Призрачный сфинкс

11. Внутри

– Эй, не вздумай стрелять! Опусти пистолет, Уолтер!

Высокий плечистый человек в ярко-оранжевом комбинезоне, выставив в защитном жесте руку вперед, застыл в свете направленных на него фонарей Уолтера Грэхема и Элис. Ареолог совершенно не мог понять, когда успел выхватить из висящей на поясе кобуры свой «магнум-супер» – единственное оружие экспедиции.

– Господи, Ральф, как ты меня напугал… – безжизненно сказала Элис.

Грэхем, приходя в себя, поспешно опустил пистолет. Действительно, в кого он собирался стрелять здесь, на этой опустошенной планете, все временное население которой составляли только они, четверо землян? Вероятно, это давили на психику темнота и тишина, царящие внутри Марсианского Сфинкса, и неожиданный скрежет за спиной спустил с цепи первобытные страхи… А это всего лишь Ральф Торенссен пошире раскрыл ворота, чтобы попасть внутрь – не мог он при своей внушительной комплекции протиснуться в узкий проем между створок.

– Как же ты меня напугал! – повторила Элис и нервно рассмеялась. – Стучаться надо, прежде чем заходить.

– Ты еще скажи: поискать дверной колокольчик, – тяжело дыша, проворчал Ральф, подходя ближе; здесь, на фоне величественных ворот огромного зала, заполненного темнотой, он все-таки походил своими габаритами и шлемом на какого-нибудь инопланетянина-агрессора из телесериалов. – Вы что, совсем с ума сошли, ребята? Это у вас называется «сейчас осмотримся – и назад»? Да, Уолтер?

– А в чем, собственно, дело? – недоуменно спросил ареолог, пряча пистолет в кобуру. – Мы только что вошли и ничего еще и не увидели.

Он вдруг замер, расширившимися глазами глядя на Ральфа – его белки сверкали в луче фонаря пилота, – а потом медленно произнес:

– А вообще как ты здесь оказался? Ты же всего пять минут назад говорил с нами из лагеря! Или морочил нам голову, а сам шел следом за нами? Не утерпел?

Теперь пришла очередь Ральфа вытаращить глаза.

– Ты что, Уолтер? – тихо, почти вкрадчиво, но очень внятно сказал он, словно растолковывая что-то ребенку или не очень сильному умом взрослому. – Какие пять минут? Час я отпустил на то, чтобы вы здесь побродили. Потом пытался связаться с вами, но вы не отвечали: ни ты, ни Элси. «Хорошо, Ральф, – сказал я себе. – Обе рации одновременно выйти из строя вряд ли могли, лох-несских чудовищ здесь, как утверждают яйцеголовые, вроде бы не должно быть – значит этим новым колумбам упало на головы что-то тяжелое или же они провалились в какую-то яму и лежат без сознания». Но поскольку думать так плохо мне вовсе не хотелось, я успокоил Мики и решил, что вы попали в какую-то мертвую зону – в смысле, для связи мертвую. И потому мы с Мики еще с полчаса добросовестно трудились, но настроение у нас, сами понимаете…

Так вот, – продолжал Торенссен, попеременно глядя то на ареолога, то на нанотехнолога, слушавших его монолог буквально раскрыв рты, – мысли наши были уже далеко от золота, погрузки, а также каких-нибудь арабских террористов и погоды в каком-нибудь Сингапуре, и тут я ненароком вспомнил о египетских пирамидах. Точнее, о том множестве устроенных в них прелестных ловушек, в которые с успехом попадались древние грабители. Я задал себе вопрос: почему марсиане должны были быть глупее проектировщиков усыпальниц земных фараонов? А задав себе этот вопрос, я напомнил Мики, что по инструкции один из нас должен оставаться в лагере – и со всех ног бросился сюда. И обнаружил, что вы, слава Господу, живы и здоровы, но с вами здесь действительно что-то произошло. Между прочим, о всяких там «стражах пирамид» я тоже вспомнил.

– Чепуха, – пробормотал Уолтер Грэхем. – Какие, к дьяволу, стражи, «утками» они называются, а не стражами…

– Подожди, я еще не закончил. Да, возможно, ни духи пирамид, ни стражи тут вовсе ни при чем – это же в конце концов не Египет, а Марс… хотя, согласитесь, здесь мы имеем дело с целой планетой-гробницей! Но причина, скорее всего, в другом: вы просто потеряли чувство времени. Возможно, здесь какая-то аномалия, какая-то патогенная зона, влияющая на восприятие. Так что убираться надо бы отсюда поскорее – вот что я обо всем этом думаю.

– Возможно, – задумчиво сказал Грэхем. Элис, встрепенувшись, взглянула на него. – Только дело, похоже, вовсе не в нашем восприятии, то есть не в наших субъективных ощущениях. Взгляни. – Он поднял руку, чтобы пилот смог увидеть прозрачный «глазок» с вмонтированными часами. – Четырнадцать семнадцать. А последний сеанс связи у нас с тобой был в четырнадцать ноль восемь. Сколько на твоих, Элис?

– Четырнадцать… семнадцать, – срывающимся голосом ответила Элис. – То же самое…

– А на твоих, Ральф?

Пилот уставился на зеленые светящиеся цифры своего табло, где быстро сменяли друг друга секунды.

– Шестнадцать двадцать восемь, все правильно! У вас что-то с часами!

– Неужели непонятно? – воскликнул ареолог, возбужденно переминаясь с ноги на ногу. – Там, за воротами, со времени нашего сеанса прошло два часа с лишним, а здесь – всего лишь десяток минут, не более! Дело не в нас, не в нашем восприятии, а во времени. Тут, внутри этой штуковины, время течет иначе, гораздо медленнее, чем снаружи! И причина ли этого некая аномалия, неизвестная нашей науке – гравитации-то повышенной здесь не наблюдается, – или же до сих пор тут работает какая-то хроноустановка марсиан, я не знаю, но точно знаю другое: если мы пробудем здесь еще несколько минут, сюда, наплевав на все инструкции, примчится ошалевший Мики, потому что для него там, в лагере, прошло уже часа два с тех пор, как ты бросился нас спасать. Если мои подсчеты верны. Так что можно представить его состояние.

– Хроноустановка марсиан – это ты сильно сказал, – заметил Торенссен.

– А Мики успокоить не проблема: нужно просто выйти за ворота и связаться с ним, там-то связь проходит.

– Светлая голова… – как-то рассеянно отозвался Грэхем. – Так иди и свяжись.

– Может, пусть лучше Элис? А то я здесь еще ничего не видел, только на вас, ненаглядных, и смотрел.

Ареолог вновь ответил как-то рассеянно, словно размышляя о чем-то другом:

– Не слишком много ты здесь и увидишь, темно и пусто, как в желудке у нашего Мики без куска его обожаемой ветчины и пива. Если здесь когда-либо что-то и бы… Есть! Наконец-то подсчитал!

– Что? – чуть ли не в один голос спросили Элис и пилот.

– Время здесь, внутри Сфинкса, течет раз в тринадцать-четырнадцать медленнее, чем снаружи, за воротами. По известной гипотезе Паттена и Уиндзора цивилизация на Марсе могла погибнуть пять тысяч лет назад от бомбардировки осколками Астры – развалившегося небесного тела, планетоида… Хроноустановка до сих пор работает… предположим… Здесь, внутри, прошло что-то около трехсот шестидесяти лет… А что если средний возраст марсиан был не семьдесят-семьдесят пять, как у нас, землян, а раз в пять больше? Или пусть даже и меньше – все равно тут могло выжить не одно поколение уцелевших!

Ареолог замолчал, и вновь наступила тишина, но теперь она казалась несколько иной…

– Ты хочешь сказать, что тут могут быть марсиане? – почти шепотом спросила Элис.

– Это похлеще хроноустановки, но не более чем твое предположение, Уолтер, – осторожно сказал Ральф Торенссен.

Грэхем резко повернулся к нему:

– Да, но, по-моему, вовсе не лишенное оснований. Это же гигантское сооружение, тут может быть столько всего… А что если есть и какая-то не менее гигантская подземная часть, с хранилищами воды и продовольствия – кто-то ведь им, сидонийцам, угрожал, была какая-то угроза извне! Как пить дать, на Марсе было несколько государств – почему он в этом должен отличаться от Земли? – и не всегда они ладили друг с другом, это же ясно! А здешний воздух? Уж не связана ли и эта странность с какими-то до сих пор работающими установками?

– В фантазии тебе не откажешь, Уолтер, – сказал Ральф Торенссен, – но сейчас все-таки неплохо бы побеспокоиться о нервах Мики.

– Тьфу ты, дьявол! – спохватился Грэхем. – Я все-таки абсолютно дерьмовый руководитель. Элис, иди, свяжись с Мики, а мы попробуем отыскать хоть что-нибудь… Может быть, какой-то ход…

Элис, не успев сделать и двух шагов, вдруг крикнула:

– Смотрите! Что это?

Свет трех мощных фонарей слился в единый поток, устремленный к воротам, – но там уже не было никаких ворот… И медленно надвигалось на астронавтов, поглощая весь свет, что-то черное… абсолютно черная стена…

– Боже мой! – прохрипел Уолтер Грэхем, вновь хватаясь за пистолет.

Лучи фонарей беспорядочно заметались в разные стороны – и везде было одно и то же: черные стены надвигались на них, словно сама темнота все сжимала и сжимала кольцо, стремясь раздавить, стереть в прах трех чужаков, посягнувших на ее извечный покой.

– Это ловушка! – воскликнул Торенссен и бросился на подступившую почти вплотную черноту, пытаясь протаранить ее своим телом.

Уолтер Грэхем открыл стрельбу, отчаянно закричала Элис – и свет фонарей мгновенно исчез, словно набросили на них черное покрывало. Кольцо сжалось до предела – и мрак поглотил чужаков, и растворил их в себе…

В этот момент Майкл Савински, уже успевший связаться с «Арго» и получить от командира Маккойнта строжайший приказ ни в коем случае не покидать лагерь, услышал громкий резкий протяжный звук, похожий на вой, раздавшийся с той стороны, где возвышался Марсианский Сфинкс. Вместе с этим душераздирающим воем из каменной громады вырвался фиолетовый луч – и устремился в вечереющее небо. И в этом луче эксперт отчетливо увидел три огромных – если учитывать расстояние от места раскопок до Лица – черных силуэта, вознесшихся в запредельную высь…

…Давно смолк ужасающий злобный вой, и исчез фиолетовый луч – а Майкл Савински все сидел на песке, привалившись спиной к посадочной опоре модуля, и невидяще смотрел на безмолвную чужую чуждую равнину, где сгущались, собираясь в стаи, какие-то тени.

О тех силуэтах он решил никогда ничего никому не говорить… разве что Господу Богу – по ту сторону земной жизни человеческой…

…О Лучезарный! Ну почему, почему именно я стал избранником твоим, почему именно мои глаза ты открыл, чтобы мог я видеть то, что неведомо никому, кроме тебя? Есть ведь другие, более достойные дара твоего…. нет!.. не дара – тяжкого бремени, которое возложил ты на слабые плечи мои…

О Лучезарный, прости мне дерзкие слова мои, отврати гнев свой от недостойного раба твоего! Смиряюсь, о Лучезарный, покоряюсь воле твоей, ибо кто есть я? Пылинка жалкая, ветром гонимая, песчинка малая на речном берегу, листок увядший в бурном потоке, и не мне, ничтожному, судить о деяниях твоих, о Лучезарный, не мне, чья жизнь – одно мгновение пред ликом твоим, пытаться проникнуть в помыслы твои, разгадать намерения твои…

Смиряюсь, и принимаю этот дар твой, о Лучезарный, смиряюсь, и принимаю тяжкое бремя умения видеть то, что скрыто ото всех других до поры, что откроется другим лишь в урочный час. Может быть, ты, о Лучезарный, возжелал испытать стойкость мою, проверить крепость веры моей, силу и терпение мои? Не дано простому смертному ведать замыслы твои, о Лучезарный… Но достоин ли я дара твоего?

Одно знаю: я избран тобою, о Лучезарный, и ступил на этот скорбный путь, и идти мне по нему до конца. Я избранник твой, о Лучезарный мой повелитель…

Отвернулись от меня сообщинники мои, и одиноким я стал среди них, но не дрогнула от этого одиночества вера моя, но укрепилась еще более… Одиночество – удел каждого под этими небесами, и каждый одинок в любой толпе, среди радости, и среди печали… Одинокими мы приходим в этот мир, и одинокими покидаем его, и тает пелена иллюзий, из которых соткана была вся наша жизнь… Я до самого дна познал эту тяжкую истину…

О Лучезарный, как все-таки ничтожен я, служитель твой! Не смог я сразу распознать, прочувствовать, осознать необычный дар твой, отгородивший меня незримой, но непреодолимой стеной от сообщинников моих. Глаза мои уже видели то, что скрыто от других до урочного часа, а жалкий разум мой еще не мог понять открывшееся глазам. Утром видел я Лото-Олу, окруженного бледным пламенем, и словно исходило пламя из головы его; и из рук и ног его, извиваясь, струились змеи огненные, подобные большим лепесткам коварного ночного цветка чари. И стоял могучий Лото-Ола у жилища своего, крепкой рукой сжимая копье, и от губ его змеился бледный огонь, но никто не замечал этого огня, кроме меня, избранника твоего, о Лучезарный! И прислонилась к его плечу стройная Куму-Ру, и не чувствовала огня, и надела на шею ему ожерелье из красных камней. И ушел Лото-Ола, и другие с ним, за добычей, ибо кончились с твоим восходом, о Лучезарный, священные праздники Кадам, и надлежало, согласно канону, изловить быстрого ургуна для заклания.

И видел я это, когда шел к Священному Огню – и задрожали ноги мои, и заполз ужас в душу мою, и гадал я, что значит это странное видение, явившееся мне. И вступил я в храм твой, о Лучезарный, и вознес молитвы тебе, чтобы направил ты разум мой на истинный путь и дал мне понять, что значит странное видение.

И не вернулся с добычей Лото-Ола, а принесли бездыханным тело его сильное, завернутое в листья папаринуса. Упорхнула душа его птицей Зен в темные воды Мертвой Реки, потому что смертелен был укус ползучей хинтаа, затаившейся на пути охотников.

Рыдала стройная Куму-Ру, рвала в отчаянии черные волосы свои, и рыдали подруги ее, над недвижным телом Лото-Олы склонившись. И рыдала юная Рее-Ену, и охватило ее пламя струящееся, пламя бледное, видимое только моим глазам… Трижды прятал ты свой лик, о Лучезарный, и трижды вновь освещал поднебесный мир – и не встала юная Рее-Ену из постели своей, не вышла из жилища своего. И больше не слышал никто веселого смеха ее. Вздулась шея ее нежная, посинела шея ее от смертельного яда страшного многоногого мохнатого хо – и пробудился наконец ото сна разум мой, о Лучезарный! Понял я, ничтожный, какой печальный дар послал ты мне, и смирился с судьбой своей, и принял участь свою, ибо невозможно и бессмысленно противиться выбору твоему, о Лучезарный…

И печальны и скорбны стали дни мои, ибо нет ничего горше, чем видеть то, что скрыто от других! Чередой тянулись дни и ночи, и облетала листва, и падал снег, и вновь разливались реки, подчиняясь переменам звездных узоров в небесах, – и неизбежно приходил день, когда видел я бледное пламя над кем-нибудь из сообщинников моих. По утрам говорил я об этом с порога храма твоего, о Лучезарный, и улетала вслед за тем еще одна душа птицей Зен в темные воды Мертвой Реки…

Бесконечно одиноким сделался я, о Лучезарный, среди сообщинников моих, и закрывали они лица свои и отворачивались, лишь завидев меня, и уходили поспешно, чтобы не слышать меня, и несли мне плоды, и мясо, и рыбу, и сок дерева банлу в храм твой, о Лучезарный, и умоляли меня не выходить больше из храма твоего и не печалить их мрачными предсказаниями, что обязательно сбываются в роковой час…

Уединился я в подземелье под жертвенной чашей, но не было мне покоя. Видел я во мраке образы сообщинников моих, проплывающие медленной чередой, и лилось бледное пламя от дряхлой Тава-Гаа, и узнавал я потом, выйдя на свет, что уже предано огню тело ее, и прах развеян над Полем Ушедших; и лилось бледное пламя от Долу-Уна – и никто больше не видел знахаря, поутру ушедшего в заречную чащу за травами…

И молчал я, о Лучезарный, никому больше ничего не говорил я о скорбных видениях моих…

Но настал день, о Лучезарный, когда не смог я молчать и воззвал с порога храма твоего к сообщинникам моим, чтобы услышали они меня и покинули эти края, потому что задумал ты обрушить на мир гнев свой и наказать всех живущих за прегрешения прежних поколений, ибо давно уже сказано: «Отцы ели кислые плоды, а у детей оскомина: грехи отцов – на детях их». Послал ты мне видение, о Лучезарный, и было ужасно это видение. Бушевали в небе яростные огни, огни гнева твоего, о Лучезарный, и огненные камни сыпались вниз, и горело все вокруг, и в пар превращались воды, и глубокие провалы возникали на месте лесов, и сотрясалась земля, и раздвигалась, и низвергались в бездну строения. Ярче лика твоего полыхали те безжалостные карающие огни, и умирало все живое в день, когда решил ты покарать нас, о Лучезарный, и великий твой гнев обращал весь мир в мертвый пепел…

И рыдал я, о Лучезарный, в подземелье храма твоего, и оплакивал близкую и неминуемую гибель мира, и оплакивал ныне живущих под небесами, принимающих кару твою за прегрешения отцов и всех тех, кто жил здесь когда-то – и сто, и тысячу, и десять тысяч циклов тому назад, всех – от начала времен. Копились, множились, нарастали грехи, и переполнили, наконец, чашу терпения твоего, о Лучезарный… «Всякому прощению есть предел», – как сказано в древние времена…

Но и в праведном гневе ты не утратил милосердия, о Лучезарный! Тяжкое бремя взвалил ты на плечи мои – но и вознаградил меня, и дал возможность спастись и мне, и сообщинникам моим!

Вняли сообщинники мои страшному предсказанию моему, и было горе великое и отчаяние. А потом все мы, от мала до велика, принялись рубить деревья и вязать плоты, чтобы к закату уплыть по реке и добраться до города великих жрецов Гор-Пта, что стоит на зеленой равнине у моря. Там, в глубинах Древнего Лика, могли обрести мы спасение свое…

Вижу, знаю, о Лучезарный, что смерть соберет обильную жатву, небывалую жатву, и обратятся в прах леса и поля, и запустение будет царить в нашем мире… И придут другие из небесных высот, и будут забирать сокровища, вторгаться в святыни и осквернять гробницы…

Вот, вижу, четверо во тьме, рожденные не здесь, и нет у них веры в тебя, о Лучезарный! И вижу, вижу – вновь возгорается бледное пламя…

Таяла, растворялась в безбрежной пустоте вереница образов, в невнятные затихающие отзвуки превращались слова, обрывки слов уносило ветром за тридевять земель, и проливались они короткими дождями в тех краях, которых никто не видел и не увидит – да и не было уже ни дождей, ни краев, а был слабый свет, проникающий под неплотно сомкнутые веки.

Он сделал усилие и открыл глаза – словно, поднатужившись, поднял могильные плиты. Сел и некоторое время тер виски – что-то непрерывно ускользало, просачивалось, просеивалось, не оставляя по себе никакой памяти; быстро сглаживались отпечатки впечатлений, как будто туда-сюда ходил по ним тяжелый утюг, и вот уже и вовсе не разобрать: с кем это было? когда? и было ли вообще? Блуждания, какие-то встречи, позабывшиеся разговоры, картины, сменяющие друг друга, – где это было? что это было?.. Напряжение мышц, сердце, стучащее у самого горла, долгий бег – откуда? куда?..

Сны наяву? Явь во сне?

Он вспомнил, наконец, кто он такой, и кто эти двое, что лежат рядом с ним на каменном полу, в неярком свете, льющемся от стен, – это холодно светились сами камни.

«Господи, что с нами случилось? – смятенно подумал Уолтер Грэхем. – Где мы? И где мы были?..»

Он вытер рукавом мокрый лоб, несколько раз глубоко вздохнул – ему было душно, и в следующее мгновение осознал, что ни на нем, ни на его неподвижно лежащих на полу спутниках нет шлемов. Баллонов тоже не было, а вот комбинезоны остались; на их плотной ткани проступали какие-то смазанные темные пятна. Уолтер Грэхем торопливо схватился за кобуру – пистолет оказался на месте, хотя ареолога не покидало смутное ощущение, что вот «магнума»-то как раз, вроде бы, и не должно было быть, потому что кто-то когда-то вырвал оружие у него из рук – в тех долгих скитаниях неизвестно где… а впрочем, какие скитания? Довольно отчетливо помнилось лишь одно: надвигающиеся со всех сторон черные стены… Все остальное могло быть не более чем сновидением, бредом, галлюцинациями, наваждением или какими-то другими выбрыками из области скорее духа, нежели материи.

Шевельнулся и приподнял голову лежащий ничком Ральф Торенссен. Коротко вздохнула и открыла затуманенные глаза Элис Рут. Уолтер Грэхем потер пятно на рукаве своего комбинезона, посмотрел на пальцы – на них ничего не осталось. Понюхал рукав – никаких посторонних запахов. Он обернулся – сзади призрачно светилась стена. А впереди темнел неширокий проход. Вероятно, именно этим путем они и пришли сюда, в небольшое, абсолютно пустое помещение с низким потолком – но когда? зачем? откуда?..

Ральф Торенссен уже сидел, обхватив руками колени, и вид у него был такой, словно он упорно, но безуспешно пытается решить какую-то задачу – или что-то вспомнить. Элис тоже сидела и молча осматривалась. Волосы у нее были спутаны, а над правой бровью виднелась небольшая ссадина. Лицо ее не было ни веселым, ни печальным – скорее, несколько отрешенным; возможно, так выглядят больные, только-только очнувшиеся после наркоза.

И никто из астронавтов словно бы не решался нарушить молчание.

Уолтер Грэхем уперся рукой в холодный пол и почувствовал, что у него болит плечо. Смутной тенью мелькнул в сознании образ какой-то двери, которую они с Ральфом поочередно пытались выбить, чтобы поскорее убраться… откуда?.. Образ мелькнул – и угас.

– Где мы? – тревожный полушепот Элис наконец нарушил тишину. – Боже, мне столько всякого привиделось…

Уолтер Грэхем подался к ней:

– Ты что-то помнишь?

Элис неуверенно пожала плечами:

– Н-нет… пожалуй… Просто какое-то общее впечатление: что-то было. А вот что?..

– У меня то же самое, – вступил в разговор Ральф Торенссен. – Ну точно, как бывает, когда просыпаешься и еще несколько мгновений что-то помнишь из своего сна. Но все тут же выветривается, как на сквозняке. Признаться, я думал – нам крышка.

– Я тоже, – кивнул ареолог. – Куда-то подевались шлемы и баллоны. Возможно, мы сами их и выбросили. А потом могли здесь чем-то надышаться, отсюда и видения.

Ральф Торенссен посмотрел на него долгим взглядом и медленно сказал:

– Брось, Уолтер. Ты прекрасно знаешь, что никакие это не видения. Тут что-то другое. Лично я склонен считать, что мы до сих пор в ловушке. Мы подверглись какому-то воздействию… наше сознание подверглось… и, возможно, и сейчас продолжаем находиться под воздействием. Может быть, когда-нибудь что-нибудь и вспомним – уже на Земле, под гипнозом.

– Древний Лик, – тихо произнесла Элис и, поморщившись, провела пальцем по ссадине на лбу. – Мы где-то в недрах этого Древнего Лика.

– Рядом с городом великих жрецов, – добавил пилот.

– Кое-что получается и без гипноза, – сказал Уолтер Грэхем. – Да, на сон или бред не очень похоже: не могли же мы все бредить одинаково!

Он решительно поднялся с пола и обвел взглядом своих спутников; их лица казались неестественно бледными в мертвенном свете каменных стен.

– Надо искать выход. И как можно быстрее.

Торенссен согласно кивнул:

– Да, будет обидно, если то, что мы здесь узнали, останется только нашим знанием.

– Господи, подскажи нам верный путь! – вырвалось у Элис.

– Пока наблюдается только один путь, – Уолтер Грэхем показал на проход, ведущий в темноту. – Так что выбор, собственно говоря, у нас небольшой.

– Только бы там не было ловушек, – пилот перекрестился. – Не хотелось бы превратиться в нечто наподобие египетских мумий.

– Гор-Пта, – тихо сказала Элис. – Чудится что-то древнеегипетское…

– Остатки марсиан переселились на Землю, – Уолтер Грэхем хмыкнул. – Предположение, пожалуй, такое же древнее, как сам Древний Египет.

Он машинально поправил кобуру и, сделав несколько шагов, остановился перед проходом. Там было тихо и темно, и в такой ситуации весьма пригодились бы фонари, но фонари исчезли неизвестно где, как и когда вместе со шлемами.

– Осторожно, – посоветовал подошедший сзади Ральф Торенссен. – Сначала проверяй ногой, а потом уже делай шаг.

– Постараюсь, – ответил ареолог. – Я лицо в некотором роде заинтересованное.

Он еще немного постоял, ожидая, когда глаза привыкнут к темноте, а потом шагнул вперед.

– Не торопись, – еще раз предупредил Торенссен.

Медленно, со всеми предосторожностями, Уолтер Грэхем прошел несколько метров, слыша за спиной дыхание спутников и чувствуя, как пот стекает между лопаток. Ему было душно и жарко, и меньше всего на свете он хотел бы провалиться в разверзшуюся под ногами глубокую яму или оказаться под обрушившейся сверху многотонной плитой. Он остановился, обернулся – и увидел темные силуэты Ральфа и Элис на фоне казавшегося почему-то уже очень далеким слабого свечения.

«Все-таки хоть какой-то свет», – подумал он, смахивая пальцем капли пота с висков – и в тот же миг свет исчез и окружающее погрузилось в кромешную тьму.

– Ну все, – удрученно произнес Ральф Торенссен. – Пора молиться Лучезарному.

– Нет, не все! – с внезапной злостью одернул его ареолог. – Плевать я хотел на все эти меры предосторожности! В конце концов, от судьбы не уйдешь, и что кому суждено, то и свершится. Не намерен я больше за стенки держаться и каждый свой шаг прощупывать, а просто пойду да и все!

Он вознамерился было тут же сделать так, как сказал, но на его плечо легла рука Ральфа Торенссена.

– Не спеши, Уолтер. Теперь моя очередь возглавить наше шествие. Я по гороскопу Дева, а для них эта неделя чрезвычайно благоприятна.

– Дева! – фыркнул Уолтер Грэхем. – Кто бы мог подумать!

– А я Львица, – заявила Элис. – А у Львиц всегда все в полном порядке.

– А Тельцам вообще все нипочем, – немного остывая, сказал Уолтер Грэхем. – Прошибут любую преграду.

– Вот и славно, – Ральф Торенссен уже стоял рядом с ареологом. – В хорошенькой же я очутился компании – между львом и быком. Надеюсь, никаких посягательств не будет, как у лебедя по отношению к Леде?

– На такую деву, как ты, пожалуй, посягнешь! – усмехнулся Уолтер Грэхем. – Храни, Господи, от таких хрупких дев!

– Между прочим, впереди наблюдается свет, – сообщил Торенссен. – Кажется, нас приглашают куда-то еще. Хорошо бы – прямо к нашей «консервной банке».

В темноте отчетливо проступали несколько вертикальных световых полосок – хотя каждый из астронавтов с уверенностью мог сказать, что раньше этих полосок не было. Создавалось впечатление, что там, впереди, находится дверь, и свет извне проникает в щели между неплотно подогнанными одна к другой досками.

Так и оказалось на самом деле. Пройдя еще с десяток шагов по узкому проходу, астронавты остановились перед самой обыкновенной дверью. Уолтер Грэхем провел ладонью по ее поверхности и ощутил шероховатость древесины. Он нажал чуть сильнее – раздался легкий скрип и дверь начала открываться.

– Ничего себе! – сказал Ральф Торенссен, глядя на то, что оказалось за дверью.

Уолтер Грэхем с некоторой опаской отступил назад и наткнулся на Элис, которая тут же ухватилась за его руку.

– Если и это галлюцинация, то получше темного коридора, – заметил Торенссен.

– Как знать, получше ли… – пробормотал ареолог.