Призванный. Возможно, баллада

Глава XIII

Отвесные склоны плавно загибающегося к северо-востоку ущелья ограничивают видимость до пятидесяти метров.

Становится прохладнее, хотя встречного движения воздуха не ощущается.

Ощущается всевозрастающая угроза, словно с каждым шагом мы приближаемся к подстерегающей опасности, которой хорошо известно о нашем приближении.

Правая рука не может выбрать, куда ей тянуться – к голени или лопатке.

Перекладываем именное оружие во вшитые ножны другого башмака, передоверяя его заботам левой руки.

Надо вырабатывать новый рефлекс. Сначала швырнуть метательный нож, и только потом ввязываться в рукопашную. Время перекинуть ятаган в правую останется. Когда порядок действий укоренится, можно будет вернуть его на привычное место.

Прижимаемся к правому склону, выигрывая пару метров видимости.

Под ногой едет случайный камень.

Замедляем ход, не отрывая взгляда от линии, открывающей обзор.

Длинный поворот все никак не заканчивается.

Хватит ли у нас реакции в случае неожиданного броска?

Атакующей скорости противника мы не знаем.

При ста километрах в час пятьдесят метров покрывается за две секунды.

Даже чуть менее.

Успеем?

Должны.

А при двухстах?

Закидываем руку к лопатке, сжимая в ладони рукоять метательного клинка.

Теперь можно и посоревноваться.

Тем более что скорость нужно еще набрать. Малиновый контур, просвечивающий сквозь скалы, до сих пор неподвижен.

Времени сверяться с браслетом нет.

Боевой собрат с силой сопит за спиной.

Похоже, тоже чувствует нарастающую угрозу.

Давай, насыщай кровь кислородом. Если нас снесет, между тобой и посмертной славой ничего не останется.

Ха, мы, кажется, на шутки способны.

Уж не блефует ли затаившийся?

Да нет.

Никакой намеренности в угрозе не чувствуется.

Тщание напрочь отсутствует.

Запугивание в его умыслы не входит.

Подавление воли есть лишь сопутствующий эффект.

Смятение является естественной реакцией организма на неконтролируемую мощь.

Но злоба этой мощи в самом деле запредельна.

И четко нацелена.

Если молния во время грозы бьет что называется по площадям, то тут точно не приходится сомневаться, куда будет направлен первый удар.

Но с другой стороны, источник молнии заведомо недосягаем, даже для хорошего метательного ножа.

В этом смысле настоящий расклад справедливее.

Все-таки кто кого.

А значит, бабушка положит, может, и не поровну, однако, по-любому, надвое.

Ну давай, вылезай уж!

Чего выжидаешь?

Все равно не разминемся.

Разумная мысль отклика не находит.

Продолжаем медленно продвигаться.

В конце заканчивающегося изгиба в поле зрения постепенно вплывает завал, образованный вывороченными из склонов обломками скальной породы.

А поверху, припав к камням и подавшись вперед…

…чудовищная харя, впившаяся в пришедших широко раскрытыми глазами с острым разрезом вертикального зрачка неугасимо желтого цвета.

Девятым валом накатывает сметающая волна первобытного ужаса, от которого только опрометью.

– Аааааааааааааааааа!!!

По ущелью шарашится эхо, но сам вопль быстро удаляется за спиной.

Собрат, вперекор возрасту, не сильно отдалившийся от детства, не выдерживает давления.

Однако упрекнуть его, язык не поворачивается.

Нас самих спасает только оторопь, словно от удара в грудную клетку.

Когда удается, наконец, выдохнуть, бежать, открывая спину, наверное, уже поздно.

К тому же, взбудораженные рефлексы позвоночника тормозит возникающая на заднем плане сознания мысль.

Что-то тут не так.

Прошло не менее двух, трех, четырех секунд, а противник по-прежнему лишь ест нас глазами.

Не мигая.

И не шелохнувшись.

Ну что, поиграем в гляделки?

Слегка пригнувшись, устремляем глаза в глаза, в самую глубину зрачка.

Но тут же мотаем головой, отрывая взгляд.

Погорячились мы с тобой, Брайан.

Еще чуть, и выжгло бы мозг.

Смотреть ему в глаза нельзя.

Даже на прямой находиться не стоит.

Смещаемся в сторону.

Взгляд не отпускает, следуя за нами.

Но это всего лишь известная оптическая иллюзия, когда зрачок расположен ровно в середине глаза.

Нас такими фокусами не проймешь.

Тем более что в краткий момент погружения мы успели почувствовать главную боль Зверя.

Он не может двинуться.

Видимо, полностью парализован.

Еще с тех времен.

Вопреки покаянию на камне, Хранитель свое дело знал.

А вон, кстати, и рукоять ножа над переносьем торчит.

Специально предназначенного, передающегося из поколение в поколение.

Следовательно, теперь уже нашего.

Так что придется вернуть.

Покрасовался и будет.

Есть и другие желающие его поносить.

Так же во лбу, словно третий глаз.

Смещаемся еще вправо, почти вплотную к склону, чтобы окинуть экземпляр одним взглядом.

Размерами стойбищенские ваятели, похоже, ему польстили. До трех брайановских ростов он явно не дотягивает. От силы полтора.

С другой стороны, они же не Зверя увековечивали, а его Дух, величие коего может намного превосходить габариты тела.

К тому же, в обычном состоянии драконы не припадают к земле.

Держатся на задних лапах, гордо выпятив грудь.

И если он посильнее напыжится, то, пожалуй, и свой Дух превысит.

Хотя, помнится, пульсирующий рогом передвигался по заснеженной котловине совсем в иной манере.

Извивающейся.

Издалека не рассмотришь, перебирал ли лапами, или плыл над настом.

Но точно не летел. Раскинутые крылья не совершили ни одного взмаха.

Да и размер их не достаточен, чтоб поднять такую тушу.

Возможно, это не классический подвид дракона.

Не исключено, что и вовсе не дракон.

Не случайно, в плясовом заговоре имя его усечено.

Значит, так ему отныне и называться.

Драк.

Вытянутая массивная башка с узким костяным наростом на носу, разбросанные кожистые крылья, черное веретенообразное тело за два с половиной метра в поперечнике, две пары маленьких в сравнении лап. Совокупная длина в данный момент не установима, поскольку хвост глубоко подвернут и поджат. Но и пятнадцать метров, оставшихся на виду, впечатляют.

Сгусток злобы.

Повержен, но не смирен.

Похоже, не считает существующее положение окончательным.

Впрочем, может, у них просто натура такая, у драков.

Однако глубже, под оболочкой родовой самоидентификации, чувствуется еще и смятение, ощущение собственной непонятной ущербности. Сугубо индивидуальной.

Из-за которой и неуязвимость подкачала.

Но Брайан не лечить его душевные раны пришел.

И даже не исповедовать.

Он за специально предназначенным ножом явился, принадлежащим ему по праву наследования.

Посему взбирается на завал, вцепляется в торчащую рукоятку и тянет на себя.

Безрезультатно.

Брайан упирается ногой в обломок скалы сбоку и начинает раскачивать.

Драк елозит мордой по камням, но добычи не отпускает.

Брайан наваливается всем телом, словно перекладывая румпель.

Влево, вправо. Влево, вправо.

Драк послушно перекатывает башкой, но и только.

Брайан меняет вектор.

Вперед, назад. Вперед, назад.

Драк то набычится, то принадменится. Однако не более того.

– Отдай нож, скотина!

Брайан резко выпрямляет тело, пытаясь вывернуть рукоять назад.

Башмак соскальзывает с выступа, Брайан скребет подошвами, выискивая, от чего оттолкнуться, нашаривает новую опору уже значительно выше и победно завершает разгибающий рывок.

Напряженной ногою с хрустом выламывая позади себя костяной нарост из носа драка.

Рог с каким-то металлическим звуком брякается о камни.

Нож во лбу остается недвижимым.

За сто местных лет врос намертво.

Возможно, впрочем, Хранитель в свое время не выдернул его не потому, что не сумел, а просто делать этого было нельзя.

Видимо, специальный дракобойный нож придется нам, Брайан, самим выковывать.

Хотелось, конечно, спрямить путь, но, пожалуй, так будет правильнее.

Ближе к эпосу.

Слезаем с драковской морды и поднимаем рог.

Внимательно осматриваем.

Около полуметра длиной.

Узкий, не более семи сантиметров у основания.

Сильно сплюснутый по бокам.

Обоюдоострое лезвие, но не бритвенной заточки.

Таким не режут, а пробивают и рвут.

Из непонятного материала, для кости чересчур тяжел.

Именно таким где-то там, в снегах, пульсирует плывущий над настом.

Но этот абсолютно черен. Лишь самую малость отдает фиолетовым.

Ладно, ослепительные вспышки нам ни к чему. Другое в нем интересует.

Подкидываем в руке с переворотом.

С размаху влипает обратно в ладонь. Что-то очень уж быстро вернулся. Какая-то инерционность в движение ощущается.

Ну-ка!

Разворачиваемся и с силой швыряем его вдоль ущелья.

Размашисто крутясь в воздухе, докатывает до поворота, замирает и с ускорением устремляется назад.

Вылавливаем на лету. Руку, правда, отбрасывает аж за плечо.

Мощная штука.

И сколь ни странно, кажется, признавшая нас.

Все, драк, у твоего рога теперь новый хозяин!

Оставаться здесь дольше незачем. Направляемся к выходу.

Драк злобно сверлит нам спину неподвижным взглядом.

Ничего-ничего, и ножом во лбу обойдешься. Будут забижать, бодайся.

Перед самым поворотом, не оглядываясь, делаем ручкой.

На другой, несущей в этот момент добытый рог, срабатывает оповещающий сигнал рейдового навигатора.

ЛИЧНОСТЬ

ЗДОРОВЬЕ:

111 хитов

СУДЬБА

ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ:

Призванный +++

Вот и впряглись мы по полной.

Доходим до конца ущелья.

В створе проема вырисовывается плоская котловина с вековым камнем посредине.

А на нем, положив скрещенные дротики на вытянутые ноги, сидит понурившийся собрат.

При нашем появлении, быстро утыкает взгляд в землю. Горбит плечи и клонит немытую выю.

Изо всех сил виноватится.

Ну да, не выдержал. Но ведь опомнился.

Вернуться в ущелье принудить себя не сумел, однако же и окончательно не сбежал. Остался дожидаться.

Может, чтобы отомстить.

Приближаемся и похлопываем по согбенной спине.

Ладно, с кем не бывает.

Прощеный собрат поднимает голову, разворачивает плечи и выпячивает грудь.

Заметив скользнувшую по лицу Брайана улыбку, подает назад и останавливается на более соответствующей конфигурации своих членов. Не главный все же герой.

Э, а дурачина-то у нас чувствителен.

Куда как адекватнее разных умников.

Направляемся в стойбище. Собрат держится сзади, блюдя дистанцию, достаточную для уверенного прикрытия нашей спины. В случае надобности и своим телом.

У дреколья, перегораживающего выход из Ящерной пади, мается истомившийся Гугня.

Заперев за испытуемыми починенные ворота, устремляется вслед, суетливо забегая то слева, то справа, в попытках заглянуть в лицо возглавляющего движение Брайана.

Когда наконец удается, тут же отстает и тянется уже в кильватере.

Брайан с растущим хвостом сопровождения приближается к скопищу шалашей и заворачивает к рукодельному.

Откидывает полог и, не оглянувшись, входит.

Мама Карла поднимает лицо, смотрит, затем даже выпрямляется.

– Что-то переделать надо, – произносит она без вопросительной интонации.

– Откуда знаешь?

– Нетрудно догадаться.

Согласно киваем:

– Еще одна накладка нужна, вместо последнего дротика. Вот для этой штуки.

Протягиваем рог.

Мама Карла отдергивает руки. Затем приседает и ладонями сметает мусор на полу.

– Мне касаться не положено. Отпечатай размеры, плашмя и ребром.

Наклоняемся и вдавливаем рог во влажный песок. Следы получаются отчетливыми.

Рукодельница обмеряет их своей веревочкой.

Снимаем куртку и стягиваем жилетку. Накидываем куртку обратно и перемещаем в ее воротник судьбоносные регалии. Клинок ближнего боя перекладываем назад в правое голенище, а метательный нож на его место в левое. Рог оставляем в руке.

Отдаем жилетку мастерице.

– Подожди снаружи, – просит она. – Неспокойно мне, пальцы трястись начинают.

Выходим и присаживаемся на обрубок бревнышка, исполняющий роль завалинки. Видимо, строители шалаша держали в уме настоящую избу.

Кладем рог на колени и слегка откидываем корпус.

Стойбищенцы безмолвными тенями образуют в отдалении широкий полукруг. Боевой собрат, перекрывавший дорожку, смещается влево и, развернувшись боком, снова застывает с двумя торжественно взятыми на грудь дротиками.

Полукруг размыкается, пропуская вперед сухонькую фигуру с седым хвостиком собранных сзади волос и ритуальным инструментом в опущенной руке.

Не доходя пяти шагов, шаман останавливается и долго смотрит нам на колени.

Молчит.

Наконец поднимает выцветшие до белизны глаза.

– Теперь ты все знаешь, – говорит он тихим голосом, в котором за растерянностью проглядывает и надежда на облегчение.

– Вели восстановить Дух Зверя, – отвечает Брайан. – Внутрь никого не пускать. Если надо, сыграй на бубне, наложи табу.

Шаман согласно склоняет голову.

Не дождавшись продолжения указаний, осторожно спрашивает:

– К кузнецу пойдешь?

Брайан в обсуждение своих действий не вступает.

Помявшись, шаман пробует окольный путь:

– Сухорукий у нас вообще-то интендант, заведовать еще и охотой у него не очень получается.

Брайан указывает взглядом на собрата:

– Вот вам старший охотник. Испытание он прошел.

Шаман вскидывает брови, но после некоторого раздумья кивает:

– Хорошо.

– Советника ему только подбери. Где, кстати, тот индеец, что связь с поселением осуществляет?

– Не возвращался еще, – начинает шаман, потом спохватывается: – Какие советы, он же немой!

– Старший охотник тоже не из балагуров. Найдут язык.

Сложным движением лицевых, а затем шейных мышц шаман оценивает и сам ход мысли, и законченность ее выражения.

Переждав минуту и обведя взглядом окоем, как бы между прочим интересуется:

– Чум для тебя где возвести?

– С этим не торопись.

– Стар я уже, тяжело мне и дальше всем управлять.

– Терпи, – отрезает Брайан.

Слегка отодвинув полог, мама Карла высовывает из шалаша жилетку.

Брайан протягивает руку, принимает изделие, впихивает рог в новый паз на спине, встает, снимает куртку, натягивает варанью разгрузку, размещает арсенал. Затем снова накидывает куртку. Застегнув ее до половины, поводит плечами и подпрыгивает на месте. Нигде не жмет, ничего не брякает?

– Понимаю, – вздыхает шаман, – у тебя и другие дела. Ты теперь Хранитель…

– Еще нет.

– И тем не менее, – шаман позволяет себе улыбку посвященного, – уже да. Но не задерживайся с возвращением. Племя тоже на тебе.

– Помню, – коротко отвечает Брайан.

И прощально хлопнув по плечу хлюпнувшего носом нового егеря, направляется к южному склону котловины, в котором, левее частокольного загона для испытуемых, проглядывает вертикальный пролом парадного выхода.

Стойбищенцы расступаются и неотрывно смотрят вслед.

Брайан не оборачивается.

Шаман прав, есть у нас и другие дела.

И приоритеты расставляем, кажется, не мы.

По узкому проходу с отвесными откосами добираемся до перегораживающей баррикады и боком протискиваемся сквозь извилистую щель наружу.

Стража четко исполняет на караул.

Машем ладонью: вольно!

– Слушай, – неожиданно спрашивает Брайан у правого гарда, – тебе вождь в племя нужен?

– Ммм, а при нем мяса больше будет?

– Ну разве что он от своей порции откажется.

– А если не откажется?

– Тогда, получается, меньше.

– А может, – начинает подмигивать старший охранник, – мы как-нибудь без вождя обойдемся?

Так и я про то! – веселеет Брайан, подмигивает в ответ и следует своим путем дальше.

Для начала по распадку, ведущему к изрезанной дельте, в водосборной системе которой мы с Чингачгуком Большим Скакуном чуть ли не полдня развлекали друг друга догонялками.

На месте примыкания распадка отмечаем, что профиль когда-то существовавшей здесь дороги действительно загибается влево, направляясь вверх в холмы. Но нам прямо в противоположную сторону.

Сворачиваем вправо и через четверть часа втягиваемся в сужение, соединяющее верхнюю долину с нижней, где у самого начала левой террасы расположились останки лагеря, куда, по словам вихрастого, в свое время ссылали детей.

На взбугренной площадке перед облупившимся остовом культурно-питательного здания по-прежнему лежит окатанный камень, а на нем до сих пор изображает памятник самому себе последнему несгибаемый могиканин.

Вероятно, другого пути вниз нет, а поскольку нас тут еще не видалось, опасность привести хвост не миновала.

Поднимаемся на террасу и выходим на площадку.

Дав косяка, отводить беглый взгляд Чинг передумывает.

Смотрит сначала так, потом поворачивает и лицо.

Встает и, не спуская глаз, ждет.

Что ж, с шестым чувством у него все в порядке.

– Возвращайся в стойбище, – говорит Брайан. – Будешь помогать старшему охотнику.

Едва заметно кивнув, Чингачгук направляется к горловине и как-то очень быстро теряется за деревьями.

Справятся они, Брайан, не дети же малые.

У каждого свой путь.

Тем более, если он уже начертан.

Чтобы не прыгать по вздыбленным плитам центральной аллеи, забираем круче на склон и следуем почти по гребню долины.

Солнце, зависнув в верхней части своей дуги, припекает левую щеку.

Из местных обитателей на глаза попадается один только пестрый дятел, деловито долбящей ствол рябины.

Не сказать, что очень умная птица, однако заметно повышающая бодрость духа.

Помельчавший суходол выходит в широкую низину с разбросанными строениями поселения, окаймленного пустырями и огородами.

Прямо по курсу, где-то вон в том бесхозном бурьяне, начинается балка, выводящая к крепостным стенам бывшей камвольной фабрики.

Но если обогнуть репейно-полынное море слева, можно попасть на начало улицы, которая чуть дальше становится центральной, а в самом конце, перед тем как нырнуть к въездному мосту в Надоль-аль-Ненадоль, открывает подход к воротам последней стоянки сельской механизации. Эмтээс на локолингве.

Берем левее и вскоре, еще задолго до начинающихся домов, выбираемся на дорогу.

Куда она ведет из поселения?

Оборачиваемся.

А никуда! Заканчивается еще на подступах к лесу.

Даже не до околицы.

Хотя, вроде, положено вообще за.

Но с чего она здесь?

Дорога возникает, только когда кто-то в этом месте ходит.

Глаза бы мои на вас не глядели! Махнет человек рукой и двинется куда подальше. Отойдет на триста шагов, потопчется на месте, потопчется и – назад. Но до конца жизни, наверное, будет греться ощущением, что побывал за пределами. Иначе, зачем бы сюда ходить? Судя по натоптанности, край света посетил каждый надоль-аль-ненадолец.

Первые дома располагаются лишь на правой стороне улицы, слева примыкает широкое поле, посреди которого в густой мураве копошится какое-то мелкорогатое, издали не разберешь мекающее или бякающее. На обочине с кнутом на плече стоит мужик и задумчиво жует веточку. Мысль, кою он пытается разрешить, наверняка, из умом не осиливаемых. Что-то вроде: как действеннее, по рогам или промеж? Идти же проверять, видимо, в лом.

Минуем ответвление, ведущее к площади и далее спускающееся вдоль фабричной ограды к выездному мосту, за которым начинается крутой подъем в Харино и заросший проселок в Нарынок, огибающий по пути общий поселенский погост.

Появившиеся на левой стороне строения наводят на мысль, что начиная отсюда улица уже становится центральной. Впрочем, от центральности в ней лишь то, что дома тянутся более или менее вровень, да задом ни один не повернут.

Из скрипнувших ворот первого дома показывается белобрысая девочка лет шести в огромных сапогах и, волоча ноги по земле, выходит к дороге.

– Ты кто? – спрашивает серьезно.

– Вождь змеебоев, – отвечает Брайан. – Правда, беглый. А ты?

– Я горе луковое.

– Ну, это, пожалуй, покруче, – признает Брайан.

– А обратно ты когда будешь возвращаться?

– Не знаю. Скорее никогда.

– Но я не могу с тобой пойти, – разводит девочка руками. – Я свои чуни потеряла.

– Если хорошенько поискать, непременно найдутся.

– Как же, найдутся! Их лягушки утащили.

– Куда утащили?

– К себе на дно.

– И как они ухитрились?

– Ну, я пустила чуни поплавать, а они налезли и утопили.

– А где, говоришь, это лягушачье царство?

– Пруд что ли? Там, за огородом, – мотает девочка головой.

– Ну-ка пойдем глянем. Давай, веди.

Девочка навостривает кирзовые лыжи к углу забора.

– Слушай, а может, тебе скороходы свои дома пока оставить? – спрашивает Брайан, притормаживая.

– Бабушка не велит босиком, – пыхтит девочка.

– Ладно, тогда я совершаю скрытый марш-бросок в одиночку, а ты подтягивайся, как получится. Постараемся застать наглых лягв врасплох.

Брайан ускоряется, достигает дальнего угла забора и выворачивает на зады.

Окаймленная камышом лужа на пруд тянет с трудом, хотя и оборудована почти стационарными мостками. Хорошо, ряской не затянута, да и вода достаточно прозрачна. По крайней мере, неглубокое дно на виду. Выше колена, но ниже всего остального.

Брайан перекладывает ятаган за спину, скидывает башмаки, стягивает разовые носки и засучивает штанины. Спускает ногу с мостков и нащупывает дно. Дно держит.

В дальнем конце что-то с маху плюхает в воду. Надо полагать, марсовый дозорный. Наверное, прямо с бизани ухнул. Самое время выступать, пока оборону организовать не успели.

Осторожно раздвигая волны коленями, Брайан бредет к стене камыша у другого берега, внимательно вглядываясь себе под ноги.

Почти у середины натыкается на инородное образование. Засовывает руку по плечо и поднимает на поверхность затонувший корабль. Выливает воду из трюма и вытряхивает заодно пару мелких пиратов, позеленевших от злости.

А чуня-то вовсе не чуня, не из веревочки плетена, шита из кожи, так что ближе к мокасинам, хотя, может быть, и черевика. Левая.

Правая обнаруживается чуть дальше, и корсаров в ней уже трое. Которые тоже без разговоров заныривают в глубину и устремляются к дальним камышовым зарослям оттренированным брассом. Трусоваты, однако, флибустьеры в надоль-аль-ненадолевских морях.

Пора возвращаться на берег, где уже ждет белобрысая золушка в ботфортах чуть ли не по пояс.

– Мерить не будем, – говорит Брайан, добираясь до мостков, – сразу видно твои. Да и просушить надо. Только ты их сначала в ограду занеси, а то опять утащат. Очень уж они лягвам полюбились. Замечательные у тебя чуни. Откуда, кстати?

– От сапожника. Бабушка ему петуха нашего снесла.

– Не жалко петуха?

– Жалко. Красивый был, хоть и клевучий страшно.

– А сапожник-то его в суп?

– Нет, на развод. Говорю же, красивый.

– Ну, тогда ладно, – произносит Брайан, притопывая надетыми башмаками. – Беги уж домой, а то лягвы сейчас опомнятся, на берег полезут. А я вон тем проулком на дорогу выберусь.

Прижав найденные туфельки к груди, золушка волочит сапоги вдоль забора. На углу оборачивается и, привстав на цыпочки, машет высоко поднятой рукой, словно с берегового утеса в открытое море.

Делаем ответное движение растопыренной ладонью на уровне плеча.

Вот завалим Моби Дика, тогда и займемся поисками алого шелка на паруса.

На запястье срабатывает сигнал оповещения. Скашиваем глаза на экран навигатора.

В связи с тем, что все персональные характеристики достигли установленного для данной локации предела, повысить ни одну из них не представляется возможным.

Так уж ни одну? А модальность, которая еще осталась?

Хотя, модальность, кажется, проходит по разряду судьбы, а ту личностными достижениями не проймешь.

И все равно, можно было найти, куда вставить плюсик.

Но, вероятно, это один из способов подтолкнуть нас к продвижению вперед.

Пожимаем плечами и, обогнув пару огородов, по боковой тропинке выбираемся обратно на дорогу.

Ковыряющаяся в палисаднике дома напротив старушка разгибается и провожает нас долгим взглядом. То ли мы кого напоминаем, то ли изменяющаяся деталь пейзажа сама по себе достойна внимания.

Дальше в смысле людей совсем пустеет. На глаза попадаются только собаки.

Отпущенные на волю машут хвостами и норовят лизнуть ботинок, а привязанные во дворах бросаются на заборы и рвут горло взахлеб.

Презабавный, однако, народец. Стоит кого посадить на цепь, гордость моментально взлетает в заоблачные выси.

Ошейник как знак аристократического отличия от прочего быдла.

В собачьем аду, наверное, все слоняются неприкаянно, а в раю каждый навечно прикован к будке.

Впрочем, всякий имеет право на свое счастье.

Если он, конечно, не призван для чего-то другого.

Заворачиваем в проулок, ведущий к железным воротам эмтээса.

Толкаем недовольную створку и направляемся к бетонной коробке кузни.

Из открытой двери в лицо ударяет волна жара.

Так и есть, работа кипит.

Гном клещами ворочает на наковальне раскаленную железяку и постукивает по ней молоточком, а огрообразный подручный играючи лупит кувалдой.

Через полминуты кузнец отстраняет помощника взглядом, проходится по поковке серией заключительных аккордов, коротко сует ее в зашипевшую бочку и бросает в кучу у станины.

Вытирает ладони о брезентовый передник и поднимает лицо.

Да так и застывает, наткнувшись взглядом на рог, вынутый Брайаном из-за спины.

Затем всплескивает руками, приседает и колотит себя по бедрам.

– Вот это да! А я-то думал, папаша мне сказки рассказывает. Чтобы, значит, с малых лет к работе приохотить. Ну-ка, дай!

Гном бросается вперед и вцепляется в артефакт. Но тут же передергивается сверху донизу и роняет его на бетонный пол.

– Чччерт! Словно ударило. А ты как держишь?

– Нормально.

– А, это он чужим не дается, папаша что-то такое говорил. Ладно, пихай в огонь, греть будем.

Брайан подходит к печи и засовывает рог в раскаленные угли. Кузнец начинает собственноручно качать меха.

Рог остается темным.

Кузнец рвет воздуходувный рычаг сильнее, яростнее, наваливаясь всем телом.

Но и через четверть часа рог не меняет цвета.

Гном скребет ногтями наморщенный лоб:

– Ну давай в холодную попробуем. Только ты верти.

Брайан перемещает рог на наковальню, кузнец хватает свою маленькую кувалду и наносит несколько чутких ударов. Затем наворачивает уже со всего плеча и отбрасывает инструмент.

Отходит к столу и садится.

– Бывает, вещь не поддается потому, что ты прилагаешь не достаточно усилий, – произносит он с философскими интонациями. – А бывает, просто тебе неподвластна. Как ни упирайся. И, похоже, это тот самый случай.

– Ну, и что будем делать? – спрашивает Брайан, к любомудрию не склонный.

Кузнец обхватывает голову заскорузлыми лапами и принимается выискивать в ней ответ. Впечатление такое, что прямо пальцами.

Затем вдруг останавливает копание и взглядывает из-под кустистых бровей.

– Перед самой смертью папаша наказывал, если столкнусь с работой, к которой не пойму, как подступиться, вскрыть дедову шкатулку. Несколько раз, помнится, повторил. Так что пошли ко мне домой. Тут не далеко.

Гном снимает фартук, вешает его на дверцу шкафа, взамен накидывает кургузую курточку и устремляется к выходу. На пороге оборачивается и адресуется к подручному, примостившемуся возле ведра с питьевой водой:

– Штырь пока своему солдафону выпрями, вдруг ему завтра же захочется перед кем покрасоваться. Но ежели к моему возвращению перестанешь лыко вязать, сегодня же зайду к Харе и велю цену на меч до тридцати услов скинуть. Пусть им лучше какой сарай подопрут. Не можешь зеленого змия победить, неча об оружии даже мечтать.

Бугай сглатывает, громко бурчит животом, но рта не раскрывает. И правильно. А то в помещении получилось бы оглушительно.

Запихиваем рог в наспинные ножны и следуем за кузнецом.

За воротами он берет вправо, огибает ближний угол и выводит нас на кочковатый луг.

Пересекает его по диагонали и направляется к вполне ухоженному на вид домику с флюгером на фронтоне. Отпирает щеколду на калитке и пропускает нас в ограду. В дом не приглашает, да и сам не заходит. Миновав крыльцо, скрывается в боковой пристройке, явно подсобного назначения, и долго гремит чем-то внутри. Пару раз пинает не видимое, но хорошо слышимое ведро.

Наконец показывается наружу с немалым железным ларцом в руках. Кузнецов дед подошел к своему посланию со всей серьезностью.

День нынче выдался заветным. Сначала напутствие, теперь наказ. Точно, к дороге.

Гном водружает сундучок на верхнюю ступень и обметает рукавом. Проводит пальцами по пазам, надавливает и пытается откинуть крышку. Та остается на месте.

– Та-ак, – тянет весело, – значит, с секретом.

Ворочает ларец, осматривая со всех сторон. Скважина обнаруживается на задней стенке.

– Ключ-то прилагался? – спрашиваем поверх плеча.

Кузнец мотает головой.

– Скорее всего, задумано было самим изготавливать. Судя по рассказам, дедок большим ехидством отличался. Но ведь и мы не пальцем деланные.

Гном спохватывается с колен и устремляется в сарай. Возвращается с целым отмычным набором из проволочки, шила и сапожного ножика.

Для начала мелко гнет проволочку и елозит ею в замке. Затем принимается ковырять шилом. Даже не попытав резак, бросается в свою подсобку и выносит топор. Опрокидывает сундучок на спину, всовывает лезвие в щель, наваливается сверху и с кряканьем взламывает крышку.

На крыльцо выкатывается бутылка с просвечивающей сквозь стекло бумажкой. Кузнец поднимает ее, отколупывает пробку и вытряхивает свернутый в трубочку наказ.

Раскручивает и старательно шевелит губами.

Через минуту позволяет листку скататься обратно и протягивает нам.

Разворачиваем в свою очередь.

Неозаглавленный наказ начинается с обращения.

Потомкам

На исходе девятого года нового летоисчисления Великий Морадин созвал всех членов клана в цеховую кузню. Не скрывая печали на лице, вышел к притихшему собранию и заявил, что мастера чересчур увлеклись изготовлением украшений для себя и бросили заниматься другими вещами. Потерявшие веру люди уже перестали к ним обращаться. Кузнечное дело захиревает. Если не принять решительных мер, процесс скоро примет необратимый характер. Посему он своею волей переводит всех в разряд подмастерьев и накладывает схиму – идти в народ, расселиться по миру и служить людям. Ковать, что ни попросят: серпы, плуги, колесные ободы, обручи для бочек, гвозди, штыри, пробои, вилы, дверные петли, щеколды и прочее, потребное в хозяйстве. Вместе с тем, никогда не отказываясь от необычной работы, сколь бы трудной она ни выглядела.

Напоследок добавил, что сам будет поддерживать огонь в главном Горне. Как только кто из подмастерьев получит заказ, не выполнимый в местных условиях, пусть возвращается в клан, чтобы поработать в цеховой кузнице. Если сумеет справиться, останется при ней уже старшим мастером. Поэтому каждому нужно запомнить обратную дорогу и передать своим детям и внукам.

Исполняя высочайшее повеление, сообщаю, что отравная точка возвращения из наших краев находится на старом стрельбище у разъезда, в качестве пароля достаточно назвать главный Горн.

Но если кто из вас привык больше ломать, чем строить, пусть сидит дома, проку от него в главной кузне все равно никакого не будет.

Последнюю фразу гномий дед присовокупил, видимо, от себя лично. И, похоже, как раз внуку. Во всяком случае, тот явно принял ее на свой счет. Повернулся в профиль, выпятил нижнюю губу и сопит.

Трогаем его за плечо:

– Ну, что, пойдешь к Горну?

Кузнец мотает головой:

– Коли то не сказки, на должность уже давно кто-нибудь пристроился. Да и как я все брошу? За подручным вон глаз да глаз нужен. Так что давай без меня. Пароль тебе известен.

– А отправная точка? Где это самое стрельбище?

– Не знаю, спроси у вояк в городке. Наверняка, помнят. Святое для них место.

Гном машет рукой и выходит за штакетник. Оставив калитку незакрытой, бредет через луг к поселковой кузнице.

Мы же заворачиваем влево, огибаем задний угол сельскохозяйственного кладбища и спускаемся в заливную пойму. Пересекаем местную реку по перекинутым рельсам и крутой тропой выбираемся в поле, на противоположной стороне которого виднеются городошные строения. Справа над гаражами выпирает фронтон греческого клуба, а слева за кованой оградой степенно разлеглись английские газоны континентальной культурной миссии. Там же уткнулась в небо мачта дальней связи.

Вспоминается ночной голос с того конца, не сдержавший высказывания по поводу выпускающих инструкторов.

А кстати, повысили ли нам код доступа в курирующей организации?

Пожалуй, стоит проверить.

Может, мы теперь еще на что право имеем.

Пересекаем поле по тропинке, вьющейся среди спелых трав.

Закатное солнце просвечивает пейзаж почти горизонтальными лучами. Узкая тень радиовышки дотягивается аж до поселенского погоста. Впрочем, тамошним резидентам символизм до фонаря. Их уже ничем не взволнуешь, они упокоены. В отличие от тех, кто лишь дожидается этой милости под сенью Мертвого леса.

На дальнем углу культурного забора сворачиваем влево.

Дверь привратницкой раскрыта, внутри темно.

Пружиня шаг, поднимаемся на крылечко и суемся в проем.

– Куды прешь?

В проходе вырастает знакомая фигура бравого штырегнува.

– А я думал, ты отошел, – пожимает плечом Брайан. – По какому-нибудь делу, большому или маленькому. Ладно, зови того, кто у вас для общения.

– Ты б еще ночью приперся. Днем приходи.

– Днем не могу. Занят, а подмениться некем. Давай, звони.

Продолжая бурчать, старикан включает настольную лампу, набирает на аппарате короткий номер, и, прикрыв трубку ладонью, произносит несколько неразборчивых слов.

Через минуту из здания показывается костюмированный.

Войдя в будку, слегка приподнимает правую бровь. В голосе, правда, никакого удивления не чувствуется.

– Добрый вечер, молодой человек. Слушаю вас.

– Решил вот на прощание справиться о здоровье нашего пациента.

– С ним все в порядке. Намеченные процедуры полностью прошел, переведен на амбулаторный режим.

– На амбулаторный? И на приемы является?

– Нет. Но это как раз свидетельствует о том, что надобность в дальнейшем лечении отпала. А вы, значит, покидаете наши края? – меняет он тему.

– Пора.

– Наверное, вы знаете, что делать.

– Знаю.

– В таком случае, счастливого пути!

Кивнув, костюмированный разворачивается и отбывает.

Если наш код доступа и повысился, то не настолько, чтобы расстилать перед нами ковровые дорожки.

Покидаем сторожевой форпост культуры, сворачиваем влево и в наступивших сумерках следуем вдоль забора, а затем и дальше. Достигаем дверей арсенального склада и костяшкой согнутого пальца выстукиваем плясовой ритм дракобойного заговора. Металлическая створка чуть отходит, пропуская нас внутрь.

– А я уж думал, ты совсем ушел, – встречает нас братуха приветственным словом.

– С дорогой требуется еще разобраться, – отвечаем в аналогичной манере. – Старое стрельбище в какой стороне располагалось?

– Где-то на востоке. Подъезд там, правда, был круговой, да и тот потом обвалом перекрыло. Наш призыв туда уже не возили, стрельбы перенесли в глиняный карьер за Мертвым лесом. Если надо, могу уточнить.

– Надо.

– Ты ведь не прямо сейчас отправляешься?

– Выспаться, наверное, следует.

– Разумная мысль. А я пока в архивных кроках пороюсь.

Заваливаемся на гостевой топчан и отключаемся, не забыв, однако, перезаписаться. Привычка. Та самая, которая давно уже вторая натура.