Призмы

Перед глобусом

Когда я сел обдумывать статью ко Дню поминовения шести миллионов евреев, остановив взгляд на матери и тесте в черных рамках — от тещи и фотографии не осталось, - заговорил приемник. Диктор последних известий сообщил, что ночью в киббуц Мисгав-Ам на границе с Ливаном проникли палестинские террористы. Они ворвались в здание ясель киббуца и держат в заложниках детей из группы двухлеток.

Один ребенок убит. Убит также секретарь киббуца. За считанные минуты до нападения в яслях погас свет, дежурная, подняв секретаря среди ночи телефонным звонком, попросила прийти починить электричество. Он пошел чинить свет и наскочил с отверткой на ручные пулеметы.

Шесть миллионов людей, уничтоженных за принадлежность к еврейскому племени. В День поминовения, в восемь утра страна замирает на две минуты. Две минуты молчания, но не тишины: во всех концах Израиля гудит сирена. Голос сирены в двадцатом веке — голос массового несчастья. В Израиле в этот день механический протяжный вой повисает над землей, как звук труб Страшного Суда, и страна, как переполненный зал суда, встает и замирает.

Приемник отсчитывает сигналы точного времени. С момента первого сообщения о нападении на Мисгав-Ам прошел час. Новая сводка. Новых известий нет.

В киббуц переброшено специальное подразделение Цахала. В Мисгав-Аме находятся поднятые по тревоге министр обороны, начальник генштаба, командующий северным округом. Это сообщили уже час назад. Что с детьми?! Вечером все будет показано по телевидению, но до вечера еще надо дожить, а репортеры молчат.

Вот такой канун Дня памяти евреев, сорок лет тому назад уничтоженных во рвах, душегубках и крематориях. В русский язык не ввели термина, обозначающего их судьбу. Не сочли необходимым. В английском все-таки нашли синоним ивритского апокалипсического слова-образа "шоа". Холокост. Толкование можно найти в любом англо-русском словаре. Первое значение: уничтожение, гибель в огне, особенно людей. Второе: бойня, резня. Третье: всесожжение. Полное истребление жертвы огнем. Четвертое: самоотверженность. Полное самопожертвование.

Для перевода слова "шоа" бывшие советские евреи в Израиле взяли, за неимением лучшего, слово "Катастрофа". Но хотя мы и пишем это слово с большой буквы, оно не вырастает в нечто большее, чем железнодорожное происшествие, в котором, как известно, нет виновных, кроме стрелочника, в данном случае немецкого.

А нас истребляли задолго до того, как придумали железную дорогу. С тех пор, как существует диаспора, мы доказываем миру свою принадлежность к роду человеческому и даже наш вклад в его прогресс. И с тех самых пор, как мы просим учесть эти смягчающие обстоятельства, нас неизменно приговаривают к высшей мере. Меняются лишь мотивировки. Средневековый монах Франциск из Пьяченцы утверждал, что у евреев во рту раны, а с языка во время разговора соскакивают живые черви. Сегодня у нас за щекой находят то коммунизм с тоталитаризмом, то сионизм с империализмом — смотря, что больше подходит, когда наступает час.

Вот они щелкают, сигналы точного времени. Сводка. Террористам сделано предложение: их не тронут и позволят беспрепятственно уйти, если они не причинят вреда детям. Террористы отвечают отказом. Они пришли сражаться. С ними листовки, где сказано, что с Израилем будет покончено только одним способом

— огнем и мечом.

В саду под окном соседка с прижатой к уху коробочкой транзистора. Мы избегаем смотреть друг на друга и не обмениваемся ни единым словом.

Новость! Оказывается, еще до переброски войск в Мисгав-Ам киббуцники сами предприняли попытку выбить террористов из здания. Попытка не удалась, но террористов все-таки оттеснили во второй флигель и спасли несколько женщин и детей. Трещит телефон. О, черт, кому это приходит в голову сейчас звонить? Приятельница, репатриантка из Риги. "Слыхали про киббуцников? — говорит она глухим от волнения голосом. — Какие ребята!"

Соседка уходит в дом, наверно, готовить ужин. По улице ползет грузовик палестинца, скупщика старой мебели, под его заунывные выклики, разносящиеся из громкоговорителя по всей окрестности. Араб преспокойно выкрикивает на идиш клич всех еврейских старьевщиков от Гамбурга до Пинска: "Алте захен! Алте захен!" В это время приходит новость из Мисгав-Ама: запросив молоко для детей, палестинские террористы напомнили о сроке своего ультиматума, после которого они взорвут флигель. Они требуют освобождения всех членов своей организации, отбывающих наказание в израильских тюрьмах.

Я снова смотрю на портрет матери. Он увеличен с дореволюционной карточки. Косы и бархотка. Лев Толстой и непротивление злу насилием. Где бы ни жил галутный еврей, он живет в отпуску у насильственной смерти безоружным. Вопрос лишь в сроке

— выпадет ли ему самому или пощадит, чтобы выпасть детям и внукам. Так просто и чудовищно, что думать об этом нельзя и не думать невозможно.

У всех людей в мозгу достаточно тайных пружин — у еврея к ним добавлен еще и особый барометр. Хорошей погоды он не предсказывает. Стрелка находится в беспрерывном движении, порой вздрагивает, порой мечется. Особенно во снах. Но и наяву. В синагоге. На партсобрании. В месткоме. На заседании директоров акционерного общества. Еврейская душа вечно вздрагивает, а еврей вечно хорохорится. Вот и весь рецепт — после исчезновения шести миллионов. Дышавших воздухом того же двадцатого века, так же дрожавших, хорохорившихся, пока их не забили, как бешеных собак, не удушили, как крыс, не сожгли в печах передовой инженерной фирмы.

Не так давно и в моей голове сидел тот самый барометр, который никогда не предсказывает хорошей погоды. Помню, как и что он предсказывал по глазам дворника на лестничной клетке или по некоторым замечаниям двух нетрезвых трудящихся в трамвае. А также по некоторым намекам трезвейшей газетной передовицы. В Союзе ненастье принимало угрожающий характер. Если бежать — даже если позволят — то куда? В Америке светит солнце, и в Канаде тоже небо синее. Но, крутя глобус в поисках самого мягкого климата, я все время поглядывал на пятачок с отвратительной погодой. В Союзе мы все поглядываем и оглядываемся — кто с надеждой, кто с завистью, а кто и с едкой еврейской злобой — на Израиль. И на израильскую военщину. Из-за которой нам, евреям, и раньше не доверяли, а теперь и вовсе перестали.

Радио! Сигналы точного времени. Голос диктора. В десять часов утра наши солдаты с боем ворвались в здание ясель и убили террористов. Легко ранены четыре ребенка, все другие живы и невредимы.

Столько времени томили, и только тут как плотину провале Специальные выпуски один за другим. Рассказ заведующего хирургией в Хайфской больнице, куда дети доставлены санитарным вертолетом. Голоса матерей, чьи малыши в течение девяти часов находились в руках террористов. Голоса киббуцников, выбивших террористов из флигеля.

Не то в два, не то в три часа дня новое известие. При атаке ранено одиннадцать наших солдат. Ходивший в атаку военфельдшер не добежал до здания — убит.

Сразу не сказали. У нас тоже готовят население.