильзеру. Сам Тильзер был убит – хотя он, следует это признать, даже не пытался оказывать сколько-нибудь серьезного сопротивления, настолько внезапным для него оказалось вторжение с севера.

Вейенто отыскал тело своего первого противника и, полюбовавшись на торчащие из его груди стрелы, одним ударом меча отсек ему голову. Затем герцог подозвал к себе пикинера и насадил мертвую голову на пику. Вручая оружие пораженному солдату, герцог провозгласил:

– Неси это впереди армии, как наше знамя! Пусть враги знают, что ждет тех, кто посмеет противиться единственной законной власти в Королевстве!

Бальян встретился с мертвой головой взглядом. Тусклые глаза убитого были широко раскрыты и излучали тоску и ужас.

Пожары катились вслед за армией Вейенто. Отряд продвигался так быстро, что можно было подумать, будто он убегает от огня. Бальян по целым дням не сходил с седла. Он не произносил ни слова, и с каждым часом ему все труднее было размыкать губы. Молчание его становилось болезненным, но излечения от этой болезни не предвиделось.

Погруженный в безмолвие, Бальян смотрел, как на фоне пламени мечутся глупые черные фигурки, как извиваются в воздухе бессильные струи воды, как какие-то люди в отчаянии выбрасывают из горящих домов вещи, которые все равно не смогут им помочь. Все это происходило очень далеко от него, если вообще не в сновидении.

Только один раз Бальяна попытались затащить прямо в сердцевину этого ненужного, чужого сна. Он грезил наяву, когда внезапно рядом с ним, из ниоткуда, возникли закопченные руки. Они схватились за стремя, и совсем близко от его колена появилось лицо. Чужое лицо, чужие волосы, и от этого явления пахло бедой.

– Господин! – закричало это существо, выскочившее неведомо откуда. – Господин, остановите их!

Бальян повернул голову и увидел, как солдаты тащат, ухватив поперек талии, какую-то девочку лет двенадцати. Она показалась Бальяну бестелесной – сгусток чистого ужаса, беззвучный крик боли. Он даже не заметил, какого цвета у нее волосы, хотя Даланн учила в общении с людьми первым делом обращать внимание на масть.

Бальян не раздумывал ни мгновения: поднял арбалет, скучавший на луке его седла, и пустил стрелу. Один из насильников сразу упал, другой, разжав руки и приседая, метнулся в сторону. Девочка, оказавшись на свободе, бросилась бежать и тотчас скрылась в хаосе пожара.

Чужое лицо, качавшееся возле стремени герцогского бастарда, нырнуло куда-то и кануло.

Герцог Вейенто в сверкающей короне носился среди пламени и криков. С его рук свисали шелковые тряпки, захваченные в одном из домов. Его локти были увешаны золотыми цепями, на пальцах болтались гроздья браслетов.

Остановившись перед сыном, Вейенто встряхнул руками, и груды награбленного посыпались к его ногам.

– Это наше, – сказал Вейенто, засматривая Бальяну в лицо. – Видишь? Все просто. Королевство – мое, и все, что в нем имеется, – тоже мое. Твое. Наше. – Он ударил носком сапога по куче украшений и одежды. – Ты можешь взять любое!

Бальян молча и неподвижно смотрел.

Какой-то солдат подскочил к отцу и сыну, начал громко кричать, показывая на арбалет Бальяна. Вейенто ударил кричащего кулаком по губам, и тот, всхлипывая, исчез.

Под рев пожара армия двинулась дальше. Вейенто постоянно посылал вперед разведчиков. Он желал знать о том, что ждет их за следующим поворотом. Богатая усадьба? Засада? Далеко ли до столицы? И не решился ли этот презренный трус Талиессин выступить ему навстречу?

– Нужно все разведать, – говорил Вейенто Бальяну, блуждая глазами по темным окрестностям.

Ночь уже наступила. Еще одна бессмысленная ночь. После ревущего пламени, покусывающего кожу жаром, ночная прохлада казалась благом.

– Мы все должны выяснить, – говорил Вейенто. – Оставайся рядом со мной, Бальян. Тебе следует видеть все. Власть не дается дешевой ценой. И не важно, кто платит эту цену, – я, ты, твоя толстая мать, солдаты или эти глупые крестьяне. Любая власть стоит крови и золота.

Он коснулся ладонью своей короны.

– Гномы сделали это для Мэлгвина, Бальян. Для потомков Мэлгвина. Для меня и тебя. После моей смерти ты будешь носить эту корону. Рубины на золоте. Кровь, которой выкуплена любая власть. Твоя и моя. Помни об этом, Бальян. Рано или поздно Королевство склонится к твоим ногам, и когда это случится – не будь слишком милостив.

Среди ночи Бальян лежал без сна возле угасающего костра и слушал шум, никогда не стихающий в лагере. Вейенто спал, безмятежно разметавшись и даже не укрывшись плащом. В забытье герцог по-детски причмокивал губами. Младенческое выражение спящего лица странно контрастировало с редкими старческими волосами и жилистой рукой, даже во сне сжимающей корону.

Кругом храпели, жевали, переговаривались, чистили оружие. О Бальяне, однако, даже сплетничать перестали, и он начал ощущать себя настоящим невидимкой.

Только на небе стояла торжественная тишина, но до неба было слишком далеко. Вокруг лагеря мятежников вот уже несколько дней как не было видно гор, и Бальян терялся взглядом в поисках горизонта. Ночная тьма милосердно поглощала слишком широкие для Бальяна пространства. Ночью ему было проще уйти в себя и затаиться.

Неожиданно топот копыт и лошадиное ржание ворвались в лагерь, и кругом загалдели, закричали, стали бегать, бессмысленно греметь оружием.

Вейенто открыл глаза. Он проснулся сразу, в единый миг, и улыбнулся. Приподнялся на локте.

– Что-то случилось? – вопросил он безмятежно и сразу же надел корону. – Что там происходит, Бальян?

– Вернулись дозорные, ваша милость.

– Называй меня «отец», – поморщился Вейенто.

– Хорошо, ваша милость.

Взгляд герцога на мгновение застыл на Бальяне. Вейенто явно силился вспомнить что-то, но не мог. Затем он махнул рукой и, странно забирая во время бега вбок, потрусил в ту сторону, откуда доносился шум. Бальян пошел вслед за ним и без труда нагнал отца.

Несколько разведчиков стояли у пылающего костра, куда, в честь их появления, подложили несколько больших бревен. В свете пламени Бальян увидел, что один из вернувшихся жадно грызет утиную ножку, а двое других с жаром рассказывают об увиденном. Что-то темное лежало на земле. Поблизости солдаты возились с лошадьми.

Огонь высветил телегу, нагруженную какими-то коробками. Вейенто легко, по-мальчишески, запрыгнул на телегу, сбросил пару коробок на землю. Раздалось глухое бряканье.

– Глиняная посуда, – сказал один из солдат. – А в других – медная. Мы уже посмотрели.

– Это для отвода глаз, – объявил Вейенто. – Поднимите их.

К темным кулям, валявшимся на земле, наклонились солдаты, и Бальян понял, что в первую минуту ошибся, приняв их за мешки: это были люди. Оба – лет сорока с лишним, один – с седеющей бородой, другой – с тяжелым подбородком, по которому текла розоватая слюна. Костер освещал их так, что видна была только нижняя часть лица; лоб и глаза терялись в тени.

Вейенто извилистой тенью подскочил к ним. Корона ярко горела на его голове.

– Кто вы такие? – резко прозвучал голос герцога. – Отвечать своему господину! Отвечать Вейенто! Отвечать потомку Мэлгвина!

– Мы купцы, ваша милость, – хрипло проговорил тот, что был с бородой. – Везли, как вы видите, товар.

– Шпионы! Шпионы, а? – закричал на них Вейенто. Он несколько раз топнул ногой, взмахнул в воздухе сжатым кулаком и вдруг разрыдался. – Все лгут. Все! Все лгут! Бальян! Ты здесь? Смотри, как все лгут! Шпионы, шпионы, шпионы! Вы следили за нами! Везли донесение Талиессину! Да? Признавайтесь! Я ничего с вами не сделаю, если вы скажете правду.

– Мы говорим правду, – подал голос второй. – Мы везли посуду. Глиняную и металлическую, как совершенно справедливо заметил ваш человек.

– Для отвода глаз. Да? – сказал Вейенто. – На самом деле вы должны были сосчитать наши костры и понять, сколько нас. Вас прислал Талиессин, да? Талиессин! Он пытается убить меня. Меня, своего законного повелителя. Меня и моих сыновей. Талиессин уже много лет только это и пытается сделать. Засылает сюда шпионов. Так? Но он ничего не узнает. Ни от вас, ни от других негодяев.

– Мы купцы, – повторил безбородый. – Мы везли на продажу посуду. Глиняную и металлическую. Вы можете посмотреть. Много хорошего товара, дорогого. Это не для отвода глаз.

– Бальян! – закричал герцог. – Ты здесь? Ты видишь их?

– Да, ваша милость, – выговорил Бальян.

– Что скажешь, Бальян? Что скажешь, мой сын, мой первенец? Они ведь лгут?

– Думаю, нет, ваша милость, – сказал Бальян.

– Ты? – Вейенто изумленно уставился на него. – Ты полагаешь, они говорят правду?

Бальян кивнул.

– Нет, – улыбка растянула губы Вейенто, – нет и нет! Как ты молод и наивен, Бальян! Не умеешь отличить ложь от правды. Это – шпионы Талиессина.

Из темноты вдруг заржала лошадь, и Вейенто напрягся, вытянул шею, словно сам был конем и услышал желанный призыв.

– Коня мне! – завопил он. – Коня! Подведите мне коня!

Из темноты выступил вороной конь. Он косил глазами, и багровый свет костра отражался в них так, словно не конь это был, а какой-то сказочный зверь с пылающими глазами. Вейенто подошел к нему. Конь шарахнулся и снова заржал. Солдат удержал животное, а другой солдат помог герцогу взобраться в седло, которое не успели еще снять.

Устроившись в седле, Вейенто закричал:

– Слушайте все! Слушайте своего повелителя! Эти двое – шпионы Талиессина, и властью истинного короля я приговариваю их к смерти. Повесить их! Повесить немедленно!

Корона Мэлгвина пылала на голове герцога так, словно была живым существом и жаждала крови. Конь все не хотел покоряться безумному всаднику, тряс гривой и переступал с ноги на ногу, но солдат крепко держал животное и не позволял ему бунтовать. Вейенто как будто не замечал этого. Он скалился в радостной улыбке, когда купцов, ошалевших от внезапной беды, опять повалили на землю и связали им руки.

Бальян наконец опомнился. Бросился к отцу и схватил стремя. Конь заржал и попытался подняться на дыбы, чтобы скинуть всадника.

– Это не шпионы! – крикнул Бальян, но его уже оттеснили.

Вейенто крутился на коне и с хохотом выкрикивал:

– Талиессин проиграл! Пусть бережется, пусть боится! Повесить их, повесить, повесить!

Утро пришло нежеланное, с гарью от потухшего костра. Два тела тихо болтались на длинной ветке дерева, росшего на обочине. Удивленные птицы сидели совсем неподалеку, и одна трогала клювом волосы на голове мертвеца.

Это было первым, что Бальян увидел, когда проснулся и открыл глаза. Вейенто спал рядом, все с той же детской беззащитной миной на старческом личике. «Он невинен, – подумал Бальян, потрясенно рассматривая отца. – Он – как птица-падальщик, как вонючий гриф с голой шеей. Когда птенец появляется из яйца, он еще не знает о том, что он – гриф, что шея у него голая, что от него всегда будет смердеть падалью. Он всего лишь маленький птенец. Странно думать о том, что мой отец был когда-то ребенком…»

Вещи казненных купцов уже растащили, только битая посуда и какая-то втоптанная в грязь рванина остались лежать на месте прежнего судилища.

Бальян встал и пошел умываться. Где-то неподалеку был ручей. Ему хотелось побыть в одиночестве – хотя бы несколько утренних минут, пока отец еще спит.

– Я даже не предполагал, что их окажется так много, – признал Гайфье. Он вернулся к маленькому лагерю, где ждали его остальные, совершенно потрясенный и даже не пытался этого скрыть.

– Адобекк говорил ведь, что Вейенто собрал целую армию, – напомнила Эскива.

Располагаясь на отдых, они не стали разводить костра, чтобы ненароком не привлечь к себе ненужного внимания. Жевали лепешки, запивая их водой из ручья. Эскива старалась не думать о том, что они устроились ниже по течению, чем герцогская армия, а мужчин это обстоятельство, похоже, и вовсе не заботило.

Радихена по большей части безмолвно прислушивался к разговорам, но сам в беседу не вступал. Эльфийке он не нравился. Она ощущала в навязанном им спутнике некий надлом. Он был не тем, кем казался. Странно, что этого не замечали остальные. Брат, похоже, вообще не обращает на него внимания, а Ренье держится с Радихеной доверчиво и просто.

– Я слышал, что говорил Адобекк, – ответил сестре Гайфье. – И видел, как он готовится к осаде. Но… – Он не договорил и пожал плечами.

– Но это тебя не убедило, – заключила вместо него Эскива. – Что и не удивительно, если учесть, в какую шутовскую форму господин Адобекк обычно облекает свои деяния.

Радихена чуть напрягся, услышав столь малопочтительный отзыв о своем господине, и Эскива не без удовольствия отметила это. Ей хотелось вывести рыжеволосого из себя. Чтобы он взорвался, стал кричать, размахивать руками… Чтобы он выдал себя. Если он действительно не тот, чем представляется, пусть явит свое истинное лицо.

– Если говорить честно, – вздохнул Гайфье, – меня поразило другое. Вражеская армия в самом сердце Королевства! Это… – Он помолчал, подбирая слово, и наконец вымолвил: – Это оскорбительно. Надеюсь, наш отец уже выступил им навстречу, потому что то, что происходит… Этого попросту не должно быть.

– Разбойники встречаются во всякие времена, – вполголоса вставил Ренье. – Даже в самые благополучные.

Мальчик живо повернулся к нему.

– Но это не разбойники – это армия!

– Значит, мы правильно сделали, когда отказались от идеи развести костер, – сказал Ренье. – Нужно отдохнуть. Предлагаю поспать.

– Я посторожу, – вызвался Радихена.

– Хорошо, – не глядя на него, бросил Ренье.

Радихена поднялся на ноги и бесшумно отошел от лагеря. Он почти сразу исчез из виду. Эскива проводила его глазами и обратилась к Ренье:

– Почему вы так доверяете этому человеку?

– Потому что ему доверяет Адобекк.

– Кто он такой? – не унималась девочка.

– Мне казалось, это очевидно: он – человек моего дяди. – Ренье выглядел удивленным. – Не понимаю, ваше величество, что вас смущает.

– А я не понимаю, почему вас обоих ничто не смущает! – парировала Эскива. Ее брат подавился зевком. – И учтите, вы оба, я не желаю ни слова слышать об эльфийской крови, благодаря которой я будто бы могу видеть тайную сущность любого человека. Потому что это все чушь! Достаточно самой обыкновенной человеческой наблюдательности.

– Ну так у меня нет и самой обыкновенной наблюдательности, – проворчал Гайфье, вновь пристраиваясь на земле, чтобы заснуть.

Он закрыл глаза и опять увидел разбросанные по лесу костры, услышал глухое бряканье оружия, шум множества голосов, отдаленные взрывы грубого смеха. Чужая армия в Королевстве! Не на границах, а в самом Королевстве! И движется она к столице, в чем нет ни малейших сомнений. Гайфье не разглядел самого герцога Вейенто, но не сомневался в том, что тот находится сейчас среди своих людей. Ренье разделял это мнение.

«Адобекк был прав: ситуация очень серьезна, – так сказал Ренье, когда мальчик вернулся из своего разведывательного рейда. – Надеюсь, Талиессин достаточно хорошо знает Адобекка, чтобы поверить его донесению».

«Вот о чем нужно думать, – сердитые мысли мелькали в голове у Гайфье, пока он ворочался на земле. – О Вейенто, об армии, о нашем отце… А вовсе не о каком-то рыжеволосом холопе, которого Адобекк отправил с нами в герцогство Ларра. У Эскивы всегда были странные идеи. Вечно она смотрит по сторонам вместо того, чтобы смотреть в сердцевину событий. И что бы она ни говорила, эльфийская кровь не может не делать ее особенной. Эскива всегда будет отличаться от других людей…»

Сквозь дрему до него доносились приглушенные голоса сестры и друга.

– Вы так безоговорочно верите своему дяде? – спрашивала Эскива.

Видимо, Ренье кивнул, потому что она заговорила снова:

– Что такого особенного в герцогине Ларра? Ни она, ни ее супруг ни разу не приезжали ко двору, так что я ее даже не видела. Какая она? Адобекк говорил, будто вы ее хорошо знаете.

– Кто может похвалиться тем, что знает кого-то? – возразил Ренье. – Мы с герцогиней Ларра были недурно знакомы много лет назад, когда оба учились в Академии. С тех пор переменилось почти все. Я даже перестал скрывать то обстоятельство, что был рожден на свет вне брака. В молодости мне казалось, будто это имеет какое-то значение. Если не для меня, то для других людей. А с годами это обстоятельство совершенно утратило свой роковой смысл.

Эскива коротко засмеялась:

– Вы исключительно ловко перевели разговор на собственную персону!

– Разве? – удивился Ренье.

– Именно! Не вздумайте дурачить меня, сударь!

– Не вздумаю, ваше величество!

Эскива показала ему кулак. Несколько секунд Ренье с интересом рассматривал этот кулак, потом потянулся вперед и поцеловал сжатые пальчики. Он почувствовал, как под его губами они сжимаются еще крепче, а потом вдруг расслабляются и начинают его щекотать, бегая по всему лицу, как потревоженные муравьи.

– Когда я возьму вас в мужья, вы так и будете титуловать меня «величеством»? – спросила девочка.

– Непременно, – ответил Ренье.

– И в постели? – храбро осведомилась она.

– В постели – особенно, – заявил он. – Ведь таким образом я буду ощущать себя на государственной службе… Ай! – тихо вскрикнул он. – Что это вы щиплетесь, госпожа моя?

– Так, на всякий случай… Рассказывайте про герцогиню Ларра.

– Ее зовут Фейнне, – послушно заговорил Ренье. – Дочь торговца тканями из Мизены.

– Как же вышло, что дочь торговца сделалась герцогиней?

– Фейнне всегда была необыкновенной, – произнес Ренье задумчиво. – Когда мы узнали, что теперь она носит титул, мы даже не удивились.

– «Мы»? – переспросила Эскива.

– Мой брат и я, – объяснил Ренье.

– А вы не были в нее влюблены? – осведомилась проницательная Эскива.

Ренье тихо засмеялся.

– Конечно были! Почти все молодые люди нашего академического курса были влюблены в Фейнне из Мизены!

– Какая она? – ревниво продолжала выспрашивать Эскива.

– Такая, что хотелось погладить по плечу, по щеке… – Ренье сделал округлый жест ладонью. – Ужасно милая.

– Наверное, сейчас она толстая, – сказала Эскива.

– Это не отменяет того обстоятельства, что Фейнне – милая, – сказал Ренье. – И вот еще что: с ней можно было дружить.

– Если говорить честно, – протянула Эскива, – меня интересуют не замечательные свойства ее характера и внешности, а то, что делает ее ценной для нашей миссии.

– Слушаюсь, повинуюсь и мысленно падаю ниц, ваше величество, – сказал Ренье. Он поймал прядь волос Эскивы и быстро поднес к губам. Она и ахнуть не успела, как он уже зажал прядку между зубами.

– Пустите! – возмутилась маленькая королева.

Ренье разжал зубы.

– Ладно… Приближаюсь к главному в моем недостойном повествовании. Фейнне – слепая. Она родилась незрячей.

– Как же она училась в Академии?

– Ей помогал нанятый ее отцом телохранитель по имени Элизахар. Еще одна прелюбопытнейшая личность… Умел читать, писать, острить и ставить на место нахалов, не проливая крови.

Эскива махнула рукой:

– Вы нарочно меня мучаете!

– Обожаю мучить юных эльфийских дев, – не стал отпираться Ренье. – Однако возвращаюсь к главному. Однажды Фейнне пропала. Чуть позднее она обнаружилась в саду Академии. По ее словам, она случайно очутилась в мире, где у нее было зрение. Впоследствии это умение – перемещаться между мирами – подтвердилось. Герцогиня Ларра – единственный известный нам человек, способный на такое. Никто не исследовал ее способности. Герцог Вейенто пытался это сделать, но потерпел неудачу. Фейнне попросту ушла от него. Проскользнула у него между пальцами. И больше ни один человек не посягал на свободу Фейнне и не осмеливался прикасаться к ее тайне.

– А Элизахар? – спросила королева. – Разве ему она не открылась? Было бы странно, если бы жена сохранила тайну для себя одной, не посвятив в нее мужа.

Ренье пожал плечами.

– Сказать по правде, я понятия не имею, как сложились ее отношения с Элизахаром. Я очень давно не встречался с ними обоими. Когда я видел Элизахара в последний раз, он был влюблен.

– Еще одно слово в том же роде – и я начну ненавидеть герцогиню Ларра, – предупредила Эскива.

– А что я такого сказал? – удивился Ренье.

– Не желаю обсуждать это. – Эскива растянулась на земле. – Надеюсь, ваша дорогая Фейнне с ее ценным даром нам поможет. Если захочет. И если сумеет. А теперь я желаю спать.

– Не смею препятствовать, – сказал Ренье.

– Дайте вашу руку, я положу на нее голову, – распорядилась Эскива.

– Осмелюсь заметить, голова у вашего величества весьма тяжела.

– Превосходно.

– Как чугунная чушка.

– Очень хорошо.

– У меня затечет рука.

– Прелестно.

– И будет болеть.

– Это моя мечта, – сказала Эскива и улеглась на вытянутую руку Ренье. – Вам достаточно неудобно? Ощущения болезненные?

– Весьма, – сказал Ренье.

– Очень хорошо, – повторила Эскива. Она прижалась к нему и почти мгновенно заснула.

Ренье смотрел на расслабленное детское лицо и ясно видел, каким оно станет, когда Эскива повзрослеет. От Уиды он знал, что эльфийка влюбляется один раз и на всю жизнь – если это чувство вообще когда-либо посетит ее сердце. А он, Ренье, обречен любить эльфийскую королеву. Эскива – последний, прощальный подарок его великой возлюбленной. Той королевы, первой.

На миг из чащи вынырнул Радихена. Хмуро оглядел спящих королевских детей, встретился глазами с Ренье, кивнул и снова скрылся.

Адобекк доверял этому человеку, своему холую и воспитаннику. И Ренье тоже доверял ему: потому, что привык полагаться на умение своего дяди разбираться в людях, но в еще большей степени – потому, что Радихена находился здесь ради сына Эйле.

Незаметно сон сморил и Ренье, и он заснул с безмятежностью чистого сердцем пропойцы. И ничто не мешало его отдыху: ни затекшая рука, ни близость вражеской армии, ни даже толстая зеленая гусеница, деловито проползавшая по его щеке незадолго до рассвета.