Проклятие сумерек

Глава тринадцатая АВАСКЕЙН

К двенадцати годам Аваскейн, единственное законное чадо герцога Вейенто, превратился в худенького подростка с плаксивым лицом. Отцу приходилось призывать на помощь всю свою родительскую слепоту, чтобы не замечать очевидного: Аваскейн, болезненный, начисто лишенный обаяния, вряд ли когда-нибудь будет пользоваться любовью своих подданных. Этот хитренький мальчик умел вить веревки из матери и знал, как держаться, чтобы не вызывать у отца раздраженной гримасы; однако для той великой цели, которую лелеял герцог Вейенто, подобных качеств явно недоставало.

Вейенто никогда, даже на миг, не допускал мысли о том, чтобы отдать свое наследие старшему сыну, бастарду, в обход законного младшего. Ибо Бальян подходил на роль правителя еще меньше, чем Аваскейн.

Госпожа Ибор за годы брака изрядно раздобрела. И, поскольку все помыслы этой дамы были сосредоточены на здоровье драгоценного отпрыска, умственные способности ее, в противоположность телу, сильно усохли. Впрочем, Вейенто мало общался с женой, особенно в последнее время, когда думы герцога были обращены к иному.

Аваскейн рассматривал себя в зеркало. Ему не нравилось, что в зеркале кроме него самого всегда отражался еще кто-то: мать, слуги, няньки, врачи, наставники. Но, по давнему обыкновению, мальчик никак не выражал своих чувств. Посторонним людям вовсе незачем знать о том, что они могут раздражать Аваскейна или вообще как-то влиять на его настроение.

«Я – это только я, – думал он, созерцая острый носик, серенькие волосы, бледненькие веснушки на скулах. – Никто не смеет вторгаться в мои чувства. Мне нет до них дела, ни до кого…»

В определенной степени это было правдой. Единственный человек, на которого Аваскейн хотел бы произвести впечатление, был отец.

Частые болезни привели к тому, что у Аваскейна развилась наблюдательность. Мальчик не мог не видеть, как герцог при виде наследника в первый миг сжимается и только последующим усилием воли заставляет себя улыбнуться.

«Я не нравлюсь отцу, – думал он. – Мать меня обожает, но мать не в счет, потому что она чудовищно глупа…»

Этот ребенок знал о своей ущербности и отчаянно старался если не избавиться от нее, то, во всяком случае, сделать ее не такой вопиющей.

Для начала следовало выяснить, в чем она заключается. И Аваскейн приступил к исследованиям.

Он отыскал среди гарнизонных солдат немолодого человека, у которого на правой руке недоставало двух пальцев. Кроме того, солдат этот был хром и на лицо просто безобразен.

Аваскейн следил за ним несколько дней. Устраивался где-нибудь в тени, поближе к навесу, под которым объект его тайных наблюдений чистил оружие, и жадно всматривался, пытаясь угадать, как проявляет себя ущербность.

Но никакой ущербности Аваскейн не видел. Солдат сосредоточенно возился с пятнышками ржавчины, обнаруженными на кольчугах и мечах, точил наконечники, трудился над стрелами. Служанка, приносившая ему поесть, вертелась перед ним и громко хохотала над его шутками. Она запрокидывала голову, смеясь и рассыпая искры взглядов, а солдат с ленивым добродушием засматривался на ее белое, подрагивающее горло.

На пятый день слежки солдат все-таки заметил Аваскейна и поманил его пальцем:

– Иди-ка сюда, малец.

Аваскейн, насупившись, подошел. Солдат смерил его взглядом с головы до ног.

– Что это ты подглядываешь, а? Хочешь научиться моему ремеслу?

– Я – Аваскейн, сын герцога, – сказал мальчик. Он редко показывался на людях, поэтому не было ничего удивительного в том, что солдат не узнал его.

– А, – как ни в чем не бывало протянул солдат, – в таком случае, маленький господин, мое ремесло вам ни к чему. Но на мой вопрос все-таки ответьте.

– Почему? – осведомился Аваскейн.

– Потому что иначе я доложу герцогу о ваших проделках.

– О каких еще проделках?

– Найду, о каких… – Солдат хмыкнул. – А не найду, так сам подстрою.

– Мой отец меня послушает, а не тебя.

– А вот и поглядим.

Поразмыслив, Аваскейн пришел к выводу, что вояка, пожалуй, прав: не стоит с ним ссориться с самого начала. Герцог, как бы он ни трясся над наследником, все-таки человек трезвого ума. И если ему доложат, что Аваскейн-де занимается странными делами, Вейенто пожелает выяснить, какими именно и для чего. И тогда придется рассказывать отцу о пресловутой «ущербности». Какие последствия может возыметь подобная откровенность с герцогом – мальчик даже гадать не осмеливался.

Поэтому он сказал солдату:

– Ладно, я тебе объясню, только – молчок, хорошо?

– Да чтоб я сдох, – преспокойно отозвался солдат. – Подайте-ка мне вон ту кольчугу. Займусь пока ею. Видите, кольцо выпало? Заменить надо. И здесь – тоже.

Аваскейн сказал:

– Понимаешь, ты – старый, некрасивый, искалеченный.

– Вот и девки того же мнения, а по мне – я молодец хоть куда, – сказал солдат.

– Почему? – горячо спросил Аваскейн.

Солдат удивился:

– Что – «почему»?

– Почему ты, хоть и стар и искалечен, все-таки молодец хоть куда?

– Откуда мне знать! – Солдат рассмеялся. – Наверное, душа во мне молодая. Все никак не хочет расставаться с радостями жизни. Вам-то что до этого?

– То, – хмуро сказал Аваскейн и опустил глаза. – Наверное, во мне душа старая.

Ни с одним человеком на свете Аваскейн не был прежде так откровенен. И солдат сразу догадался об этом. Отложил кольчугу, задумался.

– Может, вам начать жить нормальной жизнью? – предложил он наконец. – Катайтесь верхом, фехтуйте. Вам, маленький господин, сколько лет? Двенадцать? Ну, скоро от девиц отбою не будет – на личико вы очень даже смазливы…

– Мне не приятно, – признался Аваскейн шепотом. – Люди не приятны. Девицы в особенности, у них губы мокрые.

– Найдите такую, чтоб с сухими, – посоветовал солдат. – Это мне уж выбирать не приходится, а у вас все впереди. Лошадей тоже не любите?

– Не люблю и еще – боюсь.

– Подберите себе смирную кобылку. Лошади – твари забавные. Иная коварна и злобна, так и норовит укусить. Другая вроде бы слушается, а как увидит жеребчика – все, понесла… С ними интересно бывает. И с оружием – тоже. – Заметив, что мальчик непроизвольно морщится, солдат вздохнул: – Видать, ваша мать не любила вашего отца, маленький господин, когда ложилась с ним в постель. Такое случается, а расхлебывать потом приходится детям. Не повезло вам, да уж теперь поздно!

– Что же мне делать? – спросил Аваскейн едва ли не с отчаянием. – Стало быть, моя судьба такова, что я ущербная личность?

Ужасное слово было произнесено, но солдат не то не понял «господского выражения», не то не придал ему большого значения. Глубокомысленно ответил:

– Судьбы не существует, покуда мы сами ею не займемся. Придется вам через себя переступить. Не пожалеете, потом все труды окупятся. Только начинайте, пока молоды. Я так рассуждаю: не дано вам от рождения талантов – стало быть, сами потрудитесь.

– А радость жизни – это талант? – спросил Аваскейн, поднимаясь.

Солдат глянул на него снизу вверх, весело хмыкнул:

– Самый большой, какой только можно пожелать. Да уж, не повезло вам, молодой господин, но если потрудитесь – все к вам придет. Даже радость жизни.

И Аваскейн решил воспользоваться советом. Мысленно благословляя свой юный возраст – стало быть, с девицами можно пока повременить, – он обратил свое стремление к самосовершенствованию на лошадей и скоро, вопреки воле госпожи Ибор, обзавелся хорошо выезженным коньком.

Вейенто, в отличие от Ибор, одобрил желание сына заниматься верховой ездой. Он был, правда, немного удивлен, но решил, что Аваскейн наконец начал взрослеть, а это совсем недурно.

«Может быть, еще выровняется, – подумал он, провожая сына взглядом, – а то прямо неловко глядеть, такой заморыш».

И Аваскейн начал свои прогулки. Обычно его сопровождал слуга, который внимательно следил за тем, чтобы молодой господин не попал под дождь, был тепло одет, не заехал слишком далеко и не оказался в таком месте, где существует какая-либо опасность.

Аваскейн любовался горами. Он часто останавливался посреди неширокой горной тропы и озирался по сторонам. Его завораживал пейзаж. Каждая гора обладала собственным цветом, своим личным оттенком голубого, синего, фиолетового, розовато-сиреневого… Горизонт был подвижен и постоянно изменялся, а шествующие по небу облака отбрасывали на горные вершины гигантские тени.

Все плыло и шевелилось в этом величественном мире, и у Аваскейна слезы наворачивались на глаза, когда он представлял себя властелином герцогства и тут же осознавал, что это невозможно.

Невозможно обычному человеку, плоти и крови, властвовать над грандиозным горным царством. Он – лишь малая частица, маленький камень, вроде того, что сейчас, сорвавшись из-под ноги, беззвучно канул в пропасть.

Прогулки становились все более длительными. Аваскейн по-прежнему сторонился людей, но кое-что в нем изменилось: он нашел наконец нечто, вызывающее у него сильные чувства.

Единственное, что не устраивало мальчика, было общество слуги. Сей назойливый человек постоянно маячил поблизости, и избавиться от него не представлялось возможным. Аваскейну казалось, что человеческая фигура оскверняет изумительную красоту пейзажа. Ему хотелось стереть из поля зрения слугу, подобно тому, как горничная стирает пятнышко с картины, вывешенной в зале для приемов.

Поэтому в один прекрасный день Аваскейн подсыпал ему в питье снотворное, а поутру выехал на прогулку один, без сопровождения. Он был в восторге от своей затеи.

Ворота замка распахнулись перед наследником герцога, и мальчик сразу оказался окружен горами, словно верными друзьями-великанами.

Теперь он в точности знал, что именно так раздражало его в необходимости совершать прогулки вместе с посторонним человеком. При слуге горы безмолвствовали; стоило же Аваскейну остаться в одиночестве, как они начали разговаривать с ним. Добрые собеседники, умные советчики, горы безмолвно твердили Аваскейну о величии герцогства, о том, что наследник герцога – им ровня, что он – единственный из всех людей, кому дано понимать язык горизонта и речь неспешных облаков. Единственный, кто умеет угадывать сокровенный смысл в переливах и оттенках света, что каждый миг заново окрашивают горы.

Мальчик уверенно направил коня в ущелье, внезапно разверзшееся перед ним. Никогда прежде он здесь не бывал, и ему хотелось заглянуть сюда, покуда он один.

Аваскейн не сомневался: рано или поздно он вынудит отца считаться со своим желанием прогуливаться в одиночестве, без назойливого сопровождения. Но произойдет это не сегодня и не завтра. Потребуется несколько месяцев хитростей, жалоб, угроз и дурного настроения, чтобы герцог согласился.

«И все равно, – думал Аваскейн, – мой отец будет отправлять со мной своих соглядатаев. Не потому, что не доверяет мне. О, мне-то он доверяет всецело, ибо я плоть от плоти его, и наше сходство больше, чем могут подозревать посторонние люди! Но он всегда будет бояться за мою жизнь».

Сегодня Аваскейну представился единственный случай побыть по-настоящему наедине с горами. Он не колебался.

Ущелье сомкнулось вокруг него. Узкая полоска света впереди и тонкая линия неба – над головой. Конь ступал почти в полной темноте. Осторожно постукивали камни. Аваскейн протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до холодной и влажной отвесной стены ущелья.

Он ехал бесконечно долго в полумраке, среди потаенной опасности, и даже пожалел о том, что ущелье закончилось. Теперь вокруг всадника плескал бескрайний простор, и каждая горная вершина была обманчиво близка, так что Аваскейн, подняв руку, несколько раз сжал и разжал кулак, словно захватывая великие горы в свою малую горсть и ощущая их прикосновение к ладони.

Конь не без опаски ступил на узкую тропу.

Аваскейн ехал шагом, осторожно, медленно. Он не испытывал страха перед бездной, что разверзлась под его ногами, потому что твердо верил: здесь его место. Горы не могут злоумышлять против него. Что бы ни случилось с ним в горах, все будет ему во благо.

Мысли мальчика текли неспешно, успокоенно. Он больше не чувствовал себя ущербным, обделенным. Ничто не мешало ему дышать полной грудью, ощущать себя значительной частью прекрасного мира – человеком, с которым считаются.

Он подумал о матери и нашел ее жалкой. Особенно – ее пухлые щеки, в минуты волнения трясущиеся, как пудинг.

Он вспоминал всех тех людей, от которых прежде зависела его жизнь: слуг, которые выбирали для него одежду и приносили ему завтрак по собственному усмотрению, воспитателей, которые определяли для него занятия на день. Все они были ничтожны. Аваскейн мог избавиться от них единственным мановением руки. Здесь, в горах, это стало ему очевидно.

Отец поймет его и оценит. Отец наконец осознает, что его наследник стоит герцогства, которым ему предстоит управлять. И что бы ни задумывал Вейенто, Аваскейн всегда будет рядом – умный собеседник, верный соратник.

«Это будет! – думал мальчик, захлебываясь от восторга. – Именно так все и будет!»

В это мгновение конь оступился. Несколько секунд шла отчаянная борьба, а затем конь вместе со всадником, запутавшимся в стременах, полетел в пропасть.

– Человек! – Бельтран с отвращением смотрел на труп.

Второй гном по имени Бенно, известный своей неприязнью к людям, присел на корточки перед телом. Потом поднял к приятелю хмурое лицо.

– Это был всадник.

– Разумеется, всадник! – нервно отозвался Бельтран. – Если второй труп лошадь, значит, первый – всадник. Но это человек.

– Гномы не ездят верхом. Это человек. Он мертв, – раздумчиво проговорил Бенно. – Какие выводы?

– Он упал в пропасть, вот какие выводы. Что с этим делать?

Бенно поднял два пальца:

– Оставить все как есть. Пойти к Бальяну и рассказать ему.

– А ты что предпочитаешь?

– По уму, лучше бы оставить все как есть, а по совести – рассказать Бальяну.

– И переложить дело на его совесть, – добавил Бельтран. – Мы ничем не рискуем.

– Полагаешь?

Бенно задумался.

Бальян пользовался у народа гномов определенным уважением. И доверием. И это – невзирая на его почти преступную молодость. Поступки Бальяна, как правило, были хорошо предсказуемы. С точки зрения большинства гномов, это было лучшим из достоинств молодого человека.

– И что он, по-твоему, сделает с трупом?

– Похоронит. – Бенно пожал плечами. – У них принято закапывать мертвецов в землю, потому что мертвые люди превращаются в землю. Знаешь, в такую, рыхлую, из которой потом растут деревья, травы и посевы.

– А, – сказал Бельтран, – ну да. Я помню.

Они еще раз осмотрели тело, и Бельтран спросил:

– Ты уверен, Бенно, что это был человек? Больно уж он для человека маленький.

И они дружно зашагали туда, где накануне видели костер Бальяна.

Едва заслышав о несчастье, Бальян бросился к тому месту, где произошла катастрофа. Гномы с любопытством наблюдали за ним. Бальян опустился на колени перед изуродованным телом, осторожно прикоснулся к холодной руке. Ощутил нежную ладонь и удивленно поднял глаза на своих спутников:

– Он не был воином.

– Разумеется, коль скоро он был маленьким! – отозвался Бенно с легкой досадой. – Решай скорей, что ты будешь с ним делать!

– Ты ведь его закопаешь? – добавил Бельтран.

– Его нужно отнести к людям, – решил Бальян. – Видишь ли, если бы его готовили к карьере воина, у него уже сейчас были бы мозоли на руках.

– Балованный маменькин сынок, – буркнул Бенно. – Среди людей это не редкость. Магистр Даланн рассказывала нам о таких, не жалея красок.

Оба гнома вздохнули, вспоминая умершую даму. Затем Бенно спросил:

– Эта одежда, которая на нем, – она богатая?

– Вполне, – кивнул Бальян. – Еще одна причина отнести его к людям. О нем хорошо заботились, теперь его воспитатели не находят себе места от беспокойства.

Бельтран и Бенно переглянулись, затем Бенно сказал:

– Мы тут подумали, Бальян… Тебе, конечно, видней, но вот Даланн считала тебя наивным. Люди не решат, часом, что это ты его убил?

– Для того, чтобы кого-то убить, нужна серьезная причина, – рассудил Бальян. – Это одинаково, что у людей, что у гномов. У меня не было никаких причин желать смерти этому богатенькому мальчику. – Он помолчал и добавил: – Вам его разве не жаль?

– Какое отношение наша жалость имеет к глупым подозрениям, которые могут появиться у людей? – отозвался Бенно. – Впрочем, поступай как знаешь. Мы позвали тебя только потому, что нам обоим неохота было рыть могилу. Ты, видать, тоже не жаждешь этим заниматься. Предпочитаешь умереть по ложному обвинению. Что ж, отвращение некоторых персонажей к труду доходит до абсурдного. Прощай, Бальян.

Не отвечая, Бальян вытащил ноги погибшего мальчика из стремян, взвалил изломанное тело себе на плечи и, небрежно махнув приятелям на ходу, зашагал в сторону замка. Гномы проводили его долгим взглядом.

– А если мы больше никогда его не увидим? – спросил Бенно как бы сам себя.

Бельтран пожал плечами.

– Лично я не видел его больше пятидесяти лет и даже не скучал.

– Тогда ты не знал о его существовании, – возразил Бенно. – А теперь знаешь. Вот в чем разница.

– Знаешь, на что я рассчитываю? – сказал Бельтран. – На правосудие герцога Вейенто. Он очень умный человек. И законы у него хорошие. А главное – он всегда точно знает, когда нужно следовать закону, а когда просто необходимо его нарушить. С таким отцом Бальян не пропадет.

– Хотелось бы верить, хотелось бы верить, – пробормотал Бенно и поежился.

Почему-то случившееся сильно его настораживало. Хотя падение человека в пропасть – не такое уж из ряда вон выходящее событие.

Бальян со своей ношей беспрепятственно вошел, в ворота. Перед ним расступались, как перед зачумленным. Разговоры смолкали. Слуги отворачивались, солдаты замирали, а затем отходили подальше. И с каждым новым шагом Бальян чувствовал себя все хуже, а камень на сердце все рос и рос.

Ему не хотелось входить во внутренние помещения замка, поэтому он просто остановился посреди двора. Поймал взгляд какого-то детины и негромко сказал ему:

– Постели что-нибудь на землю.

Детина, не смея возражать приказанию, сдернул собственный плащ и разложил его на камнях. Бальян снял свою ношу и устроил мертвого мальчика. Потом уселся рядом на корточки и стал ждать.

Смерть, которую Бальян принес с собой на плечах, как будто короновала его: никто из обитателей замка не дерзал противоречить этому юноше, какой бы бедной ни была его одежда и какими бы простыми ни казались его манеры.

Оповещенный о странном явлении, во двор быстрым шагом вышел сам герцог. Бальян поднялся ему навстречу. Герцог блуждал глазами по двору в поисках того ужасного, что принес в замок молодой бродяга, но не видел.

Бальян загораживал собой тело. На мгновение лицо герцога исказила безумная надежда, но тут Бальян сделал шаг в сторону, и Вейенто наконец увидел тело своего сына. Маленькое, изломанное, с изуродованной головой. Только руки мальчика странным образом сохранились в неприкосновенности, и это были руки Аваскейна, каким его знал Вейенто: тонкие, очень белые, с мягкими ладошками. Вейенто уставился на белое пятнышко на ногте мизинца. Этот мизинец был самым живым из всего, что осталось от Аваскейна, и вместе с тем он не позволял усомниться в очевидном: Аваскейн мертв.

Лицо Вейенто странно перекосилось. Как будто он носил вместо лица тряпичную маску и теперь кто-то пытался сорвать ее, но клей, которым она крепилась к черепу, как назло, не позволял сделать это сразу.

Герцог разразился бурными бабьими завываниями. Он причитал и кричал, звал сына, укорял его, а лицо его все время по-разному искажалось, то растягиваясь вбок, то сморщиваясь в куриную гузку.

Бальян, стоя чуть поодаль, с ужасом наблюдал за этой сценой. Он не знал, что сказать, как себя вести, и поэтому просто не двигался с места.

Неожиданно Вейенто замолчал. Слезы его высохли. Совершенно ровным, спокойным тоном он спросил у Бальяна:

– Это ты его нашел?

– Гномы, – ответил Бальян и кашлянул: его голос прозвучал хрипло.

Герцога передернуло, как будто этот кашель причинил ему немыслимые страдания. Но второй вопрос он задал так же спокойно, как и первый:

– Зачем ты убил его?

– Я не убивал его, ваша милость, – сказал Бальян. – Это невозможно. И бессмысленно.

– Бессмысленно? – Вейенто улыбнулся. – Нет, это имело смысл. Для тебя. Ведь он – твой брат.

– Ваша милость, мне не нужно было убивать моего брата, – повторил Бальян. – Его нашли гномы.

– Ну конечно! – нетерпеливо сказал Вейенто. – Конечно гномы. А ты находился рядом. Ждал, пока они его найдут. Потом принес сюда. Ты ведь мой сын, Бальян, мой старший сын. Мой мальчик. Как ловко ты избавился от заморыша! Теперь герцогство унаследует настоящий воин. Ты ведь думал не о себе, правда? Ты думал о герцогстве. О сильном правителе. Нам необходим сильный правитель.

Он помолчал, потом обнял Бальяна за плечи и развернул его лицом к солдатам гарнизона.

– Смотрите! Смотрите, вот ваш будущий властелин! Подчиняйтесь ему, потому что у него твердая рука и совсем нет того, что слабые люди называют «добрыми чувствами». И когда я стану королем, мне понадобится преданный человек на севере. – Он встряхнул Бальяна, заглянул ему в глаза. – Ты, Бальян! Ты будешь моим преданным вассалом, моей правой рукой. Потом, когда я стану королем. А пока нужно захватить трон. И ты мне в этом поможешь, слышишь, ты? Мой сын! Мой отважный, мой красивый сын. Идем, расскажем твоей мачехе. Она обрадуется, вот увидишь.

Неожиданно он оттолкнул Бальяна и бросился к Аваскейну. Присел рядом, подтолкнул тело, заглянул в изуродованное смятое лицо мальчика.

– Ты ни на что не годился, Аваскейн, – прошептал Вейенто. – И вот ты мертв и годен только на то, чтобы открыть дорогу своему брату. Тебя похоронят и забудут. Ты никому не был нужен, даже мне. Бедное маленькое ничтожество.

Бальян позволил герцогу увести себя в замок. Он ощущал на своих плечах сотни взглядов – и осуждающих, и сочувственных. Единственным утешением ему служило то, что никто из солдат гарнизона и практически никто из слуг не верил в это убийство.

Вейенто втолкнул старшего, сына в одну из комнат, где имелось очень узкое окно без стекол, выходящее во двор, после чего без единого слова объяснений запер за ним дверь. Бальян оказался в заточении.

Он опустился на тюфяк, брошенный в углу. Судя по всему, прежде в этой комнате обитал кто-то из слуг. Каморка была маленькой и убогой, но вместе с тем помещалась неподалеку от господских покоев.

Гномы были правы. Не следовало нести тело мальчика в замок. Нужно было просто похоронить его там, где он погиб, и сделать вид, будто никто ничего не знает. Рано или поздно Вейенто нашел бы коня и понял, что произошло. Но в таком случае Бальян оставался бы в стороне – и, кто знает, может быть, герцог не обвинил бы его в этом преступлении.

«Мой отец сошел с ума, – мысли тянулись одна за другой, оставляя тягостное чувство. – Мало того что он считает меня убийцей, он еще и одобряет подобный поступок! Я глупец… Нужно бежать отсюда при первой же возможности».

Он думал о своей хижине в горах, о своих приятелях-гномах, что время от времени заглядывали к нему на огонек, о тишине одиноких ночей, и ему хотелось плакать.

Он оставил поместье и богатый дом своей матери, чтобы быть подальше от людей с их вечной суетой, пустыми заботами и печалями. Когда необходимость заставляла Бальяна заходить в поселки и договариваться там о выпечке хлеба или о покупке одежды, он торопился поскорее покинуть их.

Люди не нравились ему. Ни те, кто усердно работал, ни те, кто бездельничал и наживался на чужом труде. И те, и другие, как казалось Бальяну, не видели дальше своего носа и считали бессмертным то, что не достойно было не только бессмертия, но даже и долголетия: свои заботы и мелкие чаяния.

В горах все выглядело иначе… Бальян не знал о том, что погибший младший брат думал так же, как и он.

Неожиданно печальное течение мыслей Бальяна прервал шум возле двери. Женщина истошно кричала:

– Я хочу его видеть!

Видимо, ее пытались оттащить, потому что она несколько раз стукнула о дверь, потом завизжала и упала: на пол рухнуло тяжелое тело. До Бальяна донесся звук пощечины.

Он встал, подошел к двери и громко сказал:

– Откройте мне!

Снаружи затихли, но на приказ никак не отреагировали. Бальян повторил еще более властным тоном:

– Открывайте!

И тут, к его удивлению, в замке повернулся ключ. Перед Бальяном появился узкий коридор, освещенный дневным светом, попадающим в круглые окошки, вырубленные в потолке. Световые столбы тянулись по всему коридору, как призрачные колонны. В одном таком столбе стояла располневшая женщина мощного сложения с мятым, трясущимся лицом. Она так сильно напоминала госпожу Эмеше, что в первое мгновение Бальян вздрогнул.

– Матушка! – вырвалось у него.

Женщина широко раскрыла рот, помедлила и закричала, медленно, надсадно:

– А-а-а…

Неожиданно Бальян понял, что это – Ибор, мать Аваскейна. Ее сходство с обезумевшей и растолстевшей Эмеше было пугающим.

– Ты убил его! Ты убил его! Ты убил его! – монотонно повторяла Ибор. – Ты убил его!

– Вы этого хотели, молодой господин? – прошипел слуга дюжего сложения, видимо, тот, что открыл Бальяну дверь. – Она завывает уже час.

– Это навсегда, – пробормотал Бальян.

– Что вы говорите? – не понял слуга.

– Она больше не оправится, – сказал Бальян. – Она как моя мать.

– А что ваша мать? – Слуга выглядел удивленным.

– Сошла с ума.

Слуга плюнул.

– Бедный герцог Вейенто, вот что я вам скажу, молодой господин. Он заслуживает лучшего, потому что сам он всегда желал только одного: счастья для своих подданных. Поверьте мне.

Бальян молча смотрел на кричащую Ибор. Люди любили Вейенто. О нем с самой искренней преданностью говорили в рабочих поселках, и даже гномы отзывались о герцоге не без уважения.

Но Бальян держался другого мнения. Он считал Вейенто интриганом и самодуром, не лучше растленных аристократов с юга. Правда, никто не спрашивал у юноши – что именно он думает о своем отце. Однако у Бальяна хватало характера не поддаваться на чужие уговоры.

Смерть Аваскейна пошатнула уверенность Бальяна в собственной правоте. Впервые в жизни он почувствовал, как его решимость стоять на своем дала трещину.